И. Р. ШАФАРЕВИЧ

СОЦИАЛИЗМ КАК ЯВЛЕНИЕ МИРОВОЙ ИСТОРИИ

Часть II
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОЦИАЛИЗМ

В первой части этой работы мы видели, что устойчивый комплекс социальных идей, который мы условились называть хилиастиче ским социализмом, высказывался в различные эпохи человеческой истории на протяжении по крайней мере 2,5 тысячелетий. Теперь мы попробуем проследить попытки воплощения этих идей в жизни, в форме некоторого общественного уклада. Наша первая цель — показать, что и здесь, как и в случае хилиастического социализма, речь идет о всемирно-историческом явлении, далеко не ограничивающемся нашим веком. Для этого мы рассмотрим несколько примеров государств, жизнь которых была в большой степени построена на социалистических принципах.
Мы сталкиваемся здесь с более трудной задачей, чем та, которая занимала нас в первой части работы. Ведь автор сочинения, в котором проповедуются социалистические принципы, должен исходить из того, что для его читателей эти идеи являются еще новыми и непривычными, он вынужден их разъяснять. Но скудные хозяйственные или политические документы, сохранившиеся нам от далекой эпохи (а иногда речь будет идти даже о бесписьменной культуре), не растолковывают, в расчете на читателей будущих эпох, смысл употребляемых ими терминов — они рассчитаны на людей, которым эти выражения понятны. Поэтому воссоздать из этих намеков характер жизни, понять правовые и хозяйственные взаимоотношения членов общества, его мировоззрение — задача исключительно трудная, гораздо труднее, чем по ископаемым остаткам воссоздать облик и поведение ящера третичного периода. И в большинстве случаев мы сталкиваемся с тем, что историки здесь не пришли к единому пониманию, они предлагают нам на выбор целую серию разных решений этой задачи.
Если исключить наш век, то один лишь раз во всей истории европейцы смогли своими глазами увидеть подобное государство, многие умные, остро схватывающие наблюдатели оставили нам свои описания, некоторые из детей народа этой страны приобщились к европейской культуре, нам сохранились и их рассказы о том образе жизни, который вели их отцы. Это явление, которое для историков социализма несравненно важнее, чем для палеонтолога было бы описание вида и поведения динозавра, — это Тивантисуйа, империя инков, завоеванная испанскими конквистадорами в XVI в.
Испанцы открыли государство инков в 1531 г. К тому времени оно существовало около 200 лет и достигло своего наибольшего расцвета — оно объединяло территорию теперешнего Эквадора, Боливии, Перу, северную половину Чили и северо-западную часть Аргентины. Население его по некоторым источникам составляло 12 млн.человек.
Испанцам открылась не только грандиозная, но и прекрасно организованная империя. По их рассказам, столица государства — Куско — могла соперничать с крупнейшими городами тогдашней Европы. Ее население составляло около 200 тыс.человек. Испанцы поражались грандиозным дворцам и храмам, фасады которых имели в длину 100-200 м, водопроводу, мощеным улицам. Дома были построены из крупных камней, так прекрасно отполированных и подогнанных, что казались монолитными. Крепость под Куско, построенная из громадных камней весом в 12 т, так поразила испанцев, что они отказывались верить, будто ее построили люди без помощи демонов (56, с. 114, 57, с. 72-82).
Столица была соединена с отдаленнейшими частями империи прекрасными дорогами, не уступавшими римским и далеко превосходившими те, которые были в тогдашней Испании. Они шли по дамбам через болота, вырубались в скалах, пересекали пропасти при помощи висячих мостов (56, с.с. 106, 113, 57, с. 93-96). Четко организованная служба скороходов с подставами обеспечивала связь столицы со всей страной. В окрестностях столицы, других городов и вдоль дорог были расположены государственные склады, наполненные продовольствием, одеждой, утварью и военным снаряжением (56,с.61-67,57, с.100-101, 58,с.61-67).
В полном контрасте с этой великолепной организацией техническая база государства инков была столь же поразительно примитивна. Большая часть орудий и оружия была деревянная и каменная. Железо вообще не употреблялось. Плуг или соха не были известны — земля обрабатывалась деревянной мотыгой. Из домашних животных была известна только лама, от которой получали мясо и шерсть, но как транспортное животное или для работы в сельском хозяйстве она не применялась. Все сельскохозяйственные работы делались вручную, а передвигаться можно было только пешком или в паланкине. Наконец, инки не знали письменности^*, хотя могли передавать большую информацию при помощи “кипу” — сложной системы шнурков с узелками.
Таким образом, низкий уровень техники в государстве инков должен был компенсироваться совершенной организацией громадных масс населения. Естественно, что благодаря этому личные интересы в значительной степени подчинялись государственным. А это делает правдоподобным, что в обществе инков мы можем встретить некоторые социалистические тенденции.
Ниже мы приведем очень краткий очерк структуры общества инков. К счастью, о нем известно довольно много. Конквистадоры оказались не такими солдафонами, как можно было думать: они многое остро схватывали, и записи некоторых из них сохранились. За ними шли католические священники, тоже оставившие подробные описания. Наконец, конквистадоры женились на представительницах правящего сословия, и дети от этих браков, принадлежавшие к испанской аристократии, в то же время сохранили тесные связи с местным населением — им принадлежат наиболее ценные описания жизни в государстве инков до испанского завоевания.
Население государства инков разделялось на 3 слоя.
1) Инки — господствующее сословие, потомки племени, завоевавшего некогда более древнее государство в районе озера Тицикака и расширившего его потом до огромной империи. Разные авторы называют их аристократией, элитой, бюрократией. Из этого слоя происходила администрация государства, офицерский корпус, жречество, ученые. К ним принадлежал, конечно, и неограниченный владыка страны — Инка. Принадлежность к этой группе наследовалась, и это был основной источник ее пополнения, но в нее был открыт доступ вождям покоренных племен, и даже отличившийся на войне солдат имел надежду стать инкой.
2) Основная часть населения — крестьяне, пастухи, ремесленники. Они были обязаны государству двумя видами повинностей — военной и трудовой, о которых мы скажем позже. Иногда они могли быть использованы и для других нужд государства: например, как мы увидим ниже, для заселения вновь завоеванной территории, а женщины — как материал для человеческих жертвоприношений.
3) Государственные рабы — янакуна. По преданию, они происходили от племени, которое некогда подняло восстание против государства инков, было побеждено и приговорено Инкой к истреблению, но пощажено по просьбе его супруги с тем, чтобы их потомки навеки заняли самое низшее положение в стране. Они обрабатывали государственные земли, пасли принадлежавшие государству стада лам, были слугами в домах инков (57, с. 124-125).
Основным видом собственности империи инков была земельная собственность. Теоретически вся земля принадлежала Инке и от него давалась в пользование как инкам, так и крестьянам. Земли, полученные инками в дар от Инки, наследовались, но, по-видимому, они управлялись администрацией, а инки, считавшиеся их собственниками, лишь пользовались их плодами. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что доходы от оставшейся в наследство земли (но не сама земля) поровну делились между всеми наследниками — очевидно, среди них не было одного хозяина. Эти земли обрабатывались крестьянами, каким образом — будет сказано ниже.
Крестьяне также получали землю в пользование от государства. При этом основной единицей был “тупу” — участок, необходимый для прокормления одного человека. Женясь, индеец получал от администрации один тупу, на каждого родившегося сына — еще один, и половину — на дочь. После смерти владетеля земля возвращалась в государственный фонд (56, с. 68-69, 57, с. 126-127, 58, с. 274). Другая часть земель не делилась на тупу, а считалась принадлежащей богу солнца и служила для поддержания храмов и жрецов. Наконец, еще одна часть земли принадлежала инкам или непосредственно государству. Все эти земли в определенном порядке обрабатывались крестьянами. Контроль над всеми сельскохозяйственными работами осуществлялся чиновниками. Так, они ежедневно подавали сигнал, по которому крестьяне приступали к работе: для этого были построены специальные башни, с которых чиновники трубили в рог, сделанный из раковины (56,с.70-71,58,с. 247).
Крестьяне были обязаны отбывать воинскую повинность и ряд трудовых повинностей: обрабатывать земли храмов и инков, строить новые храмы, дворцы Инки или других инков, чинить дороги, строить мосты, работать для государства в качестве ремесленников, работать в государственных золотых и серебряных копях. Некоторые из этих повинностей требовали переброски крестьян в другие районы страны, тогда их пропитание брало на себя государство (56, с. 88-89).
Для ремесла сырье поставляло государство, ему же сдавались изделия. Например, ламы стриглись государственными рабами, затем чиновники раздавали шерсть крестьянам, которые должны были ее прясть и сдавать пряжу другим чиновникам.
Закон разделял жизнь мужчины-крестьянина на 10 периодов и предписывал каждому возрасту его повинность. Так, от 9 до 16 лет полагалось быть пастухом, от 16 до 20 — гонцом или слугой в доме одного из инков и т.д. Даже последнему возрасту — старше 60 лет — предписывались свои работы: плести веревки, кормить уток и т.д. Особую группу составляли калеки, но и им (как сообщает хроника Хуаман Пома Аяла) назначались определенные работы. Аналогичные предписания существовали и для женщин. Закон требовал от крестьян непрерывной занятости. Женщина, идя в соседний дом, обязана была брать с собою шерсть и прясть ее по дороге (56, с. 80, 57, с. 129-131). Согласно хронике Сиезаде Леон и Акосты, крестьян занимали и совершенно бессмысленной работой, лишь бы они не оставались праздными: например, заставляли передвигать земляной холм на другое место (56, с. 81, 57, с. 132). Гарсиласо де ла Вега сообщает, что занятие находили и калекам (58, с. 300). Он же приводит закон о тунеядцах: кто плохо возделывал свое поле, получал несколько ударов камнями по плечам или же подвергался порке розгами (57, с. 276). Полностью нетрудоспособные и старики находились на попечении государства или сельской общины.
Для работы крестьяне объединялись в группы по 10 семей, 5 таких групп в большую группу и т.д. вплоть до 10.000 семей. Во главе каждой группы стоял чиновник: десятский, пятидесятский и т.д. Низшие члены этой иерархии назначались из крестьян, высшие были инками (57, с. 96-97, 59, с. 77).
Не только работа, но и вся жизнь обитателей государства инков находилась под надзором чиновников. Специальные ревизоры (лак такамайок, “деревенские инструкторы”) непрерывно ездили по стране, наблюдая за населением. Для удобства надзора крестьяне, например, обязаны были держать дверь открытой во время еды (закон предписывал время еды и ограничивал меню) (56, с. 96, 57, с. 132). Другие стороны жизни тоже были строго регламентированы. Чиновники выдавали каждому индейцу из государственных складов два плаща — один рабочий и один праздничный. В пределах одной провинции плащи отличались только в зависимости от пола владельца, в остальном они были одинакового фасона и цвета, но жители разных провинций отличались по цвету своих плащей. Плащи полагалось носить, пока они не истлеют. Изменять покрой или цвет одежды запрещалось. Были законы и против других излишеств: запрещалось иметь в доме стулья (разрешались только скамьи), строить дома большего, чем положено, размера и т.д. В каждой провинции была своя, обязательная для ее жителей, прическа (56, с. 91, 57, с. 132). Эти предписания распространялись не только на крестьян: например, количество и размеры золотой и серебряной посуды, которую мог иметь чиновник низшего разряда, было строго ограничено в зависимости от его положения (56, с. 91-92).
Под особо строгим контролем находились жители вновь завоеванных областей. Туда переселялись жители центральных провинций, причем им предоставлялось право входить в дома туземцев в любое время дня и ночи, они обязаны были сообщать обо всех замеченных признаках недовольства.
Крестьяне не имели права покидать свою деревню без особого разрешения. Контроль облегчался различием цвета одежды и характера стрижки волос в разных провинциях. Специальные чиновники надзирали за проходящими через мосты и заставы. Но государство производило принудительные переселения населения в больших размерах. Иногда переселения вызывались экономическими соображениями: жители перемещались в провинцию, опустевшую после эпидемии, или в более плодородную область. Иногда же причина была политической — как при переселении жителей коренных областей в завоеванную провинцию или наоборот, расселение завоеванного племени среди более лояльного населения империи (56, с. 99-100,59,с.58).
Под контролем государства находилась и семейная жизнь. Все мужчины, достигшие определенного возраста, обязаны были вступать в брак. Раз в год каждую деревню для этого посещал особый чиновник, проводивший публичную церемонию заключения брака, в которой обязаны были участвовать все, достигшие в этом году брачного возраста. Многие испанцы, описывавшие нравы государства инков, утверждают, что мнение вступивших в брак по поводу партнера при этом не спрашивалось, а Сантильян (автор, писавший в конце XVI в.) сообщает, что возражения наказывались смертью. С другой стороны, согласно патеру Моруа, мужчина мог сослаться на то, что уже дал обещание другой девушке, и тогда чиновник рассматривал вопрос еще раз. Ясно, однако, что о мнении женщины никто не справлялся (57, с. 158, 160).
Члены высшей социальной группы — инки — имели право на несколько жен или, вернее, сожительниц, так как первая жена занимала особое положение, а остальные находились на роли служанок. Брак с первой женой был нерасторжим, сожительница же могла быть прогнана и после этого не имела права вступать в брак (57, с. 156). Закон регулировал число жен в зависимости от социального положения мужа — двадцать, тридцать, пятьдесят и т.д. (57, с. 134). Для Инки и его ближайших родственников никаких ограничений не существовало. Большое число жен, а следовательно и большое потомство, приводило к тому, что удельный вес инков в населении все время возрастал.
Среди женщин особую категорию составляли так называемые “избранные”. Каждый год во все области страны посылались чиновники, отбиравшие девочек 8-9 лет. Эти девочки назывались “избранными” и воспитывались в специальных домах (в некоторых испанских хрониках они называются монастырями). Каждый год во время определенного праздника тех из них, которым исполнилось 13 лет, отправляли в столицу, где сам Инка разделял их на три категории. Одни возвращались в “монастырь”, они назывались “солнечными девами”, их деятельность была связана с культом богов солнца, луны и звезд. Они должны были соблюдать целомудрие, но Инка мог предоставлять их своим приближенным и брать себе — в качестве наложниц. Вторая группа распределялась Инкой между инками — в качестве жен или наложниц. Такой подарок Инки считался высоким отличием. Наконец, третья группа предназначалась для человеческих жертвоприношений, которые происходили регулярно, в особенно же больших размерах при празднестве коронации нового Инки. Закон предусматривал наказание родителей, дававших заметить свою печаль, когда их дочерей отбирали в “избранные” (57, с. 161-162).
Кроме “избранных”, и все незамужние женщины были собственностью инков, но не частной собственностью, а раздавались им государственными чиновниками в качестве сожительниц или служанок. Такое приниженное положение женщин в государстве инков особенно выделяется на фоне нравов окрестных индейских племен, где женщины пользовались большой независимостью и авторитетом (57,с.159).
Естественно, что такая регламентация жизни, всепроникающий государственной контроль — были бы невозможны без разветвленного бюрократического аппарата. Бюрократия строилась по чисто иерархическому принципу: чиновник имел связь лишь со своим начальством и подчиненными, чиновники же одного ранга могли сноситься лишь через посредство их общего ближайшего начальства (56, с. 96). Основой функционирования этой бюрократии был учет, осуществлявшийся при помощи сложной и до сих пор не разгаданной системы шнурков с узелками — “кипу”.
Идея “кипу” была любопытным отражением в мире вещей иерархического строения государственного аппарата. Иерархия вводилась и в материальную область: например, все виды оружия были расположены в порядке “старшинства”. Так, копье считалось старше всех других, за ним шли стрелы, дальше лук и т.д. Соответственно “старшинству” эти предметы отмечались завязками выше или ниже на шнурке. Обучение искусству пользоваться “кипу” начиналось именно с заучивания принципов “старшинства”.
В виде “кипу” информация передавалась вверх по бюрократической лестнице в столицу, где она изучалась и затем хранилась по типам: военное дело, население, продовольственные припасы и т.д. В испанских хрониках утверждается, что учтено было даже число камней для пращей, число животных, убитых на охотах и т.д. Хуа ман Пома Аяла пишет: “Они ведут учет всему, что происходит в государстве, и в каждой деревне есть для этого секретари и казначеи”, “при помощи “кипу” правят государством” (56, с. 94-95).
Действительно, встречаются сообщения о необычайных достижениях административного искусства: создании рабочих армий в 20.000 человек или операции распределения 100.000 бушелей маиса среди населения большой области по строго определенным нормам (56,с. 102).
Работники этой бюрократии готовились в школах, куда был открыт доступ лишь детям инков: закон запрещал образование низшим слоям населения. В школах обучение вели ученые: “амаутас”. Их же обязанностью было писать историю, причем в двух вариантах: одна, объективная, в форме “кипу” хранилась в столице и была предназначена лишь для специально допущенных чиновников, другая в форме гимнов повествовалась народу на празднествах. Если сановник признавался недостойным, его имя устранялось из этой “праздничной” истории (56, с. 75-76, 78).
Законы, регулировавшие жизнь в государстве инков, опирались на изощренную систему наказаний. Кара закона была суровой: почти всегда смерть или тяжелые пытки. Это и понятно: когда вся жизнь регулируется государством, всякое нарушение законов выливается в государственное преступление, а, в свою очередь, любое преступление против государства затрагивает самую основу общественного строя. Так, смерть полагалась за поваленное в лесу дерево или за кражу плода с государственной плантации. Аборт карался смертью, как самой женщины, так и всех, кто ей помогал (59, с. 173).
Пенитенциарная система инков предусматривала необычайное разнообразие видов смертной казни: жертву подвешивали вниз головой за ноги, побивали камнями, сбрасывали в пропасть, подвешивали за волосы над пропастью, бросали в пещеру с ягуарами и ядовитыми змеями (57, с. 42). В случае наиболее серьезных преступлений предусматривалась и казнь всех родственников виновного. В рукописи Хуаман Пома Аяла есть рисунок, изображающий избиение целой семьи, глава которой был признан колдуном (57, с. 143). Другой формой утяжеления наказания был запрет погребения трупов казненных. Например, трупы зачинщиков возмущений после их казни не разрешалось погребать. Их мясо отдавалось на съедение диким зверям, из их кожи делались барабаны, из черепов — чаши, из костей рук и ног — флейты. Наконец, применялось и пытка перед казнью:
“Кто убьет другого с целью ограбления, будет наказан смертью. Перед казнью его будут пытать в тюрьме, чтобы наказание было больше. Потом его казнят” (57, с. 143).
Многие наказания мало отличались от смертной казни. Например, Сиезе де Леон, Кобо, Моруа, Хуаман Пома Аяла описывают тюрьмы — подземные пещеры, в которых держали ягуаров, медведей, ядовитых змей, скорпионов (57, с. 142). Заключение в такое подземелье считалось испытанием виновности подсудимого. В основном такое испытание применялось к подозреваемым в подготовке мятежа. В других подземных тюрьмах содержались приговоренные к пожизненному заключению (57, с. 142). Такое наказание, как 500 ударов кнута (предусмотренное законом для воров) (57, с. 144), вероятно, было равносильно смертной казни. Еще одно наказание называлось “каменной казнью” (хивайя). Оно заключалось в том, что жертве бросали на плечи тяжелый камень. Многие, по словам Хуамана Пома, при этом умирали, остальные оставались калеками на всю жизнь.
Другие наказания состояли в принудительных работах на государственных золотых и серебряных копях или на плантациях кока, в тяжелом тропическом климате. Принудительные работы бывали бессрочные или на определенный срок. Наконец, за меньшие преступления полагались телесные наказания (57,с. 144).
Разумеется, равенства перед законом не существовало. За одно и то же преступление крестьянин карался смертью, а принадлежавший к сословию инков — публичным выговором. Как говорит Кобо,
“При этом исходили из убеждения, что для инки царской крови (теоретически все инки были родственниками) публичный выговор был гораздо большим наказанием, чем смерть плебея” (56, с. 79,57,с. 143).
Соблазнение чужой жены каралось телесным наказанием. Но если крестьянин соблазнял женщину из сословия инков, оба карались смертью. Как рассказывает Хуаман Пома Аяла, они голыми подвешивались за волосы над пропастью и висели так, пока не умирали (57, с. 146).
Преступления против собственности тоже карались по-разному, в зависимости от того, нарушали ли они интересы частных лиц или государства. Так, сорвавший плод в частном владении, мог избегнуть наказания, если он докажет, что сделал это под влиянием голода, но если это была собственность Инки, он подлежал казни (57,с. 145).
Полное подчинение жизни предписаниям законов и контролю чиновников привело к ее необычайной стандартизации: одинаковые одежды, одинаковые дома, одинаковые дороги... Многократное повторение одних и тех же описаний характерно для старых испанских хроник, описывающих жизнь государства инков (56, с. 130). Столица, застроенная одинаковыми домами из одинаковых черных камней и разделенная на ровные одинаковые кварталы, производила, вероятно, впечатление города-тюрьмы (56, с. 117).
Как следствие духа стандартизации все, что хоть как-то выделялось, рассматривалось как нечто опасное и враждебное: рождение двойни или скала необычной формы. В этом видели проявление злых, враждебных обществу сил. И события показали, что страх, который любые незапланированные явления вызывали в государстве инков, оказался вполне оправданным: громадная империя оказалась бессильной перед менее чем двумястами испанцев. Ни огнестрельное оружие, ни неизвестные индейцам лошади испанцев не могут объяснить это необычайное явление: те же факторы имели место, например, при покорении зулусов, которые, однако, долго и успешно боролись с крупными английскими военными соединениями. Причину гибели империи инков надо, по-видимому, искать в другом — в полной атрофии инициативы, в привычке только выполнять распоряжения начальников, в духе косности и апатии.
На близкое явление указывает Ондегардо, испанский судья, служивший в Перу в XVI веке. В своих книгах он неоднократно сетует на то, что полная регламентация жизни и устранение из нее личных стимулов привели к ослаблению, а часто и полному уничтожению семейных связей, так что, например, дети отказывались хоть как-то заботиться о своих родителях (56, с. 127). Бодэн, французский специалист по истории Латинской Америки, видит и во многих чертах современных индейцев наследие царства инков — в равнодушии к судьбе государства, безынициативности, апатии (56, с. 124-125).
В какой же мере можно назвать строй государства инков социалистическим? Безусловно, оно могло с гораздо большим правом претендовать на такое название, чем любое из современных государств, относящих себя к этой категории. Мы видим в нем ярко выраженными многие социалистические принципы: почти полное отсутствие частной собственности и, в частности, полное отсутствие частной собственности на землю; отсутствие денег и торговли; полное устранение личной инициативы изо всей хозяйственной деятельности; детальная регламентация всей личной жизни, заключение браков по предписанию чиновников, государственные раздачи жен и наложниц. Но мы не встречаемся ни с общностью жен, ни с тем, что дети принадлежат всему коллективу в целом: жена, хоть и данная крестьянину государственным чиновником, была только его женой, а дети росли в семье (если исключить девочек, которые оказывались “избранными”).Тем не менее, государство инков было, по-видимому, одним из самых полных воплощений социалистического идеала, какой только был когда-либо достигнут.
На это указывает и поразительное сходство жизненного уклада империи инков и многих социалистических утопий — часто вплоть до мелких подробностей. Бодэн в книге “Инки Перу” рассказывает, что во время его доклада о государстве инков в Парижской Академии Наук один член Института спросил, не следует ли попытаться проследить влияние примера инков на “Утопию” Т.Мора (56,с. 165). Такое влияние невозможно: “Утопия” написана в 1516 г., а Перу открыто испанцами в 1531 г. Тем более поразительно это совпадение, показывающее, как социалистические принципы принудительно приводят к одинаковым выводам в вековой практике администраторов-инков и в голове английского мыслителя.
Но более поздние социалистические писатели несомненно находились под сильнейшим влиянием того, что они слышали о “перуанской империи”. В одном из своих произведений Морелли, развивая картину общества, находящегося в “естественном состоянии”, без деления на “твое” и “мое”, говорит, что подобные законы были у “перуанцев”. Мы приводили в ч.1 похожую выдержку из статьи “Законодатель” в “Энциклопедии” и советуем читателю перечитать это место на стр. 131, чтобы определить, насколько картина, нарисованная Дидро, походила на истину. Весьма правдоподобно, что именно влиянием примера инков объясняются многие детали будущего общества у писателей XVII и XVIII веков. Легко представить себе, как они жадно впитывали рассказы, в большом количестве ходившие тогда по Европе, о реально существующем обществе, столь близком по духу их идеалам. Здесь скрыта общая и очень интересная проблема — о влиянии на социалистическую литературу, начиная с Платона, “социалистического эксперимента”, практики осуществления социалистических идеалов в Египте, Месопотамии, Перу.

