ТОЧКА НЕВОЗВРАТА
Глава пятая

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. «ВОСКРЕСШИЙ» НА МИТИНГЕ
Глава вторая. ШАГИ К ТОЧКЕ НЕВОЗВРАТА
Глава третья. «КЛЕВЕЩИ, КЛЕВЕЩИ – ЧТО-НИБУДЬ ДА ОСТЕНЕТСЯ»
Глава четвёртая. ВСТРЕЧИ С «ВОСКРЕСШИМИ»
Глава пятая. ЕЩЁ ТРИ ШАГА К ТОЧКЕ НЕВОЗВРАТА
Глава шестая. И СНОВА «КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ»
Глава седьмая. ОТЕЦ И СЫН
Глава восьмая. «РОССИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ СИЛЬНОЙ…»
Глава девятая. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС!..»
Глава десятая. ИЗ «ОКТЯБРЯ» В ОРАНЖЕВОЕ БОЛОТО

"Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легко мысленно обвиняешь власть за то, что она сразу не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был твёрд и силён, ему нужно содействие людей и времени. Нужно объединение всех высших и духовных сил государства в одной великой передовой идее; нужно соединение всех усилий и рвений в одном похвальном стремлении к поднятию самосознания в народе и чувства чести в обществе. Пусть все благонамеренные, способные люди объединятся вокруг меня, пусть с меня уверуют, пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их, и гидра будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих усилиях - победа, в согласии благородных сердец - спасение". Как актуальны эти слова! Если бы не упоминание о монархе, их можно было бы отнести к сегодняшнему времени. Но на самом деле этот отрывок взят из беседы Николая Первого и Александра Сергеевича Пушкина в 1826 году, беседы, записанной другом поэта Струмынским тотчас после возвращения Пушкина из Чудова монастыря, где он и встречался с Государём. Давайте же обратим эти слова в сегодняшний день и посмотрим, а всё ли сделал каждый из нас, чтобы победить зло. Одни словом, пусть каждый спросит себя: "Чем я помог Верховной власти повернуть Россию на путь возрождения?" Пока же мы видим вокруг себя одних болтунов, пальцем о палец не ударивших во имя России, ибо честных тружеников, отдающих все свои силы Отечеству, на трибунах "оранжевых" митингов встретить невозможно!
И в этом нам поможет новый роман члена Союза писателей России Николая Шахмагонова, автора многих книг по Русской истории, в числе которых "Светлейший Князь Потемкин и Екатерина Великая в любви, супружестве, государственной деятельности" (серия "Русские Витязи"), "1812 год. Новые факты наполеоновских войск и разгром Наполеона в России" (серия "Русские Витязи"), "Самодержавие Андрея Боголюбскиго", "Иоанн Грозный - Царь "последние времён"?", "Витязь Самодержавия Император Николай Первый", "Цареубийство Павла Первого и тайна Александра (?) Благословенного", "Тайны Царской Династии", "Гений, чтобы царствовать. (Истоки, эволюция и перспективы государственной власти в России", а также романов "Офицеры России. Путь к Истине", "Судьба Советского Офицера", "Постижение Любви", "Огонь Очищения", "Подсказка Создателя" и многих других.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЕЩЁ ТРИ ШАГА К ТОЧКЕ НЕВОЗВРАТА

Четвёртый шаг

И снова машина уносила Синеусова от Москвы в неизвестном направлении. И снова он, пользуясь тем, что в дороге никто не тревожит, предавался воспоминаниям.

Отношения с Ириной развивались сложно. Поначалу он и не думал, что после отъезда из санатория ещё когда-то увидит её. Работа закрутила.

Уже в первый день после отпуска Синеусов получил срочное задание подготовить материал о генерале Стрихнине, который командовал мотострелковой дивизией, дислоцировавшейся в Калинине.

- Три дня на работу в дивизии и два дня на подготовку очерка, - сказал ему главный редактор: - Материал пойдёт сразу в номер. Кроме того, может быть, даже какую-то часть очерка напечатает "Красная звезда".

- У них что, некому писать? - спросил Синеусов.

- Не знаю… Это дело поручено лично мне, - с гордостью сказал главный редактор. - Этого Стрихнина большие силы протежируют. Так что мы с тобой можем хорошо прогнуться. Поезжай Саша, сделай вкусный материал, как ты умеешь; чтоб он у тебя там и воспитателем получился умелым и стратегом талантливым. А кто, кроме тебя, сможет сделать такой сюжетный очерк с разными там тактическими головоломками.

Синеусова насторожило то, что он должен сделать материал не только для своего журнала, но ещё и для газеты "Красная звезда". Позвонил ребятам в отдел боевой подготовки.

- Очерк о Стрихнине? Да, был у нас материал, но не очерк, а так, небольшая реплика о безобразиях в соединении. Так что наши все, как один, к этому хаму ехать отказались. А как иначе, если за правду нас ещё и выдрали, как сидоровых коз.

Синеусов оформил командировочные и снова зашёл к главному редактору.

- Так в чём все-таки суть? - спросил он. - Ребята из "Красной Звезды" мне сказали, что там уж дело до скандала дошло.

- Ладно, приоткрою завесу, - сказал главный редактор. - Только между нами… Стрихнин этот идёт на повышение. Хотели его первым замом командующего армией сделать, да командующий отказался. Может быть, этому отказу и реплика в "Красной Звезде" способствовала. Вот нам и поручили приподнять, так сказать, этого генерала. Показать его с хорошей стороны. Влиятельные силы поручили! Так-то!

- Но почему выбор на меня пал?

- Да потому как давно заметили, что ты для очерков, зачастую, только фамилию героя берёшь, а всё остальное придумываешь на фоне тактических головоломок. Не зря же ты у нас самый выдающийся тактик в нашем журнале, а может и не только в нашем. Теперь понял?

- Кому это нужно?

- Узнаешь, когда придёт время, - пообещал главный редактор.

Синеусов заехал домой, переоделся в повседневную форму для строя, которая у него всегда, в отличие от коллег, была в полном порядке. Приехав в Калинин, он легко нашёл штаб дивизии. Город знал хорошо, ведь здесь он окончил суворовское училище. Стрихнин оказался на месте, в своём кабинете. Он был высок ростом, худощав. Лицо продолговатое с впалыми глазами и острым носом - какое-то тёмное, мрачное лицо. Даже когда он силился казаться приветливым, это не очень получалось. "Полностью оправдывает свою фамилию", - в первую же минуту подумал Синеусов, разглядывая генерала.

- С чем пожаловали? - лицемерно спросил Стрихнин, словно и не ведал, для чего прислали к нему журналиста.

Синеусов же знал, что его приезд давно уже придуман и согласован и подстроен к, так называемому, новому веянию, так называемой гласности.

Какой-то, всё ещё тайный для Синеусова "перестроечный" архитектор выдвижений и перемещений командного состава давно расписал и саму поездку, и её результат. Удивляло скорее то, что этому тайному архитектору понадобилась помощь "гласности", которую любой ценой должна была обеспечить пресса. Но с прессой что-то не получилось. Видимо, не удалось ещё подмять её под себя. Во всяком случае, с "Красной Звездой" вышла осечка.

Синеусов коротко изложил Стрихнину цель приезда.

- Значит, хотите написать очерк о современном командире соединения? - переспросил тот.

- Да, так сказать, о впередсмотрящем, - подтвердил Синеусов и пояснил: - Учесть новые веяния, новые взгляды, рождённые перестройкой.

Он специально говорил общими, ставшими уже шаблонными словами, жонглируя пустой, бессмысленной и бестолковой фразеологией, заполнившей печать в последние годы. Ему расхотелось писать о Стрихнине не только что-то хорошее, но даже и плохое. И он вдруг подумал, что уж если не удастся отказаться от этого задания, то надо постараться написать нехарактерный для его собственного творчества социологический очерк. Даже и ход придумал: коснётся, когда будет писать конкретно о Стрихнине, таких фактов, которые немедленно уберет цензура, поскольку они будут если и не секретными, то, по крайней мере, для служебного пользования. Ведь в открытой печати можно писать о тактических, к примеру, учениях, только до батальонных включительно. Он умел обходить эти острые углы, если надо было обойти. Ведь достаточно было создать в очерке конфликт на дозволенном цензурой уровне, а командира более высокого ранга привлечь уже как арбитра, как носителя истины в последней инстанции. Зная об этой его способности, ему, очевидно, и поручили подобный очерк.

Однажды он, без всякого на то задания, сумел довольно грамотно и ярко показать оперативно-тактическую эрудицию и умение аналитически мыслить одного из генералов, лишь условно обозначив должность. И даже цензоры не сумели придраться. Потом тот очерк перепечатала даже центральная газета ЦК КПСС, что было в то время большой редкостью.

Разговор прервал телефонный звонок. Стрихнин выслушал чей-то доклад и почти закричал в трубку:

- Что мелешь, подполковник? Какое дознание? Какая прокуратура? Меня не интересует твоё мнение. Сам создал предпосылки для происшествие, с тебя и спрос. И чтоб всё осталось в полку. Тебе ясно?!

Видимо, на другом конце провода что-то говорили, может быть, даже возражали, потому что генерал повторил:

- Тебе ясно? А я ведь тебя к очередному званию хотел досрочно представить, - и он бросил трубку.

- Что-то случилось? - осторожно поинтересовался Синеусов.

Тут Стрихнин, видимо, на какой-то момент забывший о его присутствии, настороженно посмотрел на него, совсем некстати слышавшего разговор, и сказал как можно спокойнее:

- Пустяки… К нашему с вами делу не относится… Так, "ЧэПэ" небольшое.

