XLV О правах и обязанностях

Вернуться к оглавлению

Непредписуемая и неуничтожимая природная самостоятельность личности в общественном сочетании порождает различного рода права, охраняющие различные стороны свободы члена общества и государства. Так являются "личные" права, имеющие задачей определить отношение свободы человека к государственной власти, и права "политические", определяющие степень и форму участия гражданина во власти. Их определяет Верховная власть государства, и в том или ином построении их отражается тип Верховной власти, которая то более, то менее благоприятствует осуществлению тех или иных из них. Но в общей сложности права, гарантирующие личную и политическую свободу, перечисляются приблизительно в таком виде:

Личные права:
1. Личная свобода (то есть, например, от какого-либо незаконного задержания).
2. Неприкосновенность жилища, как ограждение личной свободы.
3. Право собственности.
4. Свобода труда и занятий.
5. Свобода совести.
6. Свобода слова (печати, преподавания, пропаганды).
7. Права семейные.
8. Свобода собраний и союзов или обществ.
9. Право требовать защиты власти.
10. Право сопротивляться незаконным требованиям власти [Чичерин с сомнением относятся к праву сопротивления. Однако его допускает не только английское, но и прусское законодательство]. Чичерин присоединяет к этому "право прошений", неприкосновенность "бумаг и переписки"... Таких мелочей можно насчитать не мало, но они вытекают из более общих прав. Важнее было бы назвать права брачного союза... Во всяком случае все эти права имеют свои ограничения законом и законными распоряжениями власти. На этой почве вмешательства власти они могут быть и чрезвычайно расширены, и сведены к весьма узкому фактическому пользованию свободой.

Политические права, принадлежащие гражданам, как участникам власти, суть:
1. Участие во всех решениях, которые законом предоставлены в области причастия граждан к власти.
2. Доступ к государственным должностям.
3. Контроль над действиями власти.

В отношении этих прав имеются те же оговорки "законности", вследствие чего широта прав при одних и тех же наименованиях может быть в высшей степени не одинакова.

Взамен прав, даруемых государством своему члену, как гражданину, он несет, как подданный, ряд обязанностей, которые Чичерин излагает так:

Личные обязанности граждан:
1. Повиновение, но законное. Когда власть преступает пределы закона, обязанность повиновения прекращается.
2. Верность государству, т. е. образ мыслей и действий, клонящийся к сохранению государства и к поддержанию существующей власти. Нарушение этого есть измена.
3. Доставление государству необходимых средств (подати и пр.).

Политические обязанности:
1. Военная повинность.
2. Исправление должностей (присяжные, полиция и т. д.).

Мы можем не входить в рассмотрение полноты этой классификации прав и обязанностей, так как для общей обрисовки свободы личности в государстве достаточно и схематического перечисления достигающих этой цели прав.

Гораздо важнее обратить внимание на то, что все права уравновешены обязанностями и сверх того ограничены всеми оговорками, которые приносит к ним закон, т. е. воля Верховной власти. Очевидно, что действительная широта свободы личности в государстве зависит существеннейшим образом от того, насколько глубоко Верховная власть признает ту естественную свободу человека, которая служит первоисточником его гражданских и политических прав. Степень такого признания зависит, во-первых, от силы личности, от напряженности ее потребности к самостоятельности, неспособности ею поступаться, иначе как по совершенной необходимости; во-вторых, признание прав личности зависит от свойств самой Верховной власти, которые при различных формах или типах ее не одинаковы.

Всякая верховная власть, во всяком государстве до известной степени устанавливает и охраняет все проявления права, но в различных степенях и в не одинаковом построении.

XLVI Система построения права

Задачи государственной науки состоят в том, чтобы проникнуть в сами законы политических явлении, определить внутренний смысл их и указать политическому искусству возможность действия применительно к желательным человеку целям. Так и в отношении монархической системы права мы должны понять прежде всего логику самой идеи данной Верховной власти, и средства ее внутреннего содержания, хотя бы эти средства и не были исчерпаны в исторической практике.

Выше указывалось, какое огромное значение в политике имеет сознательность, а в истории государственности мы чаще всего имеем примеры не столько политической сознательности, как бессознательного действия ощупью, на глазомер. От этого-то основные типы верховной власти - монархия, аристократия и демократия - постоянно являются в истории не только в чистом своем виде, но и в извращенном, и выше было уже указано, что основные разновидности монархии (самодержавие, абсолютизм и деспотизм) представляют лишь идеальные типы, а в исторической действительности никогда не замечаются в полной чистоте, но всегда в некотором смешении черт этих различных разновидностей, с преобладанием какого-либо из них как основного ["Монархическая государственность", часть I-я, отд. IV].

Задачи науки выяснить свойства высшего, идеального принципа, чтобы указать политическому искусству способы предохранения его от деградации в извращенные разновидности, а этим последним - средства подняться из деградации. В нижеследующем изложении мы, не забывая исторического конкрета, будем анализировать главным образом логику внутреннего содержания чистого монархического принципа, т. е. то, что он имеет, оставаясь самим собой, верным своему собственному содержанию.

Если мы обратим внимание на природу какой-либо власти, то можно сказать, что чем более чутка она к естественному праву человека, тем более она склонна охранять личные права в государстве. В этом отношении монархическая власть обещает более, чем демократическая.

В определении и построении прав политических - наоборот - демократическая власть более обещает, нежели монархическая.

Монархическая власть сама есть создание этического принципа, и через это в самой себе не может не сознавать государственного значения личности, как носительницы этического начала. Демократия, напротив, выражает Верховную власть всенародной воли, власть силы, власть самодовлеющую, а потому не связанную обязательно с этическим началом и вообще не зависящую ни от чего, кроме безапелляционного безответственного народного самодержавия. Поэтому демократия не имеет природной чуткости к самостоятельности и правам личности. Но зато она неразрывно связана с политическим правом личности, которая составляет одну из единиц самодержавной народной воли.

Однако же, если мы возьмем охрану права во всей ее полноте, то есть в совокупности прав личных и политических, то по природным способностям к этому монархия имеет преимущество перед демократией.

Какова бы ни была степень сознательности доктрины права, но в действиях различных принципов Верховной власти не может не сказываться фактически их внутренняя природа. Поэтому чуткость монархии к личным правам составляет общее историческое явление. Демократия, напротив, столь известна своим фактическим невниманием к ним. В наилучше поставленных республиках постоянны жалобы на стеснения личности, на деспотизм большинства и его нетерпимость ко всякому своеобразию в жизни человека. В монархии же личность человека затирается только при извращении этого принципа власти в деспотизм. Даже при абсолютизме подавление личности относится по преимуществу к области прав политических, что касается личных прав, то по развитию и охране их абсолютная монархия очень много сделала в истории как в Риме, так и в Европе.

Но истинная монархия в своей идее заключает все данные и для охраны политических прав. Только для этого нужно сильное развитие ее политического самосознания или за слабостью его благоприятные исторические условия.

По внутреннему смыслу власти построение прав и обязанностей в монархии и демократии идет не одинаковыми путями, и это отражается на охране свободы и права.

В демократии верховной властью является масса народа, большинство, сила количественная. Отдельный гражданин входит членом в эту массу, но все-таки с нею не отождествляется. Он составляет частичку верховной власти, но только частичку, остальная же совокупность верховной власти - есть для него нечто постороннее, которому он должен подчиняться, хотя бы и против воли. Вследствие этого личность, входя в государство, сознает себя чем-то отдельным, находящимся в договоре с государством, но не слитым с ним. Ее естественное право не сливается с государством, и для самой личности остается высшим, нежели власть государства. При своих отношениях к государству (в договоре с ним) личность имеет источник прав вне его, в самой себе, но частичку их уступает в пользу государства, для получения от него обеспечения остальных прав. Во всем объеме этой уступки своего естественного права личность принимает на себя обязанности в отношении государства. Таким образом, ее обязанности являются элементом производимым из права. Право составляет основу, обязанность истекает из него. Поскольку государство обеспечивает права личности, постольку личность соглашается принимать на себя обязанности.

В монархии отношение права и обязанности в идее прямо противоположно.

Здесь Верховная власть (монарха) есть власть того же самого этического начала, которое составляет сущность личности. Посему в монархе для личности является Верховная власть не посторонняя, а как бы ее собственная. В монархии личность ставит Верховной властью не свою волю, а волю своего идеала. Таким образом, и в монархии личность гражданина входит в состав Верховной власти, но не так, как в демократии, не в виде одной частички этой власти, а всем своим существом. Личность становится причастна Верховной власти, как носительница того же самого нравственно разумного элемента, который в лице монарха поставлен верховной государственной властью. Но этот нравственно разумный элемент составляет не волю личности, а ту сторону ее существа, которой она подчиняет свою волю. Это источник ее долга, ее обязанности, для исполнения которой личность требует себе необходимых прав. Совершенно таково же положение и самой Верховной власти монарха.

Он тоже не есть власть самоисточная, самодовлеющая, но власть, делегированная от Бога, для исполнения обязанности поддерживать в государстве верховенство этического начала. Для исполнения этой обязанности монарх получает свои права Верховной власти. Таким образом, в самом источнике власти, как и в сознании личности, право вытекает из обязанности. Такое построение права на обязанности монархия, оставаясь верной своему смыслу, только и может вести в порученном ей государстве, попадая в этом отношении в полную гармонию с самосознанием личности, которая точно так же ощущает свое право лишь постольку, поскольку исполняет свою жизненную миссию нравственного разумного существа.

