ТОЧКА НЕВОЗВРАТА
Глава четвертая

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. «ВОСКРЕСШИЙ» НА МИТИНГЕ
Глава вторая. ШАГИ К ТОЧКЕ НЕВОЗВРАТА
Глава третья. «КЛЕВЕЩИ, КЛЕВЕЩИ – ЧТО-НИБУДЬ ДА ОСТЕНЕТСЯ»
Глава четвёртая. ВСТРЕЧИ С «ВОСКРЕСШИМИ»
Глава пятая. ЕЩЁ ТРИ ШАГА К ТОЧКЕ НЕВОЗВРАТА
Глава шестая. И СНОВА «КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ»
Глава седьмая. ОТЕЦ И СЫН
Глава восьмая. «РОССИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ СИЛЬНОЙ…»
Глава девятая. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС!..»
Глава десятая. ИЗ «ОКТЯБРЯ» В ОРАНЖЕВОЕ БОЛОТО

"Видя зло, ты возмущаешься, содрогаешься и легко мысленно обвиняешь власть за то, что она сразу не уничтожила это зло и на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего блага. Знай, что критика легка и что искусство трудно: для глубокой реформы, которую Россия требует, мало одной воли монарха, как бы он ни был твёрд и силён, ему нужно содействие людей и времени. Нужно объединение всех высших и духовных сил государства в одной великой передовой идее; нужно соединение всех усилий и рвений в одном похвальном стремлении к поднятию самосознания в народе и чувства чести в обществе. Пусть все благонамеренные, способные люди объединятся вокруг меня, пусть с меня уверуют, пусть самоотверженно и мирно идут туда, куда я поведу их, и гидра будет побеждена! Гангрена, разъедающая Россию, исчезнет! Ибо только в общих усилиях - победа, в согласии благородных сердец - спасение". Как актуальны эти слова! Если бы не упоминание о монархе, их можно было бы отнести к сегодняшнему времени. Но на самом деле этот отрывок взят из беседы Николая Первого и Александра Сергеевича Пушкина в 1826 году, беседы, записанной другом поэта Струмынским тотчас после возвращения Пушкина из Чудова монастыря, где он и встречался с Государём. Давайте же обратим эти слова в сегодняшний день и посмотрим, а всё ли сделал каждый из нас, чтобы победить зло. Одни словом, пусть каждый спросит себя: "Чем я помог Верховной власти повернуть Россию на путь возрождения?" Пока же мы видим вокруг себя одних болтунов, пальцем о палец не ударивших во имя России, ибо честных тружеников, отдающих все свои силы Отечеству, на трибунах "оранжевых" митингов встретить невозможно!
И в этом нам поможет новый роман члена Союза писателей России Николая Шахмагонова, автора многих книг по Русской истории, в числе которых "Светлейший Князь Потемкин и Екатерина Великая в любви, супружестве, государственной деятельности" (серия "Русские Витязи"), "1812 год. Новые факты наполеоновских войск и разгром Наполеона в России" (серия "Русские Витязи"), "Самодержавие Андрея Боголюбскиго", "Иоанн Грозный - Царь "последние времён"?", "Витязь Самодержавия Император Николай Первый", "Цареубийство Павла Первого и тайна Александра (?) Благословенного", "Тайны Царской Династии", "Гений, чтобы царствовать. (Истоки, эволюция и перспективы государственной власти в России", а также романов "Офицеры России. Путь к Истине", "Судьба Советского Офицера", "Постижение Любви", "Огонь Очищения", "Подсказка Создателя" и многих других.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ВСТРЕЧИ С "ВОСКРЕСШИМИ"

На очередной митинг деструктивных сил Масленников всё-таки уговорил пойти Теремрина. Разумеется, не из-за митинга, а ради встречи с Синеусовым. Долго гадали: стоит ли. Решили: стоит!

Они затерялись в толпе и стали потихоньку продвигаться к трибунам, чтобы затем проделать путь от них в противоположную сторону. Синеусов пообещал подойти сам, а потому Теремрину с Масленниковым оставалось только ждать его.

И он нашёл их. Окликнул Масленникова. Покосился на Теремрина, пытаясь понять, что можно ожидать от этого человека, с которым сложились в своё время очень непростые отношения.

- Спасибо, что пришли, - сказал Теремрину. - Честно говоря, не думал, что придёте.

Теремрин поздоровался и тихо сказал:

- О том, что было между нами, забудь. Всё, что было, пустяки, по сравнению с тем, что приключилось с тобой.

- Да, да, конечно. Спасибо за такие слова, - отозвался Синеусов и тут же спросил: - Хоть что-то знаете о них?

Он не сказал: "о Ирине и о детях". Он просто произнёс: "о них". Теремрин понял, что он сам не может даже малой попытки сделать, дабы узнать хоть что-то, не выдав себя. Ведь если его "хозяевам" станет известно о том, что у него есть жена и два сына, появится новое и весьма существенное средство давления на него. Во всяком случае, им будет, кому мстить, если что-то пойдёт не по их плану… Это Синеусов очень осторожно пояснил Теремрину и Масленникову.

- У Ирины всё в порядке. Работает… Ребята окончили Тверское суворовское, затем общевойсковое. Теперь служат. Сказать где? - спросил Теремрин.

- Нет, нет, не надо. Это всё потом, потом. Сейчас эта информация мне ни к чему. А Ирина… Ирина вышла замуж?

Теремрин не выдержал прямого взгляда Синеусова, потупил взор, подыскивая ответ и, как бы признаваясь в том, что встречался с нею и поддерживал какие-то отношения.

- Нет, замуж она не вышла.

- Ну, уж не потому, наверное, что меня ждала, - с некоторой горечью проговорил Синеусов. - Я уверен, что любила она только вас, только вас. А за меня вышла, когда вы отвергли её. Она потом мне кое в чём призналась, рассказала и о том, что прекратила беременность, хотя ребёнок был ваш, ибо у нас с ней ничего не было…

- Но она же мне сама призналась, что было, - сказал Теремрин.

- Что могла понять несмышлёная девчушка, которая впервые вот так оказалась с мужчиной - я имею в виду ночёвку в моём номере. Просто выхода не было. Не мог я её проводить в соседний санаторий, потому что мы вымокли до нитки, а когда просохли, корпуса закрылись. Ничего я тогда с ней не сделал, ничего. Попытался очень осторожно, но получил резкий отпор… Она же почему-то решила, что у нас всё произошло… Что она стала…

- Теперь мне всё ясно, - перебил Теремрин. - Давай не будем об этом больше. Сейчас речь о тебе: надо думать, как выпутаться тебе из столь сложной ситуации. Может, всё же сбежать от них и объявиться?

- Нет, только не это. Точнее, если и объявлять о себе, если возвращаться, то не с пустыми руками.

Синеусов помолчал. Молчали и Теремрин с Масленниковым, понимая, что он хочет им сказать что-то важное. И он продолжил:

- Я у них много лет… Что делал, пока позвольте не говорить. Придёт время, расскажу кое-что. Меня использовали не в России, и кое-чему научили, разумеется, не слишком хорошему.

- Уж это само собой разумеется, - молвил Масленников.

- Так вот. Здесь я не случайно. Пятой колонне - иначе и не назовёшь - удалось поставить под сомнение честность выборов, хотя, конечно, всем ясно, что на девяносто процентов это выдумки тех, кто мечтает об оранжевой революции. Власть, власть, власть - вот что им нужно. Я здесь потому, что включён в группу, которая проявит себя на одном из митингов, когда, как говорится, пан или пропал. Им нужно заставить власть применить силу против так называемого народа. Я сказал, так называемого, потому что народа, откровенно говоря, я почти не видел. Если на Болотной площади ещё можно было встретить тех, кто пришёл действительно разобраться, что к чему, то сюда большинство пришли за деньги. Подкупленные подсадные утки. Это всё не ново. Я случайно слышал, что почём. Много, очень много оплаченных участников.