Синеусов же подумал, что совсем не худо было бы узнать об этом чрезвычайном происшествии. Судя по тому, как переменилось настроение Стрихнина, который после звонка стал заметно нервничать, стряслось что-то неординарное.

- Извините, вами займётся офицер, специально выделенный в помощь. Как буду свободен, приглашу вас снова.

Синеусов понял, что генералу необходимо срочно заняться происшествием. Он не ошибся. Стрихнин покинул кабинет и куда-то уехал, почти сразу же после того, как они расстались.

Что было делать? Синеусов присел на лавочку возле входа в штаб, поджидая офицера, выделенного ему в помощь.

- Кого мы ждём, товарищ майор, - услышал он приятный женский голос.

Перед ним стояла очень милая девушка с погонами прапорщика, и почти перед глазами Синеусова выглядывали из-под юбки её коленки.

- Командир дивизии сказал, что придёт за мной офицер.

- Офицера отправили срочно в полк, и генерал поручил вас мне. Надеюсь, что такая замена не слишком огорчит вас? - спросила молодая особа.

- Ну что вы! - воскликнул Синеусов, поднимаясь со скамейки и с любопытством разглядывая девушку.

Она была красива томной, женственной, зрелой красотой, хотя на вид ей вряд ли было больше двадцати пяти лет. Она не была худощава, но и полной её вряд ли можно было назвать.

- Валентина! - представилась она звонким голосом, и тут же уточнила: - Прапорщик Валентина Гусарова.

- Ну, прямо из "Гусарской Баллады", - заметил Синеусов и тоже представился, разрешив при этом называть себя просто по имени.

- Ну что вы, товарищ майор!?

- Я журналист, а не строевой командир, - заметил он.

- Ну, хотя бы отчество скажите.

- Александр Николаевич, - сказал он, подумав, что на людях будет приличнее, если она будет называть его так.

Валентина же, словно прочитав его мысли, заявила:

- Ну, а тет-а-тет, значит, Саша.

- Безусловно, - сказал Синеусов, заинтригованный её фразой.

- Ну, а теперь за дело, - заявила Валентина. - Сначала в столовую - там уже всё накрыто.

В небольшом уютном кабинете столовой на столе было всего два прибора. Синеусов догадался, что здесь обычно обедает командир дивизии. Он и предоставил этот свой кабинет для столь важной персоны, коей стал Синеусов. За всё время обеда, никто в кабинет ни разу не заглянул. Заходила лишь официантка, чтобы сменить блюда. Валентина по-хозяйски открыла холодильник, и Синеусов еще раз убедился в правильности своей догадки.

- Коньяк, вино, водку? - спросила она.

Синеусов хотел сразу отказаться, но она уже достала коньяк весьма престижной в то время марки.

- Ради такого гостя комдив разрешил воспользоваться тем, на что душа ляжет,- сказала она, вопросительно посмотрев на Синеусова и, не дожидаясь его реакции, попросила:

- Откройте! Я хоть и прапорщик, но в некотором роде, как вы видите, женщина. Не женское дело разливать.

- Ещё бы не видеть, - с улыбкой ответил он, - ещё какая женщина!

Синеусов машинально, словно подчиняясь какой-то неведомой силе, открыл бутылку, капнул капельку в свою рюмку и вопросительно посмотрел на Валентину.

- Я поддержу компанию, - сказала она, и спросила: - За что мы выпьем?

Он не успел ответить.

- За ваш приезд! У нас в дивизии с удовольствием читают ваши очерки. Комдив их даже рекомендует офицерам.

И она совершенно точно назвала ряд публикаций и даже время, когда они появились. Синеусов, который вначале не поверил сказанному, был озадачен. А поверить хотелось, потому что было приятно поверить. Ведь каждому автору доставляет удовольствие, когда хвалят его произведения. И не каждый автор, и не всегда чувствует грань, когда похвала истинная превращается в лесть.

За обедом засиделись. Валентина выпила с ним наравне рюмки три-четыре. Больше просто было неприлично, ведь Синеусов собрался ещё и работать. Впрочем, вся работа его была продумана. Валентина повела его в музей части, где продержала до ужина. За ужином допили коньяк из начатой бутылки, "чтобы не оставлять зло". Синеусов прилично устал за день и уже хотел спросить на счёт гостиницы, но Валентина привела его в гостевой домик и сказала, что зайдёт минут через двадцать, чтобы проводить его в сауну, которая уже приготовлена для него по распоряжению комдива. Синеусову прежде ни разу не доводилось бывать в сауне, и решил согласиться, как объяснил себе, только ради любопытства.

Сауна тоже была приготовлена для двоих, и скоро они с Валентиной оказались за столиком, в так называемом, "греческом" зале, укутанные простынями. Так началась его командировка, так продолжалась она на протяжении всего отведённого срока. Он не заметил, как пролетело время.

В день завершения его работы в соединении комдив принял особенно приветливо, и даже что-то рассказал о своих тактических подвигах в годы офицерской молодости, причём, очень похожее на то, что Синеусов уже писал когда-то ранее. А под вечер Валентина проводила его на вокзал и посадила в поезд.

Трясясь в поезде, он не без удовольствия вспоминал проведённое с нею время, и не слишком мучился угрызениями совести по поводу того, что впервые отступил от журналистской этики. Правда, материал он мог написать только такой, который заказывало начальство. Тогда он ещё не знал, что подобные сделки с совестью не проходят бесследно, и что рано или поздно, может очень скоро, может не очень, может даже тогда когда всё забудется, неотвратимо придёт расплата. Именно неотвратимо. Тогда ни он, ни его товарищи ещё не знали истины: "И никто не избавит от руки Моей".

Очерк он написал в два дня. В журнал эту его срочную работу поставили "с колес", передали и в "Красную Звезду", по поводу чего он заслужил немало обидных слов от ребят из отдела боевой подготовки. Из "Красной звезды" позвонил тот журналист, который действительно хорошо поработал в дивизии и имел о Стрихнине совершенно иное мнение. В журнале на Синеусова стали косо поглядывать, но открыто не осуждали, потому что прошёл слух о его скором назначении на должность ответственного секретаря вместо пожилого полковника, которому неожиданно предложили уволиться в запас. Так был сделан ещё один, уже более серьёзный шаг к той точке навозврата, которая разорвала надвое его судьбу.

Для Александра Синеусова те дни были не самыми лёгкими и удачными в жизни. Да, он справился с заданием главного редактора, да, очерк о генерале Стрихнине был напечатан и понравился тому, кто заказывал его. Но радости этот мнимый успех не доставил, потому что успехом его публикацию считало только начальство.

Конечно, его очерк вряд ли стал определяющим в судьбе генерала Стрихнина. Но, если бы он, Синеусов, написал всю правду о том, что происходило в дивизии, если бы сам не устранился от этой правды и не закрыл на неё глаза, увлечённый сиюминутными удовольствиями, то, вполне возможно, сыграл бы благую роль, помешав выдвижению выскочки и бездарности. А рассказать правду в то время уже было можно, если и не в военных, то, по крайней мере, в некоторых гражданских изданиях.

Было и ещё одно обстоятельство, которое волновало Синеусова - реакция на его очерк со стороны журналистской братии. Его поступок не нашёл одобрения. Его статьи, очерки, заметки и прочие материалы стали дружно возвращать на доработку с самыми несуразными замечаниями. Над ним словно издевались.

Между тем, главный редактор обещал ему дать недельку на подготовку материалов для журнала, и Синеусов собрался провести её вместе с детьми в Доме отдыха "Подмосковье". Уже и путёвку взял, причём опять же не без помощи главного, который и звонок организовал, чтобы устроили в хороший номер. Но в последнюю минуту Синеусов понял, что этот его рабочий отдых только масла в огонь подольёт, а потому отправил отдыхать с детьми свою маму.

А тут ещё главный редактор поторопился с выдвижением его на должность своего заместителя, ускорив увольнение полковника, который вполне бы ещё мог послужить несколько лет. Обстановка в коллективе обострилась ещё более. И, хотя теперь никто ничего не мог сказать ему в глаза, поскольку дело о назначении решилось, и оставалось лишь дождаться приказа, изменившееся к себе отношение он чувствовал постоянно.

В верхах происходило что-то непонятное. Кадровые перестановки стали делом привычным. Блатные стремились в группы войск, поскольку там ожидалась раздача лакомых кусков, причём немалых. К участию в дележе пирога допускались "достойные", разумеется, в первую очередь те, кто готов был поделиться с благодетелями, туда их направлявшими. Здоровые силы, которых в армии всегда большинство, пытались помешать всем этим безобразиям, но у здоровых сил, как известно, в смутные времена возможностей всегда меньше. Смутные времена выдвигают на первые роли деятелей, которых Иван Лукьянович Солоневич метко окрестил ублюдками и питекантропами. Увы, Синеусов сделал очередной шаг, приближающий его к компании этих самых питекантропов.