§ 2. ГОСУДАРСТВО ИЕЗУИТОВ В ПАРАГВАЕ

Развитие социализма в Южной Америке, которому, казалось бы, положило конец испанское завоевание, тем не менее имело продолжение. Лет через 100-150 в области, близкой к территории государства инков, в Парагвае, иезуитами был создан общественный строй, во многом воскрешавший традиции инков.
История испанского проникновения в Парагвай начинается с 1516г., когда дон Хуан-де-Солис открыл устье реки Параны и завоевал прилегающие территории, которые получили название Парагвая. В 1536 г. Хуан-де-Айоле построил Ассунсион — столицу новой провинции.
Население Парагвая составляли индейцы племен гуарани. Миссионерская деятельность была начата среди них доминиканским монахом Лас Казас. Иезуиты приняли в ней участие позже. Со свойственным им реалистическим подходом они решили сделать принятие христианства и практически привлекательным, а для этого попытались защитить обращенных индейцев от их главного бедствия — охотников за рабами — паулистов (от штата Сан Паулу, тогдашнего центра работорговли). Пресечение работорговли оказалось, несмотря на многолетние усилия, совершенно непосильной задачей для испанской короны. Иезуиты же добились того, что индейцы больших областей Парагвая приобрели безопасность от набегов паулистов. Для этого они приучили индейцев к оседлой жизни и переселили в крупные селения, называемые редукциями. Первая редукция была основана в 1609 г. Сначала, по-видимому, существовал план создания великого государства с выходом к Атлантическому океану, но этому помешали набеги паулистов. Начиная с 1640 г. иезуиты вооружили индейцев и с боями переселили их в труднодоступный район, ограниченный с одной стороны Андами, а с другой — порогами рек Парана, Ла-Плата и Уругвай. Вся эта страна была покрыта сетью редукций. Уже в 1645 г. иезуиты Машета и Катала -дино получили от испанской короны привилегию, освобождавшую владения общества Иисуса от подчинения испанским колониальным властям и от уплаты десятин местному епископу. Иезуиты добились вскоре права вооружить индейцев огнестрельным оружием (в отмену безусловного запрета, введенного испанскими властями во всей Южной Америке) и создали из гуарани сильную армию.
В сношениях с испанским правительством иезуиты настойчиво отклоняли обвинения в том, что создали в Парагвае независимое государство. В действительности некоторые обвинения были преувеличены — например, книга о “парагвайском императоре” с его портретом, или выпущенные якобы им монеты были подделкой врагов иезуитов. Но несомненно, что контролируемая иезуитами область была настолько изолирована от внешнего мира, что вполне могла считаться независимым государством или доминионом Испании. Иезуиты были единственными европейцами на этой территории. Они добились от испанского правительства закона, по которому ни один европеец не мог без их разрешения проникать на территорию редукций и в любом случае не мог пробыть там больше 3 дней. Индейцы же могли покидать редукцию лишь в сопровождении патеров. Несмотря на неоднократные требования правительства, иезуиты отказывались обучать индейцев испанскому языку, но разработали письменность гуарани и обучали их грамоте. Сами иезуиты, жившие в этой области, большей частью не были испанцами — это были немцы, итальянцы, шотландцы. Область иезуитов имела свою армию и вела самостоятельную внешнюю торговлю. Все это оправдывает термин “государство иезуитов”, который и употребляют почти все, пишущие об управлявшейся ими области.
Население государства иезуитов составляло в момент расцвета 150-200 тыс.человек. Основной их частью были индейцы, кроме того около 12 тысяч рабов-негров и 150-300 иезуитов. История этого государства оборвалась в 1767-1768 годах, когда иезуиты были изгнаны из Парагвая в рамках общей, направленной против иезуитов политики испанского кабинета. В 1773 г. и весь орден Иисуса был упразднен папой Клементом XIV.
Основные принципы организации редукций были разработаны патером Диего де Торрес. Знаменательно, что Торрес начал свою миссионерскую деятельность в Перу, где не так давно было государство инков. Испанцы эксплуатировали там богатые серебряные копи и заботились о том, чтобы индейцы остались оседлыми. Для этого было предложено сохранить в основном тот же строй, который существовал при инках. Призывая к организации редукций в Парагвае, Торрес писал, что
“местность должна управляться по той же системе, что и в Перу” (61,с. 117).
Многие наблюдатели приходили к выводу, что в своем государстве иезуиты сознательно копировали строй империи инков.
Уже было сказано, что все население было сосредоточено в редукциях. Обычно в редукциях жило 2-3 тыс. индейцев, в самых малочисленных — около 500 человек; самая крупная миссия св. Ксавера насчитывала 30.000 жителей. Во главе каждой редукции стояло два патера-иезуита; как правило, один из них был значительно старше другого. Других европейцев в редукции обычно не бывало. Старший из двух патеров, “исповедник”, в основном посвящал себя культу, младший считался его помощником и руководил хозяйственными делами. Иезуит Жуан де Эскадон в написанном в 1760 г. письме говорит:
“Светская власть полностью принадлежит отцам, так же, или даже больше, чем духовная” (61, с. 146).
Священники обычно показывались индейцам только во время богослужения. В другое время они сносились с ними через посредство должностных лиц из местного населения — коррехидоров (каци ков) и алькадов. Эти должностные лица избирались ежегодно по списку, составленному патером. Избрание производилось открытым поднятием рук. Коррехидоры и алькады находились в полном подчинении патеров, которые могли отменять любые их распоряжения и отдавать новые. Цитированный выше Эскадон пишет, что каждое утро коррехидоры и алькады являлись к одному из патеров. Он утверждал их решения и указывал, как на текущий день распределить все население редукции на работы:
“Это совершалось, как у нас в доброй семье, где отец на каждый день указывает, кому что делать” (61, с. 148).
“Ограниченный ум обращенных индейцев заставлял миссионеров заботиться обо всех их делах, руководить ими как в духовном, так и в светском отношении”, — цитирует в “Истории Парагвая” иезуит Шарлевуа современника парагвайского государства Антонио де Уллоа.
Никаких законов не существовало — их заменяли решения патеров. Они выслушивали исповедь, которая для индейцев был обязательной, они же назначали и наказания за все проступки. Наказания были: выговор с глазу на глаз, публичный выговор, порка кнутом, тюремное заключение, изгнание из редукции. По уверениям многих авторов, смертной казни не существовало (только Шарлевуа в “Истории Парагвая” сообщает об одном непокорном кацике, который в наказание был сожжен посланным Богом огнем (62, с. 13). Виновный должен был сначала каяться в церкви в одежде еретика, потом подвергался наказанию. Де Уллоа пишет: “Они питали такое большое доверие к своим пастырям, что даже беспричинное наказание считалось ими заслуженным “ (60, с. 140, 62, с. 31).
Вся жизнь в редукциях была основана на том, что индейцы не владели почти ничем: ни земля, ни дома, ни сырье или орудия ремесленника не были частной собственностью, да и сами индейцы себе не принадлежали. Так, Эскадон пишет:
“Эти участки, так же, как и все остальные земли миссии, принадлежат общине, и ни один из жителей не имеет более, чем право пользования ими, поэтому они друг другу ничего не продают. То же относится и к домам, в которых они живут... О всех этих домах заботится община, чинит их, когда надо, строит заново, когда они приходят в негодность”.
Вся земля редукции делилась на две части: тупамба (Божья земля) и абамба (личная земля). Разница заключалась не в характере владения — и те и другие земли принадлежали миссии. Но в то время, как тупамба обрабатывалась коллективно, абамба делилась на участки, которые должны были обрабатывать отдельные семьи.
Муратори в сочинении “Положение Парагвайской миссии” пи шет, что абамба одалживалась индейцам для обработки (60, с. 145). Участок выдавался индейцу в момент женитьбы. Он не был наследственным, и, даже если после смерти индейца оставались вдова и дети, участок отходил в общий фонд, а дети и вдова поступали на содержание миссии. Работы на личном участке предписывались и регулировались администрацией так же, как на общественных, — говорит Шарлевуа (60, с. 145). В ежемесячнике “Католические миссии” сообщается, что семена и инвентарь для обработки личного участка давала община. В большинстве миссий семья должна была кормиться урожаем с выделенного ей участка, однако в некоторых редукциях требовалось сдать часть урожая, зато потом выдавался продовольственный паек. Впрочем, работа на личном участке и урожай с него находился под контролем во всех миссиях.
“Было известно, что приносит ему его кусок земли, и урожай с него был под надзором тех, у кого больше всего интереса наблюдать за ним. И если бы над индейцами не было твердой руки, то они скоро оказались бы безо всяких средств пропитания” — пишет Шарлевуа (62, с. 37).
Работы на общинной земле были обязательны для всех индейцев, включая и администрацию и ремесленников. Перед началом работы один из патеров обращался к индейцам с проповедью. После этого они отправлялись на поля, построившись в колонны, под звуки барабанов и флейт. Возвращались с работы под пение бодрых песен. За работой все время наблюдали инспекторы и соглядатаи, вылавливая нерадивых.
“Виновные жестоко наказывались”, — говорит Муратори (60, с. 159).
Все культуры, существенные для экономики миссии в целом, сеялись на общинной земле. Очевидцы единодушно обращают внимание на различие в обработке общественной и личной земли: в то время, как общественные земли были тщательно возделаны, личные участки поражали своим запущенным видом. Иезуиты многократно жаловались на безразличие индейцев к работе на своем поле: они предпочитали получить наказание за плохо возделанный участок и жить на общественные запасы. По несколько раз подряд индейцы могли поедать выданные им семена и приходить к кацику за новыми семенами и хорошей поркой. Причину этого иезуиты видели не в особенности установленного ими уклада, но в “детском” характере психики индейцев. Отец П.Кардиельс писал в 1758 г.: “140 лет мы боремся с этим, но едва ли что-нибудь улучшилось. И пока они будут обладать лишь разумом ребенка, ничто не улучшится”.
Общины владели громадными стадами лошадей и быков, которые паслись на пампасах. Общинные быки давались индейцам в пользование для обработки своих участков.
“Иногда он забивает одного или обоих быков, чтобы поесть мяса в свое удовольствие. Он сообщает, что быки потерялись и расплачивается за потерю своей спиной”, —
пишет Эскадон (61, с. 149).
Мясо общественных быков раздавалось жителям по 2-3 раза в неделю. В назначенный день они отправлялись на склад, где кладовщик вызывал всех поименно и выдавал по равному куску мяса на человека. Индейцы получали также рацион местного чая.
В редукциях развивались разнообразные ремесла, которые достигли высокого уровня. Шерсть раздавалась женщинам на дом, а на следующий день у них собирали пряжу. Инструменты и сырье принадлежали не ремесленнику, а редукции. Но большая часть ремесленников работала в общественных мастерских. П.Кардиельс писал:
“Все работы по ремеслу они делают не дома, так как из этого не было бы никакого толка, но во дворе коллегии” (61, с. 164).
В миссиях были каменщики, обжигатели кирпича, оружейники, мельники, часовщики, художники, ювелиры, горшечники. Были построены кирпичные заводы, печи для обжигания извести, мельницы, приводившиеся в движение лошадьми и людьми. Строились органы, отливались колокола, печатались книги на иностранных языках (разумеется, для вывоза). К началу XVIII века в каждой редукции были солнечные или даже механические часы местного изготовления, по которым и регулировался рабочий день редукции.
Все произведенные продукты сдавались на склады, в которых работали индейцы, обученные письму и счету. Часть продуктов раздавалась населению. Ткани делились на равные куски и раздавались поименно — в один день всем девочкам, в другой — мальчикам, в третий — мужчинам и в четвертый — женщинам. Каждый мужчина получал 5,5 м холста для одежды в год, женщина — 4,5 м. Каждый получал ежегодно нож и топор.
Большая часть произведенного в редукциях шла на экспорт. Так, при громадных стадах выделывалось большое число шкур. В миссиях были дубильные и башмачные мастерские. Вся их продукция шла на экспорт — индейцам разрешалось ходить только босиком.
Многих поражали способности, которые индейцы проявляли в ремесле. Шарлевуа пишет, что гуарани
“преуспевали как бы инстинктивно в любом ремесле, с которым сталкивались... Например, достаточно было показать им крест, подсвечник, ладанку или дать материал, чтобы они сделали такой же. Можно было с трудом отличить их работу от модели, которую они имели перед собой” (60, с. 115-116).
И другие очевидцы подчеркивают подражательный характер мастерства туземцев. Это была, собственно говоря, высокая ступень искусства копирования, в котором индейцы действительно достигли большого совершенства.
Ни внутри редукции, ни между редукциями торговли не существовало. Не было и денег. Каждый индеец держал в руках монету один раз в жизни — во время бракосочетания, когда вручал ее в подарок невесте, с тем чтобы монета немедленно после церемонии была возвращена патеру.
Зато внешняя торговля велась очень широко. Редукции вывозили, например, больше местного чая, чем весь остальной Парагвай. Государство иезуитов вынуждено было и ввозить некоторые предметы: прежде всего соль и металлы, особенно железо.
Все редукции были построены по одному плану. В центре находилась квадратная площадь, на которой была расположена церковь. Вокруг площади располагались тюрьма, мастерские, склады, арсенал, прядильная мастерская, в которой работали вдовы и провинившиеся женщины, больница, дом для гостей. Остальная часть территории редукции разбивалась на равные квадратные кварталы.
Жилищем индейцев были тростниковые хижины, обмазанные глиной. Очаг находился в середине, и дым выходил через дверь. Спали без постелей — прямо на полу или в подвесном гамаке. Австрийский иезуит о.Сепп, приехавший в Парагвай в 1691 г., так описывает эти дома:
“Жилища туземцев — простые однокомнатные хижины из земли и кирпича. Здесь малопривлекательно — теснятся отец, мать, сестры, братья, внуки вместе с собаками, кошками, мышами, крысами и т.д. Кишат тараканы. Непривычному человеку становится дурно от невыносимого смрада”.
“Дома не имели ни окон, ни какого-либо устройства для вентиляции воздуха; в них не было также никакой мебели — все обитатели миссий садились прямо на землю и ели прямо на полу”, -
пишет Фюне в “Гражданской истории Парагвая” (63, с. 26). Только перед самым изгнанием иезуиты стали строить более благоустроенные жилища для индейцев. Жилища туземцев не являлись их собственностью, например, они не могли их передавать друг другу.
По контрасту с жильем индейцев церкви поражали своей роскошью. Строились они из камня и богато украшались. Церковь в миссии св.Ксавера вмещала 4-5 тыс. человек, стены ее были отделаны блестящими пластинками слюды, алтари — золотом.
На заре индейцев будил колокол, по которому они должны были вставать и идти на обязательную для всех молитву, а потом на работу. Вечером ложились спать тоже по сигналу. С наступлением темноты по селению патрулировали отряды, составленные из наиболее надежных индейцев. Выходить из дому можно было только по специальному разрешению (61, с. 176, 62, с. 29).
Редукция была окружена стеной и рвом. Ворота тщательно охранялись; без пропуска въезд и выезд были запрещены. Общение между индейцами различных редукций не допускалось. Никто из индейцев, кроме военных и пастухов, не имел права ездить верхом. Все средства передвижения: лодки, каноэ, повозки — принадлежали общине (63, с. 44).
Все индейцы одевались в одинаковые плащи из полученной на складе материи. Только чиновники и офицеры имели отличную от других одежду, но лишь когда отправляли свои общественные обязанности. В остальное время она (как и оружие) хранилась на складе.
Браки заключались два раза в год на торжественной церемонии. Выбор жены или мужа находился под контролем патеров: если юноше или девушке кто-то приглянулся, это доводилось до сведения миссионера, а потом от его имени сообщалось заинтересованной стороне. Однако, по-видимому, патеры не только выступали посредниками, но и решали вопрос о браке, мало считаясь с желаниями молодых людей. Об этом свидетельствует случай побега из одной редукции большой группы юношей и девушек, недовольных такой системой. После долгих переговоров они вернулись в редукцию, но патеры вынуждены были признать заключенные между ними браки (63,с. 43).
Дети начинали работать очень рано.
“Как только ребенок достигал такого возраста, когда он мог уже работать, его приводили в мастерские и определяли к ремеслу”, —
пишет Шарлевуа (60, с. 116). Иезуиты были очень обеспокоены тем, что население редукций почти не росло — несмотря на совершенно необычно хорошие для индейцев условия: гарантию от голода и врачебную помощь. Чтобы стимулировать рождаемость, индейцам не разрешали носить длинные волосы (знак мужчины) до рождения ребенка. С этой же целью ночью удары колокола призывали их к исполнению супружеских обязанностей (64, с. 31).
Подчинение всей жизни индейцев своему контролю иезуиты оправдывали ссылками на их низкое развитие. В этом отношении типично следующее суждение Фюне: “...никогда не действующие согласно с рассудком, они должны были прожить еще несколько столетий социального детства, прежде чем достичь той зрелости, которая является предварительным условием полного обладания свободой” (62, с. 371). В уже цитированном нами письме иезуит Эскадон пишет:
“Ибо по правде и без малейшего преувеличения, никто из них не обладает большими способностями, понятливостью и способностью к здравому смыслу, чем мы это видим в Европе у детей, которые могут читать, писать, учатся, но которые тем не менее не в состоянии управлять собой “ (61, с. 146).
Между тем, сами иезуиты делали все для того, чтобы заглушить У индейцев инициативу и заинтересованность в результате своего труда. В Регламенте 1689 г. говорится: “Можно им давать что-либо, чтобы они чувствовали себя довольными, но надо следить, чтобы у них не появилось чувство заинтересованности”. Лишь к концу своего владычества иезуиты пытались (вероятно из экономических соображений) развить частную инициативу, например, раздавали скот в частное владение. Но это уже не привело ни к чему — ни один опыт не удавался. Точнее говоря, Кардиельс сообщает о единственном случае, когда было выведено маленькое стадо, — но хозяин его был мулат (60, с. 146).
Враги иезуитов, в частности, антиклерикальный писатель Азара, упрекают их в том, что они морили индейцев голодом, изнуряли их непосильной работой. Но как-то убедительнее, логичнее кажется та картина, которую рисуют источники, восходящие к иезуитам: безголодное существование, отдых каждое воскресенье, обеспеченная хижина и плащ... И эта почти удавшаяся попытка низведения сотен тысяч людей до муравьиного существования представляется гораздо более страшной картиной, чем любая каторга.
Иезуиты в Парагвае, как и во всем мире, погубили себя своими успехами — они стали слишком опасны. В частности, в редукциях они создали хорошо вооруженную армию, численностью до 12 тыс. человек, которая была, по-видимому, решающей военной силой в этом районе. Они вмешивались в междоусобные войны, не раз брали штурмом столицу Ассунсион, побеждали португальские войска, освободили Буэнос-Айрес от осады англичан. Во время смуты ими был разбит наместник Парагвая дон Хозе Антекверра. В сражениях участвовало по несколько тысяч гуарани, вооруженных огнестрельным оружием, пеших и конных. Эта армия стала внушать все большие опасения испанскому правительству.
Падению иезуитов много способствовали и широко распространившиеся слухи о колоссальных накопленных ими богатствах. Ходили слухи об эксплуатируемых ими золотых и серебряных копях, о сказочных доходах, которые они извлекали из внешней торговли. Последний слух казался правдоподобным ввиду дешевизны труда индейцев и необычайного плодородия страны.
После изгнания иезуитов правительственные чиновники бросились искать спрятанные ими сокровища и обнаружили, что их нет! И склады в редукциях жестоко разочаровали — в них совсем не оказалось тех богатств, о которых мечтали. Хозяйство иезуитов было экономически не выгодно!
После изгнания иезуитов большинство индейцев разбежалось из редукций и вернулось к своей прежней религии и бродячей жизни.
Интересна оценка, которую деятельность иезуитов в Парагвае получила у философов-просветителей. Для них иезуиты были врагом № 1, но для характеристики их парагвайского государства некоторые из них не находили достаточно высоких слов. В “Духе Законов” (книга 4, гл. 6) Монтескье пишет:
“На долю общества Иисуса выпала честь впервые провозгласить в этой стране идею религии в соединении с идеей гуманности... оно привлекло рассеянные в селах племена, дало им обеспеченные средства для существования и облекло их в одежду. Всегда прекрасно будет управлять людьми, чтобы сделать их счастливыми”.
А Вольтер высказался в данном случае о “гадине” с еще большим уважением в “Опыте о нравах”:
“Распространение христианства в Парагвае силами одних только иезуитов является в некотором смысле триумфом человечества”.