На первый взгляд может казаться, что основывая обязанность на праве, признавая право основой, а обязанность производным элементом, мы лучше и сильнее охраним право. Но это несомненная ошибка. М. Н. Катков прекрасно выразил психологию права, сказав:

"Плодотворно только то право, которое видит в себе не что иное, как обязанность. Мало проку в тех правах, которые не чувствуют себя обязанностями. Право, которое не есть обязанность, оказывается мыльным пузырем; ничего не выходит из него, и ни к чему не ведет оно. Такое право есть не сила, а слабость. Общественное мнение может быть полезно и плодотворно, если мыслящие люди проникнуты чувством долга и действуют не столько в силу права, сколько в силу обязанности. Нет пользы в том, что я имею право то и это делать, если я не чувствую себя обязанным сделать то, что можно".

Почему же "плодотворно", то есть приводит к действию только то право, которое чувствует себя обязанностью? Потому, что такова действительная, реальная природа личности. Человек, как существо разумное, нравственное и волевое, не есть первоисточное существо, но истекает из божественного начала, которое поместило его в мире именно с миссией самостоятельно развивать данные ему духовные силы. Человек по природе это чувствует и твердо требует необходимой свободы и права тогда только, когда это необходимо для исполнения обязанности его миссии. Никакого "права" в противном случае личность за собой не чувствует, и даже получая его, не практикует. Совершенно справедливо говорит Катков: "Нет пользы в том, что я имею право, если я не чувствую себя обязанным сделать то, что дозволяет оно сделать". Это право мертвое, бездейственное, пользование которым личность сознает простым "самодурством".

Монархический принцип велик и силен тем, что его государственная идея совпадает с психологической реальностью. Государственная власть основана на психологической природе личности, а эта психологическая природа такова, что личность имеет право лишь как последствие своей мировой обязанности. Право поэтому сильно и реально только тогда, когда в государственной области воспроизводит общий психологический закон бытия личности. Полной отчетливости это достигает в монархическом принципе, который поэтому по природе в потенции несомненно заключает в себе данные для наиболее полного осуществления разумной свободы и права. Если политическая бессознательность людей мешает реализации этой возможности, то мы не должны приписывать принципу монархии того, что создается непониманием этого принципа.

XLVII Осуществление права

Наблюдая исторические проявления государственности, мы видим, что нигде и ни при какой форме власти не было государства, в котором бы совсем не существовало свободы и осуществления права. В этом отношении монархическая государственность имеет в истории блестящие образчики правового творчества, и в общей сложности едва ли другие государства могут похвалиться, чтобы осуществляли право и охраняли свободу в общей сложности лучше, чем монархия. Но, вообще говоря, допущение свободы и охрана права всегда и везде были ниже того, что мы ставим своей идеальной целью, и нередко даже представлялись нестерпимо недостаточными, что и вызывало протесты личности и создавало государственные перевороты.

Причиной недостаточности общественной свободы и охраны права всегда является в основе то обстоятельство, что задача права весьма сложная, так что на ее разрешение не хватало политического сознания и искусства, а между тем человеческие злоупотребления весьма чутко пользуются всеми прорехами, которые обнаруживаются в каждом политическом строе. Осуществление же свободы и права не зависит даже от одних политических условий в тесном смысле слова, но требует всей совокупности действия тех факторов, которыми создается и держится человеческое общество.

Этого обстоятельства часто не хотят знать умы, воспитанные исключительно на юридических понятиях, а между тем, заботясь о свободе и праве в обществе, мы должны поставить на первом месте, выше всех политических условий, выработку личности, способной к свободе.

Кто понимает значение права в государстве, должен заботиться прежде всего о силе и самостоятельности личности, об ее способности к самодеятельности, об ее творческих способностях, при которых личность дорожит своей деятельностью и не хочет ею поступаться. Эта выработка самостоятельной личности достигается целым рядом условий ее воспитания, в которых закаляется характер, О них уже упоминалось раньше: правильная и искренняя вера, вооружающая человека самостоятельностью, как ничто другое; крепкая семья, дающая внимательное воспитание; развитой социальный строй, дающий личности и практику ее общественных способностей и опору против подавляющих случайностей, а потому укрепляющий самоуверенность личности, вот ряд воспитывающих условий, подготавливающих в государстве самостоятельного гражданина.

Весьма достойно замечания, что во всех этих факторах, вырабатывающих личность, способную к свободе, ее сознание права повсюду вытекает из сознания обязанности долга. Это относится к религии, к семье, к социальной роли человека. Правом самодовлеющим человек может легко поступаться и легко поступается. Долгом же своим он не властен поступаться, почему не уступит и тех прав, которые необходимы как средства исполнения долга. Таков нормальный и здоровый путь выработки крепкой личности, которая не поступается нравственно разумным своим содержанием, то есть самой основой свободы.

Эта личность является затем в обществе и государстве опорой свободы и права, и основой контроля их.

Не поступаясь своим правом, такая крепко выработанная личность не допускает и злоупотребления правом, создавая в этом отношении общественную дисциплину, без которой невозможны ни свобода, ни право.

Но если выработка личности составляет необходимое условие, без которого ничего не значат и рассыпаются, как карточный домик, все юридические условия, то и эти последние, в свою очередь, необходимы для выработки личности.

Законодательное определение ширины свободы и объема прав, требуемых личностью данного общества, составляет, таким образом, второй ряд условий, необходимых для осуществления права. Законодательство должно быть для этого чутко, отзывчиво и прозорливо, а следовательно, и постановка создающих его учреждений должна быть такой, чтобы обеспечивать в законодательстве эти свойства.

Но это само собою подымает вопрос о государственных учреждениях, и вводит вопрос о свободе и праве в область политическую, указывая зависимость всякого права от политических прав гражданина.

Выше отмечено, что политические права граждан сами собой подразумеваются в демократии, но иногда совершенно отрицаются в монархии. Это бывает фактически, но совершенно противоречит истинному смыслу монархической идеи, которая точно так же, как и демократическая, не может не признавать граждан участниками власти, что предполагает облечение их соответственными политическими правами.

Каждый член государства при всех формах власти является гражданином в отношении государства я подданным в отношении самой Верховной власти. Гражданин республики также есть подданный в отношении Верховной власти самодержавного народа, и свои политические права имеет не как составная часть Верховной власти, а как гражданин государства, где он так или иначе причастен власти.

Монархия есть верховенство нравственного идеала. Но он живет и в душе подданных, становясь государственно верховным только потому, что каждый гражданин признает его верховенство в душе своей. Таким образом, каждый гражданин есть как бы создатель Верховной власти монарха, сходно с тем, как в демократии каждый гражданин есть частичка Верховной власти самодержавного народа. Гражданин монархии даже более интимно связан с Верховной властью, потому что слит с нею всецело, поскольку является носителем того же идеала, верховенство которого создает монарха.

Отсюда у подданного монархии являются политические обязанности, которые сами собой предполагают политические права. Такой тонкий выразитель монархического духа, как М. Н. Катков, недаром сказал, что "у русского есть больше, чем политические права: у него есть политические обязанности". Это замечание тем более характеристично, что и у самого монарха его Верховная власть составляет не право, а обязанность, в силу которой он имеет верховные права. Духовная близость, родственность личности подданного с монархической Верховной властью, проявляется в требовании от него содействия Верховной власти, которое формулировано гениальнейшим носителем русского самодержавия, Петром Великим.

Это не одно требование повиновения, но принципиального содействия. Оно выражено в присяге на верность государю, обязательно приносимой не тем, кто этого хочет, а именно по обязанности подданного. Присягают, во-первых, в верности и повиновении. Но каждый сверх того обязуется клятвенно, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять все права и преимущества, принадлежащие самодержавию, силе и власти государя. Но и это еще не все; обязуются споспешествовать всему, что может касаться верной службе государю и государственной пользе. Обязуются не только благовремение объявлять обо всем, что может принести вред, убыток и ущерб интересам государя, но все это "всякими мерами отвращать и не допущать тщатися". Здесь подданный, повинующийся, и гражданин, деятельный участник, не разделяются, а неразрывно сливаются. Присяга прямо объясняет, что именно "таким образом" поступать значит "вести себя и поступать как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит". Именно в том, таким ли образом поступал поданный, он даст ответ "перед Богом и Его судом Страшным".

Так гласит это замечательное произведение Петра, произведение, в котором он был вдохновлен уже не теориями Гуго Греция, не Гоббсом, а чисто царским проникновением в дух своего принципа власти.

"Верноподданическая присяга - вот наша русская конституция", - заметил по этому поводу Катков, и это совершенно верно, если только прибавить, что "конституция" эта недописана, ибо в ней не обозначены те права, которые необходимы для исполнения указанных подданному обязанностей.

Политические права вообще не чужды гражданам монархических государств. Они имеют право на должности управительной службы, до известной степени имеют право контроля над действиями властей. Так наш закон допускает критику законов. Высочайший указ 13 января 1895 г. ввел как принцип, что посвящение дарований и усиленных трудов на поприще науки, словесности и повременной печати есть, служение государю и Отечеству; а стало быть, само собой подразумевает связанные с этим права. Устав Государственной Думы 6 августа 1905 года дает ей право запросов министрам. Право всеподданнейших прошений вообще ничем не ограничено, и у нас известно немало случаев всеподданнейших записок с личными советами Верховной власти в отношении самых важных дел управления...

Но нельзя не признать, что политические орава, которые гражданин монархического государства необходимо должен иметь по смыслу своих обязанностей поданного, совершенно нигде не разработаны, не регламентированы, не санкционированы законодательством и не обеспечены практическими способами пользования.

Вина этой недописанности "монархической конституции" всецело падает на абсолютизм, который повсюду затуманивает истинный смысл монархии. Сам по себе монархический принцип несомненно допускает ряд политических прав, совершенно тех же, что и в демократическом государстве. Фактическое осуществление этих прав имело бы последствием упрочнение и расширение сферы личных прав, дающих способы политического действия. По неразвитости же политических прав ряд личных прав естественно ограничивается там, где политические права граждан кажутся по абсолютистским влияниям, несовместимыми с обязанностями подданных монархии. Таковы, например, свобода печати, право союзов и собраний, сопротивление незаконным требованиям власти и т. д.

