LIII Национально-племенные отношения

Вернуться к оглавлению

Одним из важнейших вопросов исторической политики являются внутренние отношения различных племен и национальностей в одном государстве. Это вопрос по имуществу великих государств, хотя в истории не было даже и малых, которые совсем не принуждены были бы считаться с ним. В великих же государствах он приобретает огромное и при неудачном решении роковое значение.

Государство требует единства духа населения и солидарности его материальных интересов, которая также укрепляет стремление не разрывать совместной жизни. Таким единством духа обладает более или менее каждое племя, почему государство и возникает обычно на племенной основе. Но уже самые первые шаги на пути территориальной политики вводят в государство так или иначе добровольно или вынужденно другие племена, из которых каждое имеет свой дух, свои особенности и даже способности или поползновения к государственности. В течение долгой исторической жизни великие государства вводят в пределы своей территории не только различные племена, но и целые национальности, нередко обломки былой государственности, весьма отличной от той, в область мощи которой привела их потом историческая судьба. Все это вводит в государственную жизнь множество элементов разномыслия, раздоров и даже внутренней борьбы.

Задачей национальной политики является справиться с этим затруднением и победить его созданием внутреннего единства.

Это обстоятельство особенно важно в монархической политике, так как без существования единого духа в нации, составляющей государство, истинная монархия невозможна. Идея имперская, выдвигающая единовластителя над рядом объединенных различных по духу государств, создает скорее некоторого диктатора, чем монарха. Монарху, как человеку, невозможно быть одновременно православным, католиком, протестантом, магометанином, буддистом, русским, поляком, татарином и т. д., чтобы выражать дух различных своих народов. Чтобы в таком разноплеменном государстве возможна была монархия, необходимо преобладание какой-либо одной нации, способной давать тон общей государственной жизни и дух которой мог бы выражаться в Верховной власти.

Само по себе существование племенных особенностей не только не вредит единству государства, а даже служит полезным источником разнообразия национального и государственного творчества. Но необходимо, чтобы при этом была некоторая общая сила, сдерживающая племенные и вообще патрикуляристские тенденции. К такой роли преобладающая нация должна быть, конечно, способна по своим свойствам.

Из истории мы видим, что государственными способностями обладают сравнительно немногие нации. Они всегда по происхождению имеют довольно смешанный состав, который, вероятно, и сообщает им оттенок универсализма, необходимый для успешного властвования над другими племенами.

Присутствие в государстве различных племен вообще не представляет вреда для единства, но смешение их для того, чтобы обладать государственными качествами, должно быть не механическим, а органическим, представлять сращение в нечто целое по духу.

Это духовное единство дается общностью культурных основ развития, что и должна иметь в виду политика, преследуя цель единения составных частей империи.

Но для действительного достижения этой цели прежде всего необходимо поддержание силы, создавшей государство. Подобно тому, как в самом искусном сочетании управительньк учреждений одно из важнейших условий их действия составляет сила власти, так и в единении разноплеменного государства важнейшее условие составляет сала основного племени, его создавшего. Никогда, никакими благодеяниями подчиненным народностям, никакими средствами культурного единения, как бы они ни были искусно развиваемы, нельзя обеспечить единства государства, если ослабевает сила основного племени. Поддержание ее должно составлять главнейший предмет заботливости разумной политики.

Это правило обычно склонны забывать абсолютистские правительства, которые даже стараются купить благосклонность наиболее враждебных государству племен всевозможными им благодеяниями насчет того племени, которым создалось и держится государство [В этом отношении справедливые упреки возбуждает и русская политика]. Это - политика саморазрушения.

Обязанность развития производительных сил нации лежит на государстве более всего по отношению к племени или племенам, его создавшим. Как бы ни было данное государство полно общечеловеческого духа, как бы ни было проникнуто идеей мирового блага, и даже чем больше оно ей проникнуто, тем более твердо оно должно памятовать, что для осуществления этих целей необходима сила, а ее дает государству та нация, которая своим духом создала и поддерживает его Верховную власть. Остальные племена, пришедшие в государственный состав по историческим случайностям и даже иногда против воли, уважают правительство данного государства только по уважению к силе основой национальности, и если почувствуют ее захиревшей, не могут не получить стремления создать себе иное правительство, более сродное их духу.

Не имея твердого основания в силе господствующей нации, разумная политика совершенно невозможна. Все ее планы, как бы ни были они возвышены и преисполнены гуманитарных целей, будут простым фантазированием, воздушными замками нищего, не имеющего средств сохранить для своего жительства даже жалкого шалаша.

Общественный и государственный деятель, забывающий первенствующее значение национальной силы, способной заставить осуществить его планы, в политическом деле способен лишь вести государство к разрушению.

Без силы нет ни политики, ни культуры, потому что нет и самой жизни.

Но, обеспечив себя со стороны силы, то есть поддерживая мощь основного племени (или племен), политика засим должна развивать все средства культурного единения всех народностей государства.

Начало этому единению кладет общение, на котором должны вырастать единомыслие и общность интересов. В отношении средств общения первое место занимает язык.

"Сильнее и резче всего соединяет и разделяет нации дух языка, - говорит Блюнчли. - Общность языка есть вернейший признак национальной общности. Она выражает единство "духовной культуры". Но язык есть не только признак единения, а также могучее орудие его, так как общение различных племен государства без какого-либо единого для всех языка почти невозможно. Поэтому в разноплеменном государстве необходимо установление одного государственного языка, каковым может быть, понятно, только язык основного племени.