Глава II. ДРЕВНИЙ ВОСТОК

Империя инков (как и другие государства доколумбовской Америки — ацтеков и майя) развивалась в полной изоляции от цивилизации Старого Света и не оказала сколько-нибудь заметного влияния на нашу культуру. Поэтому для нас гораздо существеннее изучить проявление социалистических тенденций в тех древнейших цивилизациях, с которыми наша культура связана непрерывной преемственностью. В этой главе мы приведем некоторые факты, касающиеся древнейших государств Месопотамии и Египта.

§ 1. МЕСОПОТАМИЯ

Государство в Месопотамии развилось из основанных на широком использовании ирригации хозяйств отдельных храмов, собиравших вокруг себя значительное число сельскохозяйственных рабочих и ремесленников. Такой тип организации жизни сложился в древнем Шумере в конце IV и начале III тысячелетия до Р.Х. Небольшое количество сохранившихся надписей (в значительной своей части еще не клинописных, а пиктографических) дает мало материала для характеристики этого общества, во главе которого стоял жрец-сангу, а основную рабочую силу составляли крестьяне, владевшие участками храмовой земли и получавшие рабочий скот и посевное зерно от храма.
К середине III тысячелетия до Р.Х. складывается новый тип общества — небольшие области обособляются в “царства”, возглавляемые царем — энси или патеси. Экономический уклад этой эпохи обычно называют царским или энсиальным хозяйством. В каждом царстве храмы остаются основными хозяйственными единицами. Классическим примером такого хозяйственного центра является хозяйство храма богини Бау в Лагаше (XXV-XXIV вв. до Р.Х.), от которого сохранилась подробная отчетность и статистика в форме громадного числа клинописных табличек. Это дает возможность восстановить многие черты жизни Шумера той эпохи.
Существовало два способа обеспечения лиц, работавших в хозяйстве храма богини Бау: выдача натурального довольствия и выделение наделов для “кормления” с них. В наделы распределялась меньшая часть храмовой земли, большая же ее часть находилась в ведении храма и обрабатывалась партиями работников. Эти работники считались принадлежащими хозяйству и назывались “люди хозяйства богини Бay” (65, с. 142). Они ежемесячно получали натуральное довольствие со складов храма. В архивах храма сохранилось много списков таких рабочих, причем некоторые списки повторялись из года в год. Здесъ встречаются такие группы, как “носильщики”, “не поднимающие глаз” (толкуются как чернорабочие), “рабыни и их дети”, “люди, получающие по отдельным табличкам”. Все они получали довольствие по близким нормам. В списках они фигурируют партиями во главе с начальниками — “главными земледельцами”. Мужчины не являются представителями семей при распределении продуктов, а лишь единичными получателями. Отдельно упоминаются женщины и дети; еще одну категорию составляют сироты (65, с. 166). По-видимому, эти рабочие не имеют частного хозяйства, они не могут составить себе запасы продовольствия, но и не обязаны покупать его на стороне: храмовый склад снабжает их необходимым. На каждой табличке стоит имя получившего продовольствие начальника партии и выдавшего чиновника. Очевидно, рабочие (обычно ежемесячно) приходили на склад партиями во главе с начальником и получали паек, состоявший в основном из зерна — пшеницы и ячменя (65, с. 151).

Другую группу составляли “люди, получающие кормление”. Они получали довольствие реже — 3-4 раза в год; размеры выдачи обычно увеличивались в той же пропорции. Сверх того они получали еще земельные наделы, в большинстве случаев очень небольшие. Эти наделы очень часто перераспределялись (65, с. 174). Самую многочисленную категорию в этой группе составляли “шублугали”. Они также работали в храмовом хозяйстве под руководством “главных земледельцев”, выполняли ирригационные работы и несли военную службу. Для обработки выделявшихся им наделов они получали плуги и зерно с храмовых складов. Положение их в разное время несколько менялось. Так, “царь-реформатор” Урукагина предоставил им право иметь свой дом и собственный скот. В группу “людей кормления” входили также писцы и начальники, заведовавшие обработкой полей. Выделявшиеся им участки бывали иногда во много раз больше (65, с. 154-155).
Некоторая часть храмовой земли сдавалась в аренду. Однако основная часть обрабатывалась силами храмового хозяйства (65, с. 175). Все руководство сельскохозяйственными работами находилось в руках энсиальной администрации. Рабочие не обрабатывали порознь отдельные участки, но работали партиями под надзором начальников. Так обрабатывалась не только та часть земли, которая находилась в непосредственном ведении храма, но и участки, отданные в наделы (65, с. 170-171), — мы видим, что это та же система, которая была принята в государстве инков. Рабочие сдавали весь продукт своего труда администрации. Все средства производства, включая рабочий скот, выдавались начальникам партий со склада, а после конца работы туда сдавались. На складах содержались плуги, мотыги, цепы, вьюки, хомуты и ярма для рабочих быков. Шкуры павших животных “главными земледельцами” сдавались на центральный склад, а оттуда получался фураж для рабочих быков и ослов. Все эти операции подробно фиксировались в отчетности (65, с.176-177).
Собранное зерно сдавалось “главными земледельцами” администрации хозяйства и после обмолота поступало на склады для выдач. Обо всем этом составлялись ведомости с указанием размеров полей, с которых поступало зерно.
Тем же способом обрабатывались финиковые плантации и виноградники. По-видимому, существовали нормы выработки: в одном документе указывается, что принято фиников сверх положенной нормы, так как это “остаток”, недоданный в прошлом году (65, с. 179). Находящиеся на натуральном довольствии лесничие отрядами работали на лесных участках, откуда поступало на склады ценное в безлесной стране дерево. Так же велось и скотоводство — пастухи, которые пасли принадлежавший храму скот, получали со склада продовольственные пайки для себя и фураж по фиксированной норме для прокорма скота. И рыбное хозяйство основывалось на тех же принципах — рыбаки были организованы в отряды, были установлены нормы выработки, вся добытая рыба сдавалась на склады (65, с.184).
Все работавшие в хозяйстве храма богини Бау обеспечивались одеждой: со складов выдавались либо готовые изделия, либо шерсть (65,с.192).
В документах храмовых хозяйств о рабах-военнопленных говорится редко. Надписи, сообщающие о победах, говорят об убитых врагах, но не о взятых в плен. И имена сельскохозяйственных рабочих — чисто шумерские, они явно относятся к коренному населению. Рабы редко выделяются в особую группу, причем большей частью речь идет о женщинах.
Кроме лиц, постоянно занятых в хозяйстве храма, существовал еще другой круг жителей, которые привлекались к ирригационным и сельскохозяйственным работам или на военную службу лишь эпизодически. Возможно, что речь идет о земледельцах, частично независимых от храма. Так как характер их труда в той мере, в какой он протекал вне храмового хозяйства, в документах не отражен, то о нем ничего не известно. Количество этих работников разные историки определяют по-разному. А.Деймель, переведший и прокомментировавший громадное количество клинописных текстов этой эпохи, считает, что “почти все маленькое царство Урукагины^* было, вероятно, разделено между храмами”, “вся хозяйственная жизнь того времени была типичной храмовой экономикой”, “почти вся собственность была в то время в руках храма” (67, с. 78). Сейчас многие историки этого взгляда не разделяют (66, 68, 69). И.М.Дьяконов приводит ряд подсчетов для оценки той части, которую храмовые земли составляли во всем государстве (66, гл. 1). Он говорит, что “во время Урукагины храмовое хозяйство охватывало, может быть, половину всей территории “номового государства” (66, с. 251). Величину населения государств этой эпохи также не удается определить точно. Рабочий персонал хозяйства храма богини Бау определяют в 1 200 человек (67, с. 78). Но это было небольшое храмовое хозяйство в государстве Лагаш. Сам царь Лагаша Урукагина возглавлял гораздо большее хозяйство храма бога Нингирсу. Подсчитывая выданное зерно, можно заключить, что один этот храм имел в десятки раз больше работников, чем храм богини Бау.

