И.Н. Андрушкевич *

НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ РОССИИ

ЧТО ТАКОЕ "ИДЕЯ"?

В статье "Русская государственная идеология", в “Кадетском письме” №11, идеологии трактуются, как нечто нейтральное, с точки зрения оценки их достоинства: “Большинство государств имеют свою определенную идеологию, выражаемую их основными документами и символами и их основателями и историческими лидерами”. Например, "идеология США выражена не только в их Акте Независимости и в их Конституции, но также уточнена такими их историческими лидерами, как Вашингтон, Джефферсон, Мэдисон и Линкольн". В то же самое время, государственная идеология Государства Российского естественно развивалась в течение тысячи лет, без идеологических перестроек, вплоть до Катастрофы 1917 года. Она постоянно подтверждалась и уточнялась великими русскими людьми святым Владимиром, Владимиром Мономахом, святым Александром Невским, генералиссимусом Суворовым.

Однако, а моем очерке “Сущность современных идеологий”, написанном мною 27 лет тому назад, идеологии трактуются в совершенно ином аспекте. (Этот очерк был опубликован в немного сокращенном виде в 8-ом выпуске издававшегося в Москве полковником Е. П. Исаковым историческом листке “Кадеты. Юнкера”, в декабре 1994 года. Впервые он был опубликован в номерах 1105, 1106 и 1107 газеты “Наша Страна”, от 27 апреля, 4 и 11 мая 1971 года, в Буэнос Айресе). В нем утверждается, что современные “идеологии являются системами идей" или, вернее, подсистемами, ибо, в свою очередь, они, "несмотря на их видимое разнообразие, составляют однородную систему, являющейся отличительной чертой нашей современной цивилизации".

Если идеологии являются системами идей, то очевидно, что определение и классификация идеологий находится в зависимости от определения и классификации идей. Кроме того, сами по себе такие системы могут быть разного характера. Этот разбор еще затрудняется чрезвычайной трудностью определения понятия “идея”, одного из самых труднопонимаемых философских понятий, вот уже в течение 24-х веков. Все эти терминологические затруднения распространяются также и на такое понятие, как "нация", когда поднимается вопрос о “национальной идеологии” или о “национальной идее”.

Само выражение “идеология” одного корня с целым рядом других слов, например: “идейность”, “идеал”, “идеализм”. Все эти слова происходят от греческого слова “идея” (i d e a ), существовавшего еще и до Платона, но именно в его учении получившего большое значение.

Греческое слово “идея” находится в смысловой связи с греческим глаголом “идеин” (видеть, познавать, знать), латинским videre (видеть), готским witan (смотреть, на6людать), русским видеть, вид, видение, немецкими wissen (знать) и Weissheit (мудрость), и т. д. Кроме того, оно имеет общий корень и со словами ведать, вежды, вежливый, невежда, идилия, идол (изображение), и даже история (от "вид - тор", буквально “свидетель”, то есть “видевший или видящий, знающий”).

Первоначальным смыслом слова "идея" было “виденное”, а отсюда и “представление”, “свЂдение”, “вЂдение” (смысла ради, приходится писать последние два слова через “ять”).

Таким образом, чтобы знать, надо предварительно видеть. В свою очередь, такое, основанное на опыте, знание (как теория на эксперименте, причем “теория” буквально значит “созерцать”, дает возможность иметь представление о действительности, каковое на самом деле является обобщением имеющейся информации, то есть “ведущей (руководящей) мыслью". Leitgedanke (как тоже можно перевести на немецкий язык слово “идея”). И, наконец, такое представление и такое обобщение положения, дает возможность сформулировать соответствующий генеральный план, общую программу на будущее, исходя из всего имеющегося до сих пор. (Платон же считает, что такой план предшествует тому, что мы потом видим".) Все эти понятия входят в широкую смысловую гамму выражения “идея”.

