XIV Внутренний смысл основных типов власти

Вернуться к оглавлению

Почему же в качестве Верховной власти выдвигается то монархия, то аристократия, то демократия? Это обусловливается известным психологическим состоянием нации, которому наиближе соответствует тот или иной принцип власти. Политика в деле установки Верховной власти сливается с национальной психологией. В той или иной форме Верховной власти выражается дух народа, его верования и идеалы, то, что он внутренне сознает как высший принцип, достойный подчинения ему всей национальной жизни.

Как наивысший, этот принцип становится неограниченным, самодержавным. Верховная власть, им создаваемая, ограничивается лишь содержанием своего собственного идеала. Здесь проявляется факт, который Блюнчли называет идеократией. Всякая верховная власть идеократична, т. е. находится единственно под властью своего идеала. Она неоспорима, пока совпадает с ним, и становится узурпацией, тиранией, олигархией или охлократией, когда сама выходит из подчинения ему. Пределы, определяющие нравственную законность или незаконность Верховной власти, не подлежат точной формулировке, но всегда чувствуются нацией, то послушно подчиняющейся основной правде, властью выражаемой, то возмущающейся против узурпации.

Эта нравственная или идеократическая подкладка Верховной власти настолько ощутительна, что многие исследователи политических учреждений старались установить связь между формою Верховной власти и нравственным состоянием нации.

Эта связь, мне кажется, может быть определена вполне точно. В государстве, цель которого есть общее благо, нация стремится создать охрану того, что она считает должным или справедливым. Почему же нация в одних случаях доверяет в этих видах единоличному монарху, а иногда, напротив, возлагает свои надежды на лучших, традиционно зарекомендованных людей, иногда же просто на численное большинство? В этом проявляется нечто иное, как степень напряженности и ясности идеальных стремлений нации. В различных формах Верховной власти выражается то, какого рода силе нация по нравственному состоянию своему наиболее доверяет.

Демократия выражает доверие к силе количественной.

Аристократия выражает преимущественное доверие к авторитету, проверенному опытом; это есть доверие к разумности силы.

Монархия выражает доверие по преимуществу к силе нравственной.

Если в обществе не существует достаточно напряженного верования, охватывающего все стороны жизни в подчинении одному идеалу, то связующей силой общества является численная сила, количественная, которая создает возможность подчинения людей власти даже в тех случаях, когда у них нет внутренней готовности к этому. Это первый, элементарный фазис чувства дисциплины. "Куда мир, туда и мы", "мир велик человек", "мы от мира не отметчики"... Все эти формулы демократической дисциплины мы хорошо знаем по своим народным пословицам. Брайс описывает совершенно такое же состояние духа в американской демократии Соединенных Штатов.

Если всеобъемлющие идеалы не сознаются достаточно ярко всеми, но при этом все-таки в народе имеется вера в существование разумного закона общественных явлений, то появляется господство аристократии, людей "лучших", способных по своей природе указать эту социальную разумность.

Если наконец в нации жив и силен некоторый всеобъемлющий идеал нравственности, всех во всем приводящий к готовности добровольного себе подчинения, то появляется Монархия, ибо при этом для Верховного господства нравственного идеала не требуется действия силы физической (демократической), не требуется искания и истолкования этого идеала (аристократия), а нужно только наилучшее постоянное выражение его, к чему способнее всего отдельная личность как существо нравственно разумное, и эта личность должна лишь быть поставлена в полную независимость от всяких внешних влияний, способных нарушить равновесие ее суждения с чисто идеальной точки зрения.

Раздел IV ОБЩИЕ ОСНОВЫ МОНАРХИИ

XV Общие соображения

Сущность монархического начала, как Верховной власти нравственного идеала, ставит ее в связь с рядом условий, от которых, впрочем, зависят в различных степенях и комбинациях и другие формы власти, поставленной над государством в качестве верховного начала устроения.