* * *

Эпоха небольших государств и царских хозяйств в Двуречье (XXV-XXIV вв.) сменилась периодом ожесточенных войн, который завершился завоеванием Месопотамии аккадским царем Саргоном, подчинившим себе энси других городов. Тогда, по-видимому, впервые возникла идея “мировой империи”, осуществить которую позже стремились Кир, Александр и Цезарь. Государство Саргона действительно было грандиозно сравнительно с маленькими городами-государствами предшествующей эпохи — оно простиралось от Персидского залива до Средиземного моря. За создание этой империи было заплачено дорогой ценой — в стране начался голод и вспыхнули восстания, которые не прекращались и при наследниках Саргона. Государство распалось под давлением горного племени гутиев, захвативших часть Двуречья.
В XXII в. до Р.Х. Месопотамия была вновь объединена правителем города Урука Утухегалем, принявшим титул “царя четырех стран света”. После его смерти с царем Ур-Намму утвердилась новая династия, называемая III династией Ура. Под ее властью в XXII-XXI вв. находилось Двуречье, Элам, Ассирия. Это было централизованное государство с единым общегосударственным хозяйством, управлявшимся царской бюрократией.
Во главе государства стоял царь, ничем не ограниченный правитель. Его титул — “муж сильный, царь Шумера и Аккада” — подчеркивает его положение властелина всего государства Шумера и Аккада. Царь окружен бюрократией — “царскими людьми”, или “рабами царя”, — самое высокое положение в которой занимает “великий посланец” (66, с. 256, 259, 262). В эту эпоху мы уже не встречаем знати, которая помнит свою генеалогию и возводит свой род к одному из божеств. Всю верхушку государства составляет бюрократия: администрация, царские военачальники и жрецы, также превратившиеся в царских чиновников, живущих на государственном довольствии. Само государственное деление не отражает прежних городов-государств. Энси, хотя и сохраняют свой титул, вливаются в царское чиновничество, назначаются царем, причем иногда лишь на срок, перебрасываются из одного города в другой. Их обязанности в первую очередь состоят в управлении царским хозяйством, в отправлении административных, судебных и религиозных функций. Храмы теряют экономическую самостоятельность и находятся на царском иждивении (65, с. 247, 250).
В такой же мере, как управление страной, было централизовано и производство. Прежние энсиальные хозяйства входят в единое государственное хозяйство в качестве подчиненных ему филиалов. Партии рабочих в случае необходимости перебрасываются из одного города в другой. Сохранились многочисленные документы о выдаче довольствия таким прибывшим из других городов партиям рабочих (из Лагаша в Ур, из Гирсу в Пуцришдаган, из Ура в Урук и т.д.) (65, с. 248, 264). Все нити управления сходятся в столице Уре. Управление осуществлялось при помощи посланцев, ревизоров и гонцов различного ранга, направлявшихся во все районы страны. Они получали довольствие в тех городах, через которые проходил их путь. Сохранился стандартный документ о выдаче довольствия гонцу — маленькая табличка со специфической надписью. На местах учет осуществлялся писцами, подписи которых скрепляют почти все архивные документы: “писец при складе”, “писец при житнице” и т.д. (65,с.251).
Система учета была доведена до виртуозности. Начальники крупных (бывших энсиальных) хозяйств представляли в столицу ежегодные отчеты. Но некоторые ремесленные мастерские подавали отчеты по несколько раз в месяц. Велись списки всех полей, всех хозяйств. Сохранились планы полей с отметками, характеризующими особенности отдельных участков: “каменистый”, “плодородный”, “глинистый” и т.д. финиковые плантации учитывались с указанием того, сколько дает каждая пальма. Представлялись описи того, что содержится на складах: зерна, сырья, готовых изделий (65, с. 249, 253-254, 255). Так же детально учитывалась рабочая сила: отдельно работники полной силы, 2/3 силы, 1/6 силы; соответственно этому определялись нормы довольствия. Представлялись списки больных, умерших, отсутствовавших на работе (с указанием причины прогула) (65, с. 256-257).
Государственное сельское хозяйство было основано почти исключительно на непосредственной обработке земли партиями рабочих, находившихся на постоянном довольствии государства. Сдача участков в аренду встречается лишь как исключение (65, с. 339, 312-313). То, что некоторые поля в отчетах упоминаются в связи с определенными лицами или группами лиц, означает лишь, что урожай использовался на снабжение этих лиц, которые не были собственниками этих полей, не распоряжались ими и не работали на них. Так, были поля для довольствия верховных жрецов, писцов, начальников рабочих, гадателей (низших жрецов), “поля ремесленников”, “поля пастухов” и т.д. Все эти земли, так же, как и земли, предназначенные для содержания земледельцев, обрабатывались на общих основаниях с государственными землями — партиями рабочих, руководимых надзирателями (65, с. 301, 316-317, 398, 411).
Группы рабочих по 10-20 человек трудились на полях круглый год. Рабочие передавались от одного надзирателя к другому, перебрасывались с одного участка на другой или даже в другой город, или направлялись на подсобные работы в мастерские. Существовали нормы выработки, и было введено понятие выработанных “челове кодней”, которое определялось как результат деления проделанной работы на норму. Эти цифры сообщались в отчетах. От выработки рабочих зависели нормы выдачи продовольствия. Начальники партий получали с центральных складов на время работы посевное зерно, рабочих быков и ослов, плуги, мотыги и другое оборудование (65,с. 273, 271,274,275,299-300, 302).
Такая же система существовала в животноводстве. Учитывались молочные продукты, скот и шкуры, поступавшие от пастухов на склады. Сохранилась корзина, в которой содержалась отчетность за 13 лет о павших и забитых животных одного хозяйства. Корм скоту выдавался со складов. И рыбаки работали разделенными на партии, перебрасывались из одной области в другую, передавались другим надзирателям (65, с. 324, 327, 328, 338-339).
В ремесле появляется новая форма крупных государственных мастерских. В Уре 8 больших мастерских объединяются начальством одного лица. Этот начальник скрепляет своей подписью все отчеты (составляющиеся несколько раз в месяц). Продукция мастерских поступала на государственные склады, откуда начальник, в свою очередь, получал сырье и полуфабрикаты, а также довольствие для ремесленников (65, с. 286, 343). Например, шерстяные и льняные ткани от ткачей поступали к суконщикам для окаймления и обрубки, от них — к сукновалам и затем на склад. Одежды изготовлялись простые для рабочих и более высокого сорта для администрации. Отчетность мастерских содержит данные о выработке, расходе льна, расходе зерна для пропитания ремесленников, цифры отсутствовавших и умерших рабочих (65, с. 349, 350).
При выдаче со склада металла и приеме металлических изделий специальные чиновники производили взвешивание и скрепляли своей подписью акты.
Ремесленники были разделена на партии, во главе которых стояли надзиратели. Рабочие могли передаваться от одного надзирателя к другому. Были введены нормы. От их выработки и квалификации ремесленника зависел размер получаемого им довольствия. Начальники мастерских в случае необходимости могли получать рабочую силу со стороны. Наоборот, ремесленники из государственных мастерских посылались на сельскохозяйственные работы, на речной транспорт и т.д. Для обозначения ремесленников и сельскохозяйственных рабочих часто применялся один и тот же термин (гуруши) (65,с. 267,299-300,346).
Так же, как ремесло, была организована и судостроительная промышленность.
Торговля, как и ремесло, составляла почти исключительно монополию государства (66, с. 262).
В документах государственных и храмовых хозяйств упоминаются рабы, но гораздо чаще рабыни. Сначала это были в основном ткачихи, но потом они стали применяться и на других работах. Мужчины-рабы упоминаются гораздо реже, почти исключительно в столице. Очевидно, дети рабынь растворялись в общей массе неквалифицированных рабочих (65, с. 273-280).
Как и раньше (например, в хозяйстве храма богини Бау), существовали работники, не связанные полностью с государственным хозяйством, привлекавшиеся только на страду и оплачивавшиеся зерном. Неясно, какую часть они занимали во всем населении.
А.И.Тюменев приводит данные, согласно которым привлекавшиеся на отдельных работах наемные рабочие составляли от 5% до 20% занятых на этих работах людей (65, с. 362). И.М.Дьяконов считает, что “процент земель, захваченных под царское хозяйство (включая и храмовое), был огромен (66, с. 151); он полагает, что “для III династии Ура мы должны принять 60% за самую минимальную цифру” (там же). Однако, в то время как его оценки размера храмовых земель в досаргоновском Шумере основываются на определенных подсчетах, для обоснования последней цифры он не приводит никаких соображений.
Ряд документов свидетельствует о том, что частная собственность играла некоторую роль в хозяйственной жизни: акты купли-продажи, продажи детей в рабство. Однако в основной сфере хозяйственной жизни, в сельском хозяйстве, значение частной собственности не могло быть большим: об этом свидетельствует хотя бы то, что из громадного числа деловых актов этой эпохи не известно ни одного, касающегося купли-продажи земли (66, с. 250 и цитированная выше статья Фалькенштейна). Специализированное ремесло существовало лишь в рамках царского хозяйства; как полагает И.М.Дьяконов, никаких других ремесленных мастерских, производство которых имело бы товарный характер, кроме государственных, — не было (66, с. 262).
В государстве эпохи Я/династии Ура материальное неравенство было исключительно велико. Нормы довольствия администрации в 10-20, а то и больше раз превышали паек рабочего (65, с. 405). Тяжелое положение низших слоев населения отражается большим числом документов о побегах. Сообщается, с указанием имен родственников, о побеге садовника, сына рыбака, сына пастуха, цирюльника, сына жреца, жреца... (65, с. 367-368).
Другой характеристикой жизни являются разительные цифры смертности, которые содержатся в данных архивов. В связи с выдачами зерна сообщается о смерти в одной партии 10% всех рабочих за год, в другой — 14%, в третьей — 28 %. Согласно одному документу, за месяц из 17 женщин умерло 2, за год из 134 — 18. В одном списке сообщается о смерти более 100 женщин из 150. Еще выше была смертность среди детей, которые (как и женщины) были заняты на самых тяжелых работах, например, на бурлаченье. Вообще отметка “умер” исключительно часто встречается в документах. Общий процент смертности определяется в 20-25, а на садовых работах и еще выше — до 35 (65, с. 365-367).
Вся эта система эксплуатации подорвала государство, и оно начало быстро разрушаться под натиском аморейских племен. Падение Ура датируется 2007 годом до Р.Х. Гимн, в котором описывается это событие и который вошел в исполнявшуюся потом литургию, повествует о трупах, гниющих на улицах, сожженных складах, обращенном в развалины городе, женщинах, уведенных в чужие города. Упоминается и разрушение храмов в Ниппуре, Кеше, У руке, Исине, Эреду, Лагаше, Умме. Катастрофа была общей. Государство распалось на мелкие княжества, и началась эпоха междоусобных войн, которая закончилась лишь в 1760 г., с воцарением Хам-мураби в Вавилоне (65, с. 269-271).
Вопрос о социальной структуре древнего Шумера и, в частности, о социальном положении основной массы сельского населения, естественно, занимал историков. Взгляды советских историков, относивших Шумер к рабовладельческому строю, а основное трудовое население к рабам, или видевших там особое патриархальное рабство, или же различавших в хозяйстве два сектора — государственный с государственными рабами и независимый от государства и основывающийся на семейной общине — по-видимому, не нашли признания у других ученых (см., например, 60). Наиболее распространенная точка зрения состоит в том, что основная масса трудового населения принадлежала к слою полусвободных “гурушей”. По мнению Гельба, это были местные жители, “первоначально, вероятно, свободные и независимые, потерявшие по той или иной причине свои средства к существованию и вынужденные, в результате прямого применения силы или косвенного, работать все время или частично в других хозяйствах” (69, с. 84). Они не были рабами, не могли быть проданы, имели семью, но не обладали свободой передвижения и были обязаны выполнять трудовую повинность на землях государства, храмов или аристократии (выступавшей в качестве чиновников государства). Наряду с ними была и другая категория рабочих (упоминаемых в так называемых текстах “geme-dumu”), которые, по-видимому, не имели семей и работали все время в храмовом хозяйстве. Большие массы военнопленных не могли быть эффективно использованы в хозяйстве. Разрыв между большими цифрами военнопленных, содержащимися в военных реляциях, и очень небольшими цифрами в хозяйственных отчетах он объясняет тем, что большую часть захваченных на войне мужчин убивали. На основании одного текста Гельб приходит даже к заключению о том, что существовали “лагеря смерти”, куда сгоняли военнопленных, чтобы потом их перебить (70, с. 74). Уцелевшие военнопленные превращались в государственных рабов, однако постепенно статус их менялся от несвободных — к полусвободным (70, с. 95-96). Точно так же Адаме (68) считает хозяйство древнего Шумера амальгамой нескольких типов зависимости, начиная от обязанности круглый год трудиться на государственных полях, вплоть до зависимости, основанной на получении от государства воды, зерна и инвентаря, на выдачах зерна и других форм клиентуры — лишь с небольшой прослойкой собственно рабства.
Число рабов было относительно невелико, они использовались главным образом для обслуживания элиты, и не существовало пропасти между рабами и другими многочисленными формами зависимости (68, с. 117). Основную рабочую силу, по крайней мере в крупных хозяйствах, составляли полусвободные “гуруши” (68, с. 105). Даже небольшие участки земли, не принадлежавшие храмовому или государственному хозяйству, все же находились от него в некоторой зависимости: продажа и покупка требовала санкции администрации, обработка обеспечивалась зерном и плугами с центральных складов (68, с. 105-106). Большинство актов о покупке земли являются записями собирания многих небольших участков в единые большие поместья представителей правящих семей, одновременно занимающих высокое положение в администрации (68, с. 106).

