Николай Шахмагонов

БЛАГОСЛОВИТЕ ЛЮБЯЩИХ НАС

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ВАЛЬС ОН ГРУСТНЫЙ САМЫЙ

Глава первая
ССОРА

Однажды Теремрин уже провожал Ирину из Пятигорска, правда, провожал в аэропорту и провожал, зная или, во всяком случае, очень надеясь на скорую встречу в Москве. Теперь он провожал её на вокзале, провожал, после неполного месяца проведённого вместе здесь, в сказке природы, и в полном кошмаре взаимоотношений.

Что же случилось? Они, как и условились, взяли путёвки в Пятигорский военный санаторий на июнь месяц. Ирина ведь имела права на такую путёвку, как вдова погибшего офицера. Правда, так получилось, что срок её отдыха не совпал - она должна была заехать в санаторий на неделю раньше. Посудили, порядили, и решили, что отправятся с таким расчётом, что Теремрин заедет на двоё суток раньше положенного срока, а Ирина опоздает на пять суток - это было по тогдашним правилам допустимо.

Приехали и разместились без происшествий, причём Теремрин попросил отдельный номер, а Ирина - какой дадут, только чтоб в том же корпусе. И отдых-то начался неплохо, но…

Дня через три после приезда Теремрин позвонил домой и услышал целую тираду упрёков от жены, в заключение которых она ему прямо заявила некоторые вещи, которые озадачили его:

- Знаю, что ты отдыхаешь не один… Мне тут кое кто даже деньги предлагает, чтобы я поехала и сама увидела.

Теремрин попытался разубедить её, но не тут-то было. Он не очень поверил в то, что жена отважится на такую поездку. Хотела бы поехать - не предупреждала, но, тем не менее, с Ириной этой информацией поделился.

Вот тут-то и началось. С Ириной сделалась истерика. Она наговорила кучу неприятностей, которые Теремрин усовестился бы пересказать, а потому и мы опустим их. Смысл же был прост. Обидно ей стало, что даже вдали от Москвы, причём, по своей путёвке, она не может быть спокойна. Отдых в ожидании скандала её не устраивал. В тот вечер она даже ночевать ушла в свой двухместный номер, где она была размещена с соседкой.

Настроение у Теремрина было отвратительным. Он и так уже заметил странное её охлаждение в постели, а теперь вдруг и вовсе побег. Что греха таить, к Ирине, кроме всего прочего, его неодолимо притягивало общение известного рода - подходила она ему по всем статьям. Быть может, он действительно бывал иногда через чур активен и настойчив, но ведь и возражений по этому поводу она не высказывала не только словесно - он ощущал, что и ей нравится такой ритм их отношений. И вдруг с первых дней этого отпуска она изменилась. Его бесили непривычные заявления: "Давай сегодня отдохнём!", "Может, сегодня не будем?", "Я устала!". А после ночи, проведённой в своём номере, она вообще заявила, что вывесит график, когда они будут заниматься сексом. Даже слово это произнесла, хотя знала, что Теремрин не любит современную бульварно-демократическую фразеологию.

- Что с тобой случилось? - спрашивал он.

- Не знаю… Вот рассказал мне о звонке, и как что-то надломилось… Напомнила твоя благоверная, что она на тебя все права имеет, и если заявится сюда, ты же первый мне скажешь, чтоб ушла в свой номер и носа не показывала, а её, конечно же, возьмёшь сюда.

Что он мог возразить? Действительно, как ещё он мог поступить, если бы жена всё-таки приехала? Конечно, в отношении Ирины было бы всё шито крыто. Поди докажи, что он отдыхает с ней? Мало ли, может, просто героиня курортного романа. Да и то об этом ещё узнать надо.

Отговорился:

- Да не поедет же она ни за что.

А звонить домой всё же стал каждый вечер - проверял, дома жена или нет. Да и вести себя стал осторожнее. Они, конечно, так же вместе ходили в столовую, вместе на терренкур, вместе в город, но он невольно озирался, что невероятно раздражало Ирину. Через несколько дней она и от терренкура отказалась, заявив, что плохо себя чувствует и быстро устаёт.

Ссоры, хоть и не слишком серьёзные, вспыхивали часто и из-за всяких незначительных пустяков. А однажды, когда домашний телефон Теремрина ни с того ни с сего не отвечал несколько дней подряд, и он стал заметно нервничать, Ирина заявила, что решила ехать сразу, как закончится её путёвка. Прежде они планировали, что поживут у него в номере до самого окончания его путёвки. Тем более к Ирине уже привыкли, никто бы внимания не обратил, да и Теремрин давно уже сдружился с начальством санатория.