Среди таких условий, являющихся основами существования монархии, на первом месте должно поставить то или иное религиозное начало, которым проникнуто миросозерцание народа. Но, при всей важности его, это не единственное условие, определяющее возникновение монархии. Вторым должно указать социальный строй, без которого вообще не может существовать нация, а потому и монархия. То или иное состояние социального строя влияет могущественно на возникновение разных форм Верховной власти. Но и это еще не исчерпывает необходимых для них условий. Верховная власть требует сознательного понимания своей сущности, для возможности правильного функционирования. Элемент сознания и необходимое для этого знание, наука, теория - наличность всего этого играет огромную роль в судьбах государственности, и еще большую роль играет, обыкновенно, недостаток сознательности. В этом последнем случае, обычном в истории, государственность данного типа, не умея развить своих сил, нередко подготавливает сама торжество других форм Верховной власти.

Вследствие различий во влиянии религиозного мировоззрения и социального строя, а также по различному состоянию сознательности, появляется несколько неодинаковых типов монархии. В основе их три:
1) монархия деспотическая, 2) монархия абсолютистская, и 3) монархия чистая или самодержавная. Мы рассмотрим их характерные черты ниже. Теперь заметим, что недостаток сознательности сильно влияет на переход одного типа в другой главным образом путем построения упра-вительных властей несоответственно с характером данной Верховной власти.

"История, - говорит Чичерин, - в значительной степени есть повествование об ошибках правителей" [Курс Политика, стр. 2]. Но ошибки правителей большей частью создаются недостатком политической сознательности в народе вообще. В исторической действительности, можно сказать, человечество никогда не обладало достаточной степенью сознательности в своих государственных построениях. Вследствие этого - все три типа монархии, о которых сейчас сказано, - суть типы собственно идеальные. В действительности они никогда не являлись в полной чистоте своей, а всегда в некотором смешении различных типов, лишь с преобладанием какого-либо одного основного.

Это обыкновенно еще более облегчало в истории переходы государства к другим формам правления, путем эволюционным или революционным. Если такие переходы и бывали иногда неизбежными разумно, т. е. действительно отвечали потребностям изменившихся условий, то едва ли не чаще всего они обусловливались просто отсутствием государственной сознательности, вследствие чего данная форма власти сама запутывала свои природные силы допущением влияний, посторонних ее природе, а потому сама себя парализовала и делала бесполезной и невозможной.

Отсюда видно, какое огромное значение имеет наука правления, в смысле знания правящими сильных и слабых сторон своего строя, и того, какие политические силы его поддерживают или подрывают.

XVI Значение религиозных представлений

Можно теоретически спорить о том, одна ли религия способна давать человеку всеобъемлющий идеал, освещающий все стороны его существования. В исторической практике мы во всяком случае видим, что такую роль играют не философские системы, а религиозные, или точнее, что философская система становится способной к такой роли лишь тогда, когда превращается в верование, религию, объединяя рассудочное убеждение с безусловным требованием некоторой высшей сверхчеловеческой силы. Психология человека такова, что твердое руководство его поступкам дает лишь некоторый сверхчеловеческий авторитет. Отсюда связь духовной власти с религией.

Наши современные, лично неверующие ученые, двояко нарушают правильное понимание истории в отношении этих сверхчеловеческих сил. Они чаще всего отрицают значение религиозных представлении в истории, и вместо них силятся внести в объяснение судеб человечества другие второстепенные факторы, как влияние природы, экономических условий и т. п. Другие, напротив, до крайности преувеличивают значение религиозных представлений именно потому, что не верят в их объективность. Я остановлюсь несколько подробнее на этом предмете, чтобы установить надлежащую, как думаю, точку зрения на размеры религиозных влияний.

Фюстель Куланж в своем замечательном исследовании античной государственности до крайности преувеличивает влияние религиозных представлений на античную политическую жизнь, утверждая, для объяснения этого, будто бы люди тогда были совершенно не таковы, как теперь. Теперь, говорит он, люди стали иными, и социально-политическое творчество движется уже иными законами.