Но для того, чтобы политические права граждан монархии даже по признании законом не остались пустым звуком, необходима та управительная система, о которой выше говорилось и которая вводит граждан монархии в состав управительного механизма, путем сочетания сил общественных и бюрократических.

Подводя итоги условиям, при которых может быть осуществляема свобода и право в монархическом государстве, мы видим, что для этого необходимы:

1) правильная выработка личности, 2) развитой социальный строй, 3) сочетанная система управительных учреждений и высших правительственных учреждений, 4) разумная законодательная регламентация личных и политических прав.

Это - условия, требуемые не одной монархией. Для действительного осуществления личных и политических прав совершенно те же условия необходимы и в демократическом государстве, и за отсутствием их, становятся и в республике мертвой буквой. Но монархия, осуществившая эти условия, обещает более твердое обеспечение прав личности и гражданина. В области чисто личных прав, как уже сказано, единоличная Верховная власть вообще более чутка, чем демократия.

Что же касается прав политических, то в демократии фактическое пользование ими до того перехватывается партиями и политиканами, что становится для граждан почти не имеющим ни смысла, ни интереса. Монархия же, правильно построенная, наоборот, легко может не допустить ни бюрократической, ни политической узурпации прав, даруемых ее гражданам.

Раздел VII ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ НАЦИИ

XLVIII Национальные цели политики

Мы рассматривали различные способы устроения государственных сил для того, чтобы достигнуть сильного, разумного и благодетельного действия их. Но в чем мерило этой разумности и благодетельности? С какой общей целью должно сообразоваться действие государства, а стало быть, и его Верховной власти?

Как у личности, так и у народа есть задачи текущего дня, есть задачи целой жизни. Не всегда они совпадают, и то, что разумно в целях дня, может быть гибельно в целях жизни.

Некоторые дикие народы настолько непредусмотрительны, что, имя пищу в данную минуту, неспособны подумать даже о завтрашнем дне и, пожирая все случайно добытое сегодня, подвергают себя в ближайшие дни опасности не иметь сил даже для нового добывания пищи. Ту же непредусмотрительность обнаруживают маленькие дети. Где нет разума, там люди вообще живут минутой и днем. С появлением разума, наоборот, является мысль о целой жизни, и чем тоньше разум, тем более долгий период будущего он охватывает своей предусмотрительностью. Высшее состояние разума человека заставляет его думать даже о том, что ждет его после конца земной жизни, и он, в своей заботе разумного существования, связывает цели своего дня с мыслью о жизни мира и с целой непостижимой для него вечностью...

Разум в политике связывает государственные вопросы дня с вопросом о целой жизни нации, о ее исторических судьбах.

Бывает политика, которой представители говорят: "Наша задача - благополучно провести государство через заботы настоящего момента. Завтрашний день принадлежит тем, кто будет жить завтра. Пусть они сами позаботятся о своем дне, как мы заботимся о своем". Это политика ничтожная, не заслуживающая названия политики. Она и нечестна, и неразумна. Те исторические моменты, когда она появляется, суть предвестники гибели правительства или государства, или даже нации. Люди, не способные в задачах дня помнить задачи будущего, не имеют права быть у кормила правления, ибо для государства и нации будущее не менее важно, чем настоящее, иногда даже более важно. То настоящее, которое поддерживает себя ценой подрыва будущего, совершает убийство нации.

Государство и нация живут не один день, а неопределенно долгий период, который по мерке дня является "вечностью". Мы даже не можем сказать, есть ли срок жизни государства и народа- Есть народы, государственно существующие в течение всей известной нам истории человечества. Китай и Япония имеют свои государства в течение многих тысячелетий, и едва ли кто решите сказать, что Китай не выступит завтра на еще более широкую мировую жизнь, чем при древних династиях своих. Япония уже выступила на это поприще и обнаруживает при этом такую свежесть сил, такую энергию, которая ничем не уступает ее доисторической энергии при покорении своих островов, или в исторические времена китайских походов Тайко Сама [125]. Мы не можем знать, есть ли какой предел жизни нации и ее государства, и наша политика должна быть рассчитана не на срок, а на вечность.

Без сомнения, все рано или поздно кончается. Но цели разумного существования должны быть рассчитаны на возможно долгую жизнь, и если он рассчитываются именно так, то жизнь оказывается действительно долгой. При политике же дня, с девизом "apres nous - Ie deluge"126, мы жертвуем будущим настоящему и тем подрываем сапы нации и государства, так что оно разрушается преждевременно, вместо того чтобы жить еще столетия или тысячелетия. Такая политика, стало быть, во всяком случае есть преступление против государства и нации, подготовка из своих эгоистических целей дня гибели всего государства и нации.

Таким образом, говоря о политике, нельзя включать в понятие о ней то презренное проволакивание существования день за день, которое прикрывается девизом "довлеет дневи злоба его". Изречение Спасителя относится к мелким материальным целям жизни, которым Он же противопоставляет вечные цели, говоря именно, что должно думать не о мелких целях дня, а о целях вечного существования.

Политика ни как наука, ни как искусство не имеет ничего общего с проволакиванием кое-как текущего дня. Для такого жалкого существования нет политических правил. Оно держится тем, что губит государство и нацию в целях личного существования правителей. Вместо того, чтобы развивать производительные силы нации, - набрать денег в долг, пользуясь кредитом, созданным предками; вместо защиты и расширения территории - продавать и уступать провинции; вместо мужественного отражения врага путем создания могучей армии - спасать себя позорным миром, ценой отдачи неприятелю народных денег и земли, вместо разумной организации государственных учреждений - лгать направо и налево, успокаивая неизбежное недовольство, подкупать вожаков противных партий, еще более развращать народ и т. д... Такими способами правитель нередко успевает протянуть кое-как свою жизнь, чтобы оставить своим преемникам государство истощенное, обремененное долгами, лишенное кредита, с развращенным населением, потерявшим всякую веру в правительство, с общим убеждением в лживости самого торжественного слова его и т. д. Счастлива нация, если после такой "политики" она сохранит жизненную силу хоть для революции, которая возродит государство. Но не всегда истощенная и развращенная нация может надеяться даже на этот исход, хотя и он очень печален. Для того ли, действительно, создавалось государство, чтобы привести нацию к необходимости строить новое? Создание государства есть дело трудное, требующее от народа огромной траты сил, средств и энергии. Создавать его по несколько раз не хватит жизненности ни у какой нации...

А посему-то государство, раз возникшее, обязано смотреть на себя как на окончательное, обязано быть таким, чтобы служить нации во всех ее нуждах, при всех моментах ее будущей эволюции. К этому должны приспособляться усилия государства, его учреждения, его способ действий, короче говоря, его политика.

Только для такой государственной жизни существует политика как наука, т. е. выражение политического разума, и политика как искусство. Ибо политическое искусство не есть искусство фокусника, морочением и обиранием публики добывающего себе средства к жизни, но искусство государственного человека, имеющего целью поддерживать вечную жизнь государства, разумно пользуясь средствами, накопленными для него, и подготовляя еще более средств своими преемникам.

Политическая наука относится только к целостной исторической жизни государства и нации. Политическое искусство состоит в служении тем же вечным целям их жизни. Общие цели политики, таким образом, могут быть только национальными, и в своем разумном и благородном смысле, политика может быть только национальной.

Это не значит, чтобы она имела эгоистически национальные цели. Вопрос о том, насколько цели жизни нации эгоистичны, зависит от ее внутреннего содержания. Всякая великая нация служит человечеству и так или иначе осуществляет различные стороны общечеловеческого блага. Политика, как создание человеческого разума н совести, не может не принимать во внимание этих общечеловеческих целей жизни нация. Но для того, чтобы служить человечеству, нация должна жить не день, а века и тысячелетия. Политика и указывает для этого средства, то есть способы осуществления государственных целей в непрерывной связи с историческими судьбами нации.

Именно в этом смысле политика должна быть национальной [Не "националистической", а "национальной"], иметь своим объектом целостную историческую жизнь нации.

Это требование разумной политики особенно обязательно для монархии.

Всякий случайный сброд людей может образовать государство на демократических началах. На известных Желтугинских золотых промыслах всевозможные изгнанники, беглые каторжники, поселенцы, смесь различных племен, в том числе и множество китайцев на памяти нашего поколения образовали "желтугинскую республику", которая создала себе власть, спасшую этот сброд от прежней взаимной резни и грабежа, установила суд, определила правила дележки золотоносной земли и т. п. Поддержанная силой воля большинства совершенно достаточна для приспособления любого табора к текущим потребностям самого разношерстого люда, принужденного жить вместе. Но монархии в таком сброде не может быть. Если бы Желтуга не была разрушена, а спокойно просуществовала сотню, другую лет, среди этого разноплеменного сборища постепенно установились бы общие привычки, явилась бы некоторая общая привычная философия жизни, общая культура, и тогда, даже при сохранении племенных различий, явилась бы одна нация, с общим духом, общими одинаковыми понятиями "должного" (основа "правды"). Тогда бы могла явиться здесь и монархия.

Монархия возможна лишь в нации, т. е. в обществе с установившейся внутренней логикой развития, с известной преемственной традицией, с тем, что и составляет "дух народа". Монархия возможна лишь в обществе, уже приобретшем внутреннюю логику развития. Ее политика поэтому только и может быть основана на осуществлении целей этого преемственно развивающегося целого, то есть необходимо должна стать национальной, и если не будет такой, то монархия становится ненужной данному обществу и даже невозможна для него.