Пятый шаг

Министр обороны, впоследствии участвовавший в путче и едва ли не первым предавший тех, кто пошёл за путчистами, активно чистил армейские ряды, увольняя без разбора, во-первых, всех, кто старше по возрасту его самого, во-вторых, тех, кто, по его мнению, староват для службы. Изгонялись опытные и, что главное, честные и порядочные люди, люди, сильные волей, которые способны были помешать насильственному развалу Державы и армии. Взлетали на высокие должности выскочки, бездари и хапуги, которые ничему помешать не могли, да и вряд ли бы захотели. Не все и не сразу поняли, что шла подготовка к развалу СССР и к уничтожению боевой мощи Советской армии. Но, даже на фоне этих стремительных выдвижений, назначение Синеусова казалось слишком странным. С должности корреспондента, минуя должность начальника отдела, сразу в заместители главного редактора! Такого прежде не бывало. И вот он, Александр Синеусов, привыкший относить себя к людям порядочным, людям честным и добросовестным, ощутил с ужасом, что он оказался по одну сторону баррикад со всякого рода негодяями. О высоком его назначении и о направлении представления на досрочное присвоение очередного воинского звания быстро стало известно не только в журнале, где он служил, но и в других изданиях.

А вскоре последовало ещё одно поручение, очень похожее на первое, при выполнении которого тоже нельзя было не покривить душой. Кто-то мог сказать о нём с завистью, что попал, мол, парень в струю, но Синеусов оценил это иначе: не в струю он попал, а в капкан. И выдвижение, и досрочное присвоение воинского звания надо было теперь отрабатывать. Отказаться же от свалившихся на голову благ он в себе сил не нашёл. Он даже не пытался себя оправдывать. Какие уж тут оправдания? О поездке в дивизию Стрихнина он постепенно стал вспоминать, как о чём-то весьма отвратительном и мерзком.

Единственной отдушиной в эти дни было то, что на выходные он собирался в дом отдыха к детям, которые уже находились там со своей бабушкой, а его мамой. Об Ирине он вспоминал редко, но не потому что забыл её, а потому что просто не до того было. Он твёрдо решил найти её, но пока не представлял себе, каким образом достать её адрес. Хотел в сентябре попроситься в город, где жила она, и попробовать отыскать её там, на месте, даже если для того придётся обойти все школы. Он даже представить себе не мог, что Ирина сейчас не за тридевять земель, а рядом, в том самом доме отдыха, где уже находятся его дети и куда сам он собирается на выходные.

Когда он увидел Ирину, которая спокойно шла по пляжу Центрального военного дома отдыха "Подмосковье", он в первое мгновение не поверил своим глазам. Как она могла оказаться здесь? Это было похоже на сказку. Ведь, насколько он помнил, военных у неё в семье не было, да и жила она слишком далеко, чтобы вот так, запросто, приехать к кому-то в гости.

Он подбежал к ней, остановился, глядя на неё восторженно и радостно, и проговорил:

- Неужели это ты? Боже мой! Неужели это ты?

Ирина не сразу оправилась от удивления. Она в оцепенении стояла перед Синеусовым, не зная, что сказать.

- Как ты здесь оказалась? - спросил Синеусов и, не дожидаясь ответа, прибавил всё тем же восторженным тоном, - Я очень рад, что снова вижу тебя. Я не знал, где тебя искать.

- А зачем вам вообще нужно видеть меня? - сухо спросила Ирина, перейдя на "вы".

Ответить он не успел. К ним подбежали два мальчугана дошкольного возраста.

- Папа, папочка, кто это? - спрашивал тот, что поменьше. - Наша мама приехала?

При этих словах тот, что постарше, посерьёзнел и даже немножко нахмурился. Он исподлобья смотрел на Ирину, морща лоб, и словно пытался что-то вспомнить. А младший вдруг бросился к Ирине и обхватил её руками.

- Ты наша мама, да?

Ирина в растерянности молчала, не зная как реагировать на этот детский порыв. Раз её приняли за маму, значит, их мамы почему-то с ними нет, значит, Синеусов холост и вовсе не обманывал её в Пятигорске. Он просто по какой-то причине не счёл нужным говорить о своих детях. У Ирины всё перепуталось в голове. Она действительно не знала, как поступить в данной ситуации. Надо было сделать как-то так, чтобы не обидеть и не огорчить детей. Не могла же она назваться их мамой. Тем более, обстоятельства переменились настолько, что она, даже если бы захотела, не смогла бы вернуться к Синеусову, потому что между ними теперь стоял Теремрин. И если говорить о чувствах, то испытывала она чувства именно к Теремрину. Что же касается Синеусова, то на данный момент чувства к нему пропали, если, конечно, они были прежде, а не казалось только, что были.

Ирина ничего не ответила на вопрос мальчика, потому что просто не знала, как и что ответить.

Синеусов опомнился первым.

- Саша, Серёжа, идите к бабушке, - сказал он ребятишкам, - я потом вам всё объясню. Это мои сыновья, - пояснил он Ирине.

Дети продолжали стоять возле них, причём младший никак не хотел отпускать Ирину. Пришлось Синеусову ласково взять его за руку и повторить:

- Идите к бабушке. Я скоро подойду.

Тот, что постарше, взял за руку младшего братишку и сказал:

- Пойдём, Сержик, пойдём, - и печально прибавил: - Это не наша мама.

Едва дети отошли, Синеусов сказал Ирине:

- Когда в автокатастрофе погибла моя жена, они были ещё очень маленькими. Пришлось сказать им, что мама в командировке. Поначалу это как-то прошло, но чем они становятся старше, тем чаще спрашивают, когда же она из этой командировки вернётся?

Ирина была ошеломлена. Подобного поворота дел она никак не ожидала.

- Почему же ты мне это всё не рассказал в Пятигорске? Я же решила, что ты женат.

- Хотел сказать, да не отважился. Ты извини меня. Просто мне было так хорошо с тобой, что я всё оттягивал и оттягивал этот разговор. Даже на платформе пытался, было, сказать, но…

Он замолчал, и Ирина вспомнила тот момент, когда они прощались, вспомнила его порыв, его минутную решимость, которая тогда так и не привела ни к чему.

- Да, я была уверена, что ты женат, - повторила Ирина, - но теперь всё это уже не имеет никакого значения, - прибавила она.

- Почему? Тебя испугало то, что у меня дети? Этого-то я и опасался, а потому тянул с объяснением.

- Боялся, что это станет преградой для наших отношений? - спросила Ирина. - Но тогда зачем же ты? - она не договорила, но он понял, что имела она в виду.

- Я виноват перед тобою, очень виноват. Я люблю тебя, я полюбил тебя ещё там, в Пятигорске, а потом, вернувшись в Москву, понял, как ты мне дорога, как ты мне необходима. Но дети…

- Дети здесь не причём, - возразила Ирина. - Возникли другие причины, и в этом виноват ты сам. Теперь поздно о чём-то говорить.

- Но почему же поздно, если ты говоришь, что дети не помеха?

- Есть другие обстоятельства. Но лучше оставим этот разговор. Ты здесь отдыхаешь? - поинтересовался она.

- Отдыхает мама с моими детьми, а я приехал на выходные, - пояснил он и спросил в свою очередь: - А ты? Как ты здесь оказалась?

Ирина не знала, что ответить. Эта встреча ломала все планы. Ведь не могла же она рассказать Синеусову о том, что приехала к Теремрину. Хотя, может быть, это и нужно было сделать, чтобы раз и навсегда разрубить гордиев узел. Рассказать всё и попросить сделать вид, что он не знает её. Это, в общем-то, единственный выход. Но, если кто-то другой на её месте, возможно, и мог это сделать, она не могла. Такой уж она была. Тем более, она видела, какими глазами смотрел на неё Синеусов. Ей не хотелось причинять ему боль, а то, что подобная просьба непременно эту боль причинит, она не сомневалась.

И в то же время она с ужасом думала о том, что будет завтра, когда приедет Теремрин. Ведь встречи не избежать. Как всё объяснить ему? В номере не отсидеться.

- Значит, ты на выходные приехал, - сказала Ирина, как можно равнодушнее, хотя вопрос этот при любом тоне выглядел нелепо, ведь он давал какую-то надежду Синеусову: раз интересуется, сколько он здесь пробудет, стало быть, не исключает общения с ним.

Он не понял, а потому сказал:

- Хотел завтра уехать после обеда на автобусе дома отдыха, но теперь, конечно, останусь до понедельника. Ты где остановилась, в каком номере? - И, не дожидаясь ответа, предложил: - Пойдём, я тебя с мамой познакомлю.

- Нет, спасибо, - ответила Ирина. - Мне некогда.

- Почему некогда? Чем ты занята?

Ирине нужно было быстро решить, что ответить, поскольку на них уже стали обращать внимание. Пляж был полон людей, и многих явно интересовало, с кем это так эмоционально беседует пассия известного среди отдыхающих писателя Теремрина. И она нашла единственный, на её взгляд, правильный выход, заявив:

- Да я, собственно, только окунуться забежала перед отъездом. Я сейчас уезжаю.

Она поняла, что уехать надо немедленно, сейчас же, ибо от Синеусова, похоже, отделаться практически невозможно. А уж с Теремриным придётся как-то объясняться потом. Придумать, к примеру, что мама вызвала срочно или что-то ещё.

- Как уезжаешь? Зачем? Почему именно сейчас? Закончилась путевка? - забросал вопросами Синеусов и предложил: - У нас двухкомнатный номер, перебирайся к нам. Нет-нет, не думай ничего. Будешь с мамой в одной комнате.

- Я должна уехать немедленно, - твёрдо возразила Ирина. - И я немедленно уеду.

Ирина резко повернулась и пошла ко входу в вестибюль.

- Ну, подожди же, подожди меня, - попросил Синеусов. - Я только оденусь и догоню.

Он побежал к тому месту, где расположилось его семейство, а Ирина поспешила в номер. Там она вырвала из записной книжки листочек и написала кратко: "Милый, извини. Я вынуждена срочно уехать домой. Завтра позвоню тебе сюда, в номер, ровно в 12 часов. Всё объясню".