"Мы, - говорит Фуллье [Alfred Fouille - Psychologie du peuple Francais [18] Paris, 1898], - уже не принадлежим к эпохе, когда Юм писал: если хотите знать греков и римлян - изучайте англичан и французов. Люди, описанные Тацитом и Полибием, таковы же, как окружающие нас". Фуллье возражает, что даже у самих Тацита, Полибия и Цезаря описываются народы, представляющие "les plus frappants contrastes" [19] между собой. Все эти мнения показывают, что нынешние мыслители совершенно теряют чувство меры. Они то сочиняют "среднего человека", не желая думать о реальных отклонениях от "среднего человека", существующего только в абстракции, то утверждают несливающиеся les plus frappants contrastes, забывая за различиями видеть общее. Между тем в действительности частные различия, хотя имеют свое серьезнейшее значение, развиваются лишь на вечно незыблемом и для всех времен и народов одинаковом, общем фоне. Юм был совершенно прав, говоря, что желая знать греков и римлян - изучай французов и англичан, ибо не зная человека - нельзя знать грека или римлянина, а узнать человека с должной тонкостью можно лучше всего на своих современниках, на тех, кого мы можем наблюдать лично и непосредственно. Правильная система наблюдения требует идти от известного к неизвестному, от легко наблюдаемого к трудно наблюдаемому. Только таким путем мы можем понять и сущность вечного закона, остающегося неизменяемым, и значение различий времени и места.

Описывая огромное значение религии для социально-политического строя античного мира, для его нравов, обычаев, законов и учреждений, Фюстель Куланж заявляет: "Чтобы узнать истину о древних народах, мы должны изучать их, забыв о себе". Вот это, однако, и есть величайшая ошибка, тем более, что на самом деле она двойная: ибо Фюстель Куланж, на самом деле, не забывает о себе, а только старается забыть, и думает, что тем лучше забыл о себе, чем более противоположными себе представляет древних. Он создает себе предвзятую идею о нашей будто бы полной противоположности с ними, и потом задается вопросом "почему условия управления людьми уже более не те, как в старину?" В объяснение этого он говорит: "Если законы человеческой ассоциации теперь иные, чем в древности, это от того, что в самом человеке кое-что изменилось. Действительно, одна часть нашего существа изменяется из века в век: это наше познание... Человек не мыслит более так, как он мыслил 25 веков назад, и именно потому законы, им управляющие, теперь иные, нежели в старину" (стр. 2) [Фюстель Куланж. Древняя гражданская община].

"Взгляните, - продолжает он, - на учреждения древних, не размышляя о их верованиях, и вы найдете их темными, не объяснимыми... Но рядом с этими учреждениями и этими законами поставьте верования: факты тотчас станут ясными" (стр. 2-3).

Таким образом, по Фюстель Куланжу, в древности религиозные верования "определяли" все - семью, брак, учреждения, политику. Но теперь уже не так, ибо наши "познания" изменились.

Такой взгляд односторонне искажает и прошлое, и настоящее. Во-первых, религиозные верования влияли на учреждения не только при Ромуле или Регуле, но и при Августе и Диоклетиане. Точно также они влияли на учреждения и при Константине Равноапостольном и Юстиниане Великом, и далее во всю историю Европы и России вплоть до наших времен, которые Фюстель Куланж, без должного анализа, и ошибочно считает обладающими, будто бы, иными законами ассоциации. На самом деле религиозные верования и теперь столь же влияют на учреждения. С другой стороны, никогда и нигде, даже в так называемых теократических странах, вовсе не одни религиозные верования определяли характер социальных и политических учреждений.

Подобно тому, как невежественный крестьянин, узнав о существовании науки, начинает ее считать всесильной, так неверующий современный ученый, замечая в древности действие религиозного чувства и религиозных представлений, делается склонен думать, будто у верующих эти чувства и эти представления всесильны.

Для верующего человека, напротив, достаточно вглядеться в учреждения древних для того, чтоб увидать, что у них, как и у нас, влияние религиозных чувств и представлений существует, но далеко не безусловно властвует, не безусловно определяет поведение людей. Нынешние верующие убеждены в существовании Бога, убеждены в том, что в предписаниях религии нам указана Его воля, всесильная и непобедимая, убеждены, что земная жизнь - ничтожный миг, и нам, даже по расчету, благоразумнее исполнять только волю Божию. Но много ли мы ее исполняем? Не каждую ли секунду мы нарушаем ее, увлекаясь страстью, расчетом, и наконец просто забывая Бога, находясь в состоянии "невидения Бога"? Вспоминая самые лучшие времена полного расцвета христианства, времена гонений на христиан, и самые апостольские времена, мы встречаем множество фактов, указывающих, что и тогда было то же самое колебание веры и подчинения Богу, с одной стороны, и забвения Бога, или измены Ему - с другой. Это часто видим мы даже в самих Житиях святых.