Все, что политика делает для развития народного благосостояния, умственного развития, нравственной крепости, усиления социального строя, правильных государственных учреждений, свободы и права личности и т. д., - все это связано не только с потребностями текущего дня, но и с историческими судьбами нации. Истинно полезным для настоящего дня может быть только то, что полезно для исторических судеб нации и, наоборот, все полезное для исторических судеб нации непременно так или иначе полезно для текущего дня. Иногда в интересах будущего какому-либо поколению приходится приносить в настоящем большие жертвы... Но если это составляет для него жертву в смысле материальном, то в нравственном это не жертва, а приобретение, ибо на этой жертве народ развивает силу духа.

Солидарность отдельных поколений в целостной жизни нации есть основа политики, потому что чувство это есть душа нации. Пока этого чувства солидарности целого с отдельными поколениями не существует в людях, они еще не народ, не нация. Если это чувство было, но исчезло, это нация умершая или разлагающаяся. Политика ничего не может предложить такому разлагающемуся трупу: она не для мертвых. Но политика знает, что если что-либо способно еще пробудить замершую жизнеспособность в таких падших нациях, то разве какие-нибудь страшные коллективные несчастья, которые наглядно покажут развратившейся толпе, что жить в одиночку поколение не может и что оторвавшись от солидарности с дедами и внуками, оно неизбежно погибает и само.

XLIX Консерватизм и прогресс. Жизнедеятельность

Самое существо "нации", как коллективного целого, живущего преемственно от поколения к поколению, предопределяет некоторую "традицию" в ходе ее жизни, сохранение некоторых основ ее жизни. Отсюда в политике является идея консерватизма. Но необходимое изменение условий жизни нации, имеющее или характер действительного улучшения, или по крайней мере хоть кажущегося (ибо, вводя его, люди, имеют намерение улучшить прежнее положение), создает идею прогресса. В своих крайних проявлениях эти две идеи порождают идею реакции, с одной стороны, идею революции - с другой. Все он способны переходить у людей в систему и утверждаться в принцип политики. Но все они в этом смысле ложны и представляют близорукое обобщение отдельных явлений жизни, в целости своей имеющих совершенно иные законы.

Действительная жизнь нации, как всякого коллективного целого, имеющего преемственное существование, движется по законам "органическим", которые выражают действие сочетания множества "воль", складывающихся в известные средние, устойчивые соединения. Сложившись в данном поколении, эти средние сочетания воль, дают известные нормы существования для всех и каждого, предопределяют для всех "необходимые", непроизвольные действия, создают логику положения вещей. Всякие новые усилия отдельных людей приспособить социальную среду к своим новым потребностям, должны считаться с раньше созданным положением, действовать в его рамках, пользуясь теми средствами, которые в нем имеются, и таким образом не создавать совершенно нового положения, а только изменять прежнее. При этом всякое изменение естественно происходит только в тех сторонах прежнего положения, которые и требуют и допускают его на тех пунктах, где уже накопились средства изменения, подобно тому как растет новая ветвь дерева или из листка развивается лепесток. Таким образом в обществе являемся развитие прежнего положения, его эволюция.

Это явление и неизбежное, и необходимое. Во всяком положении общества имеются известные данные для создания силы умственной, промышленной, возможности развития личности или действия учреждений. Но когда все эти данные реализованы и исчерпаны, то получается само собой положение несколько иное, чем прежде: в обществе оказывается больше силы, больше развитости, и по требованиям нового положения прежние учреждения оказываются недостаточными. Они уже или стесняют более развитую личность и более сложное положение промышленных сил, или не вполне удовлетворяют их запросы. Является потребность изменения общего положения и приспособления его к новому состоянию общественных сил. Удерживать прежнее положение при этом и нелепо, потому что оно уже стало общественновредным, и невозможно, потому что на всех пунктах накопления новой силы является требование изменения, а стало быть, за изменение стоит сила, за сохранение же прежнего положения - могут стоять лишь уже ослабевшие элементы. Старое положение поэтому необходимо заменяется новым путем добровольной уступки требованиям новых условий. Иногда же это происходит посредством насилия нового над старым.

Некоторая степень насилия даже неизбежна, потому что обыкновенно только оно является доказательством необходимости изменения для недальновидных и своекорыстных хранителей отжившего старого. Из этогофакта насильственного, быстрого изменения и явилась идея революции, "переворота", как принципа развития: философски это одна из наиболее слабых идей.

Оставляя пока в стороне революцию как принцип, должно заметить, что ни консерватизм, ни прогресс не могут быть положены в основу разумной политики, т. е. политики, исходящей из обязанности государства служить развитию национальной жизни. В органической жизни есть элемент консерватизма в совершенно такой же степени, как и прогресса. Сохранение общества и его устоев безусловно необходимо, но должно мотивироваться какими-либо целями жизни нации. Сохранять то, что не нужно для ее жизни, или даже вредно, было бы, конечно, делом нелепым и означало бы только какое-то странное (с точки зрения национального разума) насилие над нацией. Но и изменение должно иметь разумную цель и причины, иначе становится такой же бессмысленной ломкой жизни нации. Какие-либо теоретические, личные и партийные истолкования "прогресса" и рекомендации на этом основании изменения общества вполне допустимы, как дело проповеди, но для того, чтобы ввести изменение в программу правительственного действия, недостаточно такого личного понимания. Для правительственного действия нужно, чтобы сама нация находила потребность в данном изменении. Иначе государство превращается в орган не служения национальной жизни, а насилия над ней. Должно сверх того заметить, что те изменения, которые действительно подсказываются эволюцией национальной жизни, всегда проявляются в национальном сознании, и для произведения таких изменений в нации нарастают также необходимые средства.

Если бы государство, не обращая внимания на голос самой нации, пользовалось своей властью для проведения такой произвольной политики "прогресса" по своему усмотрению, оно бы становилось на путь чисто революционный.

Что касается революции, как принципа политического действия, то это идея, наиболее далекая от политической сознательности.

Революция, т. е. быстрое и насильственное изменение старого и замена его новым, несомненно бывает в истории, иногда неизбежна, но совсем не имеет того смысла, который ей придали люди, возведшие быстрое насильственное изменение в принцип. Они пришли к заключению, будто бы развитие мира идет именно "переворотами", тогда как на самом деле эти перевороты составляют лишь частичное и даже весьма незначащее явление в ходе эволюции.

Действительное изменение происходит только посредством указанного нарастания и ослабления силы различных сторон прежнего положения. Ясно, что при усилении одних элементов и ослаблении других изменение неизбежно совершается, постепенно и мирно или быстро и насильственно. При каких же условиях становится неизбежен последний исход? Только тогда, когда ослабевшие силы старого положения не видят своей слабости, не видят силы требований нового, а потому не уступают своевременно. При этом требовании изменения накопляется до страстности, упорство старого вызывает негодование, и дело кончается потасовкой, в которой побеждают сильнейшие. Это называется "революцией".

Но что же изменила революция? Только то, что было уже изменено эволюцией. Революция имела только те силы, которые созданы эволюцией, и нашла противников неспособными к сопротивлению только потому, что они одряхлели вследствие хода эволюции. Революция, следовательно, сыграла только чисто исполнительную роль. Нужно ли при этом было непременно быстрое и насильственное действие? В очень редких случаях. Но это никак не правило, не принцип. Напротив - как способ действия, как способ исполнения революция есть способ убыточный, и во всяком случай создает много совершенно ненужного зла. Быстрое насильственное изменение во всяком случае происходит беспорядочно, а потому со множеством жертв. Насилие, производимое беспорядочно и под действием страсти, обращается не только против невиновных, но даже губит особенно много лучших людей, не способных или не расположенных к угодничанью толпе, тогда как наихудшие прекрасно пристраиваются к новой силе, и по беспорядочности революции становятся даже вожаками "движения", и всегда отнимают у него значительную долю пользы. Французская революция XVIII века истребила таким образом множество наилучших людей Франции, вследствие чего устроителями нового порядка явились худшие, умевшие воспользоваться насилиями в своих интересах. Эта гибель лучших людей составляет общее явление всех революций.

В результате беспорядочности действия и гибели лучших людей, во всех революциях общее правило составляет то, что они производят не только необходимое изменение, а еще больше совершенно ненужной и вредной ломки и так запутывают дело реформы, что вслед за тем является реакция, по мере возможности уничтожающая все, сделанное революцией.

В общей сложности это самый худший, убыточный способ реформы, наименее достигающий разумной цели. Конечно, при политической и умственной неразвитости общества он иногда бывает единственно возможным. Но как способ действия он все-таки наихудший, и Чичерин совершенно прав, ставя правилом, что "революционные стремления менее всего служат признаком политической способности" [Б. Чичерин, "Курс государственной науки", часть II, стр. 82] реформаторов. Люди, прибегающие к революции, вместо того, чтобы изменить положение мирным путем, поступают так только потому, что в них говорит недовольство и страсть, а не политический разум, вследствие чего они и сами цели изменения понимают плохо и делают не то или не вполне то, что нужно.

Когда же идея революции возводится в принцип, она становится источником величайших зол. С таким "принципом" всякое недовольное меньшинство позволяет себе пытаться насильственно заставить всю страну устраиваться не так, как хочет она сама, а так как желательно меньшинству. В развитой стране подобные попытки узурпации не могут удаваться, и приводят только к взаимной резне и растрате национальных сил на междоусобицы вместо творческой работы. Но в стране политически неразвитой дело оказывается еще хуже, ибо узурпаторские захваты возможны и приносят полностью все свои гибельные плоды. Нация, порабощаемая революционными партиями, как бы ее ни устраивали, во всяком случае отупляется и принижается, приучается жить и действовать не по своему разуму, а по команде захватчика власти. Понижаясь таким образом, народ становится неспособен к политическо-социальному творчеству, ибо оно возможно только тогда, когда человек творит из себя, из своего разума и совести.

