|
И.Н.Андрушкевич ВЕЛИКАЯ СМУТАВ передовице "Второе смутное время", в номере 2110 "Нашей Страны" от 12-го января 1991 года (затем перепечатанной 31-го января в Сан-Францисской "Русской Жизни"), проводится ряд сравнений между современным смутным временем и смутным временем 1598 - 1613 годов. Одновременно перечисляется и ряд основных различий между ними. Среди последних отмечается тенденция Второго смутного времени "замутить принципиальные начала, политические и экономические концепции, для того, чтобы нам трудно было найти выход из идеологических лабиринтов, в которых мы оказались". Именно это последнее отличие является самым существенным из всех, так как оно не только обеспечивает продление во времени смуты, но также и невозможность выхода из нее, в правильном направлении. Действительно, первая смута была поверхностной, формальной. Смута была в государстве, но не в совести и сознании людей, а значит и общества. Поэтому и было так сравнительно легко преодолеть тогдашнюю смуту. Требовался только лишь почин, инициатива. Но, когда инициатива была проявлена, все знали, как будут происходить дальше события: народ, по благословению Церкви, стихийно объединится в ополчении вокруг своих самых славных полководцев, затем самозванцы, интервенты и воры будут разгромлены, и, наконец, будет недвусмысленно выражено в конституционных юридических Формах демократическое самоопределение нашего народа. Это самоопределение гласило: восстановить наши конституционные политические учреждения и одновременно определить (не выбрать!) какой род находится в ближайшем родстве с прежде царствовавшей династией московских великих князей и царей, происходившей от Даниила, младшего сына святого Александра Невского. В кристально ясной простоте такой схемы не было никакой внутренней мути, а посему к ней не пристала и никакая муть внешняя. Сегодня, однако, положение совершенно иное. Все начала, понятия, концепции до того извращены, что зачастую под ними подразумевается смысл диаметрально противоположный их подлинному исконному значению. Даже самые общеупотребительные понятия сегодня извращаются и выворачиваются на изнанку с таким нахальством и с такой наглостью, что даже нет времени ни возможности для соответствующих исправлений и уточнений. Для иллюстрации, можно взять хотя бы сегодняшнее извращение следующих понятий: Россия, государство, вооруженные силы, символика, рыночное хозяйство, мировой порядок. Действительно, извращение хотя бы этих шести понятий, автоматически ведет к извращению и всех остальных понятий, связанных с общественной и государственной жизнью нашей страны. Получается новое вавилонское столпотворение, когда смешение языков приводит к всеобщему и окончательному разброду. Именно поэтому, сегодняшнюю смуту можно назвать великой, потому что она не является поверхностной смутой, а смутой затрагивающей самые глубокие пласты нашего бытия. Не может быть никакого сомнения, что для преодоления этой современной
смуты в первую очередь необходимо установить и попытаться научно проанализировать
ее первичные причины.
В истории известны и даже хорошо изучены несколько случаев столкновения разных систем верований. Можно в данном случае сослаться на два примера таких столкновений. До персидских войн, для подавляющего большинства греков "эллинский мир был единственным существующим миром, с его системой верований и нравов'' (Хулиан Мариас, "Введение в Платона", Буэнос-Айрес, 1948). Но, столкновение с персидским миром (или, вернее, с месопотамским миром, завоеванным персами), открывает перед греками "существование двух миров, с двумя разными системами верований". (Там же). Это автоматически ведет к глубоким сомнениям, преодолеть каковые можно только с помощью выбора между этими двумя системами. Причем, говорит Мариас, если даже кто-нибудь и не будет сомневаться в своей системе, он все же тоже должен будет ее сознательно выбрать, для того чтобы отождествить себя с ней. Еще до Мариаса, другой испанский Философ, Хосе Ортега и Гассет, изучая проблематику столкновений между двумя разными системами верований, обратил внимание на этимологию понятия "сомнение" во многих языках. Если славянское "сомнение" является "мнением, на ряду с другим "мнением", то в испанском "ду-да" прямо слышен корень "два", также как и в немецком "цвейфель". Сомнение появляется, когда налицо два мнения. Греки, конечно, в данном случае несомненно, предпочитали свою систему свободной жизни в рамках своих "полисов" системе колоссальных централизованных и бюрократических восточных государств. (Между прочим, эта проблематика противопоставления свободных государств государствам "вавилонским" возродилась с появлением социалистических государств, причем "вавилонская зараза" коснулась даже и государств Формально несоциалистических). Но, для того, чтобы прийти к такому решению, или, для того, чтобы такое решение оправдать, тогдашним грекам было необходимо пройти через длинный ряд рассуждений на эту тему. Сердечный выбор нуждался в рациональном оправдании. Это последнее обстоятельство и привело к зарождению новых домыслов, наряду со старыми собственными верованиями (которые к тому же находились в кризисе) и наряду с новыми чужими верованиями. Так зародился рационализм, а через него и первые прообразы идеологий и первые прообразы класса беспочвенной интеллигенции, в виде софистов. Преодолеть такую смесь верований и домыслов может только строгая наука (в первую очередь философия и политика), на основании учета исторического опыта. Аристотель хорошо описывает в "Политике" это появление рационалистических утопий в политике. В начале восьмой главы второй книги, он описывает первую такую утопию, предложенную Иподамом Милетским, современником Перикла, "который изобрел планировку городов и спроектировал планы Пирея" (афинского порта). Он был первым, "кто попытался говорить о лучшем режиме, не будучи политиком". То есть, он был первым "идиотом" (профаном) в политике, хотя и был хорошим архитектором. Аристотель описывает "программу" Иподама и одновременно анализирует ее. Согласно Аристотелю, у нее три недостатка:
Другим примером столкновения различных
систем верований является "встреча" римской государственности с греческой
культурой, после пунических войн и после завоевания Римом Греции. Эта
встреча в начале приняла в самом Риме почти революционный характер.