§ 2. ДРЕВНИЙ ЕГИПЕТ

Тот период истории Месопотамии, которому посвящен предшествующий параграф, не представляет собой какой-либо аномалии, парадоксального явления, не связанного с основной линией исторического развития. Наоборот, мы встречаем здесь хоть, может быть, и самый яркий, но типичный пример жизненного уклада, господствовавшего в III и II тысячелетиях до Р.Х. в районе, охватывавшем Крит, Грецию, Египет и Малую Азию, то есть наиболее развитые области тогдашнего мира. В значительной мере те же тенденции проявились и в государствах долины Инда.
В эту эпоху возникла новая социальная структура, которой было суждено играть решающую роль в дальнейшей истории человечества — ГОСУДАРСТВО. Если раньше основной социальной единицей был поселок вокруг храма или деревня, тесно связанная с хорошо известной еще отцам и дедам территорией, то теперь их место заняло государство, часто объединяющее разнородные этнические группы, владеющие громадной территорией и постоянно стремящиеся ее расширить. Появляются “мировые империи”, претендующие на власть над “всем миром” и действительно господствующие над значительной частью тогдашнего культурного мира — первой такой империей было государство Саргона. Вместо сравнительно небольших групп, в которых почти все члены лично знали друг друга, здесь впервые возникло общество, объединяющее сотни тысяч и миллионы индивидуально друг друга не знающих людей, управляемых из единого центра.
Этот перелом в течении истории не может быть объяснен технологическим и культурным прогрессом: несмотря на такие успехи, как изобретение письма, широкое распространение ирригации, строительство городов, использование плуга и гончарного колеса, систематическое применение металлов, новая эпоха базировалась главным образом на массовом применении достижений неолита и бронзового века. Силой, вызвавшей этот переворот, было само объединение человеческих масс в немыслимых до того масштабах и подчинение их воле центральной власти. “Технология власти”, а не “технология производства” была тем фундаментом, на котором стояло новое общество (см. 68, с. 12). Государство посредством бюрократии, писцов и чиновников, подчинило себе основные стороны хозяйственной и духовной жизни, закрепив это подчинение идеей абсолютной власти царя над всеми источниками дохода и жизнью подданных.
Для иллюстрации общих тенденций этой эпохи мы приведем здесь некоторые данные о двух периодах истории Древнего Египта.
1. Древнее Царство (I-VI династии). Обзор памятников этой эпохи имеется в (71), откуда мы в основном заимствуем приводимые здесь факты.
Вся земля в стране считалась принадлежащей фараону. Частично она передавалась во временное индивидуальное пользование, но основная ее часть составляла царский домен, то есть находилась в непосредственном пользовании государства. Крестьяне рассматривались по большей части как плоды земли и передавались вместе с нею. Акты передачи указывают обычно: “дается земля с людьми”, “земля со скотом и людьми”. Работали крестьяне под надзором чиновников. Чиновники определяли норму поставок (каждый год заново, в зависимости от урожая и разлива Нила). Сверх того крестьяне были обязаны трудовой повинностью (“часы”) для строек и других государственных работ. Наиболее известная из этих повинностей — строительство пирамид. О масштабах ее говорит сообщение Геродота (впоследствии подтвержденное исследованиями Ф.Петри), согласно которому на строительстве пирамиды Хеопса непрерывно работали 100.000 человек в течение 20 лет. Крестьяне отбывали повинности и для родственников царя и других знатных лиц. Все эти “часы” и “нормы”, “вычисленные в доме царя”, регулировались и собирались в каждой области четырьмя управлениями, подчиненными в свою очередь центральным складам и центральным ведомствам.
По-видимому, распространенной была категория сельскохозяйственных рабочих, обозначаемая словом mrt. Фараон Пепи II декретирует их переселение в другие области, чтобы обеспечить выполнение ими государственных повинностей. По некоторым источникам эти рабочие жили в специальных работных домах.
Ремесло было в основном сосредоточено в государственных или храмовых мастерских, где рабочие снабжались орудиями и сырьем, а продукцию сдавали на склады. Кораблестроители, плотники, столяры, каменщики, горшечники, ювелиры, рабочие по металлу, ремесленники, занятые выделкой стекла и керамики, — либо работали во дворцовых и храмовых мастерских, либо зависели от них, получая сырье и заказы. Высокоспециализированные ремесленники, имевшие положение свободных наемных рабочих, составляли меньшинство. Ряд важных областей ремесленного производства был монополизирован царскими или храмовыми мастерскими: например, храмы производили папирус — как материал для письма, для циновок, веревок, обуви и для постройки кораблей.
Если Э.Майер (72) допускает существование в Древнем Царстве некоторого числа независимых ремесленников и торговцев, то Киз (73, с. 164) считает, что их вовсе не было.
Торговля носила чисто меновой характер. Хотя золото, медь и зерно иногда использовались для измерения ценностей, весь обмен был натуральным. В таком виде он многократно изображен на фресках в гробницах. Также и списки пожертвований на заупокойный культ содержат перечни разных предметов, ни один из которых, по-видимому, не имеет характера денег. Знаменитый “Палермский камень” перечисляет пожертвования фараона храмам. Это тоже — самые разнородные ценности: земля, люди, рационы пива и хлеба, скот, птица.
Чиновники также оплачиваются натурой. При дворе они “живут от стола царя”, в провинции—от отписанных им поставок, пропорциональных их рангу.
Некоторые высокопоставленные лица получали земли в подарок. Но эти дареные земли не составляли (за исключением самого конца рассматриваемого периода) единого владения: они разбросаны по разным частям страны. Те, кому земли отписаны, не обладали в них никакими политическими правами.
Стержнем, на котором держался этот строй, была бюрократия. Начиная со II династии, каждые два года проводилась перепись всех имуществ (она называлась “переписью золота и полей” или “переписью крупного и мелкого скота”), причем “царские писцы” в сопровождении отряда солдат обходили все дома. На основании данных переписи предписывались нормы поставок и налогов. Представителем власти в деревне был “сельский судья” и “сельский писец”.
Разнообразие названий тех должностей, которые занимали чиновники, характеризует степень бюрократического контроля жизни: сельский писец, сельский судья, начальник над каналами, писец озер, начальник морского строительства (флота), строитель дворцов, начальник рабочего персонала, начальник общественных работ, надсмотрщик над хлебами и амбарами. Начиная с IV династии экономическая жизнь страны регулируется двумя департаментами: полей и персонала.
Чиновники, управляющие отдельными областями, не являлись их властителями, подобно феодальным сеньорам. Хотя происходили они большей частью из “знати” и должности нередко передавались от отца к сыну, все же положение чиновника определялось не его происхождением, а милостью царя, то есть его положением в бюрократической иерархии. Никто не обладал правом управления от рождения. Обычно службу начинали с низших ступеней, и за свою жизнь успешный чиновник многократно переходил из одной области в другую, не приобретая нигде прочных связей. Типичным является чиновник Метен, современник фараона Снофру, поменявший за жизнь 10 областей. На должностных печатях никогда не указывалось имя чиновника, а лишь его должность и имя фараона. Надписи в гробницах не указывали происхождение покойника или хотя бы имени отца (за исключением принцев крови). В своей карьере и материальном благополучии чиновник зависел целиком от государства, олицетворенного в фараоне, который мог пожаловать ему даже бессмертие души, разрешив построить гробницу вблизи своей усыпальницы. Как говорит Э.Майер,
“Египет уже во времена Менеса (создатель единого государства, объединяющего Верхний и Нижний Египет) был не государством аристократии, но государством бюрократии” (72, с. 156). “Древнее Царство является крайним примером централизованной абсолютной монархии, которая управляется бюрократией, зависящей только от двора и получающей образование в государ ствеьяых школах для подготовки чиновников” (72, с. 193).
2. XVIII династия (XVI-XIVвв. до Р.Х.) (по обзору 74). Более тысячелетия спустя мы видим систему хозяйственных отношений, основанную на весьма близких принципах. Государству, в лице фараона, принадлежали все источники дохода, и пользующиеся ими находились под его непрерывным контролем. Периодические переписи учитывали земли, имущества, занятия, должности. Каждый вид деятельности должен был быть санкционирован государством, и каждое изменение занятий требовало санкции властей, не разрешалось самовольное изменение даже в пределах одной семьи. За исключением жрецов и военной знати, все остальное население — сельское и городское — было объединено в общины или гильдии, управляемые государственными чиновниками.
Специфика земельных отношений этой эпохи связана с предшествовавшей ей войной за освобождение страны от завоевателей — гиксов. Сложившаяся за время войны военная знать владела небольшой частью земель. Это были майораты, передававшиеся, как правило, по наследству, но высшая власть и над этими землями признавалась за фараоном, так что вступление наследника во владение каждый раз требовало утверждения центральной власти.
За исключением этих земель и земель храмов остальные земли принадлежали государству в лице фараона и обрабатывались крестьянами, находившимися под государственным контролем. В надгробной фреске в гробнице визиря Рехмара изображено, например, как сельскохозяйственные рабочие с женами и детьми получают под надзором чиновника мешки с зерном, отдавая в обмен пустые мешки.
На основании разливов Нила заранее планировались нормы поставок сельскохозяйственных продуктов.
Разведение скота также было подчинено обширной правительственной администрации во главе с “надзирателем за рогатым скотом, копытами и перьями”.
За редким исключением ремесел, требующих особого искусства, все ремесленники были объединены в гильдии и управлялись чиновниками. Главы сельскохозяйственных общин и ремесленных мастерских были ответственны за своевременное выполнение плана государственных поставок: его невыполнение каралось посылкой на сельскохозяйственные и строительные работы.
Купцы, отправлявшиеся за границу, действовали как государственные агенты. Весь ввоз также происходил под контролем администрации, часто иностранные купцы были обязаны иметь дело только с государственными чиновниками. Администрация контролировала и внутренюю торговлю, под ее надзором находились все рынки.
Несмотря на то, что почти все население было в большой степени зависимым, это была зависимость от государства, а не от частных лиц — тогдашнее общество нельзя назвать ни рабовладельческим (подобно античному), ни феодальным. Так, памятники содержат много терминов, обозначающих зависимое положение: например, лица, направляемые на принудительные работы, или военнопленные, используемые в строительстве и на других государственных работах. Однако ни один из терминов не может быть истолкован как раб, находящийся в частном владении и используемый в хозяйственной деятельности.

ПРИЛОЖЕНИЕ К §§ 1 и 2

Религия Древнего Египта и Месопотамии
Если хозяйственные документы в некоторой степени освещают экономическую структуру древнейших государств Египта и Месопотамии, то о духовной жизни и мировоззрении этих обществ составить представление гораздо труднее. По-видимому, единственные сведения, которыми мы располагаем, относятся к религии.
Для религий стран Древнего Востока характерна та особая роль, которую глава государства, царь, играл как в культе, так и во всех религиозных представлениях. Не только он был земным воплощением бога, но и бог оказывался второй, небесной сущностью царя, его душой. Благодаря этому религия в значительной степени превращалась в поклонение царю, в его обожествление.^* Хоккарт (75) собрал громадное количество фактов о культе обоготворения царя. Однако его наблюдения относятся к более примитивным обществам, где обожествляемый царь играл почти исключительную культовую роль. Для Месопотамии и Египта характерно слияние этой функции с ролью абсолютного властителя страны.
Большое количество фактов, подтверждающих эту точку зрения, собрано в книге Энгнеля (76), откуда мы приведем небольшие выдержки.
Египет. Царь считается божественным от рождения и даже до рождения, он зачат богом, воплотившимся в его земного отца. Боги формируют ребенка в утробе матери. Он не имеет земных родителей:
“у тебя нет среди людей отца, зачавшего тебя, у тебя нет среди людей матери, зачавшей тебя”, —
(76, с. 4) говорится в одном гимне.
Основная функция царя — быть верховным жрецом, все остальные жрецы — лишь его заместители. Смысл большей части культа — в отождествлении царя с богом. Царь тождественен с Pa — солнцем. Это тождество отражается в так называемом царском “имени Гора”. То, что характерно для высшего бога, относится и к царю: мощью своих слов он создает мир, он опора порядка, он всевидящ и все слышит:
“Ты подобен отцу Ра, восходящему на небесном своде. Твои лучи проникают в пещеру, и нет места, не освещенного твоей красотой” (76, с. 6).
Фараону приписывается и характерная для высшего бога двойственность — он характеризуется и как благой, и как гневный, карающий бог.
Царь отождествляется также с Гором, сыном Озириса, а через него и с Озирисом. Гор — это живой царь, Озирис — опочивший. Озирис олицетворял функцию плодородия высшего бога и в таком качестве воплощался в фараоне. В ритуальных празднествах представлялась смерть Озириса, его прохождение через подземное царство и воскресение, воплощение в Горе — земном царе. Одновременно это было празднество коронации фараона.
Отождествление фараона и Озириса породило даже теории (Сэ те, Блекман), согласно которым Озирис - это обожествленный образ реально существовавшего царя, преобразовательная деятельность и гибель которого легли в основу культа Озириса (76, с. 8).
Функция охраны государства от врагов, присущая фараону, отождествляется с мистической борьбой Ра и дракона. Победы фараона описываются в мистических образах: он нападает как буря, как пожирающий огонь, расчленяет тела врагов, их кровь течет как вода в наводнение, трупы возвышаются горами над пирамидами и т.д. Враги фараона называются: дети разрушения, осужденные, волки, псы. Они отождествляются с драконом Апопи, а фараон — с Ра.
В своей деятельности внутри государства фараон — добрый пастырь, кров, скала, крепость. Это те же эпитеты, которые применяются к высшему богу.
Вот несколько отрывков из гимнов, обращенных к фараону:
“Он пришел к нам, он дал жизнь людям Египта,
он уничтожил их несчастья,
Он пришел к нам, он дал жизнь народу, он отверз
гортани людей” (76, с. 13).
“Возвеселись, вся земля, благие времена пришли,
Господин пришел в Две Страны” (76, с. 13).
“Вода стоит и не уходит, Нил полноводен.
Дни длинны, ночи имеют часы, месяцы проходят в благоволеньи,
Боги довольны и счастливы от всего сердца
И время проходит в смехе, и чудесам нет конца” (76, с. 14).
Месопотамия. Царь считался рожденным от богини, отцом его был Ану, Энлиль или какой-либо другой бог, который назывался “отец зачинатель”. В утробе матери тело и душа царя наделяются божественными качествами (76, с. 16).
При ритуальном празднестве коронации царь символически умирает и возрождается как бог.
Интересно, что по поводу божественности царя наиболее древние тексты наиболее определенны. На изображениях царь часто не отличим от бога, он носит, например, такую же прическу. Имя царя имеет божественный характер и употребляется при клятве (76, с. 18).
В равенстве царь—бог имеются две стороны: царь есть высший — солнечный бог и в то же время — бог плодородия.
Так, царь Ура Пурсин называется “истинный бог”, “солнце своей страны”. Хаммураби говорит:
“Я бог —солнце Вавилона, освещающий страну Шумера и Аккада” (76,с. 23).
Во время ритуальной церемонии царь выступал как бог солнца Мардук. Это равенство прокламировалось как догмат в отношении роли царя в культе, но в более ранний период, по-видимому, носило абсолютный характер.
С другой стороны, представление о царе как воплощении бога плодородия Таммуза носит столь основной характер, что, например, Фейгин считал Таммуза историческим царем, обожествление которого положило начало культу (76, с. 24).
В религии Месопотамии большую роль играл образ Древа Жизни, дающего воду жизни. Царь часто отождествлялся с ним. Так, о царе Шульги говорится:
“Пастырь Шульги, ты, имеющий воду, дай нам воду!”
“Бог Шульги — растение (злак) жизни”,
“Господин — ароматное растение жизни”.
Как таковой, царь распоряжается жизнью людей:
“Царь дает жизнь людям”,
“С царем жизнь” (76, с. 29).
В одном из гимнов царь говорит:
“Я царь. Мое правление бесконечно...я тот, кто правит (буквально: несет) над всеми вещами, господин звезд” (76, с. 29).
Эпитеты, применяемые к царю и богу, обыкновенно тождественны: господин, правитель, пастырь, законный пастырь, правитель стран, правитель вселенной.
Вот отрывки из гимнов царю:
“Ты, обтекающий лик земли потоком вод...” (76, с. 39).
“Великие боги взирают на него с радостным почтением” (76, с.
42).
“Кто был много дней больным, возвратился к жизни” (76, с. 44).
“Злаки выросли семи саженей в высоту”,
“Фруктовые деревья стали приносить роскошные плоды” (76, с.44).

§ 3. ДРЕВНИЙ КИТАЙ

История Китая представляет собой исключительно интересный пример того, как на громадном промежутке времени — от древности до современности — в разнообразных формах проявляются государственно-социалистические тенденции. Здесь мы приведем некоторые данные о периоде китайской истории, занимающем приблизительно одно тысячелетие: между XIII и III вв. до Р.Х. Эта эпоха разделяется на две части: древнейшую (эпохи Инь и раннее Чжоу классической китайской историографии) и более позднюю (эпохи Чжаньго и Цинь). Граница между ними проходит в У в. до Р.Х.
Древнейший не мифический период китайской истории — эпоха Инь. Сведения о ней дают летописи и песни позднейших времен и данные раскопок — прежде всего надписи на гадательных костях:
панцирях черепах и костях животных. Эти надписи Масперо (77) датирует XII-XI вв., Го-Мо-Жо (78) -XIV-XIIIвв. до Р.Х. Источники рисуют картину общества, основанного на охоте и сельском хозяйстве. Пахотное земледелие развивалось на речных наносах, искусственное орошение применялось мало. Из ремесел высокого уровня достигла выделка бронзовой утвари, прядение и ткачество. Была известна письменность и календарь.
Власть принадлежала царю — вану. В более поздней летописи легендарный царь Пань-Гэн, приказывая народу переселяться в другую область, говорит:
“Вы все являетесь моим скотом и людьми” (78, с. 22).
Он говорит, что в случае неповиновения им будут отрезаны носы, все их потомство будет уничтожено, “чтобы дурные семена не попали в город” (78,с.22).
Комментарий к древней летописи (относящийся уже к VI-Vвв. до Р.Х.) говорит:
“Чжоу (иньский ван) имел сотни тысяч, миллионы людей
И (другое название иньцев)” (78, с. 22).
На центральное место, которое ван занимал в иньском обществе, указывают и громадные человеческие жертвоприношения, сопровождавшие его похороны: могилу вана окружало до тысячи трупов. С другой стороны, такие массовые убийства, по-видимому — военнопленных, делают маловероятным распространение рабства.
В сельском хозяйстве не обнаружено никаких следов индивидуальных наделов. Управление работами находилось в руках сельскохозяйственных чиновников — сяочэнь. О бюрократическом характере земледелия говорит большинство надписей на гадательных костях:
“Бинь гадал: вану вести простолюдинов сеять просо в районе Цзюн”.
“Цяо гадал: вану приказать простолюдинам — выходить на поля, собирать урожай”.
“...гадал: сяочэнь приказать простолюдинам сеять просо” (79, с. 125).
Завоевание империи Инь кочевниками племени Чжоу превратило последних в привилегированный слой населения, но мало изменило общий строй жизни. По-прежнему сельское хозяйство контролировалось чиновниками (они стали называться тянь-гуань), подчиненными царю (принявшему иньский титул вана). Множество песен рисует сельское хозяйство, основанное на работе больших масс крестьян, руководимых чиновниками, которые указывают им, на каких полях, когда и что сеять. Так, обращение к земельным чиновникам гласит:
“О, наш правитель, чжоуский Чэн-ван созвал всех нас,
Велит вам вести землепашцев сеять хлеба,
Поскорей возьмите свой инвентарь
и на всем поле в тридцать ли начинайте пахоту!
Пусть выходит десять тысяч пар —
Этого будет достаточно!” (79, с. 125).
И в другом месте рисуется похожая картина:
“Тысяча пар людей на равнине и на склонах горы Пропалывают и пашут поле” (79, с. 129).
Об урожае говорится:
“Повсюду большие амбары
В них — миллионы даней зерна” (79, с. 128).
“Надо подготовить тысячу амбаров,
Надо подготовить десять тысяч закромов-корзин” (79, с. 134).
И, наконец, одобрение вана— основная цель труда:
“Все поля полностью засеяны,
Хлеба поистине хороши.
Ван не сердился, он сказал:
—Вы, крестьяне, действительно на славу потрудились” (79, с.134).
Историческая книга “Ханыпу”, написанная в I в. после Р.Х., так описывает организацию сельскохозяйственных работ:
“...перед выходом населения на работу, лисюй (староста деревни) утром занимал место справа от выхода, линьчжай — слева; это место они покидали после ухода всех в поле. Вечером повторялось то же самое...” (78,с.31).