А после очередной ссоры, она и вообще заявила:

- Еду сегодня же… Ночным поездом, чтоб в Москве быть утром… А то мало ли, опоздает - добирайся тогда на такси.

Теремрин послушно поехал с нею на вокзал. Сдал её билет, взятый в вагон "СВ", в котором они должны были возвращаться вместе, вдвоём. Она же сама пошла в кассу и демонстративно взяла билет в плацкартный вагон.

- Можешь не провожать, сама доберусь, а то ведь корпус закроют, - сказала она с лёгкой издёвкой.

Но он, конечно же, поехал её провожать. Весь день она была неразговорчива, молчала и в автобусе. А когда вышли на перрон, Теремрин не выдержал и задал вопрос, который тревожил его все предыдущие дни:

- Скажи, что всё-таки случилось? Может, разлюбила? Может, появился у тебя кто-то? Скажи? Я всё пойму, войду в положение, ведь…

- О чём ты говоришь? Кто появился? Когда и кто может появиться? Ты ведь знаешь, как я загружена? Мне к парикмахеру сходить некогда. Наверное, нервы, - сказала она. - Мне надо побыть одной. И ей Богу не побегу ни с кем знакомиться.

- Это может произойти случайно, - буркнул он. - Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждешь - как в песне поётся.

- Смотри, как бы к тебе не нагрянула… Просто я себя очень плохо чувствую…

- Здесь столько врачей, а ты… Могла бы показаться любому, я бы договорился.

- Не знаю… Вот не пошёл отдых и всё тут - что-то томит, тревожит. Не хочется скандала, позора…

- Да не приехала же и не приедет. Просто так, пугала, - сказал он о жене.

- И добилась, как видишь, своего. Меня, во всяком случае, из равновесия вывела.

- Теперь будешь меня винить за наши отношения? Но что же можно предпринять? Ты же сама знаешь… Ты сама говорила, что ни на что не претендуешь…

- Говорила… Но пойми, я устала, устала видеть тебя только по выходным, когда мчимся за детьми. Хорошо если с ночёвкой в гостинице с пятницы на субботу, а то просто так, на пару часов забежим, побыстрому дело сделаем, и тут же в училище за ребятами.

Она была права, во всём права. Действительно, встречи чаще всего ограничивались поездками. Если удавалось выехать в пятницу и переночевать там, хорошо, а то ведь иногда выезжали пораньше в субботу, несколько часов проводили в гостинице, а затем забирали детей и везли их в увольнение. Иногда оставались в Твери на выходные, когда в училище проводились какие-то соревнования или смотры, и москвичей на сутки не отпускали.

- Наболело, - сказала она. - Первый толчок был, когда ты исчез на выходные. Но тогда действительно случай из ряда вон выходящий. Но я то не знала, я-то волновалась и металась… Всё, всё. Об этом не будем. Это так, к слову. Не знаю, не знаю, что со мной. Что-то крутит внутри… Может, как приеду действительно пройду по врачам. А может, пройдёт стресс и всё пройдёт… Думаешь приятно было ожидать приезда твоей благоверной?

- Ты раньше спокойно относилась к её существованию.

- Да, а вот сейчас не могу, не знаю почему, но не могу, хотя понимаю, что не права - сама я тебе навязалась. Знаю, что сама…

Где-то за поворотом дал свисток электровоз, и чуть слышно шелестя электромоторами, потащил за собой мимо платформы вагоны с ярко освещёнными окошками. Дорога шла под уклон, и могло показаться, что вагоны толкают электровоз, а не он тащит их вниз, к Минеральным Водам.

Ирина растерянно посмотрела на Теремрина, отступила, присела, отыскивая рукою чемодан и оторопело проговорила:

- Уже…

- Ещё не поздно. Останься. Выкинь билет, а тот, что сдали, ещё может удастся вернуть? В "СВ" сейчас редко берут…

Она как будто колебалась, но её колебания вызывали двойственное чувство - с одной стороны не хотелось расставаться, ведь столько связывало их, с другой стороны, и он устал от тех отношений, которые сложились у них в этом отпуске, по существу ведь первом совместном отпуске. Быть может, если бы он выхватил сейчас у неё из рук чемодан, а билет, который она держала в руках, бросил под колеса поезда, она осталась. Но он не сделал этого и посадил её в вагон, всё такую же растерянную и не похожую на ту, какой она была в последние дни.