Есть государства, в которых признано несколько равноправных государственных языков. Это возможно лишь тогда, когда таких племен очень немного: два, три. Да и это исход крайний при полном отсутствии нации, способной быть господствующей. В государствах же великих, включающих множество разноязычных народностей, невозможно допускать такой системы, и единство государственного языка безусловно необходимо. Без этого не может быть ни администрации, ни суда, ни вообще самых элементарно необходимых для государства органов.

В местностях сплошь инородческих в дополнение к государственному языку может быть допускаем как дополнительный также и местный язык, но и это имеет разумный смысл только до тех пор, пока все население не успело изучить государственного языка. Но такое незнание гражданами языка, без которого они могут быть только провинциалами, составляет тяжкую ошибку политики и недостаток школы.

В Румынии лица, не знающие хорошо государственного языка (румынского), по закону не допускаются к пользованию политическими правами. Это закон вполне разумный, ибо действительно невозможно себе представить причастия к власти такого лица, которое не умеет даже объясниться со всеми остальными гражданами своего государства.

В России и до сих пор в число, например, присяжных, допускаются лица, не знающие русского языка. Это может лишь компрометировать задачи правосудия, ибо присутствие переводчика никак не может заменить для присяжного заседателя личного понимания речей подсудимого, адвоката и прокурора.

Общность одного государственного языка не только, однако, не заключает в себе требования подавления языков местных [В Русской политике в этом отношении совсем не заметно определенной и выдержанной мысли. У нас не принимали мер к развитию школы, способной дать возможность всем знать государственный язык, и в то же врет, принимая репрессивные меры против русских же наречий, например, против малорусского языка, который составляет исторически один из главных источников нашего литературного языка, и впредь может служить его обогащению. Вместо того, чтобы достигать единения усилением централизующей, единящей силы. у нас старались достигнуть этого ослаблением местных. Такая политика есть политика бесплодной внутренней борьбы, а не внутреннего единения], но даже, наоборот, дополняется их развитием.

Развитие местных языков полезно для самого же государственного языка. Местные языки не остаются без влияния на него, передавая ему отдельные слова, обороты и даже формы, придающие ему большее богатство и гибкость, а потому делающие его более сильным орудием культуры, общей для всего государства.

Единство государственного языка упомянуто на первом месте, как самое элементарное и легко достижимое орудие внешнего политического общения. Но внутреннее единение различных народностей создается только совместной их деятельностью на различных поприщах существования. Первое место в этом случае занимает высшая духовная жизнь - отыскание и усвоение истины. Вера и знание, религия и наука - вот два фактора объединения людей, как бы они ни были различны по характеру, склонностям и предыдущим историческим судьбам.

Истина преклоняет перед собой людей, и, совместно признавая истину, они тем самым видят себя связанными общностью важнейшей стороны своей жизни.

Великое орудие государственного единения составляет в этом отношении общность веры. Поскольку государственная политика способна помочь этому, ее прямая обязанность не упустить таких случаев. Но это задача, которая принадлежит более всего церкви, так что со стороны государства требуется лишь поддержание условий, благоприятных ей в этой задаче, о чем уже достаточно сказано выше в разделе вероисповедной политики.

Другое важнейшее средство государственного единения составляет наука. Культура в основе своей имеет науку, которая дает средства создавать прикладные способы развитой и вооруженной внешними средствами жизни. Если эти прикладные создания научной мысли могут представлять различия по вкусам той или иной народности, то сама наука, изыскание истины и обладание ею, столь же общечеловечна, как вера, и может быть общим делом совершенно различных народностей.

Таким образом, как в задачах развития вообще силы государства, так и в задачах единения различных народностей его, создание национальной науки должно входить в основную задачу политики. Но аналогично с истиной религиозной истина научная может вырастать лишь самостоятельно. Истинного деятеля науки нельзя ни назначить, ни выбрать, ни заказать: он создается сам, своими способностями, своей любовью к истине. Такой свободной деятельностью свободного призвания только и создается наука- Над научной мыслью нет судьи, кроме ее самой, и она может развиваться только свободно.

Государство для помощи нации в выработке научной мысли должно доставить лишь внешние способы удобнейшего развития, а затем должно поставить себе незыблемым принципом; "наука и ее учения - свободны"...

Не легко дался человечеству этот принцип, и не легко выдержать его перед лицом множества лживых памфлетов или реклам, обманно подделывающихся под "научность". Нередко подобные подделки являются угрозой государственному порядку или общественной нравственности и следовательно, неизбежно привлекают вмешательство власти. Но как бы ни трудно было различение подделки от самой науки как бы ни были неизбежны в этом случае иногда ошибки власти, сознательным принципом в отношении науки должна быть ее безусловная свобода.

Только стараясь соблюсти этот принцип, государственная политика может способствовать остальными, внешними мерами быстрейшему и обширнейшему развитию научной работы. Но чем лучше будут поставлены условия для этого в данном государстве, тем легче высшие умственные силы всех народностей его будут сливаться на совместной деятельности" связывая своей мыслью и плодами своего труда все народности государства в нечто целое, совместно верящее в некоторую общую истину, и находящее в предмете этого "культа" создание общего ума всех племен.

Огромное объединительное значение имеет также совместный материальный труд народностей, входящих в состав государства.

Выше указывались основы разумной экономической политики. Но помимо непосредственной цели - умножения материальных производительных сил страны, организация национального труда имеет величайшее объединительное значение. Если высшие области истины объединяют умы и совести, сознавая в многоразличных народностях единую душу, то разумная экономическая организация нации вырабатывает в ней единое тело,

Связанные в своих материальных интересах, дополняя трудом одних провинций труд других, стараясь в общем труде, различные народности государства, во-первых, приучаются видеть друг в друге не врагов, а сотрудников, отчего между ними развиваются дружелюбные чувства. Во-вторых, всякая попытка разрыва причиняет им столько разорения, лишений и страданий - не отдаленных, а мгновенно чувствуемых даже наименее развитыми людьми, что против таких попыток развивается самостоятельный протест всех племен.