Стих:
“Дождь поливает наши общие поля
И наши собственные поля” (79, с. 135)
показывает, что наряду с теми полями, где под надзором чиновником совместно трудились тысячи крестьян, существовали и индивидуальные участки, аналогично тому, что было в древнем Перу и в государстве иезуитов в Парагвае.
Исторические книги указывают на государственное распределение земли. “Чжоу-ли”:
“В определенные сроки считали население и давали ему поля” (80,с.149).
“Ханьшу”:
“Население в возрасте 20 лет получало поле, в возрасте 60 лет возвращало его, в возрасте более 70 лет находилось на иждивении государства, до 10 лет — воспитывалось старшими, после 11 лет принуждалось к работе старшими” (78, с. 31).
Вся земля и все люди считались собственностью вана:
“Под всем небом нет такой земли, которая не принадлежала бы вану, по всей земле от края до края нет таких людей, которые не были бы слугами вана” (78, с. 29).
Землю и людей ван жаловал аристократии во временное пользование, без права продажи или передачи, хотя бы по наследству. Известно много случаев отобрания земель и даже разжалования аристократов в простолюдины. Чиновники, ученые, ремесленники тоже кормились от урожаев с определенных участков земли, обрабатывающихся живущими на них крестьянами.
Кроме своих непосредственных обязанностей, крестьяне несли и ряд других повинностей. В случае войны они “должны покрываться доспехами и брать в руки секиры “ (78, с. 32). Они обязаны трудиться на строительных работах. В одной из песен говорится:
“О, вы, землепашцы!
В этом году урожай уже весь убран,
Пора строить дворец.
Днем заготовляйте камыш,
Вечером надо сучить веревки.
Торопитесь закончить постройку”(79,с. 147).
Ремесло тоже частично было обязанностью крестьян. В книге “Ханьшу” говорится:
“Зимою, когда население возвращалось в поселение, женщины вечерами собирались вместе и занимались прядением. За один месяц они вырабатывали норму 45 дней” (78, с. 31).
Однако существовали и профессиональные ремесленники. Они были объединены в организацию “богун”, где ремесленники близких специальностей составляли замкнутые корпорации, находившиеся под управлением надсмотрщиков. Ремесленники и надсмотрщики, а также и купцы, получали довольствие от казны.
Все существенные аспекты жизни находились в ведении царских управлений. Из них основными считались три: земледелия, войны и общественных работ. Их главы назывались тремя Старцами и считались высшими сановниками империи. Ведомству земледелия или “изобилия”^* было подчинено все сельскохозяйственное производство. Его чиновники предписывали крестьянам смену сельскохозяйственных культур, время посева, уборки, молотьбы. Они раздавали наряды группам и индивидуальным крестьянам, контролировали частный обмен сельскохозяйственными продуктами на рынках. Под их контролем находилась и жизнь крестьян: браки, деревенские празднества, разбор тяжб.
Первой задачей военного ведомства считалось подавление восстаний. В его функции входили также воинские наборы, обучение солдат и все вопросы ведения и подготовки войны: арсеналы, склады с продовольствием, табуны лошадей. Это же ведомство организовывало громадные охоты, проводившиеся четыре раза в каждом году. Ведению управления общественных работ подлежали земли (в то время как работавшими на них людьми ведало “управление изобилия”): оно “устанавливало межи”, то есть периодически перераспределяло земли, руководило ирригационными работами, строительством дорог, учетом и возделыванием целинных земель. В его распоряжении находились ремесленники, архитекторы, скульпторы, оружейные мастера (77, с. 73-75).
Хотя существовали некоторые предметы (раковины, слитки меди) , использовавшиеся в качестве удобного эквивалента при обмене, все поставки государству производились натурой: зерном, полотном, строительным деревом и т.д. Частные сделки тоже в подавляющем большинстве случаев носили характер натурального обмена.
Брак во многих отношениях имел нетрадиционные формы. Среди надписей эпохи Инь есть такие:
“Женой Тайцзу и Гэн была Синь Би” и т.д. (81, с. 12).
В эпоху Чжоу брак крестьян в значительной мере регламентировался государством. Например, в книге “Чжоу-чуань” говорится:
“Приказано мужчинам 30 лет жениться, девушкам в 20 лет выйти замуж. Это значит, что срок женитьбы мужчины и женщины не может быть отсрочен” (80, с. 147).
В определенное время, весной, император объявлял время свадеб. Особый чиновник, называвшийся посредником, сообщал крестьянам, что настало “время соединения юношей и девушек”. Французский синолог Масперо считает, что полноценный брак существовал только для аристократии. Его смысл для аристократии заключался в продолжении культа. Простолюдины же не составляли родов, и их семья не имела религиозного характера. В обоих случаях брак обозначался разными терминами, которые Масперо переводит:
для аристократии — брак, для простонародья — соединение (77, с. 117).
Судебные функции была разделены между гражданской администрацией и судебным ведомством. Гражданские власти наказывали за менее значительные преступления, приговаривая к определенному числу ударов палкой. В случае повторения провинности виновный передавался судебному ведомству. Оно же рассматривало и все более серьезные преступления. Было предусмотрено пять наказаний: смертная казнь, кастрация (а для женщин — заточение во дворец), отрубание пятки, отрезание носа, клеймление. Царю My в начале эпохи Чжоу приписывается кодекс, содержащий перечень 3 000 преступлений, из которых 200 карались смертью, 300 — кастрацией, 500 — отрезанием пятки, 1 000 — отрезанием носа и 1 000 — клеймлением. Кодекс конца этой эпохи перечисляет 2 500 преступлений, причем по 500 из них падает на каждый из пяти видов наказаний (77, с. 77).
Общество эпохи Чжоу в Китае во многом очень напоминает империю инков ко времени завоевания ее испанцами. Но здесь история дала осуществиться другому варианту: это государство не пало жертвой иноземного вторжения, а развивалось под влиянием внутренних факторов. И в нем проявились совершенно неожиданные черты. К У в. до Р.Х. страна, формально находящаяся под властью чжоуского царя, распадается на фактически независимые мелкие царства, находящиеся в непрерывной войне друг с другом (это время так и называется — “эпохой воюющих царств”). Но нарушение монолитности государственного механизма компенсировалось развитием индивидуальных начал. Учение Конфуция провозгласило основной целью человека — моральное и нравственное совершенствование его личности, соединение культуры с такими душевными качествами, как справедливость, человеколюбие, верность, благородство. Возникло много философских школ, странствующие ученые играли большую роль в жизни общества.
Эта эпоха была временем быстрого культурного и материального роста. Унифицируется письменность и язык разных царств. Быстро увеличивается число городов и растет их роль в жизни страны. Летописи рассказывают о городах, в которых повозки сталкиваются друг с другом и на улицах такая толпа, что платье, надетое утром, изнашивается к вечеру. Происходит строительство крупных ирригационных сооружений. Строится целая сеть каналов, соединяющих между собой все царства Китая. Широко распространяются железные изделия. Почти все сельскохозяйственные орудия: мотыги, лопаты, топоры, серпы — выделывают из железа. По всему Китаю разрабатываются большие залежи железной руды, строятся громадные плавильные печи, которые обслуживаются сотнями рабов. Города и целые районы специализируются на производстве определенных изделий: шелковых тканей, оружия, добыче соли. Под влиянием увеличивающихся торговых связей почти все царства начинают выплавлять одинаковые монеты (83, с. 24-32).
Через некоторое время, однако, возникла новая тенденция: использовать этот более высокий интеллектуальный и технический уровень для создания строго централизованного общества, в котором личность еще в большей мере, чем раньше, была бы подчинена контролю государства. По-видимому, не единственный раз историческое развитие принимает такой оборот. Например, как считает Г.Франкфорт (83), первые государства в Месопотамии и Египте возникли сходным путем: в результате подчинения хозяйственных и интеллектуальных достижений, выработанных в небольших храмовых хозяйствах, целям централизованного государства.
В этом направлении мысли и государственной деятельности Китая “эпохи воюющих царств” исключительное место занимает учение и законодательство Гунсунь Яна, более известного под именем Шан Яна — правителя области Шан (середина IV в. до Р.Х.). Его теоретические взгляды изложены в сочинении “Книга правителя области Шан” (84), часть которого считается написанным им самим, а часть — его последователями.
Две силы определяют, согласно автору, жизнь общества. Одну из них он называет государь или государство, очевидно рассматривая это как разные термины, выражающие одну сущность. С этой силой отождествляет себя автор. Весь трактат имеет целью указать наилучшие пути и средства для наиболее полного достижения тех целей, к которым эта сила стремится. Цель же сводится к наибольшему увеличению своего влияния, власти, как внутри страны, так и вовне — в экспансии, и как идеал — во владычестве в Поднебесной. Другая сила — народ. Автор описывает взаимоотношения правителя и народа как отношение ремесленника к сырью, народ сравнивается с рудой в руках металлурга, глиной в руках гончара. Но даже более того, их устремления направлены в противоположные стороны — они враги, один усиливается лишь за счет другого:
“...мог одолеть сильного врага лишь тот, кто прежде всего победил свой собственный народ” (84, с. 210).
“Когда народ слаб — государство сильное, когда государство сильное — народ слаб. Поэтому государство, идущее истинным путем, стремится ослабить народ”,
— пишет Шан Ян в разделе, который так и называется: “Как ослабить народ” (84, с. 219).
Для того, чтобы правитель мог ослабить народ, превратить его в руду или глину в своих руках, необходимо отказаться в управлении от человеколюбия, справедливости, любви к народу — всего, что автор объединяет в понятии добродетель. Также и в народе не следует опираться на эти качества — им надо управлять как коллективом потенциальных преступников, апеллируя лишь к страху и выгоде.
“Если государством управляют при помощи добродетельных методов, в нем непременно появится масса преступников” (84, с. 156).
“В государстве, где порочными управляют словно добродетельными, неизбежна смута. В государстве, где добродетельными управляют словно порочными, воцарится порядок, и оно непременно станет сильным” (84,с.163).
“Когда люди извлекают выгоду из того, как их используют, — их можно заставить делать все, что угодно правителю... Однако если государь отвернется от закона и станет полагаться на то, что любит народ, в стране вспыхнет множество преступлений” (84, с.220).
В основу жизни кладется Закон, через посредство страха и (в меньшей степени) выгоды правящий людьми.
“Основой для людей является закон”. “Справедливым называют такое положение, когда сановники преданны, когда сыновья почтительны с родителями, когда младшие соблюдают ли в отношении старших, когда установлено различие между мужчинами и женщинами; но все это достигается не путем справедливости, а путем неизменных законов; и тогда даже голодный не будет тянуться к еде, точно так же, как обреченный на смерть не будет цепляться за жизнь. Совершен номудрый не ценит справедливость, но ценит законы. Если законы непременно ясны, а указы непременно исполняются, то больше ничего и не надо” (84, с. 215-216).
Из двух рычагов — наказания и награды, при помощи которых закон правит народом, безусловное преимущество отдается первому:
“...в государстве, стремящемся к владычеству в Поднебесной, каждым девяти наказаниям соответствует одна награда, а в государствах, обреченных на расчленение, каждым девяти наградам соответствует одно наказание” (84, с. 165).
Лишь наказания порождают мораль:
“добродетель ведет свое происхождение от наказаний” (84, с. 165).
Говоря о том, как применять наказания, автор видит лишь такую альтернативу: наказания массовые или же не столь широко применяемые, но зато особенно суровые. Он решительно рекомендует второй выход:
“Людей можно сделать достойными без массовых наказаний, коль наказания суровы” (84, с. 212).
Он усматривает в этом даже признак любви правителя к народу:
“Ежели наказания суровы и награды малочисленны, это значит, что правитель любит народ и народ готов отдать жизнь за правителя. Ежели награды значительны и наказания мягки, правитель не любит народ, и народ не станет жертвовать жизнью ради него” (84, с. 158-159)
Первая цель наказаний — разбить узы, связывающие людей, поэтому они должны дополняться системой доносов:
“Если управлять людьми как добродетельными, они будут любить своих близких; если же управлять людьми как порочными, они полюбят эти порядки. Сплоченность людей и взаимная поддержка проистекают оттого, что ими управляют как добродетельными; разобщенность людей и взаимная слежка проистекают оттого, что ими управляют словно порочными” (84, с.162-163).
Правитель “должен издать закон о взаимной слежке: должен издать указ о том, чтобы люди исправляли друг друга” (84, с. 214).
“Независимо от того, является ли сообщивший знатным или человеком низкого происхождения, он полностью наследует ранг знатности, поля и жалование того старшего чиновника, о проступке которого он сообщит правителю” (84, с. 207).
Донос дополняется круговой порукой:
“...отец, отправляя на войну сына, старший брат — младшего, а жена — мужа, напутствуют их одинаково: не возвращайся без победы! и добавляют: ежели нарушишь закон и ослушаешься приказа, то вместе с тобой погибнем и мы” (84, с. 211).
“...в стране с хорошо налаженным управлением муж, жена и их друзья не смогут скрыть преступления друг от друга, не накликав беды на родственников виноватого, остальные также не смогут покрыть друг друга” (84, с. 231).
Во всей этой системе автор видит проявление более глубоко понятой гуманности, путь к отмиранию наказаний, казней и доносов, почти “отмирание государства” — через всемерное усиление:
“Ежели сделать суровыми наказания, установить систему взаимной ответственности за преступления, то люди не решатся испытывать на себе силу закона, а когда люди станут бояться подобных испытаний, исчезнет потребность и в самих наказаниях” (84,с.207).
“Поэтому ежели войной можно уничтожить войну, то позволительна даже война; ежели убийством можно уничтожить убийство, то разрешены даже убийства; если наказаниями можно уничтожить наказания, то допустимы даже суровые наказания” (84,с.210).
“Таков мой метод возврата к добродетели путем смертных казней и примирения справедливости с насилием” (84, с. 179).
Каков же тот жизненный уклад, добиваться которого Шан Ян предлагает этими средствами? Он выделяет два дела, которым должны быть подчинены и ради которых должны быть подавлены все остальные человеческие интересы: это земледелие и война. Им он придает столь исключительное значение, что для их обозначения вводит особый термин, который переводят как “сосредоточение на Едином” или “Унификация”. От них зависит все будущее страны:
“Государство, добившееся унификации хотя бы на один год, будет могущественно десять лет; государство, добившееся унификации на десять лет, будет могущественно сто лет; государство, добившееся унификации на сто лет, будет могущественно тысячу лет, добьется владычества в Поднебесной” (84, с. 154).
Только эти занятия должны поощряться государством:
“тот, кто хочет процветания государства, внушает людям, что можно получить казенные должности и ранги знатности только занимаясь Единым” (84, с. 148).
Вся хозяйственная деятельность должна иметь одну цель — земледелие. Этому дается два объяснения. Во-первых,
“когда все помыслы обращены к земледелию, то люди просты и ими можно легко управлять” (84, с. 153).
Во-вторых, это поможет кормить армию во время длительных войн. Предлагается поднять целинные земли и заселить их переселившимися из других царств крестьянами, которых надо привлечь обещаниями освобождения от трудовой и военной повинности на три поколения. По-видимому, крестьяне на освоенных целинных землях находились в большем подчинении у государства, составляли “царский домен”, что делало эту меру еще более привлекательной. Раз за разом, предлагая те или иные административные меры, Шан Ян заканчивает абзац словами:
“и тогда целинные земли будут непременно возделаны”.
Для знати единственным путем к богатству и карьере должна быть военная служба:
“Все привилегии и жалования, чиновничьи должности и ранги знатности должны даваться лишь за службу в войске, иных путей не должно быть. Ибо только таким путем можно из умного и глупого, знатного и простолюдина, храброго и труса, достойного и никчемного — из каждого из них выжать все знания, всю силу мышц и заставить рисковать жизнью ради правителя” (84, с. 204).
В военной деятельности нет места моральным соображениям, наоборот:
“Если войско совершает действия, на которые не отважится противник, — это значит, что страна сильна. Если во время войны страна совершает действия, которых противник устыдился бы, то она будет в выигрыше” (84, с. 156).
Но от моральных обязательств по отношению к своим солдатам правитель тоже освобождается. Ими, как и всем народом, он правит при помощи наград и наказаний. Три отрубленные вражеские головы — это повышение в ранге знатности.
“ Если же по прошествии трех дней полководец так и не присвоил никому этого ранга, то он присуждается к двум годам каторги” (84,с.218).
“Воина, проявившего трусость, разрывают на части повозками; воина, посмевшего осудить приказ, клеймят, отрезают ему нос и бросают его под городской стеной” (84, с. 219).
Как и все население, воины связываются круговой порукой, они делятся на пятерки, и за провинность одного казнят всех. Итак,
“Необходимо довести народ до такого состояния, чтобы он страдал оттого, что не занимается земледелием, чтобы он пребывал в страхе оттого, что не воюет” (84, с. 234).
Для этого все занятия, отличные от Единого и называемые “внешним”, систематически подавляются. Как следствие в первую очередь пресекались те виды деятельности, которые были менее подчинены государственному контролю, где больше проявлялась личная инициатива или индивидуальность. Так, предлагается отменить частную торговлю зерном. Тогда купцы будут вынуждены заняться землепашеством, “и пустующие земли будет непременно обработаны”. Следует резко увеличить пошлины, чтобы сделать любую частную торговлю невыгодной, да и вообще стремиться к тому, чтобы золото играло возможно меньшую роль:
“Когда появляется золото, исчезает зерно; а когда появляется зерно, исчезает золото” (84, с. 161).
Купцов и работающих у них людей следует привлечь к исполнению государственных трудовых повинностей. Занятие ремеслом тоже не поощряются:
“Заурядные люди занимаются торговлей и овладевают различными ремеслами, дабы уклониться от земледелия и войны. Когда это имеет место, государство в опасности” (84, с. 148).
Надо добиться, чтобы исчез наемный труд, чтобы частные лица не могли вести строительных работ. Следует ввести государственную монополию на добычу ископаемых и пользование водными путями:
“Если сосредоточить в одних руках право собственности на горы и водоемы, то... пустующие земли будут непременно обработаны” (84,с.144).
Жители должны быть прикреплены к земле:
“Если лишить народ права самовольного распоряжения переселением, то... пустующие земли будут непременно обработаны” (84,с.145).
Все эти меры суммируются одним общим принципом:
“В Поднебесной почти никогда не было такого случая, чтобы не погибло государство, в котором завелись черви и появилась трещина. Вот почему мудрый правитель, вводя законы, устраняет частные интересы, избавляя тем самым государство от трещин и червей” (84, с. 198).
Осуществлению намеченного здесь уклада жизни препятствует сила, борьба с которой занимает одно из основных мест в книге. Для ее обозначения Шан Ян использует термин, который переводят как “паразиты” или (буквально) “вши”. Иногда перечисляется шесть паразитов, иногда восемь, иной раз — десять. Это Шицзин или Шуцзин (Книга песен и Книга истории, источники художественной и исторической образованности), музыка, добродетель, почитание старых предков, человеколюбие, бескорыстие, красноречие, острый ум и т.д. Дальше к ним прибавляются: знания, талант, ученье. По-видимому, речь идет о культуре в самом широком ее понимании, включая сюда и некоторый уровень этических и нравственных требований к человеку. Существование “паразитов” несовместимо с “Единым”, со всей развиваемой автором программой.
“Если в государстве есть десять паразитов, ...правитель не сможет найти ни одного человека, которого он смог бы использовать для обороны или наступательной войны” (84, с. 151).
“Там, где одновременно существуют все эти восемь паразитов, власти слабее своего народа” (84, с. 162).
В этом случае государство будет расчленено, в противном — добьется владычества в Поднебесной.
“Если знания поощряются и не пресекаются, они увеличиваются, но когда они увеличатся, невозможно будет управлять страной” (84,с.182).
“Если ценятся красноречивые и умные, если на государственную службу привлекаются странствующие ученые, если человек становится известным благодаря своей учености и личной славе, — это и значит, что в стране открыты пути для неправедных людей. Если этим трем категориям людей не преграждать путь, то народ невозможно будет вовлечь в войну...” (84, с. 224).
Шан Ян пугает:
“изменился весь народ страны, он пристрастился к красноречию, стал находить удовольствие в учебе, занялся торговлей, начал овладевать различными ремеслами и стал уклоняться от земледелия и войны. Если события станут развиваться подобным образом, то недалек час гибели страны” (84, с. 152).
В древности, говорит он, было не так:
“одаренные не могли принести пользы, а бездарные — вреда. Поэтому искусство хорошего управления страной заключается как раз в умении удалять одаренных и умных” (84, с. 231).
И наконец, эта мысль выражается и в самой примитивной форме:
“Когда народ глуп, им легко управлять” (84, с. 237).
Учение Шан Яна напоминает социальную утопию, описание “идеального государства”, в котором “устранены частные интересы”, любовь к ближним вытеснена любовью к государственным порядкам, все помыслы населения сосредоточены на Едином, и система эта скреплена доносами, круговой порукой и суровыми наказаниями. Но в одном отношении Шан Ян занимает совершенно особое место среди авторов подобных систем. Многие из них пытались сами воплотить свои идеалы в жизнь: Платон, например, искал правителя, который построил бы жизнь в своем государстве в духе его учения. Но попытки Платона кончились тем, что сиракузский тиран Дионисий, на которого он возлагал надежды, продал его в рабство. Шан Ян нашел своего правителя и имел возможность претворить свои идеи в жизнь. Царь государства Цинь, Сяо Гун, сделал его своим первым министром, и Шан Яну удалось провести ряд реформ в духе своего учения.
Вот что известно о законодательстве Шан Яна:
1) Земледельцы (“те, кто занят основным”) были освобождены от трудовых повинностей.
2) Те, кто занят второстепенным, по выяснении, обращались в рабство.
3) Ранги знатности присуждались только за военные заслуги. Высокие чины давались только имеющим ранги знатности. Не имеющим рангов знатности запрещалось выделяться роскошью.
Таким образом, правящий слой из потомственной аристократии превращался в чиновничество, зависящее от милости вышестоящих и монарха.
4) Государство было разделено на уезды, управляемые государственными чиновниками.
5) Большие семьи были разделены — взрослым сыновьям запрещалось жить вместе с отцом.
Эта мера трактуется как попытка уничтожения деревенской общины.
6) Были разграничены поля, проведены продольные и поперечные межи.
Некоторые историки видят здесь уничтожение общины, подчинение крестьян непосредственно чиновничеству; другие — разрешение свободной купли и продажи земли. Весь дух книги и законов Шан Яна, направленный против частной инициативы и частных интересов, делает, как нам кажется, второе толкование маловероятным.
7) Была введена смертная казнь за кражу лошади или вола.
8) Каждые пять дворов объединялись в бао — поручительскую единицу, а десять дворов — в лянь — поручительское звено. Если один из членов бао или лянь совершал преступление, остальные должны были донести, в противном случае их разрубали пополам. Донесший же получал награду, как убивший врага.
Эти законы вызвали большое сопротивление, но Шан Яну удалось с ними справиться — недовольные были переселены в пограничные районы. Опасность ожидала его с другой стороны — умер его покровитель Сяо Гун, а наследник, ненавидевший Шан Яна, казнил его и всю его семью. Но реформы Шан Яна не были отменены и привели, как он и утверждал, к тому, что царство Цинь добилось гегемонии в Поднебесной. В III в. до Р. X. Китай был объединен в высокоцентрализованное государство — “Империю Цинь”, в котором еще более последовательно и в большем масштабе воплотились идеи Шан Яна.
Во главе государства стоял правитель, принявший титул хуанди. Этот титул просуществовал до 1912г. Он переводится как император, хотя имеет более высокий смысл: нечто вроде “божественный владыка земли”. Первый император велел именовать себя Ши Хуанди (в истории он остался известным как Цинь Ши-хуанди). Его наследники должны были называться “Вторым Ши” (Эр-Ши), “Третьим Ши” (СаньШи) “и так вплоть до десятков тысяч поколений” (на самом деле династия была свергнута при сыне Цинь Ши-хуанди). Император был провозглашен единственным верховным жрецом государства. В стеле, установленной императором, говорится:
“В пределах шести точек (четыре стороны света, верх и низ) всюду земля императора... Всюду, куда ни ступала нога человека, не было людей, не подчинившихся императору. Заслуги императора превзошли заслуги пяти (легендарных) императоров, милость его доходила до быков и лошадей” (84, с. 162).
Была принята историческая концепция, согласно которой история Поднебесной состояла в смене пяти эпох, соответствующих пяти элементам: земле, дереву, металлу, огню и воде. Государственным цветом был признан черный цвет, соответствовавший воде, и слово “народ” было заменено термином “черноголовые”. Священным было признано соответствовавшее воде число шесть, при счете было приказано “исходить из числа шесть”. Например, “поручительская единица”, созданная в целях круговой поруки, которая по законам Шан Яна состояла из пяти человек, теперь включала шесть.
Исторически сложившееся разделение страны было отменено. Вместо этого империя была разбита на 36 округов, а те в свою очередь на уезды. Страна управлялась централизованной бюрократией. Инспекторы узяньюйши, подчиненные непосредственно императору, следили за работой всех чиновников и докладывали о ней в столицу. В трудные моменты такие инспекторы назначались и в армию. В подчинении уездных начальников находились сельские старейшины и блюстители нравственности — саньлио, хранители амбаров и житниц — шэфу, дозорные — юцзяо, смотрители почтовых станций — тинчжаны. Были унифицированы культы и ритуалы, подавлялись местные культы и строились храмы, подчиненные непосредственно государству. Надзор за этой деятельностью был поручен чиновникам специального ведомства. Особые чиновники занимались военными и хозяйственными делами, а также обслуживанием особы императора. Подавляющая часть чиновников получала регулярное довольствие зерном. Лишь высшие чиновники и сыновья императора пользовались доходами некоторых районов, в которых они, однако, не обладали никакими политическими правами.
В согласии с учением Шан Яна сельское хозяйство было объявлено “основным делом”. В императорской стелле говорится:
“Заслуга императора состоит в том, что он заставил население заниматься основным делом. Поощрял земледелие и искоренял второстепенное...” (82, с. 161).
Император считался собственником всей земли. По-видимому, когда в/в. после Р.Х. император Ван Ман объявил все земли “царскими”, то он только напоминал об уже установившейся традиции. Эта установка отражалась в обязательных поставках и ряде повинностей: трудовой, военной и т.д., которые должны были отбывать земледельцы. Тем не менее, имеются данные о продаже и купле земли частными лицами. И все же основой земледелия была, по-видимому, община, через посредничество которой государство подчиняло себе крестьянина. Общинные должностные лица обязаны были следить за тем, чтобы крестьяне вовремя выходили в поле, они могли не впустить в деревню крестьянина, не выполнившего норму. В одном трактате того времени рассказывается, что когда во время болезни одного из циньских царей общины принесли в жертву быков за его здоровье, они были наказаны: очевидно, центральные власти не считали их правомочными распоряжаться своим скотом. В более позднем историческом сочинении рассказывается о том, как на камне кем-то из жителей была высечена надпись:
“Когда император Цинь Ши-хуан умрет, земля будет разделена”.
Виновного так и не нашли, камень был стерт в порошок, а все окрестные жители казнены (82, с. 180). Из этого инцидента можно сделать вывод, что в царствование Цинь Ши-хуана были проведены какие-то меры по обобществлению земли, вызвавшие недовольство населения.
Важной формой подчинения сельского хозяйства государственному аппарату была императорская монополия на воду. Особое управление ведало всеми шлюзами, плотинами и оросительными каналами. При этом надо иметь в виду, что в эпоху Цинь ирригация стала играть в сельском хозяйстве исключительно большую роль. Другой мерой, действовавшей в том же направлении, было переселение больших масс земледельцев на вновь завоеванные земли, где они, по-видимому, находились под более непосредственным контролем центральной власти.
О частном ремесле в империи Цинь сохранилось очень мало сведений. Есть упоминание о владельцах железоплавильных мастерских, достигших большого богатства. Зато имеются описания крупных государственных мастерских по производству оружия. Вся их продукция шла на государственные склады. Известно, что власти конфисковали у населения металлическое оружие, и поэтому можно думать, что все его производство было сосредоточено в руках государства.” Все орудия и оружие производилось по единому образцу” (82, с. 161), — говорится в императорской стелле. Государство обладало монополией на добычу соли и руды. В государственных мастерских и на государственных стройках трудились целые армии ремесленников. Про некоторых из них известно, что они были государственными рабами, положение других — неясно. Государство осуществляло строительные работы в неслыханных до того размерах. Были построены грандиозные, так называемые императорские, дороги, пересекавшие страну из конца в конец. Ширина этих дорог достигала 50 шагов, посредине шла на возвышении дорога шириной около 7 м, предназначенная для путешествий императора и его свиты. Оборонительные сооружения, возведенные раньше отдельными царствами, были разрушены. Была построена знаменитая “Великая Китайская стена” — грандиозное сооружение, защищающее северные границы империи. Район стены был соединен со столицей дорогой, которая шла прямо с севера на юг, не обходя естественных препятствий: “прорывали горы, засыпали долины, проводили прямой путь” (82, с. 171). Громадные силы расходовались на строительство дворцов (в окрестностях столицы было возведено 270 дворцов), императорского мавзолея.
Строительная и хозяйственная деятельность государства, а также войны, которые велись и на южных, и на северных границах империи, требовали использования колоссальных людских масс. Государство широко применяло переселение: ненадежные группы населения переселялись в бывшее царство Цинь, и наоборот, более надежные — во вновь завоеванные области. Так, сообщается о переселении 120 тыс. семей, 50 тыс. семей, 30 тыс. семей.
Все население, кроме чиновников, было обязано отбывать многочисленные повинности. Воинская повинность включала обязательную для всех мужчин 23-х лет месячную подготовку, годичную службу в регулярных войсках, службу по охране границ, мобилизацию в армию. О том, какие массы населения здесь использовались, говорят размеры тогдашних армий: упоминаются армии в 500 000 человек, в 300 000 человек... Еще больше людей привлекалось к трудовой повинности: на строительстве одного лишь дворца было занято 700 000 человек. Основными трудовыми повинностями были:
привлечение к строительству каналов, дворцов, Великой Китайской стены и т.д.; транспортировка грузов для государственных надобно-стей, главным образом военных; перевозка правительственных грузов по каналам и рекам. Воинская и трудовая повинность не всегда разделялись: на юге армия строила каналы для снабжения войск, на севере в постройке великой стены участвовали: трехсоттысячная армия, мобилизованные на трудовую повинность жители и государственные рабы. Один источник рисует такую картину:
“Совершеннолетних мужчин гнали на работы на западедоЛинь-тао и Дидао, на востоке — до Хуэйцзи и Яньюан, на юге — до Юйгшан и Гуйлинь и на севере — до Фэйху и Яныпань, и на дороге валялось так много трупов, что можно было заполнять ими рвы” (79, с. 395).
Эти меры вызывали массовое бегство населения: в леса, горы, болотистые районы, к северным кочевникам сюнну и в корейское государство Чосон. В источниках появляется особая категория “скрывающихся людей”. Бежали не только бедняки: император, пришедший к власти после свержения династии Цинь, приказал вернуть всем бежавшим, которые вернулись в свои уезды, их поля и ранги.
Уголовное законодательство эпохи Цинь следует идеям Шан Яна. Оно основывается на принципе круговой поруки. За каждого человека отвечали шесть его родственников. Преступника казнили, а связанных с ним круговой порукой родственников обращали в государственных рабов. Другой формой круговой поруки было связано чиновничество: вместе с провинившимся чиновником тому же наказанию подвергался тот, кто рекомендовал назначить его на эту должность, а также все чиновники, знавшие, но не сообщившие о преступлении. Еще одной формой круговой поруки была казнь “родственников трех ветвей родства”: то есть родственников по линии отца, по линии матери и по линии жены. Указ гласил:
“На всех родственников преступника трех ветвей родства прежде всего поставить клеймо, отрубить правую и левую пятки, забить их палками до смерти, затем отрезать головы, а мясо и кости бросить на городской площади. Если преступник был клеветником или заклинателем, то ему сперва отрезать язык. Вот это и называется казнью через пять наказаний” (79, с. 379).