- Да, - согласился Теремрин. - Это далеко не ново. К примеру, недавно читал об июльской демонстрации семнадцатого года - там как раз было расписано, как ты выразился, что почём: сколько стоит просто участие, сколько стоит участие с флагом, сколько - с транспарантом. Особенно высоко оплачивалось участие с оружием - и тоже по возрастающей: с холодным оружием, с револьвером, с винтовкой, даже с пулемётом…

- Ну, здесь, надеюсь, обойдётся без пулемётов. Но хотят использовать другое оружие. Мне и целой группе таких же, как я, поручено примериться к действиям, когда будет отдан приказ. Стрелковое оружие на митинг не пронесёшь. Хотят, чтобы мы пронесли боевые отравляющие вещества. Хулиганскими действиями специально подкупленные отморозки постараются вызвать реакцию властей - хотя бы применение слезоточивых газов, ну и тут же распылить смертоносные вещества.

- А если не смогут вызвать такой реакции? - спросил Теремрин. - Не поддадутся на провокации те, кто будет следить за порядком? У Верховной власти ныне нервы крепкие, да и понимают, что бузить не народ будет, а всякие, как ты верно сказал, отморозки, которые за деньги чего только не сделают. Что тогда?

- Как тогда? - переспросил Синеусов. - Есть и на такой случай у них заготовки. Я давно у них в руках. Постепенно стали доверять. Решили переодеть группу, в которую я попал, в форму полиции. И наша задача броситься с дубинками на митингующих и одновременно, незаметно, распылить боевые отравляющие вещества. А там пусть разбираются силовики… Западные корреспонденты уже разнесут это по всему миру.

- Какая подлость! - воскликнул Масленников.

- Обычное дело для тех, кто рвётся к власти, - пожав плечами, сказал Синеусов. - В Европе, а особенно за океаном ненавидят Путина. Конечно, не народ его ненавидит, а те, кто хочет превратить Россию в колонию. Мешает он им. Это я точно знаю. Да и слышу постоянно, как шипят те, к кому я в руки попал. Впрочем, вам это известно...

Вдруг Синеусов насторожился и неожиданно стал нести такую чушь, что Масленников и Теремрин, переглянулись, но быстро сообразили, что вероятно, где-то рядом находятся хозяева Синеусова. Наконец, он продолжил разговор в нормальном тоне, правда, несколько настороженно.

- А как же те, кто будет участвовать в операции? - спросил Масленников, решив не называть их своими именами. - Ведь, фактически, они смертники?

- Перед тем как применять боевые вещества, каждый должен воспользоваться шприц-тюбиком с противоядием, хотя, мне думается, что если и будет шприц-тюбик, то просто с какой-нибудь ерундой. Свидетели им не нужны. Ну а далее сами знаете - завопят на весь мир и будут просить помощи у Запада, ну как в Ливии. Там же всё было спровоцировано с одной целью, убить побольше людей и всё свалить на Каддафи.

- Ты там был? - спросил Теремрин.

- Позволь мне пока не отвечать на вопросы, где я был, а где не был. Могу дать лишь одну интересную информацию. Вы заметили, что ни слова нигде не проскользнуло о потерях авиации НАТО?

- Да, действительно, нигде ни слова, - согласился Масленников. - Хотя в хронике видно было, как действовали средства ПВО.

- Так вот, натовцы потеряли там свыше тридцати процентов участвующей в операции авиации, - сообщил Синеусов. - В цифрах не знаю. А вот по Югославии мне и цифры известны - опубликованы в энциклопедии. Там потери баснословны, хотя натовцы признали потерю всего нескольких самолётов. Потеряли же около четырёхсот… Сейчас точно не помню цифру. Всё это учитывается… Пятая колонная понимает, что ливийский вариант вряд ли пройдёт - это война. А вот украинский… Тут они планы имеют серьёзные. Ну и конечно с последующими играми в гаагский трибунал. Повторяю, они люто ненавидят и народ, и некоторых руководителей, особенно, конечно, Путина, который поломал все их надежды. Они-то уж думали, что Россия у них в кармане. Помню я те времена. Помню, как потирали руки, ожидая новых успехов при Ельцине. А потому вдруг приуныли.

- Да, если враг ненавидит, значит, этот руководитель действительно опасен врагу и необходим стране.

- А против представителей власти ничего не замышляют?

- Чего не знаю, того не знаю, - сказал Синеусов. - Мне всё же кажется, что наш вот этот митинговый вариант - основной.

- Как же ты хочешь послужить России? - спросил Теремрин. - Не лучше ли сразу пойти, да и рассказать всё?

- А не похоже ли будет на сказку? - вопросом на вопрос ответил Синеусов.

- Тоже верно, - согласился Теремрин.

- Ну, был в плену. Работал на них, скажем, в качестве раба. Потом привезли сюда, сбежал… И тут начинаю выдавать этакие планы. Нет, скажут мне, дорогой товарищ, а то и вовсе, гражданин, видно вовсе не рабом вы там были. Или просто отмахнутся от того, что говорю, как от сказки, придуманной для реабилитации.

- И что же делать? - спросил Масленников. - Митингов, похоже, в ближайшее время не будет таких. Впереди Новый Год. Вся политическая суета поутихнет надолго. Вас планируют увезти на основные базы? Кстати, где они?

- В горах. Координат не знаю. Вот если нашим спецслужбам удастся взять всю группу, тогда будет, у кого спросить, где база, - сказал Синеусов. - Ну а увозить никуда не будут. В Подмосковье есть немало мест, где можно укрыть подобные группы. Будут подбрасывать людей сюда. А перевозить? Это опасно. На митинги то возят с большими предосторожностями. Документы, конечно, выправлены надёжные, но мало ли что может произойти.

- Тупиковая ситуация, - резюмировал Масленников.

- Если б тупиковая была, я б к тебе и не подходил, - ответил ему Синеусов. - Что бы сделал, не знаю, но участвовать в их сценарии ни за что в жизни бы не стал. И вот повезло. Встретил Масленникова. Теперь вас увидел, - обратился он к Теремрину. - Уже есть опора. Я постараюсь узнать, где нас держат, и найду способ передать информацию. Как? Пока не знаю, но думаю, что такой случай не может не представиться здесь, на родной земле. Ну а тогда уж вы действуйте, сообщите, куда следует, и пусть срочно берут всю группу, а я с той стороны посодействую.

Как бы ни пытались затеряться в толпе Теремрин, Масленников и Синеусов, но скоро стало ясно, что за ними наблюдают всё внимательнее. А если слушают? Перешли на темы отвлечённые, словно говорили люди, встретившиеся случайно. И лишь иногда перебрасывались важными фразами.

- Зря мы не сказали о встрече с тобой никому. Проследили бы, куда вас увозят, - сказал Теремрин.

- И получилось бы как в кинофильме "Время встречи изменить нельзя". Оторвались бы от преследования, а если бы поняли, что это не удаётся, просто ликвидировали бы всю группу. Микроавтобусы, на которых нас перевозят, заминированы. Глаза нам, конечно, завязывают. У водителей документы очень надёжные - они здесь давно внедрены и работают. Так что гаишники пассажиров не осматривают.

Митинг подходил к концу. Народ потянулся к выходу с площади. Ну а на выходе уже не проверяли никого, поскольку всё прошло гладко, провокаций не было, и искать было нечего.

- Ну что ж, уходим ни с чем, - сказал Теремрин, прощаясь.

- Я так не думаю, - возразил Синеусов. - Я не мог даже рассчитывать на такой успех, на то, что встречу людей, которые знают меня и, кажется, верят мне. Я бы стал искать кого-то в толпе, и как знать, чем бы всё это могло кончиться. А теперь я уверен - всё получится. Я не один.

Когда расстались с Синеусовым и, пройдя два квартала, сели в машину Теремрина, Масленников сказал:

- А вот теперь настало время посоветоваться с кем-то из серьёзных людей…

- Может, попробуем проследить? Я запомнил микроавтобус, в который сел Синеусов, - предложил Теремрин.