Необходимо лишь, чтобы связующая сила основной нации не давала возможности центробежным силам инородных племен подорвать общегосударственный союз раньше, чем благодетельное объединение, которое он несет с собой, принесет плоды свои. Если разумная политика Верховной власти твердо хранит силу нации, основавшей государство, то продолжительное существование, связанное общностью разумного управления, единением работы совести и разума, единением труда промышленного, естественно кончается слитием всех народностей государства в одну великую нацию.

Таким образом, государство, созданное одной основной нацией, в свою очередь, становится могущественным орудием создания еще более великого национального целого, реализируя в этом процессе объединения созидательные способности как нации основательницы, так и собранных ею около себя наций сотрудниц.

LIV Международное и мировое существование нации. Всемирное государство

Тот же процесс межплеменных столкновений, вражды и сотрудничества, который государство видит внутри своих пределов, происходил, и по ту сторону его рубежей. Но здесь все нации замкнуты в такие же державные государства, как оно. Внутри своих границ государство может властно регулировать соотношение племен и народностей. По ту сторону границы оно не имеет никакого права, никакой власти, кроме силы. Здесь все равны по праву, ибо каждое государство создало себе верховную власть, которая есть источник всех прав.

Однако эти державные союзы, равноправные, независимые, не признающие над собой никакой власти, кроме своей собственной, не живут изолированно. Они влияют друг на друга и силой, и нравственно. Сверх того каждый государственный союз состоит из человеческих существ, с одинаковыми психологическими свойствами и материальными потребностями, так что творчество одного государства имеет непосредственное значение для всех других. Внутренняя деятельность верховной власти одного государства отражается не только на его подданных, но и на подданных других государств. Таким образом, каждое государство живет волей-неволей, мировой жизнью. А в то же время оно среди тех же наций и государств представляет нечто особенное, замкнутое. Оно ведет свою индивидуальную жизнь между другими государствами, а в то же время, как и все они, составляет частичку единого процесса мировой жизни.

Таким образом, жизнь нации, замкнутой в государство, имеет два, весьма различные проявления: государство имеет существование международное и существование мировое. Они по внешности весьма противоположны, хотя по внутреннему смыслу тесно связаны.

В своем международном существовании, государство имеет целью сохранить и развить самого себя, союз своей нации (или наций). Международная политика его поэтому направляется на осуществление блага и интересов исключительно своего союза. Но это не противоречит мировой роли его. Как уже сказано выше [См. часть I, стр. 31], высочайший смысл государства состоит в том, что оно осуществляет в себе условия существования не корпоративного, не сословного, не какого-либо другого, замкнутого в своих частных групповых целях, но условия существования общечеловеческого. Все, чего государство достигает в этом отношении для себя, а также и все его ошибки или проступки, отражаются на человечестве, повышают его или понижают. Живя внутренней жизнью, государство тем самым живет жизнью мировой. Его внутренняя замкнутость является средством мировой жизни. Подобно тому, как личность, чем крепче выращивает свои внутренние силы их сосредоточием, самоопределением и самосознанием, тем более является источником повышения всего окружающего, так и государство, внутренне сосредоточив силы огромного союза личностей, делается орудием мировой всечеловеческой жизни тем сильные, чем крепче эти миллионы личностей срослись между собой, самоопределились и реализировали свою совместную творческую способность к коллективной жизни.

Такой способ участия людей в мировой жизни не удовлетворяет, однако, человеческого духа. Невольно является мысль, почему же людям, вместо того чтобы разбиваться по отдельным, нередко враждующим государствам, не слиться в одно государство? Почему той внутренней солидарности, которая реализируется внутри каждого из отдельных государств, не проявиться в одном общем для людей всемирном государстве?

Эта идея всемирного государства прельщает человеческий ум, хотя остается спорной. Одни считают эту идею мечтой (между прочим, наш Чичерин) [Вообще русские, представляющие так много универсальности в своем характере, сильнее всего выдвигали в наиболее национальном творчестве своей идею особых национальных типов, существенно отличных, откуда, конечно, следует вывод против всемирного государства. Идея коренной особенности национальных типов, лежащая в учении славянофилов, особенно резко развивалась Данилевским и К. Леонтьевым. Очень не часты в русской литературе такие мечты, как Пушкина
     ...О временах грядущих.
     Когда народы, распри позабыв,
     В великую семью соединятся...[131]]. Другие - неизбежным выводом истории. Возражая Лорану (отрицавшему всемирное государство), Блюнчли пишет: "Всемирное государство есть идеал человеческого прогресса. Человек, как отдельное лицо, и человечество, как целое, - вот первоначальные и постоянные противоположности творения. На них, в сущности, основывается различие частного и государственного права. Правда, сознание общности человечества находится на степени мечты. Оно еще не пробудилось со всей ясностью и не дошло до единства воли..." Но стремление к такому организованному жизненному общению существует и, утверждает он, "позднейшие века будут свидетелями осуществления всемирного государства..."

Если мы посмотрим историческое факты, то увидим два ряда противоположных явлений, которые возбуждают эти две противоположные оценки идеи всемирного государства.