Эти смысловые оттенки этого выражения находятся и в философском его употреблении Платоном. Чаще всего слово “идея” у Платона обозначает совершенный прообраз (модель) вещей, причем этот общий прообраз трансцендентен, то есть находится вне или над частными конкретными его воплощениями. Пользуясь выше отмеченными современными словообразованиями из этого корня, можно сказать, что "идея" Платона является одновременно нашим видением сущности вещей, самой этой сущностью, а также и предварительной и нематериальной программой, планом этих вещей. Например, идея стола предшествует производству того или иного отдельного стопа, являясь как бы его предварительным планом и прообразом, но в то же время она является одновременно и его сущностью. Причем, Платон считает, что такие прообразы, идеи обладают подлинным и полным бытием, в то время как их материальные воплощения являются их тенями, которые обладают лишь второстепенным (или даже кажущимся) бытием. Посему, в философии идеализмом называется совокупность философских течений, считающих, что правду о вещах нельзя найти в самих вещах, а можно узнать только путем познания их идей или вообще нельзя познать. (Последнее частично утверждает немецкий философский идеализм, со времен Канта.)

ЧТО ТАКОЕ ИДЕОЛОГИЯ?

Идеология это не учение об идеях, как зоология является учением о животных, а этимология учением о правильном исконном значении слов. Идеология это, как сказано, система идей, но не любых идей, а идей общественных, главным образом политических и экономических. Однако, есть два вида общественных идей: 1. Идеи – верования; 2. Идеи – домыслы. Разница между этими двумя видами идей была особенно исследована испанским философом Хозе Ортега-и-Гассет, а затем некоторыми его учениками (Марияс и Каррагорри). Ортега предлагает их для краткости называть просто идеями и верованиями ( ideas y creencias). Эта разница также просвечивает в разных видах обществ, согласно учению русского эмигранта Питирима Сорокина (которого в США считают отцом современной североамериканской социологии), хотя он и не употребляет этой терминологии.

Так вот, те идеологии, которые являются синтезом общественных верований и общественных идей, могут эволюционировать органически, ибо они не являются закрытыми (закаменелыми) системами. Те же идеологические системы, которые полностью исключают верования (как чисто религиозные так и вообще мировоззренческие верования), приобретают открытый или скрытый тоталитарный характер, не только из-за такой цензуры, но и в силу необходимости возводить сложные, натянутые и абсолютистические построения из домыслов, вместо вытесняемых народных верований и вытесняемого народного мироощущения. Такие идеологические системы не в состоянии органически эволюционировать, а посему они подвергаются со времени на время механическим перестройкам, дабы как-то реагировать на увеличивающиеся расхождения с общественной действительностью.

Посему, когда речь идет о таких государственных идеологиях, которые включают в себя реально и формально основные религиозные и мировоззренческие верования той или иной нации, наряду с теми или иными политическими и экономическими концепциями (то есть идеями-домыслами), то к таким национальным идеологиям нужно относится объективно, без необходимости политического квалифицирования их религиозных и мировоззренческих фундаментов. Однако, когда речь идет о таких идеологиях, которые категорически отвергают не только все иные идеологии, но также отвергают принципиально и любые верования, в первую очередь религиозного характера, тогда необходимо такие идеологии в свою очередь категорически отвергать, как тоталитарные.

ЧТО ТАКОЕ НАЦИЯ?

В русском языке существуют два выражения, которые дополняют друг друга: родина и отечество.

Слово отечество указывает на кровную (генетическую) связь с предшествующими поколениями соотечественников. Оно тождественно римскому термину patria, каковое имело совершенно определенное значение, в том числе и конституционное, ибо от отцов-учредителей римского государства (patres) происходили патриции, обладавшие правом на вето в Сенате, даже по отношению к решениям большинства на народных сходках (плебисцитах). Причем, это отнюдь не обосновывалось как какая-то привилегия (Слово "привилегия" было ругательным в Риме), а как обязанность блюсти постоянное приумножение благосостояния всего государства, каковое может иногда пострадать от опрометчивых и непродуманных решений большинства. От слова “приумножать” (augere) по латыни и происходит юридическое наименование этой обязанности "отцов" накладывать вето на опрометчивые решения: auctorias patrum (авторитет отцов).

Теодор Герцль, основатель сионизма, считает, что только вера отцов объединяет еврейскую нацию. Значит, генетическое происхождение от общих “родоначальников” (вернее “народоначальников”) само по себе еще не обеспечивает единства нации, каковое в первую очередь нуждается в сохранении первоначальных общих верований, являющихся конституционным фундаментом для всех последующих инструментальных идей и концепций.