- И всё испортим… Нас наверняка заметили, наверняка засекли. Проследят, в какую машину сядем и куда поедем. Нет уж, остаемся случайными встречными, - отозвался Масленников. - В прошлый раз со мной разговаривал. Теперь я оказался с приятелем. Ну и что? Тут ничего удивительного нет. Главное что ни в прошлый раз, ни сегодня мы не проявили никакого внимание к тому, куда после митинга отправляется наш собеседник.

Теремрин завёз Масленникова домой и отправился в дом отдыха. Было поползновение взять, да навестить Ирину, тем более жила она почти по пути. Давно они не виделись.

Так уж получилось, что вспыхнувшая страсть продолжалась до госпиталя. Потом Теремрин некоторое время чувствовал себя не очень здорово, был ограничен в движениях, а Ирина как раз только освободилась от постоянного и неустанного воспитания детей - оба учились в военных училищах, причём старший, после окончания суворовского, поступил в общевойсковое командное. Ну а теперь уж сами семьи завели.

Освободившись от воспитательных забот, Ирина стала каждый год ездить отдыхать в санатории. То в Сочи, то в Адлер, то в Кисловодск. Теремрин сопровождать её уже не мог - такие поездки были долгое время противопоказаны. Не сразу он и в свой любимый дом отдыха выехал.

Теперь здоровье было в порядке, но многое, если не всё, не разрешилось ещё в личной жизни.

Так уж закрутила его судьба… Успех в литературной деятельности и полная неудача в семейной жизни. Он долгое время не задумывался о причинах, но как-то прочитал в одной книге, что каждому человеку, всего один раз в жизни даётся Подсказка Небес относительно второй его половины, относительно той единственной, которая одна лишь только может устроить счастье. То есть может стать настоящей второй половинкой и без неё существо человека, не нашедшего эту вторую половинку, так и остаётся надломленным, словно старый дуб, рассечённый ударом молнии и потерявший весь свой величественный вид. Вся Природа стремится к гармонии, вся живая Природа состоит из таких вот половинок, которые стремятся друг к другу. Один приятель рассказал ему потрясающую, трогательную, даже печальную историю. Каждую весну на даче у его родителей в небольшой искусственный прудик запускали рыб различных пород. И вот однажды выросли у них две большие рыбины - красавицы, важные такие, степенные. Но близилась зима, и их решено было отдать кому-то, кто помогал ухаживать за садом, поскольку пруд промерзал насквозь и они в любом случае погибли бы. В первый день удалось поймать одну рыбину, вторая ловко увёртывалась. Ну и оставили её пока - на жаркое одной хватило. И каково же было удивление, когда на следующий день заметили, что оставшаяся одна рыбина вела себя нервно, металась по прудику и явно искала ту, другую, которой уже не было ни в пруду, ни вообще на свете…

Так думал Теремрин, подъезжая к дому на улице Свободы, в котором жила Ирина. Остановил машину, но выходить не спешил. Решил сначала позвонить на домашний телефон. Мало ли… Может и не ко времени его приезд. Телефон не отвечал.

"Подождать или ехать? - стал размышлять он. - Что там у нас на дороге? Что-то всё остановилось. Странно. В выходной и пробка".

Вышел по радиосвязи в эфир, настроился на волну дальнобойщиков. Оказалось, что на МКАД авария, и в сторону Дмитровского шоссе, то есть, по направлению к дому отдыха, всё стоит без движения.

"Что ж, подожду - решил он. - Сама судьба подводит к встрече!"

Он нашёл музыкальную волну, опёрся на руль и окунулся в воспоминания…

Причём, прежде всего почему-то снова думал о Подсказке Создателя. Была ли она? Да, была, причём ещё в детстве. Потом она словно бы повторилась в отрочестве и затем, в юности. Наташа - так звали её. Черноглазкой звала её его Бабушка… Дружили бабушки, дружили родители… И они с Наташей дружили столько, сколько помнили себя. Правда отец у Наташи был военным, и судьба надолго разлучила их. Встретились, когда он стал суворовцем, а она училась классе в седьмом. Они уже чуточку стеснялись друг друга, а он чуточку влюбился в неё. Но настоящее чувство пришло, когда приехал перед выпускным курсом отдыхать в Крым, где жила она, Черноглазка.

И теперь он иногда открывал свой альбом и подолгу смотрел на единственную фотографию из того волшебного августа, когда они более двух недель провели вместе на берегу моря. Смотрел и вспоминал - они вдвоём, совсем одни в простеньком заводском пансионате. И какая же невероятная сила связывала их! Нет, не физическая близость - до физической близости они не дошли, а близость какая-то иная, сверхестественная, действительно словно бы дарованная небом.

А какая переписка была, когда он уехал в училище! Она продолжалась в сентябре, октябре, даже ещё и в ноябре, а потом он увлёкся длинноногой красавицей блондинкой с голубыми глазами, от которой на танцевальном вечере в училище не могли оторвать глаз ни он, ни его товарищи…

И забыл Дмитрий Теремрин свою любовь, увлёкся блеском красоты. Но тут же и получил ответный удар - предала его красотка, предпочла встречаться с другим курсантом. Он не сдался, и, в конце концов, одержал победу. Через год, уже лейтенантом встретился с красоткой снова, причём отношения их дошли до самых близких. Но принесли разочарование. Если год назад возлюбленная его была чиста, то теперь, спустя год, оказалось, что испытала она радость близости с кем-то другим, причём, как выяснилось, вовсе даже не с курсантом, соперником Теремрина.

Он уж готов был жениться, но когда свершилось между ними то, что часто зовут любовью, а на самом деле, является лишь обычным сексом, отказался от своей мысли о соединении брачными узами с той девушкой - уже не девушкой. Так уж случилось в жизни его, что не имел он до неё близких контактов с прекрасным полом. Ну и подорвали восторженные чувства размышления о том, что она у него - первая, а он у неё - второй, а точнее, не первый, ибо, что может знать юноша о женщине… Теремрин понял: предавши раз, может предать снова.

Ему бы вернуться к истокам, ему найти ту первую свою любовь! Думал он об этом или не думал, сам не может теперь сказать, но судьба забросила его в Крым, в Судакский военный санаторий. Он прилетел под вечер и сразу на знакомую улицу, в знакомый домик, где столь ярко сияло некогда его чувство. Но любовь его позабытая была на практике в Ленинграде, и, мало того, она была уже замужем.

Что ж, сам виноват. Ничего не поделаешь. В санатории завёл небольшой роман, но он так и остался курортным, ибо закончился вместе с путёвкой. И Теремрин с головой ушёл в службу. Конечно, время от времени, встречи у него бывали - не без этого. Но не желало загораться сердце, спокойна была душа.

А по службе всё шло благополучно. Он быстро, очень быстро стал комбатом, досрочно получил капитанское звание, подал рапорт в академию имени Фрунзе. И вот тут первая осечка - не прошёл по здоровью. Ничего серьёзного не нашли, но целый букет, типа колитов, да холециститов зафиксировали.

Нужно было подлечиться, и он отправился в Пятигорский военный санаторий. Там и произошла встреча, которая снова могла переменить всю его личную жизнь, но, видно, не судьба ему обрести семейное счастье…

Любовь, большая любовь угасла, едва загоревшись. Вернее, сражена была обстоятельствами.

Много лет прошло, да Провидению было угодно разбередить, казалось бы, давно зарубцевавшуюся рану именно в тот самый приезд в Пятигорск, когда он познакомился с Ириной. Причём здесь Ирина? Ирина не причём. Разве что он после неожиданной встречи, искал успокоения, а потому постарался поглубже окунуться в омут увлечения.

Ещё до знакомства с Ириной произошла встреча, которую можно было считать роковой. Но обо всём по порядку.

В санаторий он приехал утром, успел уже до обеда пройти по терренкуру - десятикилометровой прогулочной дорожке, окаймляющей гору Машук. Послеобеденную прогулку отменил из-за собирающейся грозы, приближение которой заметил по едва уловимым признакам, знакомым скорее местным жителям, нежели отдыхающим. Но он мог считать себя до некоторой степени старожилом, поскольку провёл в этом городе, в общей сложности, если считать все приезды в санаторий, более года, ибо редкий год не бывал здесь. Гроза застала его в номере. Он любовался разгулом стихии, удобно устроившись в лоджии, в кресле-качалке. Прямая стена дождя была словно выверена по отвесу, и редкие капли залетали к нему.