Листочек сложила пополам и, подумав, достала из серванта тарелку, поставила её на стол и положила листок, чтобы он сразу бросился в глаза. Для пущей важности ещё поставила на сгибе восклицательный знак. Затем написала ещё одну записку: "Ключ у администратора". Эту записочку вложила в замочную скважину, когда закрыла дверь.

Проскользнуть незамеченной ей не удалось. Синеусов ждал в холле, нервно прогуливаясь по нему.

- Давай попрощаемся, - сказала она Синеусову. - Я тороплюсь.

- Так ты на автобус, в Поведники? Я тебя провожу.

- Повторяю, мне некогда,- резко сказала она и быстро пошла к выходу.

Синеусов ринулся, было, за ней, но тут же остановился и поспешил назад, в корпус.

Ирина ускорила шаг. Она поняла, что Синеусов побежал переодеваться и, несмотря ни на что, собирается её проводить. Это её не устраивало, поскольку их могли увидеть те, кто хорошо знал Теремрина.

Синеусов догнал её на тропинке, которая прямиком вела в посёлок. Там, на окраине, где тропинка выбегала из леса, была остановка рейсовых автобусов. В посёлок ходили по этой тропинке многие отдыхающие. Кто на почту, кто в магазин, кто на рыночек, устроенный местными жителями возле магазина. Среди встречавшихся на пути прохожих Ирина с сожалением узнавала и тех, кто здоровался с Теремриным. Любой из них мог рассказать о том, что она покинула дом отдыха с каким-то молодым человеком.

- Не надо меня провожать, - ещё раз попросила Ирина, но просьба не подействовала.

- Провожу до поезда, - отрубил он.

Наконец, они сели в автобус, где знакомых уже не было.

"Ну, прямо детектив какой-то, - думала Ирина. - Нужно же было ему приехать в дом отдыха".

Синеусов что-то говорил, но Ирине было всё это совершенно безразлично. А говорил он о том, что не мог её забыть, что не знал, как найти адрес и даже собирался поехать в сентябре в командировку в её город, чтобы обойти все школы.

- Не надо было терять адрес, - с усмешкой сказала Ирина.

- Даже не представляю себе, как это могло произойти. Как он мог выпасть из сумки? - сокрушённо говорил Синеусов.

- Ладно, уж, признаюсь, - сказала, наконец, Ирина примирительно. - Это я его вытащила, - и пояснила: - Пока ты ходил за мороженым, я не удержалась и заглянула в открытку, которая, как заметила, принесла тебе столько радости. А в ней успела прочесть: "Папа, папочка", - и так далее, - Ну, и решила, что ты женат, а мне просто голову морочил. Зачем же нужно адрес оставлять?

- Но ведь это же не так. У меня нет жены, - сказал Синеусов.

- Откуда же мне было знать? - спросила Ирина и, не дожидаясь ответа, прибавила назидательно: - Вот тебе и лучшее доказательство того, что всегда и во всём нужна честность.

- Разве я поступал бесчестно?

- Мы уже касались этого вопроса. Не нужно повторяться. Правду ты сказать не хотел, но всё остальноё, как помнится, хотел, даже очень, - с суровой укоризной заявила она и прибавила тоном, не терпящим возражений: - И давай оставим этот разговор. Мне он неприятен.

Наконец, они добрались до железнодорожного вокзала и остановились у окошечка кассы. Билетов не оказалось ни на поезд, отходящий в её город буквально через несколько десятков минут, ни на проходящие поезда. Лето! Да к тому же было время, когда ещё люди способны были покупать билеты, стоимость которых составляла очень незначительную часть их зарплаты, а не превышала во много раз демократические подачки ельциноидов.

Синеусов оживился и сказал:

- Я возьму билет в воинской кассе. Только дай мне, пожалуйста, свой паспорт.

- Это ещё зачем?

В то время для приобретения железнодорожного билета паспорт не требовался.

- А вдруг с поездами настолько глухо, что придётся билет попросить на самолёт. Полетишь?

- Можно.

Синеусов попросил паспорт не просто так. Он решил воспользоваться единственной возможностью переписать адрес Ирины, который указывается в графе прописки. Он понял, что сама она ни адреса, ни номера телефона ему не даст.

- Как ты и просила, - сказал Синеусов, вернувшийся через несколько минут. - На твой, фирменный поезд, - и протянул билет с паспортом, сообщив: - Поезд отходит через двенадцать минут.

- Спасибо, - сказала Ирина.

Они вышли на перрон. Состав уже подали. Ирина сходила в купе, чтобы поставить вещи и, немного смягчившись, вернулась на платформу. Нет, никаких добрых чувств к нему она в себе не находила. Напротив, раздражение ещё более усилилось, потому что ей из-за него приходилось уезжать, даже бежать из того райского места, где они провели с Теремриным неделю счастья и где они могли пробыть с ним ещё более суток, причём суток, которые, казалось, и должны были решить всё.

- Детей твоих родители воспитывают? - спросила она у Синеусова скорее потому, что надо было хоть о чём-то поговорить в последние минуты перед отъездом, хотя бы в благодарность за взятый билет.

- Нет, они всё время со мной. Разве только иногда на каникулы отправляю к маме, да ещё на время командировок она приезжает, чтобы побыть с ними.

- И как же ты управляешься? - спросила Ирина, уже с участием.

- Управляюсь, - ответил он и тут же спросил: - Ты мне дашь номер телефона?

- Это не имеет смысла.

Между тем, объявили, что до отхода поезда остается пять минут, и попросили пассажиров занять своим места, а провожающих выйти из вагонов. Синеусов попытался обнять Ирину, но она отстранилась, сказав:

- Этого делать не надо. Прощай, - и ступила на подножку вагона.

- Я тебя найду, приеду в город и найду! - прокричал ей вслед Синеусов и долго ещё шёл по перрону, наблюдая за тем, как она пробирается по коридору к своему купе.

Но поезд постепенно набрал скорость, и Ирина скрылась из глаз.

Вскоре, однако, ему удалось выбраться в город, где жила Ирина.

Как удивительно начиналась та поездка. Он и теперь видит себя стоящим в волнении у окна вагона. Поезд замедлил ход, и вскоре потянулась за окошком платформа. "Как-то встретит меня этот город? - думал он с тревогой. - Как-то встретит Ирина?"

Он взял дипломат, попрощался с попутчиками и направился к выходу из вагона. Проводница уже открыла дверь и тщательно протирала поручни.

- Счастливого пути, - сказал ей Синеусов и с трепетом шагнул на перрон.

В этом городе он был впервые, но в этом городе жила Ирина, а потому с первых минут повеяло чем-то родным. Он остановился, осматриваясь. Вокзал, как вокзал - длинное, приземистое здание, выкрашенное ядовито-жёлтой краской. Прямо в здании, за стеклянными дверьми, спуск в подземный переход. Он сбежал вниз по ступенькам и уже через минуту вышел на широкую привокзальную площадь, звенящую трамваями на конечном круге, шумную от хлопанья автомобильных дверей и урчания моторов.

В Горсправке выяснил, как добраться до улицы Советской, где была гостиница. Эту гостиницу он выбрал не случайно. На Советской улице жила Ирина. Улицы с таким названием были во многих городах центральными и тянулись через весь город, особенно если город стоял на берегу широкой, полноводной реки. Синеусову повезло: судя по номерам домов, Ирина жила не очень далеко. Трамвай за десяток минут домчал до нужной остановки. Синеусов быстро оформился в гостиницу, поднялся в номер и позвонил Ирине. Женский голос - видимо, говорила мама - ответил, что Ирина в школе на педсовете. Тогда он позвонил в справочную, чтобы узнать, где находится школа. Школа оказалась неподалёку, на улице, примыкавшей к Советской.

Было о чём подумать: "Дождаться, когда Ирина вернётся домой и попросить о встрече? Но во встрече она может и отказать. Не лучше ли встретить её у школы?".

Он остановился на этом решении ещё потому, что мучительным казалось ожидание. К тому же Ирина могла не сразу пойти домой, ведь ещё и за полдень не перевалило.

Трехэтажное здание из красного кирпича утопало в зелени. Стройные березки выстроились вдоль заборчика. Перед входом радовала глаз яркая клумба. Широкие ступеньки выводили к светлому, стеклянному парадному. Это позднее, при демократическом способе правления эпохи ельцинизма дошло до того, что школьные парадные стали вовсе не парадными, а бронированными крепостными воротами, разве только без рвов, наполненных водою. При социализме нужды в подобном бронировании не было. Ну а если бы эпоха ельцинизма не закончилась на рубеже тысячелетий, возможно, теперь детские учреждения пришлось бы защищать рвами, наполненными водой, да валами и надолбами.

Впрочем, в то время никому и в голову не могло прийти нечто подобное.

Синеусов легко взбежал по ступенькам, открыл стеклянную дверь и оказался в просторном вестибюле, где не встретил ни души. Только уборщица где-то за углом шуршала шваброй. Она то и сказала, что педсовет ещё не окончился.

- А вы не знаете случайно, Ирина Михайлова там? - спросил Синеусов.

- Иринушка-то? Там она, там. Видела я, как она проходила, - ответила уборщица, покосившись на букет цветов, который держал в руках бравый военный. - Подождите. Я вам стул принесу.

- Нет, нет, спасибо. Я подожду на улице, - возразил Синеусов. - Школьный двор у вас просто чудо.

Он нашёл лавочку в тени деревьев и устроился на ней с таким расчетом, чтобы видеть входную дверь, оставаясь незамеченным.