Такое же состояние было и в древнем дохристианском мире. В классическом мире мы на каждом шагу видим, что наряду с верой в богов, и желанием сообразовать свою жизнь с их требованиями, было и неверие, и забвение, и даже эксплуатация религии. Рим обожествил Ромула. Римляне поверили, что Ромул взят на небо, откуда и являлся им. И однако - та же древняя история рассказывает, что Ромула убили сенаторы и сочинили всю остальную историю. Кто же тут подчинялся своему предполагаемому божеству и кто эксплуатировал религию? Можно ли сказать, что сенаторы не верили в богов? Конечно верили. И однако они, в истории убийства Ромула, как будто бы нагло насмехались над богами. Точно также Тит Ливии, за все время господства патрициев, сообщает множество несомненных фактов, как они пользовались религиозными гаданиями для того, чтобы помешать избранию неугодных им людей или побудить плебеев подчиниться политике сената. Достаточно перечитать Тита Ливия, чтобы убедиться, что эта эксплуатация "воли богов" патрициями вовсе не была одним подозрением плебеев, и действительно совершалась. Точно также у греков мы часто видим случаи, когда они не обращали внимания на волю богов и не сообразовывались с требованиями благочестия. Так, например, когда Гигес низверг династию Гераклидов, то вера народа и самого Гигеса сказалась в решении: спросить Пифию, признать или не признать Гигеса царем? Но тут же проявилось и неверие. Ибо "Пифия, - рассказывает Геродот, - тогда же возвестила, что Гераклиды будут отомщены на пятом поколении Гигеса: ни мидяне, ни цари их не обращали ни малейшего внимания на изречение оракула, пока оно не сбылось" [Геродот, I, 13]. Потом вскоре, при Аллиете, во время опустошения неприятельской земли, был, по небрежности, сожжен храм Афины Асесской, и "на это сначала не было обращено внимания", пока не случилось беды. Таких фактов множество. Впрочем, достаточно вспомнить саму мифологию классических народов, полную борьбы людей с богами, для того, чтобы понять, как условно и непрочно было подчинение людей богам.

Вообще человек существо сложное и волей-неволей подчиняясь множеству разнородных влияний, - в то же время всегда имеет и стремится иметь свою волю в устроении своей жизни. Сообразно же со внушениями этой воли, у него есть свой расчет, соображение, приспособление к весьма многоразличным обстоятельствам жизни. Человек чувствует на себе давление законов экономических, социальных, исторических усложнений и т. п. Соответственно всему этому у него всегда есть свой житейский расчет, соображения политические, личные и т. п., которые он вовсе не подчиняет безусловно своим верованиям или так называемым убеждениям. Никогда поэтому не было такого народа, у которого бы социальный и политический строй всецело определялся только религиозными или философскими верованиями. С другой стороны, влияние этих верований и не исчезает никогда.

Значение (имеется ввиду влияние. - прим. ред.) религиозного элемента на социально-политическое творчество сохраняется и в настоящее время. Не говоря уже об огромной массе верующих различных вероисповеданий, даже и сами считающие себя неверующими выступают на политическо-социальную платформу с представлениями чисто религиозного характера. Опост Конт, создав свою религию человечества, не сделался главою современности только из-за частностей своей религии. Но верование в некоего Dieu - 1'humanite [20], в некоторое коллективное существо - "человечество", вечно живущее в смене поколений, и даже имеющее некоторый общий разум, глубоко засело в тех людей ХIХ века, которые отреклись от христианства. Точно также и современный социализм (марксизм) все более принимает форму обожествления материальных сил производства. Когда мы вспомним, как чисто атеистическая философия буддизма, отвергши Бога, населила небо своими обожествленными "мудрецами", и только с той поры, т. е. перейдя из философско-нравственного атеизма в чисто языческую религию, стала способна к социально-политическому творчеству, то мы вовсе найдем невероятным появление через 100-200 лет алтарей и "духов" Маркса и Энгельса в новом социалистическом язычестве производительных сил природы.