В основу разумного политического действия, таким образом, не могут быть положены ни принцип консерватизма, ни принцип прогресса, ни менее всего принцип революции.

Разумная политика может быть основана только на принципе эволюции, то есть развития силы нации из ее же содержания. В этом процессе есть всегда известный консерватизм и известный прогресс, и если является революция как частный случай, то никогда не с целью создания чего-либо такого, чего эволюционно не заключается в обществе.

Формулируя на основаниях действительного хода жизни руководящий принцип национальной политики, мы должны его определить как поддержание жизнедеятельности нации.

Политика тем разумнее, чем более дает средств для жизнедеятельности нации, чем меньше допускает препятствий и помех для этого, откуда бы они ни шли. Имея такой руководящий принцип, политика не задержит ни "прогресса", где он действительно появляется, не будет лишена и "консерватизма" во всем, где элементы прежнего положения продолжают быть свежи и здоровы; наконец такая политика чужда "революционности", потому что заботится всегда иметь способы к своевременному изменение всего отжившего, революционной же узурпации не допускает, как и всякого другого посягательства на права и судьбы свободно развивающегося народа.

Этот принцип "жизнедеятельности" нации есть единственный разумный основной принцип политики, понимающей цель и обязанность государства быть органом жизни нации.

Задачи такой политики состоят в вечном созидании нации. Как всякая живая коллективность, нация, раз сложившись, не становится неподвижной, но должна постоянно поддерживать и развивать свои жизненные элементы, постоянно отбрасывать все умирающее, заменять все засыхающее свежими ростками новой жизни- Процесс всякого существования есть вечная борьба жизни и смерти, В этой борьбе все больше развиваются силы нации, реализируется ее внутреннее содержание. Жизнедеятельность, таким образом, есть процесс, способный совершаться только при самостоятельности развивающейся коллективности. Основанная на независимости и свободе творчества нации жизнедеятельность действует тем успешнее, чем полнее нация развивает внутренние силы свои.

Различные формы верховной власти не в одинаковой степени обладают природной способностью сообразоваться с эволюционной логикой развития.

Аристократия в качестве носителя верховной власти имеет тенденцию неподвижности, консерватизма. Демократия, получая верховную власть, напротив приносит в нее свойства ума толпы, подвижность, увлечение, склонность следовать "по линии наименьшего сопротивления". Монархическое начало по природным способностям в наибольшей степени привносит в ведение дел страны качество уравновешенного ума.

Помимо исторических примеров (впрочем, очень обильных) само собой ясно, что государь не может иметь ничего против полезных преобразований. Напротив, все интересы его, все нравственные побуждения, все честолюбие даже способно скорее привести к исканию улучшений. Увлечение преобразованиями даже более свойственно личности, нежели увлечение неподвижным status quo [127]. Но при этом в монархии сильно свойство сохранять нацию на ее историческом пути развития.

Народ под влиянием стихийной заразительности массовых движений, под действием подражательности, увлечения, бессознательной гипнотизации чужой нервностью способен сходить временно с исторического пути развития, хотя именно в таком состоянии менее всего способен к разумному преобразованию. В этих случаях монархическая власть легче какой другой может становиться поперек дороги увлечению. По династическому характеру и нравственной ответственности, носитель монархической власти в эти эпохи общего увлечения является силой наиболее способной противостать случайному течению, а за сим его пример, его голос пробуждает в нации ее природное историческое содержание и возбуждает таким образом стремление к верности историческим основам. Монархическое начало, таким образом, наиболее способно являться орудием, помогающим нации не впадать в застой, но и не забывать основ своего развития, т. е. именно оставаться в состоянии жизнедеятельности, здорового развития своих сил и обдуманного приспособления к новым условиям. Консерватизм и прогрессивность, сравнительно говоря, наиболее уравновешены в этом начале власти.

L Общие задачи созидания нации. Развитие материальных и духовных сил

Выше уже говорилось, что все общественные явления создаются психологической природой человека. Но человек лично и коллективно живет в материальной обстановке, и его общественность возникает и развивается под сильнейшим влиянием условий экономических, т. е. условий добывания материальных средств к существованию. Общество можно сравнить с личностью, в которой взаимодействие души и тела неразрывно и для которой необходимо сочетание здорового духа со здоровым телом.

Теория экономического материализма, будучи односторонней, заставляет, однако, обратить внимание на действительно важный фактор общественной жизни и истории. Экономика составляет почву, на которой развивается общественность как явление психологическое. Она не порождает общественности, но заставляет последнюю сообразоваться с экономическими условиями и приспособляться к ним.

В свою очередь, однако, социальные законы (по существу психологические) могуче влияют на экономику, так как естественные материальные условия допускают для существования много различных способов, задача же их выбора и утилизации зависит в основе от способности и склонностей личности, а в общественном состоянии человека от форм его общественности.

Для того, чтобы благополучно и достойно совершать свое жизненное течение, создавая для себя и для человечества все, что заключено потенциально в ее типе, нация должна уметь развить всю доступную ей духовную и материальную силу. Основу и движущую силу развития в нации, как и в человеке, составляет при этом ее духовная сила.

Чичерин прекрасно характеризует это основное положение развития нация.

"Кроме государственного сознания и воли, нужна еще достаточная сила, чтобы сохранить свою самостоятельность и свое место в ряду других. Каждый самостоятельный народ призван быть историческим деятелем. Над народами нет высшей власти, которая бы ограждала слабых. Каждый должен стоять за себя, а на это нужна сила. Кто не обладает достаточной силой для самостоятельной деятельности, тот должен отказаться от самостоятельности. Это высший исторический закон, который дает право на участие в судьбах мира только народам, способным действовать на этом поприще. Но и здесь, так же как в отношении Верховной власти к подданным, материальная сила держится нравственной. Это сила духовная, основанная на высшем сознании и воле. Сила народа вытекает из его государственного сознания" [Курс государственной науки, часть I, стр. 83].

"Над народами, - замечает он, - нет высшей власти. Каждый должен уметь стоять за себя. Для этого нужна сила. А важнейшим условием внутренней силы является способность организоваться. Одних духовных стремлений мало для практической деятельности. Надобно, чтобы народ, ищущий политической независимости, во-первых, умел драться, а во-вторых, умел образовать более или менее прочное правительство, соединяющее вокруг себя лучшие силы страны. Народ, лишенный военных способностей не может иметь притязаний на государственное существование" (стр. 84).

Эта способность организоваться точно так же необходима и для развития экономической силы, материальных средств, без которых невозможно построить великое государство, да невозможно и во внутренней жизни нации развить и содержать множество учреждений, необходимых для ее социальной и политической жизни, невозможно, наконец, и отдельной личности достигать достаточной степени развития.

На этом пути перед государством является вопрос о производительности национального труда или - что то же самое - о разумной системе национальной экономики. Фридрих Лист, у нас так мало оцененный, прекрасно показал, что эта задача находится в тесной связи с умственной и нравственной силой нации.

Существует ходячая сентенция, что "богатство развращает народы"... Это совершенно верно, если под богатством подразумевается обилие даром достающихся материальных средств. Учение о задачах экономики в смысле накопления богатства по принципу "enrichissez vous", указанному буржуазной школой, ведет действительно к развращению и людей, и народов. Но истинные экономические принципы состоят не в накоплении "богатства", а в развитии производительной силы, т. е., между прочим, в развитии высоты человека, так как в общей системе национальной производительности огромное значение имеет не только умственная, но и нравственная сила.

Эту тему прекрасно развил Фр. Лист [Фридрих Лист, Система национальной политической экономии, СПБ.1891 г., стр. 194], противопоставив свою "теорию производительных сил" "теории ценностей", буржуазной политической экономии. "Способность создавать богатство, - говорит он, - важнее самого богатства... Испания среди полного мира, но подавленная деспотизмом и духовенством, погружалась все глубже в нищету... Североамериканская война за независимость стоила сотен миллионов, но производительные силы Америки благодаря приобретению национальной самостоятельности усилились неимоверно". "Странно заблуждалась школа, делая предметом исследования лишь материальные богатства или меновые ценности и считая производительным лишь физический труд. По ее мнению тот, кто воспитывает свиней, производительный член общества, а кто воспитывает людей - непроизводительный. Врач, спасающий жизнь пациента, не принадлежит к классу производителей, а аптекарский мальчик принадлежит, хотя изготавливаемые им меновые ценности или пилюли существуют лишь нисколько минут!.."

В действительности, создатели производительных сил несравненно важнее создателей меновых ценностей.

С этой же точки зрения нам в помышлениях о материальных силах нации приходится более всего подумать о ее духовных силах.

"Всякое богатство создается посредством работы тела и ума... но что влечет эту голову и эти ноги и руки к производству? Может ли быть что-либо иное, как дух, оживляющий людей, и их социальное устройство, обеспечивающие плодотворность их деятельности? Чем больше понимает человек, что он должен заботиться о своем будущем, чем больше его взгляды и чувства заставляют его обеспечивать будущность и счастье близких ему лиц, чем больше он с юношеских лет привык к размышлению и деятельности, чем более воспитывались его благородные чувства, чем больше он видел с юности хороших примеров, чем менее ограничен он в своей деятельности, чем более обеспечены результаты его труда, чем менее замечается в нем предрассудков, суеверий, ложных взглядов и невежества, тем более он будет напрягать свой ум и тело, тем будет лучше его производство, тем более он создаст и тем лучше распорядится плодами своего труда".