Она пошла по коридору к своему месту, он пошёл вдоль вагона. Наконец, она остановилась, поставила чемодан, затем повернулась и перенесла его на полку. И опять появилась у окошка. Поезд тронулся мягко, почти незаметно. Теремрин пошёл вдоль состава вслед за вагоном, думая, что и сейчас ещё не всё потеряно, что и сейчас ещё не поздно прыгнуть в вагон, и, в крайнем случае доехать до Железноводска, откуда вернуться на такси, или прямо там переночевать в гостинице. Но поезд набирал скорость, а край платформы приближался… Ещё можно было заскочить в какой-то из последующих вагонов, ещё можно было что-то сделать…

Но он остался на перроне, провожая усталым и, наверное, даже безразличным взглядом огоньки концевого вагона.

Он ещё постоял некоторое время на платформе, прислушиваясь к неповторимым шумам ночного вокзала. Отрывистые выкрики команд, скрежет дверей пакгаузов, рокот электродвигателей дрезин. И, конечно же, объявления на непереводимом вокзальном языке. Он вспомнил, как его сынишка Серёжа, когда ему, совсем маленькому, едва научившемуся говорить, подарили железную дорогу, останавливал игрушечный поезд и, приложив кулачёк ко рту, монотонно и неразборчиво выговаривал какую-то абракадабру. Наверное, ему тогда показалось, что поезда понимают какой-то особый язык, которому он и пытался подражать.

Серёжа, Даша - его дети. А много ли видели они внимания от отца? Эти мысли уже не в первый раз приходили к нему и не давали покоя. Он гнал их, но они назойливо приходили вновь.

Он вышел на вокзальную площадь и оказался у большого автобуса, который, как он понял, шёл на Провал.

"Вот как удачно… Сейчас за несколько минут домчит до верхней проходной, а там через забор и дома".

С бабушками, которые дежурили у входа в корпус, он договорился, что его впустят позже положенного времени.

Автобус был почти пустым, прокалённым за день. Окна открыты, и свежий ветерок гулял по салону без всяких препятствий. На заднем сидении устроилась компания молодых людей с гитарой. Едва автобус тронулся, гитара пришла в действие. Теремрина удивило, что гитарист неожиданно спросил у него:

- Извините, мы вам не помешаем?

- Что вы, напротив…

И полилось студенческое…

"Студент с студенткою в палатке целовались горячо - он ей выломал лопатку, а она ему плечо…"

И вдруг Теремрину неожиданно стало так хорошо и спокойно от этой бестолковой и бесхитростной песни советских времён. Он даже вспомнил, как её распевала на терренкуре одна очень миловидная несостоявшаяся его пассия. То есть, если точнее, героиня не удавшегося романа. Тогда была зима, она шла в простеньком пальтишке с меховым воротничком, в кокетливой шапочке и напевала на лёгком морозце эту песенку, а подруги подхватывали, и Теремрин всё больше влюблялся, влюблялся в неё, да так напугал своими попытками ухаживаний, что она спешно уехала домой. Муж вызвал, которому, видимо, дала сигнал одна из "народных мстительниц". Кажется, отдыхала она в Ленинских скалах.

Возле Ленинских скал Теремрин и вышел из автобуса, внезапно решив, а не сходить ли завтра туда: "Вдруг да встречу ту свою загадочную незнакомку. Хотя лет прошло столько, что она давным давно удалилась от студенческого возраста и студенческих песен. Да и я уж далеко не юноша".

Глава вторая
ВСЁ НАЧИНАЕТСЯ С ЛЮБВИ

Утро принесло очищение. Теремрин старался не думать, о том, что произошло накануне. К врачу не пошёл, хотя был талончик, поговорил с замполитом, которого встретил на улице, потом отмахал установленные для себя десять километров по терренкуру вокруг горы "Машук". Перед завтраком, возвращаясь от источника, заглянул в клуб санатория Ленинские скалы, который был в этот час ещё пустынным и сверкал свежевымытыми полами. На доске объявлений сообщалось о танцевальном вечере "Всё начинается с любви". Начало было назначено на 18.45. Собственно, такие вечера проводились часто, по крайней мере, не менее двух-трёх раз в неделю.