Ждать пришлось недолго. Вскоре, из школьного парадного вышли учителя, в основном, женщины. Причём женщины, в большинстве своём, пожилые. И вдруг… Синеусов вздрогнул и, легко поднявшись со скамейки, вытянулся в струнку, словно перед большим начальством. Он увидел Ирину, и сердце забилось взволнованно и радостно.

Он покинул своё укрытие, и она заметила его, а, заметив, остановилась. Он подошёл к ней, робко протягивая букет и ожидая всего, чего угодно, даже возмущения и упрёка.

- Ты? - спросила она, забыв, вероятно, что в Москве перешла на "вы". - Что ты здесь делаешь?

- Жду тебя, чтобы вручить букет.

- Что ты делаешь у нас в городе?

- Прибыл в командировку. К работе приступлю завтра, а сегодня хотел повидаться с тобой.

- Я сегодня очень занята. Мне поручили завтра сделать доклад на конференции, - сказала Ирина, и Синеусов не мог понять, правду говорит она или просто нашла благовидный предлог, чтобы быстрее расстаться с ним.

Она словно уловила его мысли и сказала:

- Нет, правда. Я не выдумываю.

- Можно, хотя бы проводить тебя?

- Проводить можно.

Дом, как он уже установил, был слишком близко, и поэтому всё же уговорил её зайти в кафе, сославшись на то, что ужасно голоден, потому что пришёл сюда прямо с поезда. Женщины милосердны. Как же можно не пожалеть голодного. В кафе разговор не клеился, пока не обратились к воспоминаниям о Пятигорске. Чем дальше отпуск, тем приятнее его вспоминать, тем безоблачнее он кажется. Да и страсти улеглись уже, и сам поступок Синеусова представал перед нею в ином свете.

Всё бы хорошо, да только вот за соседним столиком устроилась буйная компания обнаглевших буревестников демократии ельцинизма. Они громко гоготали, даже, можно сказать, что к ним особенно применимо из их же жаргона, ржали. Задевали проходивших мимо, высмеивали.

Попал в поле их зрения и Синеусов. А оскорблять военных в ту пору было особенно модно. К тому негласно и тонко, всё намёками, да намёками, призывали демократические средства массовой информации, покровительствуемые окружением перестроечного генсека, а, может, по умолчанию, и им самим.

- Гляди-ка! - заявил развязный хлюст, развалившийся на стуле с бутылкой пива в руках. - Целый майор сидит.

- Это ты точно подметил. Сидит на нашей трудовой шее, - прибавил другой, и все захохотали ещё громче.

Синеусов приподнялся, но Ирина с мольбой в голосе попросила:

- Лучше уйдём. Не надо связываться. Это местная шпана. С ней сладу нет.

- Скоро мы вас дармоедов-защитничков неведомо чего и неведомо от кого, всех погоним, - зло проговорил самый наглый из всех.

- Кто не уважает свою армию, будет лизать сапоги армии чужой, - громко сказал Синеусов, поднимаясь со стула. - Пошли, - обратился он к Ирине. - С ними противно даже рядом находиться.

- Что ты сказал, майор!?. Гляди, а то язычок подрежем, и никогда ты не будешь подполковником.

- Точно не будет - нечем лизать будет начальству.., - прибавил ещё один прыщавый буревестник демократии.

Синеусов сделал шаг к говорившему и, схватив его за шиворот, легко выдернул из-за стола.

Но тут вмешался официант, пригрозив, что вызовет милицию.

- Погоди, ужо..., - сказал отпущенный Синеусовым хулиган, потирая шею, покрасневшую от сдавившего воротника.

- Тебя что ль бояться? - усмехнулся Синеусов.

Они с Ириной вышли на улицу. Компания последовала за ними и некоторое время сопровождала. Но на улице было людно, и на людях хулиганы приставать, видимо, не решились.

Настроение было несколько подпорчено, однако, нет худа без добра. Ирина потеплела. Она говорила мягче, доверительнее, даже разрешила встретить её на следующий день на том же месте, пообещав уделить больше времени.

Когда Ирина скрылась в подъезде, он с необыкновенной радостью пошёл по дорожке, обсаженной кустарником. И вдруг… Сзади обрушился удар. Он чуточку уклонился, и удар пришёлся не по голове, а по плечу. Синеусов обернулся и, увидев одного из тех хулиганов, что приставали в кафе, резко снизу вверх, вкладывая в удар всю силу, врезал под подбородок. Парень, охнув, улетел в кусты, но тут уже были и другие… Один замахнулся железным прутом, и тут уж было не до шуток, Синеусов вынужден был провести прием, прут выпал, а рука переломилась в районе локтя, от чего нападавший взвыл отчаянно. Удар ногой довершил разгром очередного нападавшего. Третий отскочил в сторону. Синеусов шагнул следом и тут ощутил резкий, пронзающий удар в бок и спину - он не заметил четвёртого, с ножом… Очнулся в госпитальной палате. О том, что произошло и как его нашли, рассказала Ирина.

…Потом Ирина призналась: когда подходили к дому, ей показалось, что за ними кто-то следит из густого кустарника во дворе. Даже мелькнула мысль, а не пригласить ли Синеусова к себе на чай. Но ведь, если компания не отвязалась и пошла за ними, то и дождаться может, когда он выйдет. И чем более поздним будет час, тем опаснее встреча с хулиганами.

Они ещё некоторое время говорили у подъезда, и Ирина повторяла:

- Ты хочешь, чтобы у меня совсем времени на сон не осталось? Какая же я буду на конференции?

- Ну, хорошо. Это аргумент. До завтра, - согласился Синеусов и, счастливый, поспешил в гостиницу.

На следующий день утром Ирина как всегда торопливо вышла из дома. К докладу она подготовилась, но никак не могла избавиться от мысли, что снова и снова думает не о конференции, а о том, что будет после неё. Да, она думала о Синеусове, думала о нём весь вечер, но это не мешало ей, а даже помогало готовиться к докладу.

Знакомая дворничиха окликнула её:

- Ирочка! Это не тебя вчерась военный домой провожал?

- Да, меня, а что? - с тревогой спросила Ирина.

- Как он там?

- Не понимаю вопроса, тетя Дуся?

- Ты что же, ничего не знаешь? Порезали его вчерась, крепко порезали… Я увидала в окно, выскочила, ну и они и разбежались… Я и скорую вызвала.

Окна квартиры, в которой жили Ирина с матерью, выходили на другую сторону дому. Неудивительно, что она ничего не слышала, и теперь замерла как вкопанная. Дворничиха продолжала рассказывать о том, что военный - парень не промах:

- Когда напали, одному так двинул, что тот едва уполз, а другому вроде как челюсть сломал. Да, только вот один сзади, сказывают, подкрался и ножом…

- Ножом!? Он жив? Куда его увезли? - стала расспрашивать Ирина, которой было не до того, чтобы оценивать ущерб, нанесённый врагу. - Что с ним? Что?

- Почём мне-то знать? Я думала, что ты знаешь.

Ирина посмотрела на часы. Надо было что-то предпринять, но надо было и в школу бежать. Как она объяснит отсутствие своё на конференции? Да и доклад делать некому. А приглашены учителя нескольких школ.

В школу она прибежала взволнованной, всклокоченной.

- Что с тобой? - спросила директор, дама выдержанная, уравновешенная.

Ирина коротко пояснила и попросила:

- Можно мне пораньше доклад сделать и уйти? Мне нужно отыскать его, узнать, что с ним.

- Хорошо, передвинем тебя пораньше. Будь готова выступить сразу за мной. А пока вот что: оставайся в моём кабинете и звони… Какой доклад в таком состоянии? Но чтоб в десять сорок пять была в зале.

- Спасибо, Антонина Ивановна, спасибо…

Оставшись одна в директорском кабинете, Ирина придвинула к себе телефон. Но кому звонить? Куда звонить? Позвонила в ближайшую больницу, но туда Синеусов не поступал. Узнала в справочной телефон военного госпиталя. Номер набирала с тревогой.

- Синеусов? - переспросили на другом конце провода. - Да, да, да. Вчера поступил.

- Что с ним?

- А вы кто будете?

- Жена, - солгала Ирина.

- Жена? - переспросили на другом конце провода, и тут же послышалось в ответ: - Он холост, девушка.

- Ну не жена, почти жена. Невеста! Но что, что с ним? - в отчаянии выкрикнула Ирина.

- Оперировали. Находится в отделении интенсивной терапии. Больше я не могу ничего вам сказать.

- Когда можно навестить его? - спросила Ирина.

- Только после того, как переведут в палату. Звоните.

- А состояние? Его состояние? Как он себя чувствует?

- Девушка, я повторяю. Он в отделении интенсивной терапии. Это реанимация, девушка. Как там можно себя чувствовать? Всё! - и в трубке послышались гудки.

А потом она помчалась в госпиталь и в палате, у его койки впервые встретилась с его матерью. Увидев её, она в нерешительности отступила. Но в глазах Синеусова отразилось столько радости, что его мама тут же вскочила со стула и шагнула к Ирине.

- Вот какая вы, Иринушка, вот какая славная…

Но Ирина в эти минуты подумала о другом - в комнате посетителей, когда добивалась пропуска, она приметила двух мальчуганов. Ей тогда уже показалось, что она видела их раньше.

- Твои дети там, одни?! - воскликнула она.

- Их не пустили сюда… Деток в госпиталь не положено, - пояснила мать Синеусова.