"Во всех этих отношениях главное значение имеет социальное положение, среди которого человеку приходится воспитываться и действовать. Тут важно - процветают ли государственные учреждения и законодательство, религиозные чувства, нравственное и умственное развитие, личная и имущественная обеспеченность, свобода и право, развиваются ли в стране равномерно и гармонически все факторы материального благосостояния - земледелие, промышленность и торговля, достаточно ли могущество нации для того, чтобы из поколения в поколение обеспечивать населению успехи в благосостоянии и образовании, и дать им возможность пользоваться во всем объеме естественными силами

страны, а посредством внешней торговли и колонизации заставь служить им естественные силы и других стран..."

"Христианство, единоженство, уничтожение рабства и крепостного права, престолонаследие, изобретение книгопечатания, пресса, почта, монетная система, меры веса и длины, календарь и часы, полиция безопасности, введение свободного землевладения, пути сообщения - вот богатые источники производительных сил", - говорит Лист. "Современное состояние народов является результатом накопившейся массы всевозможных открытий, изобретений, улучшений, усовершенствований и усилий всех живших до нас поколений. Все это образует умственный капитал живущего человечества, и каждая отдельная нация является производительной лишь настолько, насколько она сумела усвоить это наследие от прежних поколений и увеличить его собственными приобретениями, и затем насколько естественные источники, пространство и географическое положение ее территории, количество населения и политическое могущество дают ей возможность развивать в высокой степени и гармонически все отрасли труда, и распространять свое нравственное и умственное, промышленное, торговое и политическое влияние на другие отсталые нации и вообще на весь свет" (100-191 стр.).

LI Территориальная политика

При всей первенствующей важности силы духа мы не станем теперь специально останавливаться на политике, имеющей предметом развитие духовных сил нации, ее просвещения, нравственности и т. д., потому что все основы ее достаточно выяснены в предшествовавших отделах книги. Но политика территориальная и экономическая требует специальных объяснений.

Территория составляет необходимое условие существования государства, так как племя не может стать нацией без полноты развития различных сторон своей жизни и без полной независимости. Но племя или группа племен получают на это возможность только при обладании определенной территорией. Как сказано уже в 1-й части книги, обладание территорией считается в числе основных условий государственности.

Поэтому территориальная политика должна быть одной из главных забот государства.

"Важнейшая задача территориальной политики, - говоря словами Чичерина, - состоит в том, чтобы государство получило естественные границы. Они дают ему и защиту против внешних врагов, и внутреннюю замкнутость, и связь частей [Чичерин. Курс, часть III, стр. 55]. При этом государство не может играть мировой роли, если не имеет морских границ... Ни а чем не выразился так политический гений Петра, как в том, что он поставил себе главной целью осуществление этой жизненной задачи".

Впрочем эта задача была сознана русским государством немедленно по его сформировании, и уже при Иоанне Грозном привела к борьбе за Балтийское побережье.

Естественные границы, хорошо отделяющие от других государств, необходимы для возможности той замкнутости, которая требуется для единства и силы государства. Морские границы имеют значение противоположное: они дают легкость общения с миром и внутренне замкнутую нацию вводят в международную жизнь. Эти условия сохраняют все свое значение, несмотря ни на какие успехи искусственных путей сообщения.

Однако в понятие "естественных границ" входят не только те условия, которые обеспечивают внутреннее сплочение и внешнюю отграниченность. Задачи внутреннего сплочения и независимости тесно соединены с возможностью внутреннего экономического самоудовлетворения. Государство должно поэтому охватить естественными границами все пространства, которые дают нации возможность добывать достаточно разнообразные продукты и перерабатывать их. В тех государствах, для которых особенно важное значение имеет море и сношения с дальними странами, в государственную территорию должны быть включаемы иногда очень дальние клочки земли или острова, необходимые как опорные пункты для морских сношений.

Все эти условия требуют не только естественности границ, но также их законченности. До тех пор пока государство не достигло законченных границ, его территориальная политика должна считаться не завершенной, не достигшей тех окончательных целей, по закреплению которых она может ограничиваться простым поддержанием достигнутого.

Впрочем, у нации, живущей и развивающейся, полной законченности территориальной политики совсем не бывает. Внутреннее развитие страны и ее мировые сношения с другими нациями время от времени вызывают необходимость изменений и дополнений территории. Причины этого весьма разнообразны.

Обладая идеальными, совершенно естестве иными границами, с которыми она жила целые века, Япония как только вошла в соприкосновение с европейской культурой, немедленно заявила требования на новое расширение территории. Это зависит не от того, как у нас некоторые полагают, будто бы размножившееся населения Японии "задыхается" на своей территории. Японское население многие столетия тому назад было равно 25 миллионам, а между тем лишь в последнее время стало перебираться на остров Матсмай, который до сих пор очень плохо заселило [Очень плохо, конечно, с точки зрения своей (то есть китайской) интенсивной культуры земли]. Количество населения Японии возросло за эру Мэй-цэн [128] всего на 4 миллиона, и его с каждым годом увеличивающийся процент размножения ясно показывает, что оно отнюдь не "задыхается" в материальном смысле на своих островах. Но оно задыхается нравственно. Оно почуяло в себе запрос на мировую роль, а для этого материальных средств старой территории недостаточно. И вот Япония весь свой приток силы, полученной от причастия к европейской культуре, пустила на неукротимую внешнюю завоевательную политику, которой и конца не предвидится...

Иной пример расширения задач территориальной политики представляют Американское Соединенные Штаты. Их традиционная политика прежде состояла в достижении "естественных границ", указываемых окружающими океанами. Доктрина Монроэ гласила, "Америка для американцев". Но вот американская промышленность достигла высшей степени развития, потребовала огромных рынков, и Соединенные Штаты уже начинают "империалистскую", как у них говорят, политику захвата чужих земель. Они кругом обирают ослабевшую Испанию, берут у нее не только Антиплы, где прикрывались "освободительными" предлогами, но захватывают Филиппины уже на правах чистого завоевания, с полным презрением даже к нежеланию самих филиппинцев быть под властью Штатов [130]. Вслед затем является подготовка захвата Панамского перешейка, стремление занять Сахалин выразилось тоже очень недвусмысленно. Вообще трудно теперь и сказать, где остановятся Штаты в этой "империалистской" политике...

Естественно, что такие изменения в территориальной политике одних государств необходимо отражаются и на других, которым, смотря по силе их и обстоятельствам, приходится в ответ на стремление соседей или сокращать по возможности свои границы до удобозащитимости, или, наоборот, расширять.

Так, в настоящее время русская манджурская политика, окончившаяся войной с Японией, была вызвана именно новой территориальной политикой самой Японии, как способ защитить русские владения против неизбежных последствий притязаний Японии на Китай и Корею [Наша манджурская политика полна огромных ошибок, но в своем основании, то есть по сознанию необходимости активной защиты против японских завоевательных тенденций, она совершенно права. В этом отношении мысль русского общества, относящаяся отрицательно к самим задачам манджурской политики, обнаружила самую прискорбную политическую незрелость и редкое незнание положения как дальневосточных дел, так и содержания самих кровных интересов России, несмотря на то, что опасность японского захвата стала ясна уже с начала 90-х годов].

В основе своей естественность и законченность государственных границ определяется свойствами территории первоначального заселения нации. В странах горных или резко очерченных морями, естественные границы обыкновенно достижимы при меньших размерах государства, чем на территориях равнинных. Отсюда проистекает то, что одни государства естественно имеют меньшие размеры, и скорее завершают задачи территориальной политики, другие государства принуждены разрастаться на огромные пространства и задачи их территориальной политики растягиваются на тысячелетие, как это вышло, например, в России.

Русская территориальная политика в достижении естественности и законченности границ началась с Рюриковых времен и до сих пор не закончена. Со времени укрепления России на Уссури и Сахалине наши границы на Тихом океане можно было считать очень близкими к завершенности, так как им недоставало только некоторого поправления по правому берегу Амура и некоторых станций, обеспечивающих свободное сообщение Амурского края и Сахалина с Океаном и морской путь из Европейской России к русским Тихоокеанским прибрежьям. Но война, начатая против нас Японией теперь страшно запутала дело определения границ и, быть может, предрешила теперь для России на долгий период такую же упорную борьбу на Тихом океане, какую некогда пришлось вести на прибрежьях Балтийского моря [В этом отношении тяжелая ответственность перед историей: лежит как на ошибках нашей дальневосточной политики, так и на современных поколениях русской интеллигенции, сделавшей или допустившей все возможное, чтобы в момент вооруженного столкновения с Японией окончательно обессилить и без того мало энергичные действия России, деморализовать армию, создать правительству тысячи помех внутри страны и т. д. Только политической неразвитостью интеллигенции нашей объясняется возможность того, чтобы она могла губить русские исторические задачи на самом важном пункте современных международных счетов, и это в целях достигнуть внутренних реформ!
Конечно, безусловная необходимость внутренних реформ особенно уяснялась для русских именно японской войной, которая показала непригодность наших учреждений на всех; пунктах, где им был произведен "экзамен". Но князь Бисмарк справедливо говорил своему парламенту, что задачи внешней политики иногда требуют временного пожертвования какими бы то ни было внутренними интересами, потому что внутренние интересы могут быть решены всегда, когда только этого захочет страна, а во внешней политике есть независящие от нас моменты. Пропустить такой момент - это значат иногда навеки погубить задачи своей страны или даже ее саму. Такой момент стал теперь перед Россией на Дальнем Востоке. Если Россия допустит Японию победить себя, изгнать русских из Манджурии, опозорить их перед всем дальневосточным миром, а уж тем более отнять у России Сахалин, без которого Сибирь беззащитна, то это такой исторический разгром, что только дети могут утешаться получением за это каких бы то ни было внутренних реформ.
И какие "реформы" помогут России, отброшенной от Тихого океана, когда она при этом совершенно не в состоянии организовать даже своей экономики и осуждена на вечную экономическую эксплуатацию со стороны соседей? Какие реформы помогут, когда, разгромив и опозорив Россию. Япония быстро захватит протекторат над Китаем и через десяток лет будет повелительницей десятимиллионных армий?.. Что ждет Россию после этого? Если она даже не испытает нового монгольского ига, то во всяком случае должна будет сносил все, что ей предпишет победоносный Монгольский Восток. А что скажет еще магометанский мир, убедившись в бессилии России? Если же русской силы других поколений, возвративших себе политической разум, чувство чести, сознание действительности, даже и хватит на сокрушение страшного арата - объединенного Монгольского мира, то сколько же миллионов человеческих жизней и каких десятков миллиардов рублей потребует эта титаническая борьба будущего?
А между тем, чтобы предохранить Россию от этого страшного будущего, теперь достаточно было бы только продолжать борьбу, хотя бы даже и не блестящую, для того чтобы Япония через два, три года была совершенно истощена, и после всех победоносных сражений принуждена была отступиться от своих притязаний. Так сумел поступить в войне с Японией даже Китай во времена победоносного Таяко Сама.
Что скажет история о поколении, которое не умело этого рассудить и не имело духа даже на это, подорвав будущее России из-за каких-то "реформ", которые мало-мальски порядочный народ может произвести решительно в каждую минуту, когда только захочет, и которые у нас не произведены были до сих пор только потому, что Россия их не сознавала и не требовала].