Теремрин знал, что они совершенно бестолковы, что они предназначены скорее для детей, нежели для взрослых. Но что-то неодолимо потянуло туда - возможно, желание побыстрее стереть всё, что завершилось только вчера, когда он после мучительно-долгого и томительного "умирания" романа, наконец, решился и посадил свою ещё чем-то близкую, но уже не слишком дорогую женщину в поезд и обрёл свободу.

В Ленинские скалы пошёл один. В этот свой приезд, целиком и полностью занятый Ириной, он ни с кем не познакомился и даже не имел соратника вот по таким выходам - вдвоём-то всегда сподручнее идти на танцы, да ещё не в свой санаторий. А то вот придёшь этак один и стоишь, стоишь, полагая, что смотрят на тебя все как на чудака.

Он заглянул в зал. Народу оказалось в нём немного, но всё же безлюдным его на сей раз назвать было нельзя.

Заиграл оркестр, и две-три пары, наиболее смелые, вышли танцевать. Теремрин огляделся, пытаясь найти, кого бы пригласить. Не нашёл. Всё чего-то ждал, сам не зная чего, ждал, в каком-то лёгком оцепенении, которое удивляло - даже двигаться не хотелось.

И тут в зал вошли три женщины. Вошли и стали прямо перед ним.

Кажется, было около 19.00. Жаль не посмотрел на часы… Очень жаль. Запомнить бы ту минуту! Впрочем, ведь нет времени, как такового, - есть движение, постоянное движение, постоянный полёт человека через пространство отведённого ему срока жизни на земле. И есть рубежи, на которых всё в его душе либо замирает, либо взрывается, либо… И порой иная причина может вызвать совершенно отличные другу от друга реакции.

Одна из вошедших женщин сразу поразила его. Чем поразила?! Уж очень какая-то ладная, женственная, аккуратная. Что-то было в ней особенное, наверное, то, что обычно не встретишь не только на курорте - нигде не встретишь.

Едва заиграла музыка, Теремрин, почти не отдавая себе отчёта, сделал шаг вперёд и, слегка склонив голову, спросил:

- Разрешите вас пригласить!?

Она тут же заговорила о том, что не любит танцев, и случайно заглянула сюда, чтобы составить компанию подругам, которые просто хотели посмотреть, что здесь происходит. Тем не менее, сделала шаг к нему и протянула руку, изготавливаясь к первому "па" вальса.

Они сделали круг, и он спросил:

- Вы отдыхаете в Ленинских скалах?

- Да…

- Из Москвы?

- Да.

- Я тоже из Москвы и отдыхаю в военном санатории.

- Мне приходилось в военных санаториях бывать, потому что работаю в военной организации.

Он не придал значения реплике, и они заговорили о всякой всячине, одним словом, о том, о чём обычно говорят в первые минуты знакомства. Собственно, это не было разговором - во время вальса можно было обмениваться лишь короткими репликами.

Когда танец закончился, он проводил её к подругам, отошёл в сторону, не зная, удобно ли было остаться в их компании и, волнуясь, что она может взять да уйти. К счастью, оркестр заиграл снова, и он тут же пригласил её на медленный танец.

Они танцевали весь недолгий вечер, причём, когда оркестр играл музыку дегенератов, занесённую к нам через "окно в Европу", и доморощенные обезьяны начинали топотать ногами под вой, гром и свист, они выходили на широкий балкон, с которого открывался вид на площадку перед бюветом, на церковь и на тыльную проходную военного санатория.

Затем они снова танцевали, а подруги держали её сумочку и не отдавали, когда она подходила к ним, словно поощряя их действия.

Она танцевала все танцы и танцевала прекрасно, правда, всё-таки сочла нужным предупредить, что скоро уезжает. Во время вальса она просила делать поменьше шаги, но танцевала легко, лишь изредка прося поддержать её - кружилась голова.

- Вот сейчас последний танец и мы (она имела в виду подруг) пойдём гулять.

- Ничего страшного, продолжим в Москве! - сказал Теремрин.

- Где там? В Москве не до того…

Вечер закончился, они пошли к выходу, и уже в дверях зала она растерянно проговорила:

- Вот видишь, мои подруги куда-то уже подевались.

- Они оставили вас в надёжных руках. Возьмёте меня с собой на прогулку?

- Пойдёмте, - охотно согласилась она. - Кстати, вижу их. Уже отправились в город. Будем у них в хвосте плестись.

Сумочку подруги ей всё ещё не отдавали, пояснив:

- Гуляй, гуляй… Можешь сегодня вообще не приходить, - и прибавили зачем-то. - Мы её и так почти не видим.