- Тогда вот что… Я сейчас же звоню своей маме. Она за ними приедет и заберёт их домой. Вы где остановились? Вот, вот, нигде. Остановитесь у нас…

Так был сделан первый шаг не только к примирению его с Ириной, но и к чему-то большему. Он вспомнил, как она провожала его в Москву, уже выписавшегося из госпиталя и как он сказал ей:

- Теперь ты всё знаешь… Я не смею просить твоей руки, но всё-таки прошу её?

- Почему не смеешь? - хитровато улыбнувшись, переспросила Ирина.

- Дети…

- Ах, вот в чём дело. Я-то думала, что ты понял и осознал, что нехорошо обманывать бедных девушек в санатории. А дети? Младший вон меня уже мамой назвал…

- Так ты…

Он хотел спросить: "согласна?"

Она остановила его жестом. Сказала задумчиво:

- Знаешь, а ведь ты прав - главный вопрос в детях. Но не в том ракурсе, в котором ты его поставил. Если решаться, надо решать стать их мамой - настоящей мамой, но не мачехой. Хватит ли мне сил. Я сообщу тебе своё решение.

А потом вдруг поцеловала его, уже запрыгнувшего на подножку.

И ещё один день запомнился ему…

Как-то, вернувшись со службы и открыв дверь своим ключом, он был поражён шумом, царящим в квартире. Всё ходило ходуном, всё было вверх дном. Оказалось, что это играли в войну его сыновья и… Ирина.

- Я и не знала, что у меня получится, - виновато сказала она, подходя к Синеусову и раскрывая руки для объятия… - Но ты не думай. За игрой мы дело не забывали…

- Да, да, да, - закричал старший. - Мама такой здоровский ужин приготовила.

Синеусов вздрогнул… Это сказал именно старший его сын… Он назвал Ирину мамой…

Шестой шаг

Александр Синеусов сидел за столом и готовил материал в очередной номер, когда раздался телефонный звонок. Звонил полковник Хряпцев. Синеусов знал, что это один из офицеров управления, в котором служил Стрихнин, причём был наиболее близок к генералу. Симпатии и антипатии политиков и военных уже определились, хотя и не гласно, но точно.

- Генерал ждёт вас через час у себя в кабинете, - заявил Хряпцев.

"Вот уж и распоряжения давать начали… В конце - концов я не подчинён им по службе ни коем образом. У меня есть главный редактор" - подумал Синеусов, но предпочёл сказать:

- Хорошо, буду…

Он закрыл кабинет, заглянул к главному редактору, предупредил:

- Генерал Стрихнин просил заехать. Наверное, материал какой-то предложит написать.

- Что-то уж больно ты за ним ухаживаешь… Не наш этот Стрихнин, нутром чую, не наш, - неожиданно заявил главный редактор, крайне удивив Синеусова, помнившего, как тот заставил его писать хвалебный очерк об этом генерале.

Он пожал плечами и неопределённо сказал:

- Вы же сами учили. Плюрализм… Не мы придумали. Нужно прислушиваться и к этой когорте.

- Чувствую, затягивает она тебя… Ну ладно, гляди уж… Сегодня вон все трубят, что будет передано важное правительственное сообщение. О чём? Ты не слышал? А то ведь возьмут, да прихлопнут всю это стрихнинскую камарилью, если не сказать выше. Стрихнин, что? Стрихнин пешка.

- Пока пешка, - заметил Синеусов.

- Ну, ну… Ступай, может и обломится что, если шею не сломаешь, - сказал главный редактор.

Синеусов спустился в вестибюль здания "Красной Звезды". Журнал находился в одном с газетой здании. Краснозвёздовцы озабочённо суетились, слышали обрывки фраз, касающиеся перевёрстки очередного, уже завтрашнего номера. Проскользнула фраза "чрезвычайное происшествие". Синеусов не придал ей значение, решив, что где-то стряслось какое-то "ЧП", о котором будет рассказано в газете.

"Завтра почитаю, - подумал он. - Посмотрим, что там Стрихнин предложит. Опять о нём написать или сам, чего-то накропал…".

Он взял редакционную машину, сел сзади и раскрыл блокнот. Разговаривать с водителями в те дни было сложно - вопросов задавали много, но кто знал ответы на те вопросы?

Он чувствовал, что назревает столкновение двух кланов - клана тех, кто отстаивает ценности социализма и вообще социалистический уклад жизни и тех, кто хочет всё модернизировать. Синеусов не слишком был искушён в тонкости политики, подчас ему казалось, что необходимость некоторой модернизации действительно настала, но пугали её резкие антипатриотические перехлёсты. Ему уже пришлось испытать на себе не так давно следствие антиармейской политики…

Не хотелось думать о смуте, не хотелось думать о страшном. Ведь вот только-только стала налаживаться его до недавнего времени непутёвая личная жизнь, а тут на тебе - неразбериха в стране. Ну и, конечно, отзовётся она и неразбериха в службе.

Редакционная "Волга" влипла в пробку в районе Пушкинской площади, Синеусов достал блокнот и сделал вид, что пишёт в нём что-то важное, а сам думал, думал и вспоминал.

- Приехали! - оторвал от воспоминаний шофёр. - Долго будете?

- Не знаю. Не думаю, что долго… Стрихнин долго не задерживает…

Но он ошибся. Его вызвали не просто надолго, ему предложили отпустить машину. Ему сказали, что он включается в какой-то штаб, название которого он не запомнил, но было ясно только, что это штаб ельцинской команды.

Выбор за него сделали, а уже через несколько часов мороз прошёл по коже: было объявлено о создании ГКЧП, и Синеусов сходу, сам того не заметив, оказался в рядах противников путча. Он был не робкого десятка, но оказаться в деле, которое чуждо ему, да ещё в минуты, когда это дело висит на волоске от гибели, было откровенно страшно. Было страшно за своих мальчишек, за Ирину, за старенькую маму - больше-то у него никого не было.

А вскоре Синеусову пришлось испытать на себе то, что вытворял, будучи на высокой должности, оказавшийся в шайке ельциноидов генерал Стрихнин.

Призывы Ельцина, направленные на развал СССР и России были на руку вождям-пигмеям, которые давно уже ждали возможности поживиться в своих национальных квартирах благами, доставшимися от могучей империи. То там, то здесь вспыхивали межнациональные распри, кровавые конфликты.

Командовавший одним из крупных объединений на юге России генерал-полковник Рославлев сразу поставил задачу командирам подчинённых соединений быть твёрдыми в отстаивании интересов страны, а главное всемерно беречь личный состав. О том, что этот генерал строго взыскивал с подчинённых командиров за потери во время войны Афганистане, многие знали. Знали и его точку зрения: мы оснащены самым современным вооружением, вооружены самой современной тактикой действий, а потому должны учиться воевать, как Суворов, малой кровью, а желательно и вообще без пролития своей крови.

Генерал-лейтенант Труворов, командовавший оперативной армейской группой, знал об этих требованиях, знал и о жёсткости нового командующего, а потому почти не вылезал из частей и соединений, дислоцирующихся в наиболее взрывных районах. Он организовал тщательную разведку противника, и вдруг, когда были получены неопровержимые данные о назревающем конфликте в одном из таких районов, из Москвы позвонил генерал Стрихнин и отдал распоряжение немедленно собрать офицеров от командиров рот и выше на командирские занятия в штабе оперативного командования. Сам он пообещал прилететь на следующий день рано утром. Мало того, он приказал перебросить в район этих занятий, которые намеревался сделать показными, танковые подразделения из того самого угрожаемого района, то есть, по существу, оголить серьёзный участок.

- Командующему войсками округа не докладывайте, - сказал Стрихнин. - Я его уже предупредил. Со мной прилетят высокие чины из Министерства Обороны и администрации Президента.

- С указанного вами участка снимать танковые подразделения рискованно. Мы имеем данные разведки, - попытался возразить Труворов.

Стрихнин перебил резко и жёстко:

- Делайте, что вам приказано. Проведёте занятия на высоком уровне, - сможете рассчитывать на перевод в Москву!

Труворов был в замешательстве: ни письменного приказа, ни возможности доложить в штаб округа. Он несколько раз собирался приказать телефонистам соединить его с генералом Рославлевым, но всякий раз опасался нотаций по поводу того, что получит взбучку - мол, генерал Стрихнин, ответственный работник вышестоящего штаба уже отдал распоряжение. Что же ещё? Занятия проводить не хочется.

Была у Труворова этакая черта характера - нерешительность и боязливость начальства. А тут ещё назначение на оперативное командование, которое подчинялось не только округу, но и Москве напрямую. Кто придумал столь порочную схему, и с какой целью он не знал. Многое теперь противоречило здравому смыслу, многие указания шли вразрез с требованиями и Полевого Устава и боевых уставов.

Командовали дивизиями первого эшелона полковник Хряпцев, присланный сюда Стрихниным для лёгкой обкатки, пока тихо, и для получения генеральского звания, и генерал Световитов, деятельный, инициативный, решительный командир, с которым Труворова судьба свела ещё в Афганистане. Но в полосе дивизии Световитова было спокойно. Зачем же тревожили дивизию Хряпцева? Поразмыслив, Труворов решил, что Стрихнин, хочет, чтобы его протеже, как говорят в простонародье, прогнулся на тех же показных занятиях - ведь люди-то будут действовать его.

Ну а что касается самих занятий, тут уж можно было не волноваться - в вышестоящем штабе планка знаний, навыков и умений упала настолько низко, что вряд ли кто-то мог толково оценить увиденное на полигоне. Достаточно было пошуметь, погреметь и доложить о том, что все задачи блестяще выполнены.