Выражение “родина” в своем корне тоже содержит указание на народную генетическую преемственность и общность, однако сегодня оно больше понимается как общность по месту рождения, особенно в связи с правом на гражданство на американском материке, выводимом из места рождения (jus solis), а не из кровного родства ( jus sanguinis). (В связи с этим, можно отметить, что в среде русской эмиграции в США были попытки объяснять новым поколениям их принадлежность к США словом родина, а их принадлежность к русской культуре и даже к России словом отечество).

Выражение “нация” происходит от латинского слова natus, рожденный. (Одного корня со словами “натура”, “наивный”. Современное понятие "нация сегодня зачастую толкуется как "жизненная общность людей, сознающих общее политическо-культурное прошлое, с волей иметь общее государство" ( Duden 7, этимология немецкого языка). Современное употребление этого выражения началось во Франции. Такие словообразования, как “национальное собрание”, “национальный гимн” и т. д. превращают это выражение практически в синоним “государства”. Именно такое понимание выражения “национальный” распространилось широко в Америке. Например, в конституции Аргентинской Республики, в таких выражениях, как Presidente de la Nacion, Congreso de la Nacion, слово “нация” является синонимом слов “республика” и “государство”.

Однако, весьма важно не упустить из виду, что в подтексте выражения "нация" недвусмысленно присутствуют оба понятия: единство и общность (однородность, гомогенность) территории и языка (то есть геополитическое и расовое или языковое единство). При этом, одновременно чувствуется некое пренебрежение по отношению к другому элементу государства, каковым, несомненно являются верования.

Более точный смысл современного понятия “нация” становится ясным, если внимательно проследить его возникновение во Франции. Причем, как и многие другие явления, бурно проявившиеся на поверхности истории после Французской Революции, оно на самом деле зародилось во времена предшествовавшего революции абсолютизма. Кардинал Ришелье (бывший первым министром Франции от 1624 до 1642 годов), в своем политическом завещании дает такое определение: “Цель моего пребывания у власти заключалась в том, чтобы возвратить Галлии границы, предназначенные ей природой, вернуть галлам короля-галла, поставить на место Галлии Францию и повсюду, где была древняя Галлия, установить новую” . Еще до Ришелье, Сюлли, главный помощник Генриха 4-го, в своих мемуарах "Принципы государственного хозяйства", подчеркивает важность "естественных государственных границ". Сам король Генрих 4-ый добавляет: “Те земли, в которых население говорит по-французски, должны принадлежать мне". Уже при Ришелье, один из его казенных публицистов, Шан-теро-Лефевр, определяет территориальные и языковые границы, на которые притязает Франция: это пространство расположенное между Атлантическим океаном и Средиземным морем и ограниченное рекой Рейн, Пиренейскими горами и Альпами.

Однако, глубокий и основной смысл этого нового понятия "нации заключается в словах кардинала Ришелье: “установить новую Галлию". Именно в этих словах определяется не только территориальный и расово-языковой редукционизм понятия "нация", но также впервые провозглашается современный политический волюнтаризм искусственного установления чего-то нового, взамен органически сложившемуся прежнему положению. Причем это “новое” обладает двумя недвусмысленными (хотя и стыдливо умалчиваемыми) стремлениями: частично (выборочно) ампутировать прошлое и отказаться от наднациональной имперскости. Голландский историософ Йохан Хейзинга (Johan Huizinga, 1872 - 1945), в статье “Задача истории культуры”, конкретно указывает на стремление Франции к ампутации своей собственной истории, путем отказа от франкского (германского) происхождения своего государства и своей монархии.

Эта ампутация была антиимперской, ибо именно первое франкское государство установило новую “Священную Римскую империю” . Однако, это установление не только не было полностью легитимным (с точки зрения самой Римской Империи), что и выразилось в ее непризнании Восточной Римской Империей (что затем и было одной из причин введения империей “филиокве” в Символ Веры, для отмежевания от Восточной Римской Империи через вызванный раскол в Христианской Церкви, как считает аргентинская мыслительница швейцарского происхождения Кармен Бальсер), но также и не было ни органическим, ни соборным, ни глубоко осознанным. Сам учредитель этой новой империи (вот где впервые проявляется новизна, рвущая ткань исторической законной преемственности!), Карл Великий, разделяет эту империю на три части между своими сыновьями, в основном на основании народно-языковой принадлежности. Причем, номинальное имперское главенство остается за "Восточной Францией" ( Ost Frankenreich), то есть за германской частью империи, а не за галльской.