В человеческом духе неудержимо стремление к всечеловечности и всемирности. Но в то же время видим, что нации, создающие государства, закладывают в них различные основные идеи власти, из которых каждая имеет характер универсальности, а потому они не могут органически слиться. Напротив, по мере успешности развития, они все более противополагаются одна другой. Во всяком союзе людей, как результат сочетанного действия множества индивидуальностей, слагаются некоторые средние линии дальнейшего развития, которые получают органический характер, то есть внутреннюю тенденцию к развитию сложившегося типа совместного существования, по внутренней логике его до последних выводов.

При этом различные национально-государственные типы чем выше развиваются, тем менее способны переходить один в другой. Мы постоянно наблюдаем в истории, что нации и государства, раз прочно вступив на тот или иной путь развития, уже как бы неспособны изменить его. Их прошлое определяет будущее. Они способны действовать только теми путями, которые заложены в их прошлом. Quibus mediis fundantur, iisdem retinentur [132] - гласит старинное правило эмпирической политики. Новый тип иногда появляется, но только ценой смерти прежнего государства. И таких различных, устойчивых, не способных к слиянию типов государства мы видим постоянно несколько, одновременно существующих в мире.

Но при такой упорной устойчивости отдельных несливающихся типов национальностей и государств, неспособных отступиться от своей индивидуальности и державности, тем не менее в человечестве [Я говорю о человечестве не в смысле фантастической "коллективной личности" - Etre Supreme 1'Humanite [133], - в котором неверующая мысль создала себе суррогат божеста. Ни "человечество", ни нация, ни государство не составляют "личности". Единственная реальная личность есть сам "человек". Человечество в этом смысле не существует, так как оно есть понятие отвлеченное, а не "предмет". Но род человеческий как совокупность индивидуумов существует. Он не есть "политически реальность" только потому, что не сложился в один общий союз. А такое соединение логически мыслимо, если бы люди нашли общий принцип власти, на котором могли бы объединиться] несомненно развивается и усиливается объединение.

Человеческий род не составлял доселе одного союза. Но некоторое взаимодействие между этими сотнями миллионов разрозненных личностей всегда существовало, так что нашему уму представляется даже "история человечества". Люди в своем земном существовании, даже и не зная друг друга, идут к некоторой общей цели, обусловленной единством их психологической и материальной природы.

Идея "мировой истории", имеющей некоторый общий провиденциальный смысл и цель для всего человечества, по происхождению своему есть идея религиозная, и даже "Богооткровенная". Ее принес в мир Израиль, еврейский народ, и она тесно соединена с идеей связи человека с Божеством. В христианстве "мировая история", история всего человеческого рода, еще более уяснилась, а в пророческих видениях ветхозаветных тайнозрителей и в Апокалипсисе представила даже общую картину существования человечества от его создания до конца мира. Конечно, единение человечества в общих мировых судьбах не есть единение государственное. Но тем не менее сам факт единства природы личностей, которые как люди, как дети Отца Небесного, несравненно ближе между собой, нежели как члены политических союзов - это единство сближает психологически каждого человека со всем человечеством более чем с его собственным государством. С государством его сближает общая власть, общие интересы, совместная с гражданами деятельность. С человечеством же - сама природа личности. Это такой могущественный факт психологии, что раз обнаруженный перед людьми религией он уже остался неистребимым для сознания даже при утрате религии.

В течение исторической жизни эта психологическая близость человека со всеми прочими людьми сделала огромные успехи. А не должно забывать, что все ваши общественные союзы суть явления в основе психологические. Следовательно, растущее сознание близости людей между собой может вести и к единству внешнего союза. Кроме этого внутреннего психологического факта, развивающегося в истории, в ней развиваются и фактические сношения между всеми частями рода человеческого.

История есть процесс сближения народов. Сначала они жали, даже не зная о взаимном существовании. Теперь они все знают друг друга. Они прежде не имели никаких сношений вне круга ближайших соседей. Ныне постоянно теснейшие связи охватывают весь земной шар. Прежде люди считали чужестранцев врагами, варварами, "немцами" (не говорящими). Теперь в человеке всех племен общепризнано одинаковое внутреннее достоинство, и презрение к другим народам чрезвычайно сократилось. Идея всечеловеческого братства распространена христианством даже между нехристианами. Общность науки стала фактом во всех частях света. Материальные связи точно также разрастаются между различнейшими народами не по дням, а по часам. Короче говоря, фактическое сближение народов за время течения истории сделало огромные успехи, и в этом отношении мир до христианский и мир по христианский различаются до неузнаваемости. Внешние средства - умственные, нравственные и материальные для объединения всех народов в некоторые союзные отношения развились до чрезвычайности. Общая тенденция этих фактов, разумеется, усиливает возможность объединения людей и в одно всемирное государство.

Но делать отсюда заключение относительно возникновения всемирного государства нельзя. Все это сближение различных племен, государств и стран света создает в общечеловеческой жизни известное культурное единение. Это еще не означает государственного единения.

Единение духовное, умственное, промышленное - все это формы свободного общения людей. Но явления общественные и особенно государственные - немыслимы без общей власти.

Свобода есть природный элемент личности. Но общество держится подчинением. Это есть его природный элемент. Для того, чтобы возможно было государство, необходима власть, а стало быть, сила, способная заставить делать то, что поставлено условием человеческого общения. Нравственное единение людей не может создать государства, пока не создаст для этого единой силы.

Это происходит от того, что нравственное единение свободно. Оно держится теми, которые этого хотят и нарушается всеми, которые не хотят. Именно природная свобода личности ставит для общественности непременное условие силы и подчинения. Если бы личность могла переродиться так, чтобы утратить свою свободу, то мыслимо было бы общество без принуждения, подобное растительным процессам. Но природная свобода личности не допускает общества без силы власти, принуждения. Такая власть необходима и для всемирного государства.