Гроза - явление поразительное. То надвигается, подавляя своим завораживающе-тревожным величием и скрытою силой, и заявляя о себе предупредительными очередями громовых раскатов, то обрушивается, внезапно подкравшись, с громами, молниями и ливнем. А проходит почти молниеносно, в сравнении с долгими затяжными не грозовыми дождями. И природа после неё словно оживает, и на сердце какая-то необыкновенная лёгкость.

Но в тот день Теремрин не ощутил той обычной послегрозовой лёгкости. Он всё никак не мог освободиться от тревожных мыслей, навеянных событиями, происходящими в стране и с особой силой аккумулирующимися на столичных площадках и улицах. Из-за этой тревоги, никак не покидавшей сердце, предстоящий отпуск грозил быть не похожим на беззаботные прежние отпуска. Сколько же перенесла Россия за свою историю ужасающих потрясений! Теремрин знал историю, а потому мог провести ряд аналогий. Он прекрасно понимал, что на московских площадях люди собираются далеко не просто так. Чем не угодила Советская власть? На этот вопрос ответить не могли, потому что не знали люди никакой другой власти - не знали жестокой и бесчеловечной демократии.

От раздумий оторвал стук в дверь. За Теремриным зашёл его попутчик по московскому поезду. Они приехали в Пятигорск вместе, только в разных вагонах, но уже на вокзале, по каким-то едва уловимым признакам определили, что оба прибыли именно в военный санаторий. Алексей Посохов, так звали попутчика, предложил опередить всю массу прибывших в санаторий отдыхающих и ожидавших автобус, с помощью такси, и они тут же, на площади, взяли машину. Благодаря этому нехитрому манёвру, получили номера, когда санаторский автобус только лишь добрался до приёмного отделения.

- Что уже на ужин? - спросил Теремрин и, посмотрев на часы, прибавил: - Рано еще.

- А про источник забыл? Пошли на водопой.

Бювет, в котором располагался источник минеральной воды, был за территорией. Теремрин с новым своим приятелем миновали недавно отстроенную проходную, поднялись по тротуару к скверику, в центре которого возвышалась восьмигранная башенка, и к которой вели с разных сторон асфальтовые дорожки. Бювет уже открылся, и возле него было людно. Дмитрий и Алексей шли к нему, оживлённо переговариваясь.

И вдруг Теремрин оборвал свой рассказ на полуслове и резко остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Посохов проследил за его взглядом и увидел миловидную женщину лет тридцати, необыкновенно изящную, со вкусом одетую, которая спускалась по ступенькам. До неё оставалось не более десяти шагов, но она неожиданно остановилась и обернулась, явно кого-то поджидая. Затем сделала несколько шагов по дорожке и тут же замерла, остановившись на мгновение перед Теремриным. Глаза их встретились. Она произнесла… Нет, она скорее воскликнула с удивлением:

- Ты? Не может быть! - и в голосе звучали одновременно и нотки радости, и нотки ужаса. - Ты жив?

Впрочем, она была в оцепенении совсем недолго. Кто-то позади неё привёл её в чувство, окликнув:

- Катя…

Она повторила, пристально глядя на Теремрина:

- Не может быть?! Дима, Димочка… Я не верю своим глазам. Ты же, ты же ведь, мне же сказали, что.., - но тут же нервозно обернулась и шепнула, указав кивком на мужчину, догонявшего её: - Муж…

Теремрин не успел опомниться. Она же, больше не сказав ни слова, быстро пошла вниз по дорожке, ведущей к военному санаторию. Спешно брошенное "муж" относилось к мужчине, вышедшему из бювета и теперь направлявшемуся вслед за ней по дорожке. Он поравнялся с Теремриным, и тут на лице его вспыхнуло удивление. Было такое впечатление, что мужчина знал его. Теремрин же не мог припомнить, видел ли его когда-нибудь прежде.

- Стало быть, вот он каков, этот муж, - проговорил Теремрин, проводив взглядом удалявшегося незнакомца, и тут же подумал: "Но почему он так посмотрел на меня? И почему столь поспешно удалилась она? Что уж тут криминального в том, что встретила старого знакомого... Впрочем, кто знает, кроме нас двоих, каким было наше знакомство? Но почему она столь странно отреагировала? Значит, ей сообщили, что я погиб?!"

- Героиня романа минувших лет? - спросил, наконец, Алексей Посохов, которому надоело стоять на том самом месте, где произошла встреча Теремрина с этой загадочной женщиной.

Спросил скорее ради того, чтобы вывести его из оцепенения, нежели удовлетворить своё любопытство: мало ли подобных встреч на курорте?

- Да, - отозвал Теремрин, и после небольшой паузы задумчиво добавил: - Очень давно минувших и, как видишь, минувших безвозвратно.

- А она хороша, - сказал Посохов и вопросительно посмотрел на Теремрина, желая увидеть реакцию на эту свою оценку.

- Пожалуй, даже краше стала, - отозвался тот. - Есть в женской зрелости своё очарованье. Ты сказал: героиня романа? - вдруг переспросил Теремрин. - Романа ли? Когда мы встретились, ей было восемнадцать. Какой уж там роман!? То был не роман, - со вздохом прибавил он и заключил: - Да стала краше...

Посохов хотел спросить ещё что-то, но Теремрин, предваряя вопрос, поторопил:

- Пошли, а то на ужин опоздаем. Как-нибудь расскажу, ведь то, что произошло сейчас для неё, как я понял, была встреча с "воскресшим", - он больше ничего не сказал, и, преодолев одним прыжком три ступеньки, вошёл в бювет.

Воду пили молча. Посохов не мог не заметить, что Теремрин никак не может унять волнение. Какие-то мысли тревожили его. По пути в санаторий он был молчалив.

- Ну что, после ужина танцы? - спросил Посохов, полагая, что Теремрин более не хочет возвращаться к тому, что произошло у бювета.

- Может быть, и танцы. Да, да, конечно.

Видно было, что он продолжает думать о мимолетной встрече. Двери в столовую ещё были закрыты, и приятели остановились на небольшой площадке перед входом, обсаженной густым кустарником по периметру. Сели на скамейку. И тут Теремрин заговорил сам.

- Давно это было... Впервые я приехал сюда ещё капитаном. Как раз в тот год врачи определили нелады со здоровьем, и отставили от поступления в академию. Ну, а лечился я здесь, естественно, различными методами, средь которых танцы занимали далеко не последнее место. Тем более, служил я тогда в гарнизоне, несколько отдалённом от благ цивилизации. Посохов удержался от уточняющего вопроса, не желая сбить собеседника с настроя на откровение.

- Танцевал я более чем недурно, - продолжал Теремрин, - но, представь, в те годы в таком санатории, каким был Пятигорский, я в свои двадцать восемь лет мог найти партнёршу только старше себя, причём, как минимум лет на пять. В этом санатории молодежь практически не отдыхает.

- Да уж, - вставил Посохов. - Я это заметил.

- Благоухало лето, - не обращая внимания на реплику, продолжал рассказ Теремрин. - Именно благоухало. Да ты и сам скоро поймёшь, какое чудо здесь - летняя пора. Танцевали тогда на летней площадке. Вон там она, - кивнул он, - мы проходили мимо... Какие вечера?! Воздух пропитан любовью…

- Можешь не объяснять, - снова вставил Посохов. - Я тоже не раз бывал здесь. И скажу тебе, что осень в этих края по-настоящему золотая, особенно если подняться на Машук или поехать в Кисловодск и дойти до Малого Седла…

- Тем более. Тогда всё знаешь. Так вот, выбор у меня был, весьма своеобразный. Но однажды пригласила на белый танец совсем ещё девчонка. Ей только-только, как потом выяснилось, исполнилось восемнадцать лет. И месяца не прошло... Танцевала неплохо, и что меня обрадовало, умела вальс. Это уже ведь и в те годы было редкостью. А теперь, - Теремрин махнул рукой, - теперь и вовсе среди молодежи таких, кто умеет танцевать, не встретишь. Одно слово - не танцы ныне, а скачки.