Когда попытки создания собственной галльской империи, сперва с помощью “крестоносцев”, а затем путем завоевания Сицилии Карпом Анжуйским, братом французского короля, не удаются, Франция приходит к идее территориального самоограничения по расово-языковому принципу, с одновременным отмежеванием от соседней Германии (откуда и пришли сами франки в римские провинции Галлии в шестом веке). Именно эти исторические процессы и привели не только к вековому противостоянию Франции и Германии, но и к выработке современного (модерного) понятия нации.

Эта первая, антиимперская, ампутация затем была окончательно закреплена “второй ампутацией” (как говорит Хейзинга), то есть вообще антимонархической ампутацией Французской Революции. Эти две ампутации и консолидировались в рамках “новой нации”, на подобие того, как сегодня делаются попытки консолидировать все ампутации, которым была подвергнута Россия, в рамках “новой России” .

Нельзя не отметить, что русская общественная мысль, особенно в эмиграции, пыталась выработать иное, более сложное и более богатое понятие "нации", чем французское. В основном, это новое содержание этого понятия было даже противоположным французскому, ибо восстанавливало идею национальной имперскости, впервые зародившуюся в Древнем Риме, затем удачно продолженную в Византии и гораздо глубже осуществленную в Империи Всероссийской.

Это русское понимание "нации" исходило из иерархического представления эволюции человеческих обществ: совокупность многих семей образует род, несколько родов соединяются в народ, а несколько народов объединяются в нацию. Такое толкование было подхвачено в первоначальной программе НТС, которое сегодня не безынтересно процитировать:

“Нация есть органическое объединение людей (одного или нескольких народов), сознающих свое единство, творящих общую культуру, спаянных воедино общностью этой культуры, общностью духовных стремлений, государственных и экономических интересов, общим историческим прошлым и, главное, единым устремлением на будущее... Непосредственное общение, в процессе многовековой совместной жизни, не помешало народам России сохранить свою индивидуальность, свои самобытные особенности и, следовательно, свою самобытную культуру. В то же время, оно привело к обмену культурными ценностями, к содружеству в области культурного творчества. При этом, собственно русская культура – культура русского народа – исторически была фактором развития, укрепления и объединения всех народов, населяющих Россию. Так сложилось, многообразная по формам и характеру, общенациональная российская культура, являющаяся одним из главных объединяющих начал российской государственности и имеющая мировое значение". (Программа НТС, 1948 год.)

ЧТО ТАКОЕ “НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ”?

Содержание любой “национальной идеи”, любой нации (в обоих смыслах этого понятия) исторически эволюционирует, что и вызывает зачастую затруднения для ее полного определения. Однако, любая сложная (и эволюционирующая) национальная идея всегда имеет какой-то один главный корень, то есть одну коренную идею, лишь в процессе эволюции (то есть в процессе творческих ответов на меняющиеся исторические обстоятельства) как бы “облипающую” дополнительными идеями и инструментальными концепциями.

Каждый народ обладает некоторыми частными, только ему в такой степени присущими особенностями. Несомненно, что эти особенности связаны с предыдущими, скажем, родовыми характеристиками его донародного бытия. Однако, процесс перехода донародного и до-государственного бытия на высшую историческую ступень народной государственности всегда связан с появлением какой-нибудь специфической идеи, имеющей объединяющий и направляющий характер.

Таким образом, при всяком органическом становлении государства можно наблюдать, наряду с сохранением прежних особенностей, появление новых центральных идей.

Если взять, как пример, становление римского государства, то мы видим, что в Риме сохраняются многие общелатинские характеристики, но одновременно появляются совершенно новые цели и новые особенности. Например, даже полностью сохраняются многие прежние латинские политические термины, как, скажем, те же “рекс” и “диктатор” (титул военных вождей соседних с Римом латинских племен). Но при новых задачах их функции существенно иные. При этом необходимо отметить привхождение чуждых, но географически доступных элементов, действующих аналогично катализаторам в процессе политической кристаллизации новых государств. В том же Риме такими были элементы этрусские, сильно повлиявшие не только на церемониальную и символическую сторону политической жизни нового государства (ликторы, курульное кресло и т. д.), но и на характер многих политических учреждений (жреческие коллегии, авгуры и т. д.). Но, несмотря на эти собственные этнические элементы и на заимствованные чуждые элементы, все они вместе ориентируются в согласии с новой идеей Рима, в свете которой они и принимают новый, специфическо римский характер.