Но то культурное единение, на основании которого и возникают надежды на всемирное государство будущего, не создает именно самого необходимого элемента - общей власти.

Пока этого элемента нет, последствия культурного сближения всех народов совсем иные. Развитые идеи общечеловеческого единства, братства, умножение духовных и материальных связей между государствами имеют лишь то значение что повышают и облагораживают идеалы всех наций. Они все более проникаются идеей общечеловеческого блага, как мерилом блага, осуществляемого каждым государством внутри сферы его мощи. Но это нимало не подрывает мотивов индивидуального существования каждого отдельного государства.

Напротив - чем выше идеал общественности, тем с большим одушевлением люди желают его осуществить, тем больше дорожат орудием его осуществления. А для общественного осуществления идеала необходима сила, организованная, проникнутая, конечно, нравственным элементом, но обладающая и всей материальной мощью принуждения. Такая сила принуждения есть только в государстве. Чисто же нравственное единство личностей хотя бы всего земного шара не создает между ними такой общей организации с правами принудительной силы. Оно поэтому не создает и всемирного государства.

Итак, проникаясь идеей всечеловеческого блага, люди все-таки осуществляют его силами своих отдельных государств. Их патриотизм [Яркий образчик составляют французские патриоты" XVIII века, которые по направлению идей были вполне "всечеловеками" [134]] становится тем сильные, чем более они уверены, что их государство является орудием всечеловеческого блага.

Но, организуя свои отдельные государства, люди при этом не одинаковыми путями осуществляют идею общечеловеческого блага, а между тем чем лучше государство осуществляет идею своей нации, тем менее оно склонно поступиться своим созданием. Его граждане ценят и понимают свое творчество лучше, чем чужое, выражающее иные оттенки всечеловечности. Граждане никак не согласны допустить уничтожение державности своей страны, ибо только при полноте верховенства она может доводить свое создание до конца. И чем выше это творчество, тем труднее нации отказаться от державности своего государства. На это несравненно более способны племена дикие в неразвитые. Под влиянием общего повышения идеалов все нации и государства развиваются, между ними усиливается соревнование творчества, и чем успешнее работает каждая нация, тем заметнее становится различие между ними, и тем труднее для каждой отступиться от своей самостоятельности, от безусловной свободы национально государственной работы.

Вот почему идея общечеловеческая развивается в роде человеческом отдельными самостоятельными государствами. Для того, чтобы объединить их в одно, нужно, чтобы все почуяли в объединяющем необоримую для них силу. Эта сила должна иметь, конечно, огромную степень универсализма в своем содержании, для того чтобы подчиняющиеся ей чувствовали, что их специальное творчество не будет уничтожено, лишаясь державности, а потому готовы были уступить силе объединения. Но тем не менее без силы невозможно объединить различные государства.

Если суждено возникнуть когда-либо одному всемирному государству, то только путем выработки среди самых сильных государств, одного сильнейшего, которое могло бы приобрести всемирную гегемонию, и ее путем объединить всех в единое государственное целое.

Не следует, впрочем, преувеличивать благотворности идеи всемирного государства. В тот момент, когда оно возникло бы, быть может, оно бы и осуществило многое выработанное и подготовленное работой отдельных, национальных государств. Но за сим оно явилось бы тормозом дальнейшего человеческого прогресса, допуская его лишь в частностях, но не в целом построении общественности, ибо для этого последнего нужна державность союза, пробующего каждое новое построение. А такие союзы уже станут невозможны.

Нет сомнения, что по истечении известного времени, если бы человечество еще не дошло до конца существования, все ростки прогрессивного творчества направились бы к разрушению этого всемирного государства и к восстановлению серии "вольных" государств...

Общечеловеческая идея вырабатывается и осуществляется в значительной степени именно благодаря соперничеству нескольких равноправных государственных типов, которые не дают друг другу застыть, почить на лаврах и погрузиться в "китайскую" неподвижность. Единая на весь мир власть - это сила страшная, которая может положить конец всякому дальнейшему развитию человечества, а стало быть, положить начало его прогрессивному замиранию и отупению. Против "всемирного государства" некому бороться, а исторический суд борьбы есть великая сипа развития и великая угроза всем "ленивым и лукавым рабам", перестающим развивать свой талант.

LV Международные права государства

По самой идее своей государство в международной жизни ничем юридически не ограничено. Будучи высшим человеческим союзом, достигшим создания Верховной власти, оно имеет в отношении окружающих государств право действовать, как заблагорассудит. Мировая жизнь нации и государства, проникновение их общечеловеческой идеей, нимало не изменяют этой юридической полноты независимости государства, так как общечеловеческая идея создает для каждого государства в отношении других только чисто нравственные обязанности.

Вследствие одинаковой державности всех государств, какие бы то ни было обязательные отношения между ними могут возникать только посредством свободного договора. Даже признание существования какого-либо государства и его независимости не обязательно для другого и делается или не делается только по его собственному соображению и решению. Вообще государство, как союз, состоящий под руководством Верховной власти, имеет юридически все права в отношении всего внешнего мира, и только само ограничивает себя посредством договоров. А мировая жизнь государства вносит и в его международные отношения некоторые правила, нравственно для него обязательные, как вошедшие в идеократаческое содержание его Верховной власти.

Содержания договоров, и эти нравственные правила, дают основу для так называемого международного права. Но твердость принципов международного права очень невелика, так как в международной жизни нет силы, способной поддержать право.