Те нации, которым приходится так долго отыскивать естественные границы своего государства, и находить их, лишь охватив огромные территории, имеют перед собой или великую мировую роль, или осуждены на быстрое истощение своих сил. Сложность установки естественных границ требует крупных государственных способностей. В этих условиях особенно справедливы прекрасные слова Чичерина, которые им произносятся относительно вообще образования государства.

"Не всякий народ способен устроить из себя государство. Для этого нужно высшее политическое сознание и государственная воля, которая находится не у всякого. Народ, который неспособен разумно и добровольно подчиниться Верховной власти и поддерживать ее всеми силами, никогда не образует государства, и если в нем образуется нечто похожее на государственный порядок, он будет всегда непрочен... Народ, способный к государственной жизни должен прежде всего проявить уважение к законному порядку [Чичерин, Курс государственной науки, часть I, стр. 82]. Кроме всего этого, прибавляет он, народу нужна сила, и ее нужно уметь развить и сохранить.

Но если у нации хватает сил для постановки своего государства на путь, достойный развития великого мирового деятеля, то должно сказать, что сама величина территории, создавая для государственного творчества много сложностей, доставляет для него и особые средства.

Сошлюсь снова на Чичерина в перечислении выгод больших государств.

"Они имеют большую возможность отстоять свою независимость. Большие государства способны играть несравненно более значительную историческую и политическую роль, чем мелкие. Они обладают большими материальными средствами для устройства своей внутренней жизни. При разнообразии естественных условий, они имеют в себе все нужное для их существования и потому менее зависимы от других. Значительные средства естественно дают возможность для более обширных предприятий. Большое государство располагает даже более значительным числом способных людей для разных отраслей управления. Выгодное условие представляют также обилие и ширина всевозможных поприщ деятельности. Интересы в большом государств - крупнее и возвышеннее, люди не погружены в мелочи ежедневной жизни, они выводятся из тесной сферы местных отношений, предрассудков и взглядов. Вопросы в стране ставятся более общие и сложные, и обширность поприща дает высшее значение самой политической жизни. Цели мелкого честолюбия и тщеславия в нации заслоняются общечеловеческими интересами, к участию в которых призываются граждане. Этим подымается самый народный характер, в котором обширность предстоящих задач вызывает высшую энергию и способности. Люди чувствуют себя членами великого тела, призванного играть значительную роль в истории. Этим не только возвышается сознание национального достоинства, но облагораживается душа, устремленная на высшие цели [Чичерин, часть III, стр. 62].

Большое государство в силу более разнообразных условий волей или неволей им охватываемых и приводимых к общей организации и соглашению, служит всемирной общественности. В этом его особенно великая роль.

Государства малые собственно для своих обитателей имеют свои удобства и в отношении выработки культурного материала (науки, искусство, способов жизни) также могут служить общечеловеческому развитию. Но между малыми и великими государствами в этом отношении та разница, что первые способны вырабатывать только "материал", которым человечество может пользоваться. Вторые же осуществляют утилизацию всякого такого материала в сложной обстановке, которая аналогична всемирной жизни, а потому ведут за собой все человечество.

Как бы то ни было, общая политика государства должна сообразовываться с теми условиями, которые ей диктует этот первичный фактор государственной жизни, то есть условия созидания территории, естественной, завершенной, обеспечивающей нации независимое существование и полноту развития ее сил.

Для нации природно малой с природно небольшой территорией неразумно усиливаться разыгрывать политику великого мирового государства. Но, если уже сами естественные условия указали нации построение великого государства, то она во что бы то ни стало должна быть на уровне такой роли, должна все сделать для этого, ибо если окажется духовно ниже того, чем естественные условия предписывают ей быть, то она осуждена на полное государственное уничтожение.

LII Экономическая политика

Подобно территориальной политике, экономическая политика государства имеет целью такую завершенность производственных сил нации, которая бы обеспечивала самостоятельность ее в удовлетворении своих нужд.

В государствах малой территории эта цель может быть достигаема односторонним развитием наиболее сильных сторон производства, допускаемого местными естественными условиями, и хорошей организацией обмена с другими странами, причем главной заботой политики должно являться закрепление за собой многочисленных рынков, так чтобы страна не была в чрезмерной зависимости ни от одного из них. Нередко малые государства специализируются на международной комиссионной торговле, лишь до некоторой степени поддерживая ее устойчивость развитием собственных фабрик.

Некоторые государства с малой природной территорией решают вопрос своей экономической политики высоким развитием обрабатывающей промышленности, добывая все остальное им нужное торговым обменом. Высочайший тип этого рода представляет Англия. Для такой экономической политики требуется в особенной степени обширные, надежные рынки, в связи с чем становится необходима колониальная политика как для выселения избытка жителей, так и для обеспечения рынков. Этот способ экономики дает огромные выгоды, но лишь при условии, что данная страна имеет слабых конкурентов.

На этот путь постепенно вслед за Англией, вышли почти все Европейская страны и теперь выходят Соединенные Штаты Америки. Но мы уже видим и в настоящее время, что это далеко не прочная постановка национальной экономики. Все страны постепенно начинают стараться избавиться от экономической эксплуатации промышленных государств, усиленно развивая собственную обрабатывающую промышленность, и по мере успеха сами тоже стараются завладеть рынками стран еще отсталых. Отсюда является между ними жестокое соперничество, понижающее выгоды, а в конце концов - при постепенном промышленном развитии всех стран земного шара - таким государствам, как Англия, дошедшим в промышленной односторонности до уродливости, сделается или невозможно самостоятельное существование, или явится необходимость с тяжкими усилиями и пожертвованиями переделывать строй своего производства на более разносторонний и гармонический.

Еще более не выгодна специализация экономики на одном земледелии, ибо такие страны, в течение столетий беспрерывно вывозя свои продукты в обмен на обработанные, постепенно "выгрызают" свою почву, не имеют возможности поддерживать ее плодородие, истощают ее, и параллельно с этим возрастает их бедность и зависимость от стран промышленных.

В основе всех систем специализированного хозяйства лежит идея меркантильная, та самая, которая создала теорию ценностей как основу народного богатства.

Это - идея ума, не проникнувшего в основу экономики, та самая, которую так сильно опровергает Фридрих Лист. Действительная, прочная система экономики страны может воздвигаться лишь на идее развития производительных сил. Это - система экономической самостоятельности страны, завершенности всех ее сил, добывающих и обрабатывающих, гармонически друг друга дополняющих и дающих в результате страну экономически самоудовлетворяющуюся, по крайней мере в пределах необходимости.

Эта система по внутреннему смыслу вполне совладает с той идеей независимости, которая проникает собой цели и смысл государства вообще.

При ней нация достигает не только наивысшего экономического обеспечения, но ведет и наиболее благородное экономическое существование, чуждое эксплуатации чужого труда менее развитых стран, чуждое и своего порабощения со стороны более развитых наций. Но система экономического самоудовлетворения возможна только для великих государств, которых территория содержит в себе средства достаточно разнообразные. Таковы Соединенные Штаты Америки, уже осуществившие эту систему. Такова Россия, которая, напротив, доселе не может выбраться на эту торную дорогу экономического развития.

Система гармонического развития производительных сил требует, во-первых, согласования производства различных частей национальной территории, и во-вторых, согласования промышленности добывающей и обрабатывающей, "земли" и "фабрик".

Цели территориального согласования состоят в том, чтобы разные части государства могли экономически поддерживать и защищать одна другую, дополняя одна другую своими средствами. В отношении самой промышленности задачи гармонического производства состоят в том, чтобы все отрасли естественных богатств страны не лежали втуне, а энергически разрабатывались, и перерабатывались своей же фабрично-заводской промышленностью. В торговом отношении промышленность должна иметь в виду внутренний рынок, т. е. добывать то, что нужно для страны, и перерабатывать на собственных фабриках в заводах продукты своего добывания. Тогда промышленность добывающая и обрабатывающая, земледелие, лесоводство, скотоводство, рыбные промыслы, горная и фабрично заводская промышленность, взаимно поддерживаются в своих отраслях, население получает разнообразные способы добывания средств, в стране получается возможность самой тонкой специализации труда, земледельческое население получает обширный рынок среди населения фабрик и городов, и в свою очередь обрабатывающая промышленность получает рынок в зажиточном сельском населении.