- Ну, надо же! - воскликнула она. - Это когда же и где я пропадала?

- Мы это так, чтоб молодого человека подзадорить, - смеясь, сказала одна из подруг.

- Ну, так я вас забираю сегодня? - спросил Теремрин, воспользовавшись шуткой подруг.

- Так они меня и пустят… Ещё как блюдут!

Они прошли через военный санаторий, спустились к фонтану "Каскад", посидели там немного, наблюдая за подсвеченными струями, осыпающими зрителей при дуновении ветерка мелкими брызгами. Потом спустились к парку "Цветник".

Там она неожиданно назвала своё имя:

- Галина…

Теремрин тоже представился.

Они заговорили об отношениях между мужчинами и женщинами, о родственных душах, и Теремрин чувствовал, как и она, наверное, необыкновенную общность взглядов.

Потом они долго поднимались по ступенькам к Лермонтовской галерее. Там задержались, слушая, как пели в честь праздника Святой Троицы молодые люди - "верующая молодежь" становилась с каждым годом меньшей редкостью.

- Это всё смешно, - сказала она.

Теремрин же не то, чтобы согласился с её репликой, но и не взял под защиту ту небольшую хоровую капеллу, поскольку сомневался, что в это сумасшедшее время есть истинно верующие - всё ему казалось несколько искусственным.

Они пошли по узенькой дорожке к Китайской беседке. Галина кое что рассказывала о себе. Говорила просто, доверительно. Всё у неё хорошо… Всё, всё, всё… В любовных похождениях не нуждается и курортных романов терпеть не может.

Теремрин сказал, что тоже не признаёт лёгкий флирт, ради достижения каких-то сиюминутных целей, что мечтает о добром, хорошем и искреннем друге.

- Хорошо иметь доброго товарища, - согласилась она.

- И не только товарища, - произнёс Теремрин и неожиданно стал читать стихотворение, написанное накануне вечером под впечатлением происшедшего с ним в минувшие дни:

Наедине с самим собою

Она была несколько растрогана стихами, даже слегка пожала ему руку и поспешно стала спускаться от знаменитого Пятигорского орла к поющему фонтану. Она что-то рассказывала о работе, о начальнике, даже о том, как праздновали 8 марта, но Теремрин не слушал, радуясь тому новому, что он заметил в ней после того, как прочёл стихотворение. Она вся неуловимо потеплела, она стала доступнее и ближе.

Фонтан почему-то не работал, и они, прогулявшись по "Цветнику", стали подниматься к "Тарханам", слушая музыку, доносившуюся из танцевального зала санатория. Постояли в сторонке, но танцевать не пошли. Хорошо было с нею рядом, легко, приятно, радостно. Она словно излучала покой, доброту.

Пошли дальше, обходя слева военный санаторий, потому что верхняя проходная могла быть уже закрыта, и Теремрину до мельчайших подробностей запомнилось, где, когда и о чём они говорили.

У входа в её корпус чопорно и изысканно распрощались, договорившись встретиться на следующий день в 14.00.

Он шёл назад, даже не пытаясь разобраться в своих мыслях. Он ещё ничего не понимал и не осмысливал, но уже ждал встречи и знал, что последней сегодня перед сном и первой же завтра по пробуждению мыслью будет мысль о ней…

А утром он как всегда прошёл по маршруту, затем принял процедуры, ещё раз пробежался по терренкуру, но уже не полный круг, быстро пообедал и стал ждать 14.00. Она выпорхнула из лечебного корпуса и попросила перенести встречу на 15.30 - оставались ещё какие-то неотложные и нерешённые дела.

Чтобы убить время, он прогулялся до Эоловой арфы, вспоминая, как бывал здесь с той, которую унёс в Москву скорый поезд. Тогда он не знал истинных причин её вздорности, её постоянных вспышек во время отпуска. Ведь ещё месяц назад всё было иначе. Здесь же, в Пятигорске, она представляла собой комок раздражения. На танцы ей не хотелось, а ему ужасно хотелось танцевать. И что он получил - вокруг великое множество женщин, которые взглядами и всем своим видом словно бы зовут к курортным романам, а он сидел возле вздорного комочка раздражения и начинал раздражаться сам.

И вот она в Москве, а он прогуливается по тем же местам, где ещё три дня назад гулял с ней, и ждёт другую женщину. Мало того, что ждёт - думает о ней!