XVII Реальность религиозных влияний

Значение религиозных верований в истории человеческих обществ чрезвычайно затемняется тем обстоятельством, что трактующие об этом предмете обыкновенно не верят в существование Бога и в действие мира духов на земную жизнь. Они поэтому представляют себе религиозные верования созданием фантазии человека. Не Бог создал человека, говорят они, а человек создал себе богов. При таких понятиях, во влиянии религии видят отраженное воздействие человека на самого себя. Я должен оговориться, что не только иначе понимаю вопрос, но думаю, что при отрицании реального, самостоятельного бытия духов, - в истории ровно ничего нельзя понять.

Человеческая природа составляет такую область мира, в которой соединяется действие сил материальных и духовных. На нас действуют влияния земные, материальные, действует также мир духов. Откровение объясняет, что наша земная жизнь, как и жизнь историческая, есть арена борьбы этих духовных сил, влекущих нас к совершенно противоположным действиям и судьбам. Вот почему и важно для нас содержание наших религиозных представлений. Их значение аналогично значению опытных наук. Подобно тому, как науки естественные составляют знание действия сил материальной природы, так религиозные верования составляют знание действия на нас мира духов. В обоих случаях это знание нужно для того, чтобы соображать свою жизнь с действием данных сил материальных и духовных. В обоих случаях знание и пользование им увеличивают нашу силу и разумное устроение жизни, наоборот - незнание или непользование знанием ослабляет нас и влечет к жизни, порабощенной силами, нам незнакомыми, но тем не менее существующими и на нас действующими.

Успехи человека в познании этих влияний бывают неодинаковы, а отсюда и весьма различно влияние религиозных верований и представлений.

Человечество падшее было оторвано от истинного Богопознания. Однако, человеческие рода и племена, по преданию от предков сохранили воспоминания о том, что есть Бог единый, Творец и Промыслитель. Это воспоминание у большинства сильно потускнело, до такой степени, что почти потеряло практическое влияние на жизнь людей. Но тем сильнее действовали низшие религиозные представления.

На этой почве наиболее отчетливо действуют две разновидности религиозных представлений: 1) обожествление сил природы, 2) культ предков, причем оба культа часто сливаются в различных степенях. Верование в бессмертие души, и убеждение в благожелательности отцов семейств, приводят к тому, что люди видят своих покровителей в духах предков, к ним обращаются с просьбою о защите, им приносят жертвы, им воздвигают храмы и т. п. С их же указаниями и желаниями они, по мере доброй воли и обстоятельств, сообразуют свое поведение и свою общественную жизнь.

Обожествление сил природы - есть лишь грубое проникновение в область духовных существ. Тут люди поклоняются и злой силе и доброй, особенно легко отходя от понятия самого существа Божия. Его существо - как известно из Откровения, есть существо нравственное. В обожествлении природы человек, напротив, преклоняется только перед силой, независимо от ее нравственного или даже противонравственного содержания, и таким образом способен особенно далеко отходить от истинного Бога.

Эти-то различные состояния религиозных верований, - не могут не иметь весьма различного влияния на человеческую жизнь вообще, а в частности и на понятие человека о Верховной власти в его политической жизни.

Устроив свое государство, люди действовали к действуют весьма неодинаково, смотря по тому, что, по их мнению, сильнее и выше всего в мире. Сверх того, для определения их деятельности очень важно и то, какие именно силы духовного мира, по мнению данного народа, наиболее интересуются человеческой общественной жизнью. В верованиях древнего грека было представление о некоторой судьбе, которая гораздо сильнее Юпитера и прочих богов, но Юпитер, Венера и т. д. непосредственно вмешиваются в земные дела, и ясно предъявляют свои требования, коих неисполнение опасно, а исполнение выгодно. Между тем, чего желает судьба греку было неизвестно. При таких понятиях он, конечно, сообразовался не с тем, что ему неизвестно, а с тем что ему известно.