К исходу дня танковые подразделение подошли к штабу, а вскоре прибыли и автобусы с офицерами. Труворову доложили, что все размещены в палатках и накормлены ужином. Он отвлёкся от общей обстановки в районе, и стал готовить показные учения. По приказу Стрихнина туда же направили и военного журналиста полковника Синеусова, чтобы затем всё описал так, как Стрихнину требуется. Всё было как будто по плану.

И вдруг около полуночи телефоны в штабной палатке взорвались от звонков, а радист доложил, что командующего просит к телефону полковник Хряпцев.

Голос Хряпцева дрожал, он сбивчиво докладывал:

- По позициям и казармам, по близлежащим населённым пунктам ведётся артиллерийский и миномётный огонь с сопредельной стороны. Работают системы "Град".

Вопрос был один: что делать?

Труворов немедленно связался с Москвой и попросил срочно соединить со Стрихниным. Оперативный дежурный сказал с удивлением:

- Уже час ночи. Как я могу это сделать?

- У нас чрезвычайное происшествие. С сопредельной стороны открыт огонь…

- Утром я доложу генералу Стрихнину. А пока вы, надеюсь, можете всё решить сами.

Хряпцев ждал у радиостанции. Он хотел знать только одно: можно ли открывать ответный огонь?

Труворов сказал ему, что никак не может связаться со Стрихниным.

- Да, без него нельзя принимать решение, - согласился Хряпцев. - Именно он, генерал Стрихнин, отвечает перед Президентом за мир и безопасность в этом особом районе.

- Буду докладывать командующему войсками округа, - сказал Труворов.

- Командующий не правомочен на принятие решений в этом районе, именно в этом. Вы же знаете, - сказал Хряпцев.

- Но что же делать? Какая хоть обстановка?

- Пока только обстрел. Хотя подождите… Сейчас. Командиры полков докладывают о движении пехоты и танков.

Тут уж Труворов решился связать со штабом округа. Оперативный дежурный выслушал, попросил подождать, и уже через минуту ответил генерал Рославлев.

Труворов доложил о том, что происходит в особом районе, в зоне ответственности его оперативного командования. И попросил:

- Разрешите отразить удар?

- Не понимаю, - сказал Рославлев. - Не понимаю, о чём вы говорите?

Труворов повторил и пояснил, что уже два с лишним часа противник обстреливает казармы, населённые пункты с мирными жителями, есть жертвы и разрушения.

- А вы?

- Что я?

Они действительно друг друга не понимали. Рославлев никак не мог сообразить, чего хочет от него генерал, имеющий в подчинении не стадо коров или баранов, а несколько развёрнутых соединений, десантно-штурмовую бригаду, артиллерию, танки.

- Доложите о предпринятых мерах! - грозно потребовал он.

- Ждём указаний из Москвы или ваших распоряжений…

- Немедленно отбить атаки и уничтожить огневые точки врага! - приказал Рославлев. - Я вылетаю к вам.

Он снова связался с Труворовым уже из вертолёта и спросил о потерях, но тот не смог ответить ничего вразумительного.

На командный пункт генерала Труворова генерал-полковник Рославлев ворвался в бешенстве. Те, кто давно знали генерала, потом утверждали, что таким его никогда не видели.

Генерал-лейтенант Труворов встал, вытянулся в струнку, попытался начать доклад, но Рославлев, обычно культурный и сдержанный, резко перебил его:

- Доложите о потерях? Я не могу от вас добиться доклада о потерях…

- От двенадцати до пятнадцати человек убито и около ста пятидесяти ранено…

- Как это "от двенадцати до пятнадцати"? Вы что, генерал, в игрушки здесь играете? Раненых сто пятьдесят? Такое соотношение невозможно… Либо вы занижаете число погибших, либо…

Он махнул рукой. Подошёл к столу, на котором была расстелена карта. Потребовал:

- Доложите обстановку…

- Противник с сопредельной стороны начал обстрел мирного населённого пункта и позиций нашего батальона, расположенного на этой высоте, - начал Труворов. - Я, получив доклад, немедленно доложил в Москву. Вчера генерал Стрихнин приказал ни на какие провокации не поддаваться и ответного огня не открывать.

- Он что, знал о готовящемся нападении? - спросил Рославлев.

- Нет, напротив, он собирался утром проводить командирские занятия и показные учения, и для этого мы передислоцировали в район штаба танковые подразделения и собрали офицеров.

- Я не понимаю, где нахожусь и с кем разговариваю, - возмущённо заявил Стрихнин. - Что вы несёте генерал? Какие танки? Почему танки здесь, а не на позициях?

- Потому что учения… А насчёт открытия огня, генерал Стрихнин предупредил, что нужно политическое решение.

- Бред! Соедините меня с командиром дивизии. Кто там у вас, Хряпцев?

- Так точно.

Через несколько секунд он уже разговаривал с полковником, который докладывал о том, что противник ведёт огонь главным образом по мирным населённым пунктам, что его танки уже ворвались в один из них и утюжат всё подряд, что горят дома, больницы школы.

Рославлев понял всё. Руководство сопредельного государства сделало ставку на внезапность. Задача была проста - стереть с лица земли маленькую непризнанную республику, не желавшую идти в подчинение этому государству с открыто фашистским руководством, зачистить его от жителей, стремящихся остаться в составе России, и присоединить пустую территорию.

В эти минуты он уже не сомневался, что Стрихнин действовал в полном взаимодействии с руководством фашиствующего государства, что он враг, но доказать это было практически невозможно, поскольку у Стрихнина имелись высокие покровители в ближайшем окружении Ельцина.

- Что я мог сделать? - растерянно сказал Труворов.

- Так вы мне доложете о потерях?

Труворов кому-то позвонил, кого-то отчитал и, наконец, сказал:

- Двенадцать убито, около пятидесяти ранено, - и совсем уже потеряно добавил: - Сбиты два вертолёта.

Рославлев долго смотрел на карту, затем резко повернулся к Труворову и холодным, жёстким тоном сказал:

- Как вы смели потерять людей? Как вы, имея на вооружение современные средства борьбы, посмели потерять людей в стычке с каким-то бандитским сбродом? Вы - боевой генерал, которого обучали в училище и двух академиях, потеряли двенадцать человек в бою с бандитами-самоучками? Как вы смели, как вы смели!!!

Он опёрся на стол и долго смотрел на карту, пытаясь успокоиться. Он понимал, что гневом делу не поможешь. Но всё же нужно, просто необходимо было дать выход этому гневу, и он продолжил:

- За сухими цифрами сводок вы не видите слёз матерей, вы не видите горе детей, лишившихся своих отцов, вы не видите оторванных рук и ног… Как вам не стыдно после этого носить генеральские погоны? Как не стыдно носить звание русского генерала… Если ещё только один. Если только один человек погибнет, вы лично, по моему приказу поедете с грузом 200 в каждую семью, к каждой матери и к каждой вдове просить прощение за свою нерадивость… Эх, генерал…

Он помолчал и уже спокойно сказал:

- Откуда стреляли?

Труворов быстро показал все уже разведанные огневые позиции противника.

- Огневые средства уничтожены?

- После вашего распоряжения я приказал подавить…

- Уничтожить… Стереть с лица земли все орудия и все установки, которые вели огонь. Немедленно и всеми средствами. Вы способны поставить задачи, или это сделать мне?

- Разрешите выполнять?

- Да не сами, - остановил он рванувшегося в к выходу из палатки Труворова. - У вас же есть начальник ракетных войск и артиллерии…

Пока Труворов отдавал распоряжение, Рославлев продолжал изучать карту.

- Освободившись, Труворов поспешил дать пояснения и хотя бы чуточку отвести гнев от себя:

- Они захватили вот эти два населённых пункта… Беженцы рассказывают, что идёт самая настоящая зачистка. Был случай, когда танк неприятеля с грузинским экипажем специально гонялся за старушкой с двумя внучками, раздавил их и ещё вмял в землю, а бандиты, тоже грузины, жгли дома из огнемётов и забрасывали подвалы гранатами. В этом селе жителей загнали в школу и там сожгли…

- Зачем вы мне это всё рассказываете?

- Просто кровь стынет в жилах.

- Вы доложите, как наказаны эти мерзавцы?

- Из Москвы был приказ дождаться утра… А потом начать выдавливать противника из захваченных ими населённых пунктов.

- Утром вся эта нечисть должна быть в земле! Вы поняли меня? Не выдавливать, а немедленно окружить подвижными отрядами, занять командные высоты и сравнять с землёй всё, что сюда вошло.

- А Москва?

- В Москву я доложу сам!

- Я хотел предупредить, товарищ генерал-полковник. У Стрихнина большие связи. У нас с вами будут неприятности…

- Вон! Вон отсюда, генерал. Я своей властью отстраняю вас от командования. Дайте связь с командиром дивизии генералом Световитовым.

И отдал распоряжение немедленно поднять по тревоге дивизию и вести её форсированным маршем к месту конфликта. Задачу поставил уже в ходе выдвижения.

На рассвете Световитов передовыми частями дивизии окружил населённые пункты, захваченные бандитскими формированиями сопредельного государства и, доложив о выполнении задачи, сообщил:

- Бандиты выставили по линии обороны местных жителей и требуют, чтобы мы дали им выйти из окружения. Иначе обещают всех расстрелять.

- Передайте… Авиация и боевые вертолёты в воздухе… Подлётное время к сопредельной территории - тридцать минут. Если через тридцать минут не будут отпущены жители, я сравняюсь с землей всё в пределах досягаемости огневых средств. Тридцать минут… Переговоры буду вести после того, как отпустят заложников.