Он помолчал, лицо озарила светлая, добрая улыбка, вызванная очень, видимо, приятными воспоминаниями.

- Ты знаешь, бойкая оказалась девчонка. Призналась, что заметила давно, как я хорошо танцую. Поведала, что отдыхает с родителями, и что до сего дня ей разрешалось наблюдать за этим родом "лечебных процедур" только издали. Хотя и просилась на танцы, да аргумент у родителей был железный - куда, мол, пойдёшь, там одни старики. Но, наконец, упросила, указав именно на меня. Нашла, мол, одного "не старика".

Я поинтересовался, сколько ей лет, не считая нужным говорить "вы" и подчеркивая, что считаю её совсем ребёнком. Она ответила: "Восемнадцать. А вам?" Пришлось ответить, что на десяток лет больше. Подчеркнул, что тоже, мол, в её понимании "совсем старик". Ответила: "Совсем нет". Признаться, знакомство с девушкой, почти ребёнком, к тому же отдыхавшей с родителями, в планы мои не входило. Сам понимаешь, по какой причине. Поэтому, когда медленный танец закончился, я проводил её до скамейки, чтобы, поблагодарив за приглашение, тут же и оставить. Но все места оказались заняты. Пустыми лавочки бывали тогда лишь, когда исполнялась музыка джунглей и африканских, а если точнее, американских обезьян.

Оба улыбнулись сравнению. Теремрин после паузы заговорил снова:

- Одним словом, поискал я глазами, куда бы её усадить, но ни единого местечка не нашёл. Оставить же просто так, в толпе, показалось как-то неловко. А тут вдруг поплыли над нами аккорды вальса, да ещё самого моего любимого в то время. Я посмотрел на неё и только теперь заметил, что она очень даже привлекательна. Ну и спросил: "Вальс танцуешь?" Она ответила с надеждой в голосе: "Да, да, конечно...". "Тогда вперёд!". Ты не подумай, что я не умел быть галантным. Напротив. Сама изысканность в обращении с женщинами. А тут никак не мог избавиться от некоторой небрежности. Уж больно молода, даже не молода, а мала летами она мне казалась. Я досадовал, поскольку путала она мои планы.

- Ну и как вальс? - спросил Посохов, чтобы только поддержать разговор, давно уже превратившийся в монолог.

- Танцевала она великолепно. И ты знаешь, чем больше я к ней присматривался, тем больше она мне нравилась. Русые волосы, внимательные быстрые глазки. Пожалуй, даже не голубые, а такой яркой небесной синевы. Гибкая, хрупкая. Рост, ну рост ты, впрочем, видел... Ростом как раз для меня. Танцевать было с ней очень приятно.

Теремрин сделал паузу и продолжил:

- В тот вечер я был в ударе, - продолжал Теремрин. - Во время вальса на нас даже обратили внимание, и певица, которая вела вечер, заявила: "Поаплодируем этой паре". И указала на нас. Партнёрша моя разрумянилась. Глаза светились радостью. Ну как тут бросишь?!

Рассказ прервало приглашение в столовую, и минуту спустя, поднявшись на второй этаж в обеденный зал, Теремрин снова увидел Катю. Она уже сидела у окна, а муж только ещё усаживался и был обращён к Теремрину спиной. За столом ещё сидела лицом к окну девочка, но на неё Теремрин внимания не обратил. Катя заметила его и, очевидно, в глазах её мелькнуло что-то такое, что заставило мужа обернуться. И снова Теремрин ощутил на себе цепкий, пристальный взгляд.

- Как её имя-то? - спросил Посохов, когда они сели за свой столик.

- Катя, - ответил Теремрин и прибавил: - Муж её как-то странно на меня смотрит. Словно знает меня или что-то о наших с ней отношениях ему известно.

- Что-то есть пикантное, что он может знать? - поинтересовался Посохов.

- Конечно, есть… Но он словно что-то знает, чего не знаю я, - уточнил Теремрин.

На этом разговор закончился, потому что принесли первое блюдо, да к тому же за столик сели соседи.

А на следующий день, едва Теремрин вошёл после утренних процедур в столовую, Посохов, который уже завтракал, буквально ошеломил его:

- Я сейчас нос к носу столкнулся с этим семейством. Они отдыхают не одни. С ними дочь...

- Я догадался. Это девочка, что сидит лицом к окну. Ну и что?

В том то и дело, что она, девочка эта, как две капли воды похожа на тебя.

- Ты шутишь!? - не поверил Теремрин.

- Этим не шутят. Сам посмотри. Убедишься, что я прав. К тому же, со стороны виднее. Я сам остолбенел, когда увидел, - убежденно говорил Посохов.

Некоторое время оба молчали. Потом Теремрин спросил:

- Они уже позавтракали?

- Да. Я их встретил, когда они выходили из столовой.

На какое-то время отвлекла официантка, подавшая очередное блюдо. После паузы Посохов, не выдержав, спросил:

- Ты скажи, это возможно?

- А сколько лет девочке?

- Ну, может, четырнадцать - пятнадцать. Так, кажется, на вид.

- Значит, возможно... Но я этого и предположить не мог. Ты уверен, что не ошибся? Действительно, похожа? - спросил Теремрин, когда они уже собирались расстаться, чтобы отправиться каждый в своём направлении..

- Если бы это не было столь разительно, я бы, наверное, и внимания не обратил.

- Увидеть бы...

- Понимаю, что хочется, но постарайся не навредить. Не ошибусь, наверное, если скажу, что есть во всём этом какая-то твоя личная тайна, - сказал Посохов. - Не зря её муж на тебя смотрит, как удав на кролика. Неспроста это.

Теремрин отправился на свой излюбленный терренкур. Маршрут начинался от фонтана "Каскад" - нескольких фонтанов, расположенных уступами, с мостиком, переброшенным через искусственный водопад, под которым была устроена подсветка. По вечерам водяные струи переливались в лучах разноцветных прожекторов, завораживая и умиротворяя мягким шелестом воды. Днём фонтан дарил прохладу, орошая при порывах ветерка прохожих мелкими капельками воды, долетающими до бетонной дорожки и до скамеечек, что стояли в тени ветвистых кустарников.

От фонтана дорожка терренкура вела к радоновой лечебнице, оставляя её слева, а далее бежала по отрогу "Машука", мимо Эоловой арфы, которая оставалась справа. Затем терренкур проходил мимо санаториев "Родник" и "Ласточка", что в районе, именуемом Провалом, над самым этим знаменитым "провалом", после которого следовал ещё один крутой подъём к санаторию имени Кирова, принадлежавшему в ту пору 4-му Главному управлению. Там отдыхала партийная элита. И, наконец, после санатория Кирова, большая часть маршрута проходила по лесу. Чуть ниже узенькой асфальтовой дорожки терренкура, шла проезжая дорога, въезды на которую у санатория Кирова и у места дуэли Лермонтова были перекрыты шлагбаумами.

Воздух на том участке настолько чист, что стоило проехать какой-то машине или мотороллеру с прицепом, допущенным по хозяйственным делам, пахло выхлопными газами отвратительно и резко, чего мы не замечаем в загаженных городских квартирах.

Спокойным, но не слишком медленным шагом Машук можно обогнуть часа за полтора. Теремрину спешить было некуда. Немногие процедуры, на которые он согласился под давлением врача, были уже пройдены до завтрака. До обеда было ещё долго. Так что он не спешил. Тем более никто не мешал, ибо на терренкуре праздно шатающихся не встретишь: каждый там занят своим конкретным делом - ходьбой, которая называется лечебной, но к тому же ещё и очень приятна. Где ещё заставишь себя пройти вот так десять километров, да ещё вдыхая аромат смешанного леса.