Отсюда огромное первоначальное влияние на политику именно культа предков и культа сил природы. Точно так же как и признание единого Божества, Создателя мира, эти две ветви религиозных представлений способны давать исходные пункты для единоличной Верховной власти.

ХVIII Религиозный элемент в единоличной Верховной власти

Признание Верховной государственной власти одного человека над сотнями тысяч и миллионами подобных ему человеческих существ не может иметь места иначе, как при факте или презумпции, что в данной личности - царе - действует некоторая высшая сверхчеловеческая сила, которой нация желает подчиняться или не может не подчиняться.

В отношении народов, покоренных силой, царь покорителей может являться Верховной властью, так как покоренные не имеют никаких самостоятельных прав и пользуются лишь теми крупицами прав или терпимости, которые победителю угодно оставить или даровать. Но и насильственная человеческая власть одного лица имеет такое положение только в отношении покоренного племени. Сам царь покорившего племени имеет не самобытную силу, а почерпает ее среди народа покорившего, в отношении которого уже должен иметь какой-нибудь иной источник власти, а не простую силу. Да и покоренные признают Верховную власть царя, покорившего их, только потому, что за него стоят его воины, его родное племя. Сила, вынуждающая к покорности, заключается, таким образом, не в данном единоличном владыке, а в стоящем позади его народе.

Но каким образом один человек может стать Верховной властью для того народа, к которому он сам принадлежит, и который во столько же раз сильнее всякой отдельной личности, во сколько миллионы больше единицы?

Это может быть произведено только влиянием религиозного начала, тем фактом или презумпцией, что монарх является представителем какой-то высшей силы, против которой ничтожны миллионы человеческих существ. Участие религиозного начала безусловно необходимо для существования монархии, как государственной Верховной власти. Без религиозного начала единоличная власть, хотя бы и самого гениального человека, может быть только диктатурой, властью безграничной, но не верховной, а управительной, получившей все права лишь в (Качестве представительства народной власти.

Таково и было историческое возникновение монархий. Единоличная власть нередко выдвигалась в значение высшего правителя, диктатора, вождя, по причинам весьма разнообразным: по мудрости законодательной или судебной, по энергии и талантам, для поддержания внутреннего порядка, по способностям военным, но все эти правители могли получать значение Верховной власти, только в том случае, если в факт их возвышения привходила религиозная идея, которая указывала народу в данной личности представителя высшего сверхчеловеческого начала.

Как правило, все монотеистические религии более способствуют возникновению монархической Верховной власти, религии политеистические, напротив, мало этому благоприятствуют, за исключением того случая, когда культ предков создает в какой-либо восходящей линии родства обожествление представителя династии.

Обожествление предков, которые вместе с тем являются родоначальниками царствующей династии, понятно, сообщает царю значение живого выразителя духа и верований народа. Присутствие этого элемента в древних царствах повсюду более или менее заметно. В Ассирии главный бог был Ассур, который почитался и как покровитель династии, а между тем библия называет Ассура сыном Сима. В Египте прямо говорили, что в стране первоначально царствовали боги, т. е. другими словами - предки царей были зачислены в божества. В отношении Китая наш известный синолог, С. Георгиевский, очень убедительно объясняет значение культа предков анализом китайских иероглифов [Сергей Георгиевский. "Анализ иероглифической письменности китайцев, как отражающей в себе историю жизни древнего китайского народа. Спб., 1888 г.]. Иероглифы китайцев выражают, как известно, не звуки, а понятия и сочетания понятий, а потому анализ иероглифов дает возможность определить, какие обстоятельства и факты обусловили именно такое, а не иное составление данного иероглифа. Так, например, можно видеть наглядно, из каких элементов сложилось "государство", или "войско", или "народ" и т. п.

Такой анализ иероглифов приводит Георгиевского к заключению, что древние китайские цари были не более, как выборными начальниками. Выбирали в такие начальники за военные заслуги, так как иероглиф "дай" именно выражает, что лицо царствующее искусно в военном деле. И вот этот первоначально выборный вождь превращается впоследствии в представителя самого Неба.