Наконец, встретились. Галине захотелось посмотреть "Провал". Теремринра удивило, что за весь отпуск она так и не побывала там, хотя от Ленинских скал - рукой подать.

Пошли к "Провалу" опять же мимо Эоловой арфы и магазина "Восточные сладости".

Дальше был бульвар, тянувшийся вдоль санаториев, в том числе и филиала военного санатория, о котором так и говорили: "Поселили на "провале", "С провала на танцы приехали".

Спустились к площади, где стояли экскурсионные автобусы, зашли в длинный, тёмный, немножко мрачно-жутковатый тоннель. Серное озеро было за решёткой. Экскурсовод рассказывал одной из групп, как провалилась часть склона и открыла вот эти горные источники. Должно быть, такие вот вымытые пустоты есть и в других частях горы.

- А можно посмотреть, что там, наверху? - спросила Галя.

- Конечно, пойдём.

Он помог ей подняться по крутой тропинке, буксируя наверх за руку. Площадки никакой не было, но сам провал склона огородили кое-как неровными рядами ржавой проволоки.

- Вот и всё? - разочарованно спросила она. - И стоило ради этого подниматься.

Они спустились до высокого парапета. Теремрин спрыгнул первым, потянулся к ней, легко взял её на руки и, опуская на дорогу, на мгновение, словно случайно, крепко прижал к себе, так что слегка хрустнули косточки.

- Ой! - только и воскликнула она.

Он поспешил извиниться, пояснив, что сделал это, удерживая равновесия.

- Что теперь? - спросила она.

- Можно на терренкур, а можно в город.

- Лучше в город. Терренкур же - это целых десять километров?

- Десять, - подтвердил он.

- Нет, лучше в город.

Они вернулись к "Восточным сладостям" и оттуда пошли по тенистой дорожке к Лермонтовской галерее. И всё говорили, говорили, говорили, постепенно раскрываясь друг перед другом.

- А это что? Как мило! - сказала, обратив внимание на симпатичную фигурку мишки с миской.

Теремрин пожал плечами. Сколько раз видел эту статую, но никогда не задумывался, кем и для чего она поставлена.

- Здесь много всяких таких штучек. К примеру, орел.

- Ну, орлы есть и в Кисловодске, и в Сочи… Это как бы символ Кавказа.

Да, в те годы ещё считали, что символ Кавказа - это орёл, но уже испохабили этот символ бандиты в Будённовске, прячась за спины и животы беремённых женщин.

В то время, конечно, никто и не подозревал, как будут в Беслане измываться над детьми те же кавказцы, среди которых немало было грузин. Но особую лепту внесут грузины, опозорив весь Кавказ, в Южной Осетии, гоняясь на танках за старушками с внучатами, и давя их безжалостно гусеницами, собирая детей и стариков в сараи, и сжигая их заживо. Сжигая просто так, из ненависти, отрезая головы пойманным на улицах детям, причём внукам и внучкам на глазах бабушек и наоборот. Такого не позволяли себе даже гитлеровцы.

Впрочем, победители всегда пишут историю после войны. Германия была побеждена, и не германские историки писали историю. Были, правда, фальсификаторы, подобные Кальтенбруннеру, но его работы не заметили. Их просто потом переписал или приказал переписать и размножить Аллен Даллес, но уже с другой целью - принизить роль Советского Союза в войне.

В конце семидесятых Теремрину довелось побывать в качестве специального корреспондента газеты "Известия" в Таганроге. Направили подготовить материал о таганрогском подполье. Для работы в архиве потребовался допуск, который передали телеграфом из Москвы (он у него был), и Теремрин окунулся в архивы… Поразило несколько фактов такого характера. Сообщалось с чисто немецкой точностью, о том, что в комендатуру поступила жалоба от гражданки такой-то, что её дочь изнасиловал немецкий солдат. Солдат был немедленно отправлен на фронт. Такое же решение было принято и в отношении нескольких солдат, укравших кур в одном из домов на окраине города.

Что ж, это тоже заслуга демократии - народы, прежде считавшиеся достойными и уважаемыми, превращены в ублюдков и питекантропов, способных на невероятные подлости. А как расценить добровольцев -западленцев из Подляхии, которые приехали в Осетию, чтобы бесчинствовать. Группа западленцев насиловала молодых осетинок на глазах родителей под аплодисменты Ющенко, и Саакашвили, которым, конечно же, демонстрировали эти кадры подвигов, подобных им "джигитов".

Почему же в советские времена было тихо и спокойно на Кавказе, почему люди относились друг к другу с уважением?