Смягченной формой было уничтожение только рода преступника.
Существовало необычайное изобилие видов смертной казни: четвертование, разрубание пополам, разрубание на части, обезглавливание и выставление головы на площади, медленное удушение, закапывание живьем, варка в котле, выламывание ребер, пробивание темени. Другие наказания включали вырезание коленных чашечек, отрезание носа, кастрацию, клеймление и битье палками. Широко распространено было осуждение на различные работы на сроки от нескольких месяцев до нескольких лет и обращение в государственных рабов. Летопись рассказывает: “Все дороги были запружены осужденными в багряных рубашках. А тюрьмы были переполнены узниками, как базары людьми” (85, с. 58).
Пожалуй, наиболее известное событие царствования Цинь Ши хуана — это так называемое “сожжение книг”, которое имело целью подавить независимую от государства мысль и истребить отличающиеся от официальных исторические источники. Первый советник императора Ли Сы предложил ему проект декрета; в его письме, в частности, говорилось:
“Ныне Ваше Величество только что совершили великие дела, слава о которых будет распространяться среди 10 000 поколений. Этого, конечно, глупым ученым не понять...”
“Ныне, когда Вы, император, объединили страну, различаете черное от белого и установили единство, они чтут свою науку и общаются с людьми, отрицающими законы и поучения. Когда узнают об эдикте — обсуждают его в соответствии со своими научными принципами. Когда они входят во дворец, то в душе порицают, когда выходят — то на улице дискутируют.
Но если этого не запретить, тогда наверху положение правителя ухудшится, а внизу усилятся партии. Полезно запретить” (81, с. 150-152).
Дальше следовали предложения конкретных мер, которые и были приняты императором.
Эдикт, изданный по этому поводу, гласил:
“Сжечь все книги, которые не имеют отношения к “Цинь-цзи”^*, за исключением книг, находящихся в ведении боши^**; приводить к начальникам и стражникам и сжигать вместе с книгами всех тех, кто еще посмеет в Поднебесной скрывать у себя “Шиц-зин”, “Шуцзин” и сочинения “Байцзя”, публично казнить на городской площади тех, кто хотя бы вдвоем будут рассуждать между собой о “Шицзин” и “Шуцзин”; казнить ... всех тех, кто на примерах прошлых времен порицает настоящее; чиновников, которые, видя или зная о сокрытии книг, не примут мер, — наказывать наравне с виновными в сокрытии книг; клеймить как преступников и ссылать на строительство стены^*** тех, кто в течение тридцати дней со времени обнародования указа не представит своих книг для сожжения. Не подлежат уничтожению книги по медицине, гаданию и растениеводству” (79, с. 381).
Смысл этих мер заключается в том, что население было лишено возможности обучаться частным образом. Частные лица не могли иметь книг, кроме тех, которые были посвящены узко утилитарным вопросам. В государственных хранилищах, куда имели доступ лишь чиновники, многие из этих книг были оставлены. Однако полностью уничтожены были исторические книги других царств, кроме царства Цинь.
Жертвами преследований оказались не только книги: по приказу императора более 460 конфуцианских ученых были живьем закопаны в землю, много больше — сослано в пограничные районы.
Впоследствии конфуцианство стало официальной идеологией китайской империи, а преследования Цинь Ши-хуана вошли в историю как образец варварства. Но враждебность правителей конфуцианскому учению проявлялась и позже. Так, об основателе следующей династии, сменившей династию Цинь, говорится:
“Пэй-Гун не любит конфуцианских ученых. Когда приходит к нему человек в головном уборе “гостя” или конфуцианца, то он немедленно срывает с него головной убор и тут же мочится в него” (79,с.389).
И в наши дни коммунистическая партия Китая призвала народ к борьбе против “последователей Конфуция и Линь Бяо”. А еще в 1958 году Мао Цзе-дун сказал на втором пленуме ЦК КПК 8-го созыва об императоре Цинь Ши-хуане:
“Он издал приказ, который гласил: “Кто ради древности отвергает современное, род того будет искоренен до третьего колена”. Если ты привержен к старине, не признаешь нового, то вырежут всю твою семью. Цинь Ши-хуан закопал живьем всего только 460 конфуцианцев. Однако ему далеко до нас. Мы во время чистки расправились с несколькими десятками тысяч человек. Мы поступили как десять Цинь Ши-хуанов. Я утверждаю, что мы почище Цинь Ши-хуана. Тот закопал 460 человек, а мы 46 тысяч, в сто раз больше. Ведь убить, а потом вырыть могилу, похоронить — это тоже означает закопать живьем. Нас ругают, называют циньшихуанами, узурпаторами. Мы это все признаем и считаем, что еще мало сделали в этом отношении, можно сделать еще больше”.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Существовала ли “азиатская общественная формация”?
Всякий, сдававший экзамен по “историческому материализму”, хорошо знает основную схему истории человечества — последовательную смену формаций: первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, буржуазной и коммунистической. Однако этот фундаментальный исторический закон не сразу выкристаллизовался с такой четкостью, а некоторые товарищи и до сих пор имеют по этому поводу путаные представления.
Дело в том, что Основоположники Научного Метода в Истории наряду с известными нам формациями иногда называли еще одну — “азиатскую”, или “азиатский способ производства” (переписка Маркса и Энгельса, “Британское владычество в Индии”, “К критике политической экономии” — предисловие). В качестве определяющей черты этой формации указывалось отсутствие частной собственности на землю, которое составляет основу политической и религиозной истории Востока, “ключ к восточному небу”.
Этот вопрос живо обсуждался в 20-е и 30-е годы в советской исторической науке, в особенности в связи с историей Ближнего Востока — Месопотамии и Египта. В этой борьбе победу одержала школа академика В.В.Струве, утверждавшая марксистскую точку зрения, согласно которой древние общества Ближнего Востока были рабовладельческими. Вопрос можно было считать окончательно исчерпанным, когда в написанной И.В.Сталиным знаменитой 4 главе “Краткого курса” была указана всем теперь хорошо известная “пятичленная” схема исторического развития, не включающая “азиатскую формацию”.
В эту атмосферу ясности некоторый диссонанс внесло опубликование в 1939 году рукописи Маркса, не предназначавшейся им для печати, “Формы, предшествующие капиталистическому производству” (86), где он включает “азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства” в единую линию как “прогрессивные эпохи экономической общественной формации”. Как только вышел в свет русский перевод этого сочинения, в “Вестнике древней истории” (87), появилась руководящая статья, которая должна была бы воспрепятствовать любым ложным толкованиям. “Тем самым раз навсегда кладется конец попыткам некоторых историков усмотреть у Маркса особую “азиатскую” общественно-экономическую формацию”, — пишет академик В.В.Струве и строго предупреждает: “Азиатское общество — общество рабовладельческое”. Действительно, очень хорошо, что в этой работе Маркс говорит о рабстве на Востоке, но, к сожалению, он пользуется здесь несколько расплывчатым термином “поголовное рабство”, который плохо укладывается в рамки “классовой картины истории”.
Эти высказывания вызвали отклики историков различных направлений. Ренегат коммунизма и реакционер К.Виттфогель опустился до грязных инсинуаций по поводу аналогий, якобы существующих между “азиатской” и социалистической формациями, и даже пытался найти здесь объяснения тому, что Маркс и Энгельс к концу своей жизни перестали упоминать “азиатский способ производства”.^* Впрочем клеветнический характер высказываний Витт-фогеля был до конца разоблачен историками-марксистами, но постепенно некоторые из них стали и сами проявлять интерес к этому, казалось бы, уже решенному вопросу. На страницах зарубежных марксистских журналов возникла дискуссия, в которой приняли участие десятки авторов. Откликом на нее явился сборник статей (88) (см. там статью “Дискуссия об азиатском способе производства на страницах зарубежной марксистской печати”), откуда мы и заимствуем приводимые дальше сведения.
Одной из первых работ в этой дискуссии была статья, опубликованная в 1957 году исследовательницей из Германской Демократической Республики Е.Вельскопф. В ней высказывается мнение, что для характеристики Древнего Востока не годится не только понятие “классического” рабства, но и “патриархального”. Автор считает, что эти общества подходят под понятие “азиатского способа производства”, — так же, как древний Китай, Индия и Америка. Затем, в 1958 году, Ф.Текеи, рассматривая отношения собственности в Китае эпохи Чжоу, приходит к выводу, что там не существовало частной собственности на землю, а в работах 1963 года характеризует эту эпоху как время господства азиатского способа производства. К тому же выводу относительно Древнего Китая приходит и Ф.Покора.
Работы, в которых “азиатская форма производства” открывается все в новых странах и в новые эпохи, сыплются как из рога изобилия. Ж.Сюрэ-Каналь (автор обзора, которому мы следуем, представля ет его как “марксиста-африканиста”) видит эту формацию в доколониальной тропической Африке, П.Буато — на Мадагаскаре, Р.Га лиссо — в доколониальном Магрибе и Алжире (в последнем, правда, в “несовершенной форме”), М.Чешков — в доколониальном Вьетнаме, К.Манивани — в Лаосе XIV-XVII веков, М.Ольмейда — в доколумбовой Мексике, С.Сантис — у инков, ацтеков и майя, Сен джер Дивитчиоглу — в Оттоманской империи XIV-XV веков. Оказывается, следы “азиатского способа производства” можно найти в современности (но, конечно, не в том смысле, как это утверждал ренегат Виттфогель). Ж.Шено пишет:
“Он (азиатский способ производства), однако, принадлежит не только прошлому. Без сомнения, он оставил глубокие следы. Традиция “высшего единства”, например, не оказала ли она сильного содействия установлению в многочисленных афро-азиатских странах, недавно добившихся независимости, системы управления посредством всевластного главы государства, который, однако, пользуется доверием масс?” (88, с. 55).
Исследователи находят в “азиатском способе производства” следующие новые черты:
1) Особый вид собственности. Прежде всего это выражается в отсутствии частной собственности на землю, отмеченном еще в первой работе Е.Вельскопф. Ф.Текеи утверждает даже, что в Азии такой собственности вообще не было. Р.Галиссо говорит о “публичной собственности”, а Л.Седов пишет: “То, что характеризует все эти этапы развития азиатского способа производства, все его формы и модификации, — это почти полное отсутствие частной собственности как системы отношений”.
2) Малая роль торговли. Так, Ж.Шено считает, что товарооборот и товарообмен при азиатском способе производства играл второстепенную роль, охватывал лишь “дополнительные продукты питания” из числа потребляемых общинами.
3) Особой способ эксплуатации, как говорит Ж.Шено, “фундаментально отличный и от классического рабства, и от крепостничества” — “поголовное рабство”. Ш.Перен выделяет основные признаки этого способа эксплуатации:
а) “Поголовное рабство” — это эксплуатация почти даровой рабочей силы, больших масс крестьян, оторванных на время от хозяйства и семей.
б) При “поголовном рабстве” рабочая сила расходуется очень расточительно, не только на создание каналов, плотин и т.п., но и на строительство дворцов деспотов, пирамид и т.д.
в) При “поголовном рабстве” широкие массы производителей принуждаются к тяжелому неквалифицированному физическому труду.
г) При “поголовном рабстве” деспотическая государственная власть заставляет крестьянские общины выделять рабочую силу для публичных работ большого масштаба.
д) Эксплуатация осуществляется через посредство коллективов, образуемых сельскими общинами; при подобной форме эксплуатации человека требуется централизованное авторитарное руководство, деспотический режим.
4) Особая роль государства, когда оно как “высшее единство” эксплуатирует сельские общины (Е.Вельскопф, Ш.Перен), “непосредственно контролирует основные средства производства” (Р.Галиссо) .
“Азиатская формация” представляет исключительные трудности для научного марксистского исследования. Так, оказалось почти невозможным дать ее классовый анализ. Ж.Шено, например, вынужден прийти к выводу, что классовые противоречия строятся здесь “оригинальным образом”, а именно они существуют без того, чтобы господствующий класс присвоил себе “четким образом” собственность на средства производства. Господствующим классом оказываются не люди (!), а “государство само по себе как сущность”.
Ф.Текеи пишет:
“Из всего этого комплекса проблем наиболее дискутируемым является вопрос о том, каким образом общество азиатского способа производства делилось на классы” (88, с. 62).
В результате Текеи и Шено приходят к “функциональной теории” классов, согласно которой деление на классы-антагонисты имело своей основой не собственность эксплуататоров на средства производства, а “общественно полезные функции”, осуществляемые господствующим классом. К ним примыкает Л.Седов, отстаивающий теорию “государства-класса”.
Наконец, М.Чешков полагает, что к господствующему социальному слою доколониального Вьетнама термин “класс” вообще не подходит. Это была иерархия “функционеров”, и император был “первым функционером”. Эта элита непрерывно пополнялась через систему экзаменов и конкурсов. Элита “функционеров-ученых” была характерна тем, что не собственность на средства производства определяла место в иерархии, а наоборот, место, “ранг” в иерархии определяли экономическое положение “функционеров”. Весь в целом правящий “государство-класс” эксплуатировал крестьян-общинников не на основе собственности на средства производства, а на основе своей функциональной роли в управлении обществом и его экономикой.
Самое испытанное орудие научного исследования — попытка опереться на цитаты из трудов классиков марксизма — оказывается бессильным в этом исключительно трудном вопросе:
“Каково было мнение Маркса о социальном делении и классовой структуре “азиатского способа производства”? Тщетно искали бы мы в работах Маркса формулу или простой и ясный анализ, относящийся к этому вопросу, поскольку из-за нехватки времени он не был даже в состоянии дать полный анализ положения классов при капитализме. В главе 52 третьего тома “Капитала” Маркс хотел изложить свои идеи об этом предмете^*, но сумел написать лишь первые строки вступления” (88, с. 63). Трудно не присоединиться к этим грустным размышлениям Ф.Текеи.
В чем же причина такой неприступной трудности проблемы “азиатского способа производства”, не поддающейся даже отточенному оружию марксистского научного метода?
По-видимому, это объясняется тем, что речь идет о явлениях, столь от нас далеких, чуждых нашему веку; тем, что современному историку-марксисту исключительно трудно вообразить себе эти незнакомые и странные общественные отношения.