Не входя в разбор этой коренной римской идеи, можно лишь отметить ее две важные составные части: особенно развитое правосознание и тенденция к включению (то есть тенденция противоположная "ограничению" и “самозамыканию”). Идея включения (Моммзен употребляет греческое выражение “синэкия”, "сожительство", от “син” = “со” и “экос” = “дом, селение”) обозначает, что потенциально все соседи, ближайшие и дальние, могут включиться в римскую civitas , то есть в римское право. Так оно и случилось, когда в 212 году после Р. Х., при императоре Каракалле, все свободные жители Римской империи стали полноправными римскими гражданами. (Но уже полтора века до этого апостол Павел говорит о своем римском гражданстве). Это включение предполагало расширение государства: urbs должно было превратиться в orbis, город во вселенную, Рим в Рах Рomаnа. Именно от этой последней идеи (со времен святого Константина Великого подхваченной Христианской Церковью) и ведут свою генеалогию – хотя бы частично – все современные идеи универсальности и “экуменичности” в мире. Однако, в Риме эта идея заключала в самой себе и собственное противоречие: безграничное включение (и расширение) невозможно, и ведет к гипертрофии и саморастворению, что и было историей подтверждено.

В Греции процесс государственного становления тоже шел по линии преодоления родовых отношений, как об этом свидетельствует “синэкия” афинских родов, но центральная идея этого становления не включала в себя идею всеобщего включения и не доходила до идеи над-племенного объединения. Наоборот, как в Афинах, так и в Спарте преобладало стремление к сохранению частной специфики, и это сохранение понималось как сохранение самобытности. Посему в Греции и не возникло общегреческое государство: общегреческий, панэллинский идеал имел надгосударственный характер, проявлявшийся главным образом в области духовной и физической культуры. (Ярчайшим выразителем этого неполитического единства, были олимпийские игры, состоявшиеся каждые четыре года). Существенной частью центральной эллинской идеи было сознание внутренней органической связи между понятиями добра, истины и красоты: "Посему, если только с одной идеей мы не можем схватить добро, беря его тремя, красотой, мерой и истиной, мы скажем... подобная смесь будет добром". (Платон, Фил., 15, 64-5). Из этой идеи вытекает чисто греческая идея необходимости справедливости в обществе, сопровождаемая идеей необходимости порядочности правителей. Эта последняя идея особенно хорошо развивается в письмах Платона о его поездках в Сиракузы, в Сицилии. Содержание этих писем в современное время часто отбрасывается, под предлогом, что оно “утопично”. Однако, внимательное их чтение раскрывает их центральную идею: истинная политическая мудрость заключается в том, что правители должны быть не только умными, хитрыми и компетентными, но также и порядочными. (Во время одного недавнего разговора на эту тему с моей женой, она обратила мое внимание на то, что святой император Юстиниан Великий, в своем учении о Симфонии, имел в виду не только на Аристотеля, когда требует “правильных политических режимов", но также и Платона, когда требует "порядочности" от правителей. Именно эта последняя идея была той коренной частью эллинской идеи, которая хорошо совпадала с христианскими понятиями, что и было одной из важных причин удачного “симбиоза” между ними в течение 11-и веков в Византии и в течение 9-и веков в России.)

Идея общего политического объединения приносится в Грецию из Македонии (хотя Македония тоже была по существу частью Греции, но эта часть была пограничной и несколько иной по отношению к остальной Греции), а затем из Рима. Однако, эта идея никогда не принимает чисто греческого характера, даже в Византии. По крайней мере до времен освобождения Греции в прошлом веке.

Центральная идея Израиля ярко и многогранно выражена в Пятикнижии пророка Моисея и в остальных книгах Ветхого Завета. Эта идея может быть выражена одним единственным словом: Закон. Вокруг этой коренной идеи и происходила историческая эволюция израильского народа и государства, вплоть до наших дней. Сознание существенной важности “корней” и исторической памяти было всегда живо в еврейском народе, вплоть до того, что сама необходимость корней возводится в основной принцип.