И Теремрин окунулся в воспоминания. Они возвратили его в тот давний, но памятный отпуск. Он вспомнил, как после вальса, который получился у них с Катей особенно удачно, они уже не пропускали ни одного танца.

На вопрос, как её зовут, она ответила:

- Катерина...

Тогда и он ей в тон сказал:

- Димитрий!

Именно: Димитрий. Так это имя звучало в давние века.

- А отчество? - спросила она.

- Можно просто Дима, - разрешил он и спросил в свою очередь: - Вы здесь отдыхаете, в нашем военном санатории?

Говоря "вы", он имел в виду её с родителями, но она не преминула поёрничать.

- Так мы будем на "вы"? Чтоб не сожалеть: зачем мы перешли на "ты"?

Ответить он не успел. Снова был вальс, и снова она порхала в трепетном и лёгком его объятии.

Потом она призналась, что давно уже заметила его и сразу выделила из массы отдыхающих. Она попросту умиляла своей ещё по-детски наивной откровенностью. И Теремрин стал уже подумывать о том, что ему бы не хотелось ограничить знакомство с нею только одним лишь этим вечером танцев. И хотя он понимал, что перспектив для продолжения знакомства не так уж и много, решил пустить всё по воле волн.

Скорее всего, родители разрешили ей лишь потанцевать, а вовсе не знакомиться с кем-либо. И всё же решил попробовать понравиться и им. Размышлять осталось недолго. Объявили последний танец. А последним танцем в Пятигорском военном санатории много лет неизменно был вальс. Ансамбль заиграл, и толпа так называемых "танцоров", способных воспроизводить на танцплощадке лишь безсмысленные движениям под ритмы "западных джунглей", ринулась к выходу. Теремрин же подчёркнуто красиво и чётко увлёк в вихрь вальса свою юную партнершу, старательно ограждая её от случайных столкновений с зеваками, и с особым удовольствием отбрасывая корпусом тех, что оказывались в полосе танца. При этом он не забывал извиняться перед теми, кто попадал под сильный удар его плеча.

Катя быстро поняла, что столкновения и извинения эти не случайны, и это очень забавляло её. Держал он её крепко, заслонял собою надежно, и от этой надежности, от чарующей музыки, от мелькания разноцветных фонариков, от всего этого неповторимого санаторского сумбура, ей было особенно хорошо. Теремрин чувствовал, что ей хотелось танцевать ещё и ещё, но музыка оборвалась, и ведущая пригласила всех на следующий танцевальный вечер.

И вот наступил ответственный момент: они с Катей подошли к её родителям. Странно, но Теремрин почувствовал даже некоторую робость, знакомясь с ними. Ему вдруг очень захотелось понравиться им, но он стал опасаться, что этого не получится.

Катин отец был высок, статен, худощавым его назвать было нельзя, но и излишней полнотою он явно не страдал. Маму Теремрин разглядеть, как следует, не успел, хотя всё же отметил, что она весьма не дурна собою.

- С благодарностью возвращаю вам вашу несравненную дочь, - сказал Теремрин. - Давно так хорошо танцевать не доводилось.

Отец сказал уверенным, твёрдым голосом:

- Владимир Александрович.

- А это Дима, - опередив Теремрина, - сказала Катя.

Отец строго взглянул на дочь и произнёс:

- Дмитрий?..

- Николаевич, - молвил Теремрин.

- Маргарита Владимировна, - указав на супругу, прибавил отец Кати.

И вот миг, за которым могла быть ситуация, за коей скрывалась точка невозврата. Если бы Владимир Александрович откланялся и увёл жену с дочерью, никаких шансов у Теремрина не осталось бы, ведь танцы не всегда являются поводом для продолжения знакомства. Но Владимир Александрович протянул руку. Рукопожатие было крепким. Теремрин ощутил мужественную силу и попытался определить воинскую специальность отца Кати. Не определил. Зато услышал в свой адрес.

- Лихо танцуете, молодой человек. Лихо. Чувствуется тренировка. Санаторская? Но почему отдыхаете один?

- Потому что один... Холост. А тренировка с суворовского училища, - пояснил Теремрин. - Только там, наверное, теперь и учат танцевать.

- Так вы бывший суворовец?

Теремрин хотел возразить, но не успел, поскольку отец Кати поправился сам:

- Знаю, знаю, что бывших суворовцев не бывает. Знаю и то, что вы друг друга меж собой кадетами зовёте...

- Мой брат, между прочим, в суворовском училище учится, - вставила Катя. - Вот он будет рад!

- Чему? - спросил Владимир Александрович, которому явно не понравилось столь откровенное заявление дочери.

Теремрин почувствовал лёгкое волнение, но решил не сдаваться. Надо было скрыть своё желание продолжать знакомство, но оставить возможность хотя бы какого-то общения с Катей. Он удивлялся самому себе, удивлялся, что вместо того, чтобы оставаться независимым на весь срок отпуска, пытается втянуться в отношения, которые не сулят того, чего сулят встречи с курортными львицами, коих всегда предостаточно в военных санаториях. И тут неожиданно разрядила обстановку мама.

- Спасибо вам, Дима, что потратили на Катерину целый вечер. А то ребёнок наш совсем истомился с нами на привязи.

- Что вы? - Возразил Теремрин. - Я этот вечер вовсе не потерял. Напротив.

- Не пора ли идти на кефир, - вставил Владимир Александрович, и Теремрин расценил это, как согласие на то, чтобы и он пошёл вместе с ними, оставаясь в их компании.

- Катя занималась в школе бальных танцев, - сказала мама, когда они медленно двинулись в сторону столовой, до которой было от танцплощадки не более ста шагов.

- Это чувствуется, - заметил Теремрин.

- А я вижу выправку у партнёра. За плечами, вероятно, командное училище, кроме суворовского? - спросил отец Кати.

- Я - кремлевёц! Окончил Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета Российской Федерации, - чётко, словно рапортуя, сказал Теремрин и пояснил: - Нас зовут кремлёвцами.

- Знаю, знаю, - отозвался отец Кати и тут же поинтересовался: - Ну а сейчас, где служите?

- В пехоте-матушке. Где ж ещё?! Командую мотострелковым батальоном.

- Уже комбат? - Не без удовлетворения переспросил отец Кати. - Неплохо. А ведь, наверное, и тридцати нет...

- Двадцать восемь, - назвал свой возраст Дмитрий.

- А звание?

- Капитан, но до майора меньше года осталось. Я дважды досрочно звания получал.

Говоря всё это, Теремрин украдкой наблюдал за Катей. Она слушала с явным вниманием, даже с плохо скрываемой гордостью. Ведь это именно она танцевала с молодым человеком, который даже отца её заинтересовал. А отец - авторитет безусловный. И вряд ли бы он вот так стал беседовать с её недавними школьными или теперешними институтскими товарищами. А вот этот молодой человек, который танцевал с нею весь вечер, сейчас шёл рядом с ним и разговаривал на равных.

Между тем, они вошли в столовую, где в холе первого этажа были выставлены на тележках стаканы с кефиром и молоком. Теремрин быстро взял два стакана и подал один Кате, другой её маме. Владимиру Александровичу ничего не оставалось делать, как взять следующие два для себя и для него. В холле было людно. Теремрин ловил на себе любопытные взгляды. Возможно, кто-то из курортных львиц уже приметил его ещё прежде.

Танцевальный вечер, прогулка после него вообще-то в санаторской жизни дело обычное и ни к чему не обязывающее. Но Теремрин, хоть и понимал это, хотел повернуть всё по-иному. Не оставила безразличным его сердце столь внезапно возникшая на его пути девушка, и о чём бы он не говорил с её отцом, думал только о ней, и стремился понравиться её родителям только ради неё. Они уже остановились у входа в трёхэтажный корпус, а Теремрин так и не нашёл, как договориться о новой встрече с Катей. И вдруг, когда уже простились, и он с сожаление сделал первые шаги в сторону своего корпуса, Катя уже у самой двери обернулась и сказала:

- До встречи, Дима.

Этим она привела родителей в некоторое замешательство, но Теремрин тут же ответил:

- До завтра, - и быстро пошёл к своему корпусу.