Сенат, рядом постановлений, пытался бороться с греческим культурным
влиянием, но в конечном итоге сама история привела к симбиозу этих двух
цивилизаций, практически слив их в одну: в греко-римскую цивилизацию,
ставшую местом зарождения христианства. Таким образом, перед нами пример
третьей альтернативы последствий встреч двух систем верований: Через тысячу лет после падения Западной Римской империи, встреча западноевропейской цивилизации (одной из двух "дочерей" греко-римской цивилизации) с остальным миром, начатая в процессе колонизации, в конечном итоге обернулась почти повально цивилизационной гегемонией Запада, "прижатием к стенке других культур" и "накидыванием на них политических и экономических сетей", как говорит Тойнби. Как будто, частичным исключением до сих пор является Япония, только потому, что она сумела до какой-то степени оборонить свое основное государственное начало, заключающееся в непрерывном сохранении традиционной легитимности своей верховной власти. Даже в самый тяжелый в истории Японии момент, в момент капитуляции в 1945 году, это сохранение легитимной верховной власти было единственным условием для "нового симбиоза". К сожалению, когда Россия и Западная Европа (две дочери принявшей христианство греко-римской цивилизации) снова встретились в начале 18-го века (после разрыва, вызванного татарским игом и углубленного предательством Запада), возможность здорового симбиоза была с самого начала сильно подорвана нашим отступлением от собственного государственного строя. Конечно, легитимная верховная власть тогда была сохранена, но она была полностью оголена уничтожением патриаршества, традиционного верховного государственного совета и земского собора. Взамен наших конституционных политических учреждений, органически развивавшихся от самых истоков нашего исторического бытия, были введены бюрократические учреждения, скопированные с Запада, с совершенно чуждыми для нас государственными и вообще политическими прецедентами. Причем, эти новые привитые нам государственные учреждения у нас были даже полностью нефункциональными, что подтверждается нескончаемым рядом перестроек в области управления государством в течение почти всего 18-го века, пока император Павел не положил им конец возвратом к полной династической легитимности, хотя и без возврата к полноте всего нашего конституционного строя. (Да и само явление временщиков было бы совершенно невозможным при наличии патриаршества и боярской думы и при возможности созыва в любой момент земского собора). Этот последний недостаток (отсутствие конституционной полноты) сыграл трагическую роль, когда затем в начале 20-го века наше так называемое "просвещенное" общество толкнуло наше государство не в сторону усовершенствования собственной самобытности, а в сторону дальнейшей имитации Запада. Вместо возврата полной политической свободы и полной публичной политической власти народу (по земскому принципу, от местного самоуправления до земского собора), при восстановлении полного авторитета Церкви (через восстановление Патриаршества), политическая власть была узурпирована самозванцами от политических партий, к тому же негласно и непублично, то есть антиреспубликански, объединившихся между собой, с целью уничтожения нашего исторического государственного строя. На этот раз, в согласии с эволюцией Запада, бюрократический абсолютизм, сдерживаемый легитимной монархией, был подменен ничем не сдерживаемым абсолютизмом партократическим, который затем почти автоматически вылился в идеологический тоталитаризм. Так была разрушена государственная предохранительная оболочка нашей православной христианской культуры, с конечной целью уничтожения последней. (См. мою статью "Макроистория" в номере 1915, от 11.4.1987). Таким образом, встреча нашей православной русской культуры с современной западной культурой (сильно отступившей от своих собственных христианских корней) не приняла Форму положительного симбиоза, потому что мы сами дважды (в начале 18-го и в начале 20-го века) согласились отказаться от нашей политической самобытности. Теперь мы стоим на пороге третьего, окончательно последнего, отказа от собственной политической самобытности, пытаясь снова вернуться на прежнюю чужую блевотину, Положение усугубляется еще и тем, что сегодня мы встречаемся не только с системой западных верований, нравов и традиций, но одновременно и с совершенно новой в истории мира системой идеологий. Если раньше, в предыдущие исторические периоды, возникавшие иногда сомнения в правоте (и служебной Функциональности) собственных систем верований и нравов приводили к возникновению новых идей-домыслов, то все же последние никогда не сгущались в закрытые, законченные и тотальные системы. Отдельные идеи-домыслы даже могут быть иногда и полезными для естественной органической эволюции системы верований и нравов, являющейся ядром всякой культуры. Но, когда вокруг некоторых таких домыслов, вырванных из культурного контекста, создается закрытая идеологическая система, в замену и противовес этому культурному контексту, тогда зарождается опасность тоталитаризма. Поэтому, в древнем мире было много личных тираний, и даже существовали страшные рабовладельческие государства, но не было тоталитаризмов, так как последние возможны только при наличии идеологий. Гитлер и Ленин были бы невозможны без собственных идеологических систем. (Явление идеологий разбирается подробно в моих статьях "Сущность современных идеологий -домыслы против верований" в номерах 1105,1106 и 1107 "Нашей Страны", от 27 апреля, 4 и 11 мая 1971 года). Таким образом, преодоление нашей великой смуты будет возможно только при условии одновременного преодоления нами отрицательного на нас влияния чужих разлагающихся верований и чужих агрессивных идеологий, систематически искажающих наши собственные начала и концепции. (2120,23.3.1991) Читайте далее следующие главы этой работы: |