Теремрин лишь мельком подумал о том, что было и стало на Кавказе. Все мысли без остатка занимала сейчас женщина, бывшая рядом с ним.

От Лермонтовской галереи они пошли по пологому спуску, потому что её заинтересовали кусты тутовника. Она рвала тутовник, а он старался поддерживать её, когда нужно и не нужно. И она всё реже противилась этим объятиям.

Они сближались с ней, казалось, помимо их воли. Как? Сказать трудно. Что-то взаимно притягивало их.

Снова оказались в парке "Цветник", и Теремрин предложил зайти в ресторан "Машук".

- В брюках не очень удобно возразила она.

Пошли дальше, в город. Многие рестораны и кафе были закрыты. В "Дружбе" санитарный час, в другом - просто перерыв. Перерыв перед вечерней сменой, когда и цены другие, и оркестр играет.

Скоро они оказались в городском парке. Долго сидели, разговаривая, и казалось, темы разговора неисчерпаемы. Потом всё-таки попали в "Шоколадницу", посидели там и отправились готовиться к танцам.

Расстались у тыльной проходной военного санатория. Условились, что он подойдёт ровно в 20.00 к клумбе перед Лечебным корпусом. Хорошо, что догадался взять зонтик. Когда она вышла из корпуса, одетая вроде бы и просто, но грациозная и красивая, дождь дал серьёзно о себе знать. Теремрин побежал к её корпусу и раскрыл зонтик.

- Переждём? - предложила она.

Пришлось переждать. Но дождь не кончался, и она сказала:

- Ну что же делать? Идём! Вижу, как вам хочется танцевать.

И они пошли, а струи воды неслись за ними, и ей приходилось выбирать место, куда ступить, чтобы не промочить ноги.

- Отважная женщина! - с восторгом восклицал Теремрин. - Героическая женщина!

- Такого я и сама за собой не подозревала, - отзывалась она. - Посмотрите, спина ещё не мокрая? А то чувствую, как течёт за воротник.

А он снова повторял:

- Героическая женщина!

Ждал упрёков, что тащит её под таким дождём на какие-то танцы, будь они не ладны.

Она же, смеясь, заявила:

- Я думала просто будет роман, а тут!..

К чему бы это? Ему стало немножечко смешно - только вчера убеждали друг друга, что оба против всякого флирта в санатории.

- Всё происходит словно не со мной.

А дождь разошёлся не на шутку. На себя уже махнул рукой - её бы не промочить до нитки.

- Только бы не была закрыта калитка, - сказал, вглядываясь в сетку дождя.

Она не заявила, что тогда, мол, вернёмся, а заметила:

- Да, придётся помокнуть, пока обойдём вокруг. Сказали бы мне, что под дождём помчусь на танцы! Не поверила б, - продолжала она удивляться своим поступкам, и ему было приятно это слышать.

Клуб встретил тишиной. Дверь со стороны киоска оказалась закрытой. Пришлось опять обходить. В вестибюле она спросила:

- Чуточку обсохнем? Да? Не сразу пойдём?

Танцы уже начались. На первый вальс они опоздали. Прошли в его любимый угол зала, и он, положив на сцену свой зонтик, пригласил на первый медленный танец. А потом не пропускали ни одного. Теремрин даже отступил от своих правил и участвовал в общем дегенеративном топоте под дегенеративную музыку лишь для того, чтоб дать согреться ей и согреться самому после дождя.

Во время этих прыжков и скачек он отступал подальше, чтобы видеть её всю, элегантную и обворожительную. Она притягивала, она манила чем-то необыкновенным, и он откровенно любовался ею. В ней была заложена какая-то неодолимая сила. Они были в большом, людном зале и в тоже время оставались как бы вдвоём, и никто не был им нужен.

На часы он поглядывал с грустью, ведь должен был окончится, очень скоро окончится этот великолепный вечер, а потом оставалось проводить её до санатория. Из-за дождя она, конечно, сразу уйдёт в корпус. И останется лишь один прощальный день.

Он уже знал, что завтра во второй половине дня у неё самолёт…

Как же было жаль, что всё так произошло, что встретились перед самым отъездом, но… А что могло быть ещё? Раньше-то встретиться не могли, поскольку был не один. Вот уж поистине: судьба играет человеком.

Глава третья.
Биение жизни

Ирина приехала домой утром, но никого не застала. Мама с Сержиком вернулись только под вечер. Как оказалось, были на экскурсии.