Наиболее твердое основание международного права могут составлять общечеловеческие нравственные правила, которые признаны всеми державами в их внутреннем законе, в отношении отдельных личностей и ассоциации личностей. Эти правила соблюдаются каждой державой в отношении чужих подданных не в силу "прав" чужой державы (если они еще не признаны договором), а в силу собственного чувства справедливости. Но и в этом отношении много условного. Так, например, в международном праве доселе не признано даже можно ли начинать войну без предварительного ее объявления?

Человеческая порядочность, восстающая против всякого вероломства, всякого нарушения доверия, требует предварительного объявления войны. Это требование, казалось бы, тем сильнее, что по внутренним законам всех культурных стран ни полиция, ни войска не начинают насильственных действуй против толпы без предупреждения. Итак, культурные государства признают, что при разрыве мира обязательно предварительное объявление войны, но в международных отношениях право настолько мало существует, что даже это правило соблюдается только теми, кто связав нравственным законом. Япония напала на Россию без объявления войны, точно так же поступала неоднократно Англия. Чисто нравственные побуждения в обеих странах, очевидно, недостаточно сильны, чтобы победить соблазн той выгоды, какую дает нападение врасплох.

И какая же сила поддержит в данном случае право и накажет за нарушение обязанности? Такой силы нет [В настоящем столкновении с Россией, напротив, "виновная" Япония получила все награды, всю гегемонию на Дальнем Востоке, и Россия отдала ей не только престиж и огромные имущества (в Порт-Артуре, Дальнем, железную дорогу, аренду, права рыбной ловли), но даже свою собственную территорию. Южный Сахалин, не возвратив себе даже Курильских островов, в обмен на которые в 1875 г. получила Южный Сахалин, Виновная сторона никакого наказания не потерпела только потому, что японское правительство оказалось сильнее русского правительства. Это яркий пример того, что в международных отношениях все решает сила державы. Россия, как нация, втрое или в четверо сильнее Япония, но держава России оказалась слабее японской, и в результате "право силы" решило спор против русской нации. Отсюда видно, что в международной политике всю заботу нации должна составлять силе государства (материальная, умственная и духовная), ибо исключительно этой силой решается в международных отношениях все].

Необходимость сношений вызывает договоры между державами. В них государство само ограничивает свое полноправие и принимает на себя известные обязательства в отношении другой державы. Договор до некоторой степени аналогичен закону, но между ними есть также коренное различие. Закон есть предписание, договор простое соглашение. Закон не может быть отменен подданным. Договор может быть прекращен каждой стороной простым заявлением о нежелании его дальнейшего соблюдения. Принято соблюдать до конца срочные договоры, но никто не помешает государству прекратить договор и до срока, если оно находит для того достаточно серьезные побуждения.

Власти, которая бы помешала этому, нет, ибо силы - нет. Только оружие другой стороны может вынудить к соблюдению договора, но и при этом побеждает не право, а сила.

Более значительной силы международному праву и невозможно придать, потому что в международных отношениях возможно лишь соглашение, а не закон.

Причины такого положения вещей заключаются в том, что каждое государство руководится державной. Верховной властью, имеющей всю полноту права, а в то же время и полноту обязанностей в отношении своего государства и нации. Обязанность Власти заботиться исключительно об интересах своего государства. В отношении других ему никто не давал ни прав, ни обязанностей. Соглашения (договора), вредного для государства, правительство даже не имеет право заключать, исключая случаев force majore [135], но в таком случае обязано немедленно прекратить вынужденное соглашение, как только это ему дозволяет соотношение сил.

Вообще Верховная власть государства в отношении других держав не имеет права отказываться от своей независимости, не имеет орава поставить какую-нибудь международную власть выше себя. Это значило бы отнять у себя верховенство и передать его кому-то другому, на что государство не имеет права- Это было бы его изменой перед нацией, которая создала Верховную власть для своей независимости, а не для того, чтобы эта Верховная власть подчинила нацию чуждой власти.

Даже участие нации и государства в общечеловеческой жизни, налагающее на Верховную власть известные нравственные обязанности в отношении общечеловеческого интереса, хотя бы он проявлялся и по ту сторону границы, даже и это не ограничивает державности и независимости государства в отношении других держав, но наоборот, усиливает эту независимость и ослабляет значение международных договоров. Так, например, невмешательство во внутренние дела чужого государства составляет одно из наиболее признанных правил международных отношении. Но это правило нарушается (с полным правом) как во имя интересов своей страны, так и во имя интересов общечеловеческих. Во имя человечности европейские державы вмешивались во внутренние дела Турции и требовали у султана внутренних реформ. Во время греческого восстания европейские державы не только вмешались во внутренние дела Турция, но без объявления войны истребили турецкий флот [136]. Последнее обстоятельство было вынуждено тем, что Турецкая армия, поддержанная флотом, начала поголовную резню греков, и союзному флоту, чтобы попытаться силою прекратить бесчеловечие, не было времени дожидаться формального объявления войны.

Болгария составляла часть Турецкой империи, во Россия не усомнилась силой заставить Турцию дать этой провинции самостоятельность и т. д. [137]

Таким образом, государства считают общечеловеческие интересы выше международного права. Но и внутренние интересы державы совершенно достаточны, чтобы нарушать то, что другие державы считают своим неотъемлемым правом. Если бы, например, Россия оказалась несостоятельной поддержать порядок в Польше и это угрожало бы переносом волнении в Познань, то, конечно, Германия ни минуты не стеснилась бы перед оккупацией русского Привислинья...

Вообще для государства мерило всех действий составляет интерес своей нации, а права или интересы других держав приходится охранять им самим.

Такое соотношение государств лежит в самой природе их, как верховных державных союзов. Только сила может понудить державный союз отрешиться от обязанности осуществлять интерес своей нации, и это тем в большей степени, чем сильнее данная нация проникнута интересом общечеловеческим.