На следующий день он взял билеты в Музыкальный театр на оперетту "Цыганский барон". Теперь надо было сделать следующий шаг. Он сел за столик и стал наблюдать за входом в зал столовой с лестницы, ведущей с первого этажа. Катя с родителями задерживались, и Теремрин, который обычно не сидел за обедом ни минуты лишней, удивил официантку тем, что на этот раз ел долго. Наконец, он дождался, и когда все трое только сели за столик, но ещё не успели взяться за столовые приборы, он подошёл, поздоровался и сказал:

- Разрешите пригласить вашу дочь сегодня вечером в театр на "Цыганского барона", - и положил на стол билеты.

Папа нахмурил брови, но мама мило улыбнулась и вопросительно посмотрела на супруга - в семье были порядок и дисциплина. Зато Катя выразила своё мнение по поводу приглашения более решительно.

- Ой, как хочется. Говорят хорошая оперетта. Можно? - и с мольбой посмотрела на отца.

Разрешение было получено. Недаром говорят: неприятель ошеломлен - значит побеждён. А в данной деликатной ситуации родители были до некоторой степени противоборствующей стороной. Во всяком случае, по мнению Теремрина, такою должны были, если и не быть, то хотя бы казаться. Все-таки доченьке только восемнадцать... А кто знает, каков он на самом деле, этот ухажёр. Он ведь, как потом выяснилось, и сам до конца этого не знал.

"Как же это было давно, и в то же время, кажется, совсем недавно, - подумал Теремрин, замедляя шаг перед крутым подъёмом от Провала к санаторию Кирова.

Он вспомнил, как они проходили здесь, по этому маршруту с ней вдвоём. Мысли постепенно вернулись к походу в театр. В тот вечер особенно завораживающе, даже волшебно пела арфа, удивительно мягко, волнующе шелестел фонтан "Каскад", горели неоновые вывески над крышами санаториев. Они с Катей спустились вниз по улице мимо санатория "Тарханы" и Дома-музея М.Ю.Лермонтова к парку "Цветник", яркому, торжественно-таинственному, залитому мерцающим светом из огромных окон Музыкальной галереи. Поющий фонтан уже включили, и мягкие плавные мелодии "победившего социализма" дарили в отличие от ворвавшихся сюда позднее, в годы ельцинизма, "обезьяньих ритмов" "победившей" демократии, особый душевный настрой и умиротворение.

- Как красиво! Как красиво! - повторяла Катя, созерцая сотворенные с любовью и вкусом газоны, клумбы, аллеи. - Вот бы здесь просто побродить, посидеть на лавочке...

- Так в чём же дело ... Обязательно придём... Хоть завтра...

- Нет, завтра танцы. Хочу танцевать, если конечно, - молвила Катя, с надеждой глядя на него.

- Конечно, будем танцевать, - сказал Теремрин. - Завтра танцуем. А как только будет вечер без танцев, сразу сюда...

- Вот видишь, как здесь чудно, а я и не знала. Мы просидели в санатории, и я об этой прелести даже не подозревала. Мы вообще только один раз ездили в Кисловодск. Там папин начальник отдыхает, а то бы и туда не съездили, - пожаловалась Катя. - А тут столько интересного...

- Ну а теперь мы с тобой всё обойдём и осмотрим,- пообещал Теремрин, едва скрывая радость.

Музыкальный театр поразил шумом торжественностью, блеском люстр, который отражался во множестве зеркал. В залах было что-то от старины, известной лишь по книжкам. Даже то, что среди зрителей было много знакомых лиц, придавало особый колорит.

- Здесь очень много отдыхающих из нашего санатория, - сказал Теремрин, ловя на себе осуждающие, а на Кате критические взгляды уже замеченных им прежде, если и не светских, то, во всяком случае, курортных львиц. Эти взгляды не раздражали, а напротив, забавляли его, потому что они с Катей были молоды, полны сил. Потому что Катя была действительно красива, просто, на его взгляд, неотразима, и ему было особенно приятно видеть себя рядом с ней во множестве зеркал, обступающих со всех сторон. Он, то брал её под руку, то осторожно и трепетно, обнимал за талию, словно ограждая от толпы.

Они отыскали свои места, сели, и Катя сказала:

- А здесь совсем неплохо, даже красиво.

Театр, в общем-то, довольно скромный и захолустный, наверное, показался ей в тот момент достойным даже столичного.

В антракте они ели мороженое и говорили обо всём и не о чём. Они чувствовали на себе, если и не всеобщее, то, во всяком случае, предпочтительное внимание большинства. И это было приятно и ему, и ей. Он уже знал, что она живёт в Москве, что отец её служит в госпитале, что он полковник медицинской службы, известный хирург. Вполне понятно, что в военном санатории - учреждении медицинском - они считались дорогими и почетными гостями. Он понял, откуда у Владимира Александровича волевые черты, властность и твёрдость руки - хирурги люди особого сорта. Воля, жесткость, твёрдость, властность - только у них столь удивительно сочетаются с сердечной добротой.

Снова гремела оперетта, снова летело в зал: "Я цыганский барон!" - и снова Теремрин видел лишь её одну и думал лишь о ней одной.

Спектакль закончился, но впереди ещё был путь до санатория, путь вдвоём, по залитому мелодией поющего фонтана городу.

Они немного постояли у этого фонтана, глядя на разноцветные струи и слушая мелодии, в такт которым взлетали вверх эти струи.

Последующие два - три дня Катины родители присматривались к Дмитрию, по-прежнему не поощряя знакомства, но и не мешая ему, поскольку поводов мешать их встречам с Катей он не давал. Он продолжал развивать стремительное наступление, не давая возможности построить хоть какую-то оправданную оборону. А на разные инициативы был неистощим. То предлагал посмотреть музей, то подняться на Машук по канатной дороге, то послушать Эолову арфу, то посетить знаменитый Провал, то обойти Машук по терренкуру. Катю отпустили с ним даже в Кисловодск.

Над сутью их отношений они, скорее всего, не задумывались, а, может, и не считали нужным задумываться. Возможен и другой вариант - задумывались, но не показывали это. В конце концов, вреда их дочери никакого не было. Теремрин производил хорошее впечатление. Но для чего-то серьёзного Катя, по их мнению, просто была мала. Теремрин уже не раз побывал в их просторном двухкомнатном люксе - на чай приглашали. К нему уже даже привыкли нянечки, строго охранявшие вход от посторонних, и это тоже позднее послужило неожиданному повороту событий.

Только в печали дни тянутся медленно - в счастье они мелькают, подобно молнии. Чем ближе был отъезд, тем чаще Катя становилась задумчивой, грустной. Да и у Теремрина на душе кошки скребли, но он старался виду не подавать и её отводить от грустных мыслей.

Он её ни разу ещё даже не поцеловал, он обращался с ней с особым трепетом. О том, о чём думают в санаториях заядлые курортники, он не только не думал, но, даже представить себе не мог, что такое подумать мог в отношении Кати. Хотя относительно других женщин, до знакомства с Катей, такие планы имел.

Но... Судьба порою даёт нам такие испытания, устраивает такие повороты, которых мы и предположить не можем. В канун их отъезда за Катиными родителями пришла машина из Кисловодска. Их пригласили на чей-то юбилей, и обещали привезти назад поздно.

Дмитрий и Катя долго гуляли после ужина по санаторским аллейкам. Катя была грустной. Они договорились, что обязательно будут писать друг другу...

Вдруг она оживилась и сказала:

- Папа приготовил Шампанское для прощального вечера, и, если они надолго задержатся на этом своём юбилее, мы можем отметить отъезд и без них.

У Теремрина возражений не было. Они беспрепятственно прошли мимо сидящей возле лестницы на стульчике сотрудницы, которая давно уже привыкла к Теремрину, поднялись на второй этаж и скоро оказались одни в номере.

- Давай всё-таки подождём родителей твоих, - сказал Теремрин, когда Катя поставила на стол бокалы.