РЕЗЮМЕ

Мы привели ряд примеров, на основании которых в какой-то мере можно судить о характере социалистических тенденций в экономике (и отчасти идеологии) некоторых государств Южной Америки и Древнего Востока. Все эти государства относятся к очень примитивному типу, более низкому, чем античное, средневековое или капиталистическое общество (мы исключили из нашего рассмотрения социалистические государства XX века, как явление всем известное). В литературе можно найти указания и на другие аналогичные примеры (как древние государства долины Инда или доколумбовской Мексики). Сейчас мы резюмируем основные черты всего этого типа обществ, основываясь главным образом на работе Хейхельхейма (90).
Основой всех экономических отношений было представление о том, что государство, в лице царя, является собственником всех источников дохода. Любое пользование ими должно было выкупаться — при помощи поставок государству или отбывание трудовой повинности. Государственная трудовая повинность считалась столь же само собой разумеющейся обязанностью, как сейчас — воинская повинность. Отбывавшие ее объединялись в отряды и армии и (часто под командой офицеров) направлялись на грандиозные стройки. Они работали на государственных полях, рыли, ремонтировали и очищали ирригационные и судоходные каналы, строили дороги и мосты, городские стены, дворцы и храмы, пирамиды и другие гробницы, транспортировали грузы. Иногда такие повинности накладывались на покоренные народы и, как предполагает Хейхельхейм (90, с. 176), именно из этого и развилась вся система повинностей, то есть государство за образец отношения к своим подданным брало систему эксплуатации завоеванных народов.
Большая часть земли или принадлежала государству, или контролировалась им. Храмовые земли, как правило, находились под наблюдением государственных чиновников, руководивших их обработкой. Крестьяне получали от государства орудия, рабочий скот, посевной материал, часто им указывалось, что именно они должны сеять. Определенную часть времени они должны были отдавать трудовой повинности — главным образом работе на государственных и храмовых полях. Основное сельскохозяйственное население находилось в значительной зависимости от государства, однако большей частью это не были рабы, ни государственные, ни, тем более, частные. Гельб применяет к ним термин serfs, то есть “зависимые” или “крепостные”. Он пишет:
“Производительное трудовое население в Месопотамии и древнем Ближнем Востоке вообще, Микенской и Гомеровской Греции, позже в Спарте, на Крите, в Фессалии и других городах Греции, за исключением Афин, также, как в Индии, Китае и т.д., — это основная рабочая сила, используемая все время или лишь часть времени на общественных землях государства, храма и крупных землевладельцев, которые одновременно, как правило, исполняют обязанности государственных чиновников. Этот класс производителей является полусвободным” (69, с. 83).
Рабы в подавляющем числе случаев были домашней челядью. По поводу классического Востока Эд.Майер говорит:
“едва ли где-либо на Востоке рабство играло основную роль в экономике” (91, с. 190, цитировано в 89).
Аналогично сельскому хозяйству ремесло и торговля контролировались государством. Оно в значительно мере снабжало ремесленников орудиями и сырьем, а торговцев — капиталом. И те, и другие объединялись в гильдии, во главе которых стояли государственные чиновники. В Египте, например, внешняя торговля была полностью монополизирована государством вплоть до Среднего Царства. Внутренняя торговля очень строго контролировалась государством, вплоть до самых мелких сделок. Очень большая часть товаров распределялась непосредственно государством.
Деньги не играли значительно роли в торговле. Даже значительные предметы часто обменивались без выплаты денег, хотя в документе, фиксирующем сделку, указывалась цена. М.Вебер называет это “обменом с денежной оценкой”. Обычно существовало от 12 до 20 примитивных форм денег, относительная стоимость которых регулировалась государством, что давало в его руки еще один важный рычаг регулирования экономики.
Царское хозяйство было основной экономической силой страны. М.Веберописывал этот уклад как царский ойкос, подчеркивая этим, что все государство управляется из одного центра, как поместье одного хозяина. В Египте наименование “фараон” — “пер-ро”, то есть “большой дом”, и буквально соответствует слову ойкос. Хей хельхейм утверждает, что государство контролировало около 90 процентов всей экономики. Он пишет:
“Аппарат царской власти (Das Konigtum) Древнего Востока был с экономической точки зрения центральной инстанцией, куда стекалась подавляющая часть общественного продукта населения всей области. Отсюда в различных организационных формах наличный продукт инвестировался дальше или по решению правящего слоя государства распределялся среди населения для потребления. Ввиду этого не без основания часто пытались описать эту хозяйственную систему Древнего Востока как патриархальный социализм” (90,с.169-170).
Параллельно тому, что вся экономическая жизнь направлялась государством, олицетворенным в царе, в идеологии доминировала концепция обожествляемого царя, благодетеля и спасителя человеческого рода. Приведем еще одну цитату из Хейхельхейма, характеризующую эту концепцию:
“Он спас человеческий род, став человеческим существом, осуществляя эсхатологическое преображение царя в каждом поколении, — это делало царя существом, совершенно отличным даже от самых высших жрецов или аристократов. Царь спасал человечество своей беспредельной мистической силой в мире и на войне, своей справедливостью в поддержании благотворных явлений и своей щедростью в выдачах и инвестициях неисчислимого капитала для блага своих подданных” (90, с. 116).
Естественно, что такая идеологическая и экономическая централизация делала как нравственно допустимыми, так и технически необходимыми самые жестокие меры подавления населения. Так, в Индии, в законах Ману, говорится:
“порядок во всем мире поддерживается наказаниями”, “наказание — это царь” (цитировано в 89, с. 138).
В Египте любой чиновник имел право налагать физические наказания. Трепет, внушаемый фараоном, символизируется змеей на его короне, фараон изображается убивающим, разрезающим, варящим людей в потустороннем мире (цитировано в 89, с. 142). Ритуальное имя одного из первых фараонов было — Скорпион.
Социалистические тенденции в древних государствах были подробно изучены в книге Виттфогеля (89), из которой мы уже заимствовали ряд конкретных фактов. Общая концепция автора сводится к тому, что он объединяет ряд государств Древнего Востока, доко лумбовской Америки, Восточной Африки и некоторых районов Тихого океана, особенно Гавайских островов, — в особую историческую формацию, называемую им “гидравлическим обществом”, или “гидравлической цивилизацией”. Название это объясняется тем, что основной чертой всех этих обществ Виттфогель считает ту фундаментальную роль, которую искусственная ирригация играет в их экономиках (см. сноску на этой странице). Понятие “гидравлического общества” автор толкует очень широко, включая сюда почти все некапиталистические государства, кроме Греции, Рима и государств средневековой Европы. Но он выделяет в “простейшее ирригационное общество” инков. Шумер, фараоновский Египет и Гаваи — то есть примерно тот комплекс явлений, который нас здесь интересует. Виттфогель указывает много черт, роднящих эти общества друг с другом и с социалистическими государствами XX века. Так, он отмечает сходную роль, которую играет ирригация сельского хозяйства и тяжелая индустрия. В обоих случаях особое значение приобретает деятельность, не являющаяся непосредственным производством благ, но составляющая его необходимую базу (89, с. 27-28). Эта ключевая часть экономики является собственностью государства, которое, таким образом, осуществляет полный контроль экономической и политической жизни страны.^*
Аналогичные параллели рассматривает и Хейхельхейм. Он пишет, например:
“Далее, для исследователей, изучавших этот процесс, не представляет секрета, что планируемая экономика и коллективизм нашей эпохи подсознательно возвращают человечество к условиям Древнего Востока — всякий раз, когда мы стремимся упразднить или видоизменить индивидуалистические и либеральные формы общества, которые были характерны для железного века в течение последних трех славных тысячелетий истории. Вместо этого наш мятущийся двадцатый век проявляет тенденцию связывать нашу традиционную организацию государства, общества, экономики, духовной жизни — с пережитками древневосточных коллективистических форм организации, подсознательно сохранившимися в жизни и событиях многих современных народов (90, с. 99). “Современные великие державы по духу гораздо ближе, чем осознают это, к великим империям медного и бронзового веков или к аналогичным более поздним формам правлений, развившимся прямо или косвенно из древневосточных образцов. Всякий раз, как наши страны добиваются не индивидуальной свободы, но всестороннего контроля, возникает близкое подобие планируемой городской жизни под господством царей Месопотамии и Малой Азии, египетских фараонов, ранних индейских императоров и аналогичных форм правления. Духовные связи, соединявшие XIX столетие с классическим развитием Израиля, Греции, Рима, в гораздо большей степени, чем мы это осознаем, уступили место возврату к древневосточным истокам” (90,с.99-100).