В общей сложности рисуется такая картина. Один из родоначальников китайцев, избранный в вожди при завоевании ими своих нынешних территорий, превратился постепенно в верховное божество, а бо-гдыханы - его "сыновья". Сын первого вождя, еще вероятно очень невластного, по требованию культа предков, приносил ему жертвы, и следовательно являлся необходимым посредником между народом и умершим вождем, которого дух нужен был народу, как покровитель. Авторитет преемников его таким образом возрастал из поколения в поколение. Все последующие цари по смерти своей еще более наполняли небо духами, которые являлись покровителями китайцев, и все живут с Шан-ди (небо). Каждый же император есть "сын неба" и самое его царствование называется "служением небу". Действительно "служение небу" есть одновременно и семейная обязанность императора по культу предков, и - управление народом, над которым правили все эти духи при своей жизни, а по смерти явились покровителями бывших подданных.

Культ предков, обязательный для каждой отдельной семьи, не имеет значения для всех остальных семей китайского народа, тогда как культ могущественному роду Шан-ди касался всех. Предки других семейств оставались домашними духами-покровителями, а Шан-ди постепенно вырастал в главное национальное Божество. Понятно, какой ореол власти давал культ Шан-ди китайскому императору, природному, неоспоримому и наследственному хранителю этого культа. Покоряясь небу, т. е. Шан-ди, народ тем самым должен был покоряться его земному представителю, богдыхану, и не мог отказать ему в повиновении, не отказывая в повиновении самому небу. Так из первоначального счастливого, удачливого военачальника, выдвинувшегося из среды равных ему начальников китайских родов, выросла на почве культа предков, власть верховная уже не зависящая от народных желаний и избраний, а от воли "неба", Шан-ди.

Но ясно в то же время, что верховная власть богдыхана проявляет в управлении народом не свою личную волю, а волю всего сонма духов предков своих, заседающих с Шан-ди на небесах. Верховная власть, таким образом, и здесь выражает весь дух, преданья, верования и идеалы народа.

XIX Нравственный отпечаток религиозной идеи

Различие религиозной идеи, возведшей власть в значение верховной, придает ей неодинаковое нравственное достоинство. Даже среди монотеистических религий не все дают одинаковое содержание тому идеалу, служение которому создает Верховную власть монарха. Йог истинный - один. Высшие идеалы правды и нравственности - тоже только одни. Истинная степень самостоятельности человека в устройстве своей жизни - тоже только одна. Как бы мы, в своем мнении, ни увеличивали или ни уменьшали степени своей самостоятельности в действительности она, реально, такова, как это создано Богом. Поэтому надлежащее, правильное руководство общественной жизни, в быту и в политике, дает лишь то религиозное воздействие, которое люди получают от Истинного Бога. Все остальные влияния, создаются ли они нашим воображением или замаскированным воздействием каких-либо других сверхчеловеческих сил, будут оказывать действие более или менее искаженное.

Посему монархическое начало, как верховное, имеет не одинаковую степень нравственного достоинства и общественной пользы. Это обусловливается содержанием того религиозного начала, которое сообщило данной монархии ее верховное государственное значение.

Связывание монархии, как Верховной власти, с неведомой божественной силой, неясных нравственных очертаний, создает извращенную монархию, с деспотическим характером.

Тут все, естественно, сводится к личности правителя. Мы наблюдаем этот тип в монархиях восточных. Громадные царства возникают и распадаются там в связи с одной личностью или с двумя-тремя поколениями властвующего дома. Таковы царства татарские, арабские, турецкие. Во всех них, при громадном значении личности правителя, в нации крайне слабо все, способное вырабатывать его личность. Понятия о церкви не существует, и при такой концепции божества - не может существовать. Магометанское понятие о Боге-Аллахе - не связано с понятием о пребывании Его в душах людей, а связано лишь с покорностью Ему (Ислам - значит покорность).