- Боюсь, что до двенадцати не приедут, - ответила она, посмотрев на часы, - и тебе придется уйти без Шампанского, а мы, - прибавила с озорством, - ещё и на брудершафт не пили, хоть и на "ты" перешли.

У Теремрина на мгновение замерло, а затем быстро забилось сердце.

Катя села рядом, прильнула к нему, и личико стало печальным.

- Завтра уеду...

- Не навсегда же расстаёмся. Я часто бываю в Москве, да и вообще, возможно, переведусь, если со строевой службой решу расстаться, - стал успокаивать он.

Вдруг в дверь постучали. Катя побежала открывать, воскликнув:

- Наконец-то приехали.

Теремрин сидел так, что двери ему было не видно. Он не знал, что лучше - оставаться на месте или встать и выйти в холл. И снова случился легкий поворот в судьбе: словно какая-то сила удержала его на месте. Катя открыла дверь, и он услышал женский голос:

- Звонил ваш папа. Просил передать, что их оставили до утра. И привезут к обеду, - и после короткой паузы последовал вопрос: - Вы одна?

Теремрин уже хотел встать, но его остановил твердый Катин голос:

- Да, да, конечно. Мой знакомый давно ушёл...

- Тогда спокойной ночи, - услышал Теремрин, и дверь закрылась.

Катя вернулась в комнату. Он встал и подошёл к ней.

- Не хочу расставаться, - сказала она.

- Я тоже не хочу... Но мы же обязательно встретимся.

Их губы нашли друг друга и без брудершафта. Он замирал от близости к ней, и она замирала от его прикосновений. Надо было уходить, но не мог оторваться от неё, да и понимал, что нелепо уходить, когда она сказала, что он давно ушёл. Что подумают? Теперь уже никто не мог войти к ним и помешать им. Теремрин до мельчайших подробностей запомнил весь тот вечер, до таких подробностей, которые никогда бы не решился доверить бумаге. Не будем и мы делать этого. В ту ночь, быть может, нежданно для него и для неё случилось то, что порой случается между людьми до того благословленного Небом срока, когда это должно случиться. И у Кати это случилось впервые...

Корил ли он себя за это? Наверное, сказать так было бы не совсем честно. То, что произошло у них с Катей, ещё более утвердило его в решении сделать ей предложение, причём просить её руки, как это и полагается, у родителей.

Но что-то там задержало их в Кисловодске, и они приехали, когда до отхода поезда оставалось совсем мало времени. Катина мама даже не заметила того изменения, которое не могло не произойти в дочери. Теремрин пришёл провожать их к автобусу, чтобы поехать на вокзал, но им подали санаторскую "Волгу". А в "Волге" из-за вещей оказалось слишком мало места, чтобы он мог проводить их до вокзала. Да и почувствовал, что родители могут счесть это лишним.

Даже не поцеловались они с Катей на прощанье. Правда, когда он помогал ей сесть на заднее сиденье, она успела украдкой чмокнуть его в щёку. Да и то мама, кажется, заметила и нахмурилась.

"Волга" рванулась с места, и судьба распорядилась так, что дорогое личико за стеклом машины, скрывшееся за поворотом, он увидел лишь через много лет, в скверике у источника...

Теремрин за воспоминаниями не заметил, как дошёл до места дуэли Лермонтова. Далее предстоял крутой подъём на отрог Машука, с которого открывался во всем своём величии пятиглавый Бештау. Впрочем, в тот день было не до любования природой. Теремрин шёл, нигде не задерживаясь. Зрело решение: надо поговорить с нею, обязательно поговорить. Было, что спросить. Так и осталось для него неясным, что же помешало им встретиться снова. Ведь он был уверен не только в силе своих чувств, он был уверен, что и у неё были к нему чувства, которые рядовыми не назовёшь. Или он ошибался? И волновал ещё один, может быть, даже более важный вопрос: тот, которым озадачил его Посохов.

На обеде Теремрин их не видел. Не было и Посохова, который ещё не вернулся из Кисловодска. После обеда Теремрин вновь отправился на терренкур. Надо было приводить себя в надлежащий вид после зимней кабинетной спячки.

Перед ужином он долго сидел в уголке скверика, надеясь увидеть Катю, а может быть и не только её ... Не увидел. На ужине их снова не было. Теремрин не удержался и поинтересовался у официантки, куда делась семья, сидевшая за столиком у окна.

- Так они сразу после обеда уехали Московским поездом...

- Как уехали?

- Как уехали? - повторила официантка. - Путёвка кончилась, вот и уехали.

Теремрин вышел из столовой, и долго стоял, не зная, что делать, стоял на том самом месте, где когда-то покупал билеты в музыкальный театр. Потом пошёл в приёмное отделение и попросил найти в документах, что за семья только что закончила свой отдых. Пояснил, что, скорее всего, дружил с отцом той женщины, которую зовут Екатерина Владимировна, но что фамилии её по мужу не знает.

- Представляете, - говорил он, не слишком сочиняя. - Мельком увидел её вчера. Хотел подойти, да всё как-то не получилось, а сегодня узнал, что она уехала.

Ждать пришлось не долго.

- Вот-вот... Отдыхали втроем? Точно. Генерал Труворов, с женой и дочерью.

- Откуда они приехали?

- Из Группы Советских войск в Германии. Вот, войсковая часть номер…

Под номером войсковой части в ГСВГ могли скрываться, как соединения, так учреждения и штабы. Так что номер помочь не мог. Не писать же, в самом деле, письмо? Попадёт ли оно к ней в руки? Может попасть и к мужу её, а это совсем ни к чему. Теремрин медленно поднялся к своему корпусу, остановился, раздумывая, что теперь делать. Почти сутки он жил тем, что было около двенадцати-тринадцати лет назад. Он подсчитал точно. Удивительно, что за эти сутки он ни разу не вспомнил о том, что тревожило его перед отпуском. Он забыл обо всём, потому что не хотело помнить его сердце ни о чём другом, кроме того, что сейчас занимало всё его существо.

Алексей Посохов нашёл Теремрина, в задумчивости стоявшим возле жилого корпуса. Дмитрий так и не решил, идти ли ему в номер или отправиться на танцевальный вечер, о подготовке к которому красноречиво свидетельствовали шумные упражнения инструментального ансамбля, оглашавшего окрестности пока ещё бессвязными обрывками мелодий. Но эти, совершенно бессвязные отрывки, словно условные сигналы, настраивали на особое настроение, обещали что-то загадочное и волнующее, чем полны танцевальные вечера.

- Ну, что нового? - спросил Посохов. - Видел её?

- Уехали они...

- Уехали? Когда же это?

- Сегодня после обеда третьим поездом.

Фирменный поезд под номером три "Кавказ" уходил тогда примерно в пятнадцать-шестнадцать часов.

- Да, вот так же она уехала много лет назад, правда, тогда уехала с надеждою на встречу. Но я, едва вернувшись в часть, получил назначение в горячую точку, причём такое назначение, о котором и написать не имел права…

На этом он закончил свой рассказ Посохову в то далёкое лето накануне ужасных для страны событий, накануне развала, накануне временного, но коварного торжества ельцинизма.

Теремрин подумал: "Боже, как же всё ярко, словно было вчера… И почему я сижу в машине возле дома Ирины, а не возле Катиного дома?" В следующее мгновение он понял, почему встрепенулся, почему вышел из странного состояния полудрёмы. К дому шла женщина, походка которой была очень знакома. Она шла от остановки автобуса, но шла не одна, а в сопровождении мужчины, державшего её под руку.

"Зачем я здесь? Неужели не ясно было заранее, что поздно, всё ушло, и у неё давно уже своя жизнь - хороша я ли, плохая, но своя… И, наверное, какой бы выбор не сделала Ирина, этот выбор лучше, нежели одиночество".

Ирина была ещё далеко, и Теремрин не разглядел, что шла она не с кем-то, а со своим старшим сыном. Он не стал дожидаться, включил мотор и поехал в сторону окружной дороги, даже не поинтересовавшись, рассосалась ли пробка. Всё это ему было сейчас совершенно безразлично.