Рославлев понимал, что несколько погорячился, но понимал он и другое. Если бандитов сейчас выпустить, подобные инциденты будут повторяться регулярно, и будет литься кровь немерено. Он снял с руки часы и положил их на карту. Потянулись минуты ожидания. Да, он действительно погорячился. Но отступать было некуда. В конце концов, он готов был пожертвовать собой, ради того, чтобы прекратить бессмысленные кровопролития. Он понимал, что если выполнит своё обещание, в Москве не одобрят и вой поднимется во всём мире. Но он был военным и был обязан решать боевые задачи всеми доступными средствами.

Между тем необходимые силы и средства фронтовой авиации и боевых вертолётов были подняты в воздух. Рославлев поставил задачи и дал целеуказания.

Минуты казались часами…

Труворов стоял у входа в палатку. Он понял всё. Понял и то, что у него никогда бы не хватило мужества поступить так, как поступил Рославлев. В душе он одобрял такое решение, но одновременно понимал, что оно невозможно, оно выходит за рамки того, что дозволено нынешним руководством страны и Министерства Обороны. Он знал, что в окружении Ельцина иные реалии - там успешной считается операция, если побито как можно больше своих (которые не были для них своими) солдат и офицеров. Там войну расценивали, как ещё один вариант выполнения демографической задачи - ведь каждый погибший русский солдат уже никогда не заведёт семьи, уже никогда не произведёт на свет детей. А закулиса требовала сокращения населения России, и в окружении Ельцина было достаточно ревностных исполнителей этих задач.

Когда в одной из мятежных республик было организовано массовое уничтожение русского населения, никто на это внимания не заострял, пресса молчала, правозащитники ничего не замечали. Но Рославлев знал, какой вой поднимется уже сегодня к исходу дня, когда он спасёт заложников и накажет бандитов, то есть выполнит задачу. А как же её ещё выполнить, если бандиты прикрываются живыми людьми?

Неожиданно вошёл Труворов.

- Что вам надо, генерал?

- Товарищ командующий, разрешите отлучиться до госпиталя…

- Я вас не задержваю… Вы отстранены…

- Там у меня сын… Ему оторвало ногу…

Рославлев несколько смягчился, хотя очень хотелось бросить в глаза генералу - вот, вот до чего довела ваша нерадивость. Он с трудом сдержался, понимая, что генерал Труворов наверняка уже сам говорит мысленно себе эти слова.

- Езжайте…

И снова взглянул на часы… Оставалось 7 минут… Только семь минут и…

И тут радист соединил со Световитовым.

- Жители выходят из села…

- Будь внимателен, - сказал Рославлев. - Могут и бандиты пойти, прикрываясь ими.

- Не похоже… Они направляют парламентёров.

- Дождитесь жителей и узнайте, не оставили ли они кого в селе?

Ещё через пять минут Рославлев отдал распоряжение авиации и вертолётам отложить нанесение удара, но пока задачу не отменял.

Световитов доложил, что парламентёры у него в штабе. В населённых пунктах остались одни бандиты. Рославлев попросил к аппарату старшего и сказал ему:

- Моё условие: выдать всех, кто забрасывал мирных жителей гранатами в подвалах, кто сжёг женщин и детей в школе, кто на танке раздавил бабушку с внуками и прочих, на кого укажут местные жители. После этого решим и вашу судьбу…

Парламентёр стал молоть чепуху, от всего отказываясь - не исключено, что и у него самого руки были по локти в крови.

Рославлев снова потребовал к аппарату Световитова и спросил:

- В населённых пунктах местных жителей нет?

- Нет…

- Там вообще хоть что-то уцелело?

- Все дома сожжены, ни одного здания не осталось.

- Сравняйте всё с землёй! Немедленно. Пока не включились политики. Прокурору дивизии поручите снять показания с местных жителей. Я подключу и прокуратуру округа.

Синеусов, всё это время находившийся при штабе, попросил разрешения поговорить с одним из парламентеров. Вот тут-то и открылось то, что позднее завязалось в серьёзный кровавый узел.

Парламентер, желая сохранить жизнь, стал рассказывать такие вещи, которые ужаснули Синеусова. Он рассказывал о прикрытии генералом Стрихниным продажи оружия, о взаимодействии Стрихнина с руководством бандитов, пытавшихся зачистить от жителей населённые пункты…

Синеусов поспешил всё записать и на диктофон и частично в блокнот. Затем, заставил самого парламентёра всё это написать подробно и точно, с фактами, фамилиями…

Он сделал это чисто интуитивно, хотя должен бы был передать этого пленного сразу следователям. Он потом и передал его им, но о собранном материале предпочёл умолчать и стал размышлять, куда же его припрятать. Он лучше других понимал, что Стрихнин если и не всесилен, то, во всяком случае, обладает возможностью не только вывернуться, но и ликвидировать свидетелей.

И тут он услышал, что ранен сын генерала Труворова. Он пошёл навестить его и уже на ходу принял решение: все свои записи он сунул под подушку Диме Труворову, попросив передать их отцу.

По счастью генерал Труворов застал сына ещё в сознании и взял бумаги.

Синеусов же спокойно вернулся в дивизию.

Боевые действия окончились. Дымилась земля там, где ещё недавно были позиции бандитских формирований сопредельного государства. На сопредельной стороне было тихо.

Синеусов продолжил свой журналистский труд. Разговаривал с солдатами и офицерами.

Под вечер к нему подошёл незнакомый офицер и сказал, что его просят проехать в прокуратуру оперативного командования по поводу известной беседы с парламентёром.

"Ну, может, дадут раскрутку делу, - подумал он. - Не заехать ли в медсанбат? Забрать свои записи?".

Но что-то подсказало ему, что с этим спешить не надо.

Они отъехали всего с десяток километров. Здесь уже были места, явно не тронутые боевыми действиями. Неожиданно водитель резко затормозил, и к машине тут же подбежали какие-то вооружённые люди.

У Синеусова тут же забрали планшетку, перетряхнули её, затем обыскали его самого и стали требовать записи. Те, что были найдены, нападавших не устраивали.

Он пытался объяснить, что никаких других записей у него нет и не было, что он просто готовил материал о солдатах и офицерах и всё, что собрал, находится в планшетке. И вдруг из кустов появился тот самый парламентёр, который каялся перед ним в штабе. Каким образом он бежал или кто его отпустил, уже значения не имело.

Синеусов опустил голову и тихо сказал:

- Я готов показать, где всё спрятал… Там есть развалины… Я покажу.

Ему поверили и расслабились, но когда стали садиться в машину, Синеусов ловким ударом сбил одного из бандитов, сорвал у него с пояса гранату и выдернул кольцо…

Взрыв разметал бандитов. Для многих так и осталось загадкой, что там произошло. Не знал всего этого и Синеусов, оказавшийся в плену. Не знал он и того, что во время взрыва гранаты, сдетанировали боеприпасы в проезжавшей мимо машине, а потому всё перемешалось настолько, что не все останки можно было собрать, а в той обстановке, которая всё ещё царила на границе, никто ничего серьёзно не предпринимал. Нашли обрывки его - синеусовской - формы, да ещё удостоверение личности, валявшееся поблизости, вот и закатали всё в "груз 200".

Да и Стрихнин не знал о том, что Синеусов остался жив, хоть и держал связь с теми, кто его захватил и увёл в горы. Погиб и погиб. Беспокоило другое, беспокоило, где теперь находятся сведения о его делах и делишках? У кого они могут быть? Но попытки установить, куда мог спрятать Синеусов свои записи, не увенчались успехом. Было известно, что за весь тот день он был лишь в медсанбате, да и то для того только, чтобы навестить сына генерала Труворова. Это подозрений не вызывало. Слишком серьёзным оказалось ранение. Как тут не навестить!? В медсанбате стрихнинских соглядатаев не оказалось. Оставалось ждать удара с неведомого направления.

Не знал и Синеусов всего того, что произошло после того взрыва на дороге, устроив который, он впервые одержал победу над самим собой.

Положение на границе было полностью восстановлено. Казалось бы, нужно отметить тех, кто его восстановил. Но Москва приняла неожиданное для всех и непонятное людям в погонах решение.

Генерал Рославлев был снят с должности и уволен в запас. Труворова перевели в Москву в ведомство Стрихнина, фактически в его подчинение.

Но где-то, на каком-то уровне прошло вскоре, очевидно, в связи со сменой Министра Обороны и приходом на этот пост общевойскового генерала, справедливое решение, свидетельствующее о том, что не всё продавалось в армии и в ту пору. Световитова вызвали в Москву и он стал непосредственным начальников Стрихнина. Видимо, против этого окружение Ельцина не протестовало потому, что нельзя же было наказывать всех за то, что задача по наведению порядка на границе была решена быстро и малой кровью.

Но расправа с Рославлевым не прошла бесследно - она открыла дорогу безнаказанным бесчинствам бандитов и террористов, подобным тем, что учинили они в Буденновске, когда политическое руководство нагло предавало всех, кто ценою своей жизни спасал мирное население, используемое бандитами в качестве разменной монеты.

Рославлев же тяжело переживал изгнание из Вооружённых Сил. Не мог он тогда знать, что пройдёт уже не так много времени и Россия встрепенётся, расправив крылья вместе с началом нового тысячелетия, а его снова призовут на новую должность уже решением нового Президента, первого непродажного президента, а предшественника - Ельцина - народ на века окрестит П-резидентом.