Покойный Владимир Соловьев [W. Solovieff. La Russie et 1'Eglise Univeiselle [21]] ярко характеризует дух этой религиозной концепции. В магометанстве, говорит он, "Бог и человек помещены в двух противоположных полюсах существования, вследствие чего между ними нет филиации. Всякая реализация Божественного элемента, нисходящая к человеку, и всякое одухотворение элемента, восходящего от человека, сами собой исключаются. Религия становится чисто внешним отношением между всемогущим Создателем и созданием, безусловно чуждым свободы и обязанным лишь слепо повиноваться своему владыке (это и есть смысл арабского слова "ислам"). Этой простоте религиозной идеи соответствует столь же простое решение задачи социально-политической. Человек и человечество не имеют перед собой задач какого-либо прогресса. Нет никакого нравственного возрождения для личности и тем более для общества. Все принижено до уровня чисто естественного существования. Идеал низведен до той степени, при которой возможно немедленное, непосредственное его осуществление. Мусульманское общество не способно иметь других целей, кроме развития материальной силы и наслаждения земными благами. Вся задача мусульманского государства - распространять оружием ислам и управлять правоверными абсолютной властью по правилам элементарной справедливости, изложенным в Коране".

Эта религиозная концепция отражается и на характере Верховной власти в государстве, ослабляя нравственное начало, которое в исламе состоит не в самом качестве духа нашего, а во внешнем исполнении правил, т. е. в дрессировке, в покорности предписанному режиму.

Духовное состояние восточных народов - семитов, и хамитов, вообще, представляет любопытное отличие от духовного состояния иафе-тадов. Последние глубоко ощущают свой дух, и напротив, иногда склонны забывать о существовании высшей силы, их породившей. Но зато, вспоминая об этой высшей силе, иафетиды легко ощущают свое нравственное сродство с нею. Евреи составляют некоторую средину между этими двумя типами. Остальные народы Востока никогда не считают высшей силой самих себя. Восток хранит сознание высших сверхчеловеческих сил, устраивающих судьбы людей и народов, но нравственного содержания этих высших сил не ощущают легко.

В сверхчеловеческих элементах, большей частью, он ощущает только непреоборимую силу, которой покоряется, не разбирая ее качества, готов преклоняться и перед демоническими началами, как перед Божественными.

Такое духовное настроение, несомненно, пробуждает в политике склонность сплачиваться около власти единоличной, в которой народы востока ищут избранника высшей сверхчеловеческой силы. Но содержание воли этих высших сил не определялось нравственным началом. Восток покорялся силе, потому что она сила, не уважая ее, не любя ее, но только покоряясь. Таким характером облекалось и государственное сознание.

Избранника высших сил мог показать только успех, в котором выражалась помощь свыше. Успех - мерило законности нравственной. Дня направления действий этого избранника высших сил, по неясности воли последних, или точнее - по неясности характера этой воли, не имелось указаний кроме воли самого правителя. Проблески высшего религиозного сознания порождают кое-какие признаки долга правителя. Но это - крупицы, которые у более нравственно развитой личности могут создать высокий образчик правления, но не могут создать общего идеала царя. В конце концов, для востока Чингисхан и Шах-Надир столь же идеальны, как Гарун Аль-Рашид.

При неясности нравственного характера Божества и вытекающем отсюда мериле правды в виде "успеха" не может быть различия между властью законной и узурпаторской. Посему и элемент наследственности мало развит. Поддержание династии нередко достигается убийством всех претендентов. Избиение всех братьев Султана иногда составляло правило внутренней политики. Практика власти становится еще более произвольной, когда она сама не имеет опоры легитимности и держится лишь до тех пор, пока составляет грозную силу. Произвольность власти характеризует эту деспотическую монархию. При этом должно заметить, что произвольность зависит не от отсутствуя закона, он может быть. Но закон существует вообще для подданных, а не для Верховной власти, которая везде сама составляет источник закона, а посему им не может быть ограничиваема. Произвольность власти деспотической монархии зависит от отсутствия того, чем только и уничтожается произвол ее, - ясного представления того нравственного идеала, выражать который она призвана. Таким образом монархия деспотическая является повсюду, где извращены религиозные представления, в связи с правильностью которых только и может развиваться истинный идеальный тип монархии.

Наверх

Вернуться к оглавлению