Мама сразу заметила, что Ирина не в своей тарелке, и когда восторги Сержика по поводу встречи, закончились, и он ушёл в свою комнату, спросила:

- Что с тобой, доченька? На тебя лица нет. И, как мне помнится, ты должна была вернуться ещё только дней через пять.

- Мы поссорились, мамочка, сильно поссорились. Я не знаю, что со мной случилось… Всё меня раздражало… И его ухаживания, даже близость с ним. А тут ещё жена…

И она рассказала о звонках его в Москву и обо всём прочем, что с этим связано.

На протяжении всего рассказа мама пристально вглядывалась в лицо Ирины, пытаясь понять, что с ней. На обычный психоз не было похоже. С чего бы вдруг? Она ведь знала, с кем встречалась и на что шла.

- А тут ещё вдобавок чем-то отравилась. Тошнит…

- Что ты сказала? Батюшки, Иринушка, девочка моя, да ты же, ты же ждёшь ребёнка…

- Что? - у Ирины сразу высохли слёзы. - Что ты сказала, мама? Как же это может быть, ведь врачи…

- Всё бывает, доченька, всё, - говорила мама. - Господь милостив. Вот и дарует он тебе дитя, несмотря на тот твой ужасный, жестокий поступок. Завтра же идём в женскую консультацию. Там скажут точно, но кто скажет точнее и вернее матери?! Я верила, верила, что приговор не окончателен… Я так рада за тебя.

Они обнялись и обе разрыдались.

Даже Сержик прибежал из другой комнаты, обеспокоенный всхлипываниями мамы и бабушки.

- Ничего, сыночек, ничего. Это наше, женское. Всё хорошо. Так бывает…

- А-а… Знаю. Вон моя Лариска тоже иногда ни с того ни с сего возьмёт да заревёт…

- Как ты нехорошо говоришь о своей девушке, - поправила Ирина. - Ну сказал бы, заплачет… Ведь в суворовское училище готовишься, а суворовцы - наследники лучших традиций русских военных…

- Ладно, не буду, - буркнул Сержик. - Только и вы не ревите, то есть, ну это самое - не плачьте. А то меня напугали, думал, случилось что.

Случиться то случилось, но посвящать Сергея в это случившееся посчитали нецелесообразным. Конечно, он уже не маленький и понимает, что ребёнок может родиться и без официального папы, но… Как-то не очень удобно даже заговаривать на эту тему. Во всяком случает, так решили Ирина и её мама.

- Может, ещё тебе показалось, - говорила Ирина. - Может, нет ничего…

- Ничего мне не показалось, доченька. Так что завтра пойдём к врачу, и всё вскорости выяснится… Ты подумай, радость-то какая - будет у тебя свой ребёночек.

- Была бы радость, если бы муж был. А как я сыновьям объясню, как вообще объясню - ну, скажем, на работе и так далее. А как ему скажу? Ты представляешь, каково ему будет? Он и так запутался донельзя.

- Ну, милая, в отношении Теремрина твоего есть пословица: любишь кататься, люби и саночки возить. Мужчина должен знать, чем могут закончиться его отношения с женщиной… Хотя не отрицаю, женщина тоже обязана думать об этом… А что запутался, так это не то слово. Если честно, боюсь за него. Не прощаются такие грехи - нет, не прощаются. Ну а что у тебя с ним, так это, - она сделала паузу и с ужасом сказала, почти выкрикнула: - Тьфу ты… О чём говорим? Прости Господи…

- Теремрин знал одно - у меня детей быть не может: таков приговор врачей, так что его винить не за что. Кроме радости, наши отношения мне ничего не доставляли. А сколько он мне помогал! - Ирина сделала паузу и тихо спросила: - Может скрыть от него? Ну поссорились и поссорились? А, мамочка, как ты считаешь?

- Ишь чего удумала… А как ты справишься сама с тремя-то? А потом, у ребёнка должен быть отец… Алёша и Сержик твои знают, что их отец погиб, и помнят его.

- И всё-таки не знаю, как Дмитрий отнесётся к такому известию, да ещё после ссоры.

- Ваша ссора выеденного яйца не стоит. Так, глупость одна. Твоё состояние мне понятно, ну а он просто не смог догадаться, почему ты так переменилась и что с тобой. Так что звони ему…

- Вот сходим к врачу, всё выясним, тогда и позвоню. Как раз он к тому времени подъедет, когда всё ясно будет.