Поэтому когда две державы сталкиваются в своих кровных интересах, то единственное средство разрешить спор представляет сила, война. Право на войну составляет прямое последствие обязанности государства защищать интересы своей нации и общечеловеческие интересы.

Разумеется, война есть явление тяжелое, и благоразумие побуждает государство попытаться решить дело мирным соглашением. Но для очень серьезных интересов его не может быть. Так, например, для Англии при независимости Южно-Африканских Республик, невозможна была бы установка законченной экономической политики в Африке. А потому англичане готовы были дать "африкандерам" все гражданские права, все обеспечения личности, труда, самоуправления... Одно было несовместимо с интересами Англии: державность Южной Африки, в раздавить ее английское правительство сочло обязанностью перед своей Страной [138].

Так было и будет до тех пор, пока не существует всемирного государства, которое бы сосредоточило у себя всемирную силу принуждения. Пока верховными державными союзами являются отдельные национальные государства, сила их была и останется ultima ratio [139] в решении того, чей интерес должен восторжествовать и чей уступить.

А потому государство обязано иметь способность развить военную силу, иначе же не должно и существовать. Без этого оно есть фальсификация власти, не способно к обязанностям власти, а стало быть, не имеет и права на власть и на государственное существование.

У людей, как известно, есть мечта обойти эту логику вещей, заменив войну международным решением споров между государствами. Но эта идея чужда сознания политической реальности. Она истекает из мысли о мировой жизни нации. Но, как сказано уже, мировое, общечеловеческое существование наций и международное их существование имеет совершенно различные законы. Мировое существование развивает силу нравственную, но не власть, способную к принуждению.

В делах мелочных, конечно, возможен международный суд в качестве третейского, добровольно выбранного. Но даже и в этом случае было бы гораздо рациональнее выбирать третейским судьей отдельное частное лицо, которое можно предположить незаинтересованным, а потому беспристрастным. В отношении же каких-либо держав такое предположение совершенно чуждо сознания действительности. Споры одних держав всегда так или иначе касаются интересов других держав. Беспристрастия тут ни у одной якобы "посторонней" державы не может быть и не бывает.

Сверх того, обязанность каждого правительства состоит в том, чтобы достигать осуществления интереса своей страны, а вовсе не отвлеченной справедливости, для которой в междугосударственных столкновениях не существует никакого прочного и бесспорного мерила.

В чем оно? Право национальности на независимость есть совершенно произвольное положение. Нельзя даже определить, что такое "национальность"? Права тех или других народов на территории тоже все спорны. С общечеловеческой, нравственной точки зрения нельзя даже утверждать, будто бы племя, случайно занявшее богатую область, имеет исключительное право на нее, а племя, случайно загнанное историей в бесплодную тундру, обязано вечно ею довольствоваться, не имя права требовать себе у счастливых соседей частички доставшихся им благ природы- Нельзя также отрицать с общечеловеческой точки зрения чтобы государство, умевшее развить культуру и высокую, благородную жизнь, не имело права силой подчинить себе другое государство, создавшее строй дикий и развращающий народы...

Весьма часто нет такого ума, кроме Божьего, который бы способен был решить, на чьей стороне высшая справедливость в международных спорах. Всякое же правительство должно в этих случаях помнить свой долг перед собственной нацией. Нации создают себе Верховную власть не для других, а для себя. Эта Верховная власть и ее государство, обязаны заботиться об интересах своей нации и о поддержании этих интересов в мире среди других народов. Отдавать же судьбу интересов своего народа в чужие руки, подчинять его решению чужих держав правительство не имеет права. Это идея не государственная, а вотчинная, чуждая сознанию обязанности перед нацией и государством. Но такое правительство не может долго существовать, так как сомкнувшаяся в государство нация не допустит столь произвольного распоряжения своими судьбами,

Таким образом, идея упразднить личное решение государствами спорных пунктов своих интересов не только теоретически не состоятельна, но и практически неисполнима, за отсутствием силы способной ее осуществить.

ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

LVI Судьбы монархического принципа

История государств мира была в течение тысячелетий связана по преимуществу с монархическим принципом. В настоящее время положение дел и фактически, и в представлениях людей весьма изменилось. Будущее человечества, по мнению современников, связано с принципом демократии. Если число республик в Европе доселе не велико, и из числа прежних монархий за XIX век только Франция и Бразилия превратились в республики, то во всех остальных монархиях культурных стран введены ограничения Верховной власти монарха. Это, конечно, есть шаг к превращению его в наследственного президента республики. Между тем за то же время не было ни одного случая усиления королевской или императорской власти [Усиление монархической власти произошло только в Японии, но и здесь усилилось не значение Микадо, как верховной власти, а только его управительная власть. До императора Муцухито Микадо были совсем лишены управительной власти, которая принадлежала всецело Сеогуну. Теперь в Японии есть парламент, но с гораздо меньшими правами, чем прежние Сеогуны].

Но смысла исторического процесса нельзя определить только на основании наблюдения тенденций одной какой-либо эпохи. Человечество вовсе не всегда правильно догадывается, к чему оно идет. История Греции, по общему убеждению всех ее политических людей и граждан, была процессом развития демократии. А между тем он на самом деле завершился всемирной монархией Александра Македонского, который явился представителем культурного дела, подготовленного предшествовавшим периодом развития демократии. Такого исхода не ждали греки ни при Фемистокле, ни при Перикле. Не представляли себе и доблестные республиканцы Рима времен Пунических войн, грядущего появления Цезаря и Августа.