Таким образом, высшая форма человеческого общежития – политическая или государственная жизнь–требует для своего зарождения и дальнейшего существования наличия объединяющей и ориентирующей коренной идеи. Ф. М. Достоевский по этому поводу пишет: "При начале всякого народа, всякой национальности идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала ее. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических”. (Дневник Писателя. 1880 год.)

Эта коренная идея может иметь сложный и многогранный характер, несмотря на ее гомогенность и компактность. Она также содержит в самой себе пределы для своего развития, переходя которые заложенные в ней противоречия заостряются и могут привести ее к вырождению или к гибели. Однако, в данном случае, никакой детерминизм неприменим, тем паче претендующий выразить в цифрах историческую длительность ее жизни, как это пытались делать некоторые историософы. Зародышем или сердцевиной каждой коренной идеи или вообще каждой культуры, является религиозная идея. В конечном итоге, вся история сводится к борьбе разных религиозных идей между собой (иногда в наши дни, камуфлирующихся под идеи антирелигиозные). Каждая из этих религиозных идей затем облекается в многослойную оболочку, начиная от духовно-культурной и кончая юридически-политической.

Однако, никакая коренная идея никак не может сохраняться абсолютно неизменимой в ходе истории. Больше того, именно творческое приспособление такой идеи к изменяющимся историческим обстоятельствам является необходимым условием для сохранения ее жизненности. Границы для такого приспособления даны, с одной стороны, в виде закаменения, петрификации, а с другой стороны, в виде перерождения, метаморфозы (независимо от того, является ли такая метаморфоза результатом лишь собственного упадка, собственного вырождения, или также и результатом индуцированных извне мутаций).

РУССКИЕ КОРЕННЫЕ ИДЕИ

Первым, в хронологическом порядке, проявлением русской коренной идеи было стремление к объединению восточнославянских племен для лучшего сохранения и обеспечения своего быта, то есть свободы, от внешних и внутренних угроз. Само по себе объединение было в основном инструментальной идеей, ибо оно вело к необходимой концентрации сил по отношению ко всем вне стоящим силам, что было необходимо для обеспечения не только самостоятельности и независимости, но, в первую очередь, для сохранения внутренней самобытности, своего быта, то есть свободы. (Свобода, как это показал Хомяков, и есть свой быт).

Таким образом, эта идея самобытности и является первой коренной национальной идеей России, а стремление к самобытности, обладающее невероятной инертной силой в России, является одним из важнейших признаков свободолюбия русского народа, упорно игнорируемого многими наблюдателями, по злобе или по невежеству.

Одновременно, другой целью объединения было стремление к достижению справедливых порядка и суда, в согласии с уже существующим правом, выработанным до этого у славян тем же бытом. (Этимологически, справедливость и есть согласие с правом). Первой краеугольной и основополагающей русской государственной идеей было правосудие, как это свидетельствует Русская Летопись: “Реша сами в себе: поищем себе князя, иже бы володел нами и судил по праву”.

Обе задачи, вставшие перед нашими предками в середине девятого века, были ими разрешены ясно и категорически: только надродовая, надсословная и вообще надгрупповая верховная государственная власть может обеспечить собственный быт, то есть свободу, и справедливое правосудие.

Таким образом, мы можем точно определить две первые русские национальные идеи, самобытность и справедливость, бывшие тем нравственным двигателем зарождения русской национальности, о котором говорит Ф. М. Достоевский.

Однако, рядом с этими двумя идеями, с самого начала русской национальности ярко светит еще одна, третья идея, которая хронологически не только предшествовала первым двум, но и была инструментом для их воплощения. Это была общеславянская идея соборности, по всей вероятности присущая в том или ином виде и другим индо-европейским народам. (Ее присутствие, в качестве государственного конституционного элемента, можно бесспорно проследить в политических учреждениях Древнего Рима, сперва монархического, а затем и республиканского, в римском понятии этого последнего слова, периодов.) Воплощение этой идеи в политических учреждениях южных славян и до сих сохраняется в их политической терминологии, еще больше, чем в России. В России она впервые выражается в самом акте Новгородского веча, учредившего над-племенную монаркию, а затем постоянно присутствует и развивается, вплоть до учреждения Земского Собора царем Иваном Грозным в 1450 году.

Для правильного толкования зарождения русской государственности необходимо иметь в виду функциональное и принципиальное разграничение государственной власти на власть верховную и на власти управительные.