Внутренний рынок, как я это развивал в другом месте [См. "Земля и фабрика", Москва, 1899 г. и "Вопросы экономической политики", Москва, 1900 г. Выгодность внутреннего рынка зависит, между прочим, от того, что места добычи продукта и его обработки наиболее сближены, а потому расходы по перевозке доводятся до минимума. Теперь мы видим такие, например, нелепые явления, что лен, добываемый в Псковской губернии, отвозится в Лондон и там превращается в полотна, которые обратно идут на продажу в Псков. Это таскание товара по свету - дело экономически бессмысленное, бесплодно удорожающее стоимость продукта. В то же время псковской хозяин безусловно не предвидит размеров спроса в Лондоне, тогда как состояние спроса на фабриках псковских ему могло бы быть известно гораздо лучше. Мне приходилось доказывать все это против г. Федорова, руководителя официального органа министерства финансов (времен С. Ю. Витте), с пеной у рта защищавшего отсталую меркантильную идею, которая если когда-нибудь имела смысл в Англии, то никогда не могла его иметь для России. Под такими-то ветхими знаменами последнее 10-летие расшатывалось русское производство и отдавалось на захват "иностранного капитала"!], есть рынок экономически наивыгоднейший и в то же время наиболее обеспеченный от случайностей. Сверх того, он может быть наилучше изучаем промышленностью и торговлей, а потому наиболее безопасен от кризисов перепроизводства.

Система внутреннего рынка требует, как своего необходимого последствия, заботы о его покупательной способности и о национальном характере капитала.

Первое условие сводится к прочности благосостояния массы народа, совпадая отчасти с задачами разумного социального строя, отчасти с разумной постановкой самого производства.

Действительно, в области земледельческого труда прочность народного благосостояния требует того же построения землевладения, какое нужно и для силы земледельческого производства. Землевладение естественно представляет три формы: мелкое (сферы личного труда), крупное с участием капитала, и государственное. Каждая из этих форм имеет свои экономические преимущества и слабые стороны, но все три необходимы. Крупное землевладение - является источником хозяйственного прогресса, легко соединимо с первоначальными формами обработки продукта, и потому дает массе народа подсобные заработки. Казенное землевладение дает единственное средство сохранения лесов, признанных необходимыми, как "защитные", и тех полос земли, на которых необходимо сохранение болот, питающих речки и т. п. Будучи хранителем целого ряда земель, имеющих охранительное климатическое и почвенное значение, государственное землевладение в то же время служит населению доставкой необходимого топлива, подсобных угодий, выгонов, сенокосов и т. п. которых в крестьянском землевладении, склонном к распашке, не может сохранятся. Земли же собственно крестьянские в экономическом отношении - суть земли наиболее энергичного приложения труда, наиболее охотного и упорного.

Отсюда у государства должна возникать политика, стремящаяся наделить все земледельческое население землей, но в правильном чередовании земель крестьянских с землями крупновладельческими в казенными в близком соседстве, для того чтобы обеспечить все виды землевладения взаимной поддержкой.

Прочно поставленное землевладение крестьян составляет основное средство для накопления крестьянских сбережений и обеспечения покупательной способности деревни, которая при этом дает для фабрик рынок, несравненно белее широкий и прочный, нежели заграничные рынки.

Такое же упрочение благосостояния массы народа должно составлять предмет заботливости, политики в среде фабрично-заводских рабочих. Здесь эта цель достигается развитием касс взаимопомощи и сберегательных, мелкого или коллективного рабочего домовладения и т. д. Обеспеченная от тягостей промышленных кризисов и безработиц масса рабочего населения дает столь же устойчивый внутренних рынок.

Таким образом система экономии, разумная в основе, сама собой приводит к частностям, благодетельным для народа.

Другое условие промышленности, рассчитанной на внутренний рынок, составляет национальный характер капитала. Это значит, что для производства требуется иметь капитал, принадлежащий самим гражданам данной страны, с возможным сокращением иностранного капитала, в ней оперирующего.

Причина этого заключается в крайней дороговизне иностранных капиталов. Являясь в чужую страну, иностранный капитал, естественно, старается получить процент непременно высший, чем на своей родине, и следовательно, создает товар во всяком случае более дорогой, чем тот, который можно было бы прямо купить за границей. Выбирая этот свой процент, иностранный капитал является всегда в сопровождении значительного количества служащих из-за границы, и следовательно, платит местным гражданами гораздо меньшую сумму, чем платил бы национальный капитал. Все сбережения этик иностранцев уходят за границу. Таким образом, сбережения страны и ее жителей при этой системе гораздо меньше, а это отнимает у производства его полезное значение. Наконец, извлекая из страны такие двойные доходы в пользу чужой страны, иностранный капитал все же остается вечной собственностью этой последней и ни на волос не увеличивает размеров местного капитала. Таким образом, иностранный капитал составляет лишь орудие эксплуатации страны, допускающей его к себе, и если это допущение иногда неизбежно, то лишь в том случае, когда правительство не в состоянии произнести иностранного займа для национальной постановки данного производства. Иностранные займы, как ни изнурительны они для страны, все-таки менее ее истощают (т, к. обходятся дешевле и поздно погашаются), чем допущение внутри страны операций вечно эксплуатирующего и никогда не уничтожающегося иностранного капитала.

Таковы рациональные основы национальной экономической политики, поставленной на почву внутреннего самоудовлетворения. Имея основой внутренний рынок, такая промышленность обращается на внешний рынок лишь в мере необходимого и выходит на внешний рынок с созревшими силами, не позволяя себя эксплуатировать.

Но, как сказано, система экономического самоудовлетворения гармоничного и завершенного возможна лишь для стран великих, со сплошной территорией, обеспеченной хорошими границами н выходом к морю.- Из существующих государств Соединенные Штаты вышли давно на этот путь. Начав свое существование как ряд стран земледельческих, обращенных к одному лишь Атлантическому океану. Соединенные Штаты с практическим чутьем, характеризующим американцев, быстро сознали невыгоды экономической зависимости от промышленных стран, и их развитие оперлось на три основы: во-первых, Америка добилась выхода ко всем окружающим ее морям, развила береговые страны свои и связала берега сквозными железными дорогами через всю страну. Во-вторых, в то же время шло энергичное заселение земледельческих областей. В-третьих, энергичной покровительственной системой Америка быстро развила свою обрабатывающую промышленность. В результате создалась такая огромная экономическая сила, что Америка начала дополнять свою систему и колониальной политикой, впрочем, доселе еще не определившейся.

На Россию, напротив, тяжело легла ее общая малая умственная и научная развитость. Вместо преследования совокупности условий экономического развития, она всегда хваталась за какую-нибудь одну сторону дела. В новейшее время все внимание было обращено на развитие обрабатывающей промышленности, что делалось с чрезвычайным забвением интересов добывающей промышленности (особенно земледелия). А в то же время мы очень мало думали о заселении своих огромных пустых пространств с особенной невнимательностью к Тихоокеанским берегам. В то время как в Америке Калифорния быстро выросла в многолюдную, высоко развитую страну, связанную с восточными штатами железной дорогой, русский Амурский край в течение 50 лет заселялся горестями народа со стеснительной регламентацией (как, например, воспрещение частного землевладения). Железная дорога через Сибирь, поздно решенная, затем еще 25 лет не строилась и начата была постройкой лишь ввиду явной опасности, угрожавшей со стороны Японии. Таким образом, не экономическая, а стратегическая забота побудила к. исполнению предприятие, которое давно безусловно необходимо для того, чтобы Россия могла быть экономически достроена. Без экономически сильных прибрежий Тихого океана, восточная часть Европейской России и вся Сибирь осуждены были оставаться полудикой страной, которая своим существованием мешала качественному развитую фабричной промышленности. Работая на захудалые части России, да на дикие страны Азии, вроде Монголии, наша фабричная промышленность, огражденная здесь от всякой конкуренции, не могла иметь побуждений качественно развиваться.

Разумная экономическая политика должна бы с того самого момента, как задалась мыслью развить нашу промышленность, озаботиться созданием экономически развитого края на берегах Тихого океана, для того чтобы действовать на средние пространства с обоих концов и прикрывать Россию от экономического захвата Америки. Но этого совсем не понимали, и оживление Амурского края все время оставалось делом почти непопулярным. "Нация, - говорил Ф. Лист, - должна жертвовать материальными средствами и переносить эти лишения для развития производительных сил". У нас же каждая тысяча рублей на развитие Тихоокеанского прибрежья вызывала в обществе жалобы как "бесполезный расходе)...

Только отсутствием в России серьезной экономической науки, а отсюда недостаток общественного понимания задач национальной экономики, объясняется возможность того, что теперь находится столько людей, спокойно допускающих мысль об изгнании России из Манджурии и даже отдачу Японцам Сахалина. Для будущих поколений современное поведение в отношении японских притязаний на дальневосточное господство будет казаться совершенно невероятным.

Если современные поколения не приведут Россию к полной гибели, задачей ближайшего будущего неизбежно явится борьба на смерть за Тихоокеанское прибрежье и особенно за прикрывающий его Сахалин [Сахалин по природе настоящий "влади-восток" для России. Без него Владивосток как морская крепость не имеет никакого значения. Но у нас за все время впадения островом не подумали, что крепость нужно строить прежде всего в Корсаковске и у бухты Буссе с заливом Мордвинова... В минуту же, когда я пишу эти строки, Россия уже отдала японцам эти свои единственные опорные пункты на Океане, вместе со всем Южным Сахалином... Потеря невознаградимая!]. Без них русское экономическое развитие не может быть поставлено самостоятельно, а без правильной экономики не могут существовать ни нация, ни государство.

Наверх

Вернуться к оглавлению