Для возможности предположений о судьбах политических принципов власти несравненно больше дает их внутренняя политическая способность в связи с задачами развития нации. Властвующим принципом будущего всегда явится тот, который наиболее способен осуществить задачи органического развития нации, и, рассматривая современный исторический процесс культурных стран, весьма вероятно ожидать возрождения монархического принципа.

Прежде всего то, что было осуждено эволюцией государственности Европы с XVIII века, вовсе не было действительной монархией. Не монархия в ней была упразднена или ограничена, а абсолютистский произвол, оказавшийся не способным служить организации усложнившихся социальных сил и охранять свободу личности. Но для суждения о будущем очень важно то обстоятельство, что и демократия оказалась весьма мало состоятельной для осуществления той потребности, которой не был способен удовлетворить низвергнутый абсолютизм.

Ни в одной стране демократия не могла создать других орудий управления, кроме своего "представительства", которое повсюду, где достаточно развилось, обнаружило неудержимые стремления к узурпации народной власти в руках новой своего рода "аристократии" профессиональных политиканов. Ни довольства этой формой правления, ни доверия к ней нет нигде у народов; насущные задачи нового общества - примирительная организация его расчленивших социальных слоев - нигде не осуществлена, и внутренняя социальная борьба, производящая революции и грозящая окончательной "социальной ликвидацией", повсюду только разгорается.

Итак, политические способности демократического принципа в новых условиях современных обществ оказались также недостаточными. Предположить возникновение каких-либо прочных аристократических сил, которые бы сумели удовлетворить современное общество, почти невозможно [Это было бы легче представить себе в социалистическом строе, как я говорил в "Демократии либеральной и социальной". Но само социалистическое государство - такая невероятность, что почти равна невозможности, по крайней мере если за это не возьмутся какие-нибудь "Сионские мудрецы" (если они не миф) [140]].

А между тем монархическая власть по свойствам своим могла бы за это взяться, если бы народное чувство снова дало ей на это возможность.

Значение государства состоит в том, что оно дает место сознательному человеческому творчеству. Это же творчество имеет своим источником силы частные, которые тем более деятельны, чем более верны каждая сама себе, своему основному принципу. Общее творчество, стало быть, тем более широко, чем свободнее и сложнее творчество частных сил. Государство поэтому тем совершеннее, чем более оно допускает в общем творчестве существование и действие сил частных, составляющих нацию. Более совершенным принципом Верховной власти является тот, который в наибольшей степени допускает в коллективном единстве существование и жизнедеятельность сил частных. С этой стороны монархия в идее имеет все преимущества перед демократией и аристократией.

Монархия основана на Верховной власти идеального объединяющего принципа. Но Верховная власть идеального объединяющего принципа не исключает, а даже требует действия частных подчиненных принципов. Наоборот, другие принципы верховной власти имеют естественное стремление исключать действие других. Демократия, основанная на верховной власти количественной силы, по существу, враждебна влиянию нравственной силы как в ее аристократических формах, так и в формах единоличного влияния. Монархическое самодержавие свободно от такой тенденции. Оно, конечно, не допускает преобладания численной силы над нравственной, но, подчиняя значение большинства господству идеала, самим большинством разделяемого, монархический принцип не уничтожает значения этого большинства, а только отнимает у него возможность быть тормозом развития целого общества. Таким образом, государство при монархической верховной власти наилучше обеспечивает качественную сторону коллективного творчества.

Но монархия наилучше обеспечивает также и количественное коллективное творчество, ибо особенно способна к объединению больших и разнородных масс.

Давая и количественно и качественно более возможности развития нации, монархия в такой же степени превосходит демократию в установлении прочности и единства правления. Единства народной воли почти никогда не существует, а потому верховная власть в демократическом государстве, как правило, имеет те недостатки (шаткость, переменчивость, неосведомленность, капризы, слабость), которые в монархии являются как исключение. Единство воли в отдельной личности столь же нормально, как редко и исключительно в массе народа. В организации же самого управления монархия единственно способна охранить самостоятельность народной массы.

Вследствие этих природных преимуществ монархии она и составляла до сих пор обычную норму государственной жизни человечества, В истории чаще всего мы встречаем именно ее, и величайшие эпохи национального творчества в большинстве случаев отмечаются именами монархов. Весьма вероятно предположение, что и современные запросы народов не будут на самом деле удовлетворены, пока не дорастут до всенародной ясности, при которой среди потомков наших наций получит возможность снова явиться монархия и совершить то, что не удается сделать демократиям.

В настоящее время вражда классов затмевает в народах сознание их солидарности, а теория "общегражданского строя" мешает государству явиться объединяющей силой. Абсолютизм же повсюду скомпрометировал монархическую идею и испортил сами династии. Но вражда классов когда-нибудь обнаружит свою зловредность для всех, научная мысль придет к более счастливым концепциям государственности. Тяжкие вины абсолютизма будут забыты народами среди страданий от политиканской узурпации, и политическая жизнь выдвинет фамилии, достойные поднять знамя всенародного идеала... Тогда, вероятнее всего, монархия снова и явится всемирной деятельницей прогресса.

Трудность возникновения и поддержания монархии состоит лишь в том, что она требует присутствуя в нации живого и общеразделяемого нравственного идеала.

Поэтому будущее монархического принципа в современных культурных странах определяется более всего тем, какое окончательное направление возобладает в миросозерцании культурного мира. В этом общем процессе выработки миросозерцания свою значительную роль может иметь политическая наука. Если ее усилия направятся ва серьезное изучение основных форм власти, монархическое начало, по всей вероятности, будет ею со временем снова выдвинуто, как лучшее орудие развития культуры.

Наверх

Вернуться к оглавлению