Существенный смысл начала государственности в России, условно отмечаемый 862 годом, заключается в том, что с этого момента была провозглашена верховная власть для объединяющихся русских племен, но эта власть не имела с самого начала задачу исполнять также и власть управительную: для этого продолжают существовать посадники, тысяцкие и другие выбираемые начальники, а также и городские советы, в которые входят все действительные и все "старые" (бывшие) начальники. Таким образом, управление продолжает быть самоуправлением, наряду с которым сохраняется прямое участие всех граждан в решении особо важных государственных вопросов на вече. Верховной власти отводится функция “судить по праву", и эта функция является самой существенной, так как даже функция военного водительства (воеводства) имеет скорее профессиональный – по тем временам – характер, несмотря на то, что верховной власти принадлежит, несомненно, также и верховное командование. Такова была наша русская подлинная “демократия”, за девятьсот лет до возникновения США и за четыреста лет до создания в Англии первого парламента, который, однако, не имел права ничего решать, кроме учреждения налогов, а имел лишь право только “говорить” (откуда и происходит его имя).

Было бы ошибкой думать, что эта наша идея “демократии” тысячелетней давности с так пор полностью исчезла, испарилась из русской мысли и русской жизни, под тяжестью сначала татарского, а затем и большевицкого ига. Во-первых, она всегда упорно сохранялась в казачестве. Во-вторых, она всегда, при любой возможности, так или иначе, снова всплывала на историческую поверхность, что свидетельствует о ее постоянном наличии в народном подсознании. Например, когда царь Иван Грозный преобразил древнерусскую городскую вечевую систему в общенациональную систему Земских Соборов, он также восстановил административное и судебное самоуправление на местах. Конечно, такие преображения требовали грозной власти. Когда же царь Александр Второй замыслил снова созвать Земский Собор (после более чем полутора векового перерыва), царь был убит. То же самое случилось и с Царем Мучеником, замышлявшим восстановить Патриаршество в России.

Таким образом, мы ясно различаем в самих истоках России ее три коренные национальные идеи: самобытность, справедливость и соборность. Вскоре, руководству древней России стало очевидным, что эти идеи нуждаются в точном определении к месту. Великий государственный ум Владимира Святого удачно и одним махом определил и уточнил две первые: самобытность будет великолепно оправдана в рамках вселенскости, а справедливость будет возвышена в Правде. Крещение Руси и приятие Россией святого Православия точно определило две первые национальные идеи России: Самобытность во вселенскости и справедливость в Правде.

Необходимо было еще уточнить и определить третью идею: соборность. Тогда и сегодня было много разных альтернатив, но только одна из них была правильным путем, а все остальные были и всегда будут распутьями. Владимир Мономах, правнук святого Владимира, понял, что ни доморощенный удельный путь, ни соседский путь, приведший потом к параличу Польши (когда исконная славянская соборность вылилась в привилегию отдельных лиц говорить государству “не позвалям”), к добру не приведет. Его внук, Андрей Боголюбский (сын основателя Москвы Юрия Долгорукого) впервые ясно выразил, что сохранение соборности возможно только лишь при единоначалии. (Настоящая монархия как раз это и значит: единоначалие, монархия, а не “единовластие”.) За это он и был убит, как Павел Первый, Александр Второй и Царь Мученик Николай Второй. Нам нужно понять, что так пишется история.

Так как единоначалие не было своевременно достигнуто, мы подверглись Татарскому Игу. Когда мы наконец смогли установить в нашем государстве единоначалие, мы смогли одновременно преодолеть и наше первое Иго. Однако, тем временем мы оказались изолированными от вселенскости. Затем, преодолевая эту изоляцию, мы сильно повредили соборность нашей государственной конституции, что сильно ослабило наш общественный строй и само государство, оказавшиеся в результате бессильными, чтобы преодолеть страшную провокацию Катастрофы 1917 года.

Сегодня Катастрофа уже произошла, но еще отнюдь не кончилась. Но ее последствия уже на лицо. Для борьбы с дальше раскатываемой Катастрофой и ее последствиями у нас однако есть хорошие идеи, национальные идеи России. Указать на их фундамент и было целью этой статьи.

__________________________________

"Русские тетради" №1. Август 1998. Независимый журнал политической мысли (политические теории и анализ).