ТАЙНА МОСКОВСКОГО ПОЖАРА

       Когда посланец Наполеона Лористон вымаливал мир или хотя бы перемирие, падая к ногам Кутузова в Тарутино, русский главнокомандующий отверг обвинение в том, что пожары в Москве случились по вине русских. Он твёрдо заявил:

       "Я уже давно живу на свете, приобрёл много опытности воинской и пользуюсь доверенностью Русской нации: итак не удивляйтесь, что ежедневно и ежечасно получаю достоверные сведения обо всём, в Москве происходящем.

       Я сам приказал истребить некоторые магазины, и русские по вступлении французов истребили только запасы экипажей, приметивши, что французы хотят их разделить между собою для собственной забавы. От жителей было очень мало пожаров: напротив того, французы выжгли столицу по обдуманному плану; определяли дни для зажигательства и назначали кварталы по очереди, когда именно какому надлежало истребиться пламенем.

       Я имею обо всём весьма точные известия. Вот доказательства, что не жители опустошили столицу: прочные дома и здания, которых не можно истребить пламенем, разрушаемы были посредством пушечных выстрелов.

       Будьте уверены, что мы постараемся заплатить вам!"

       Есть и ещё один документ, свидетельствующий о том, что французы, а не русские варварски уничтожали Москву.

       Перед своим бегством из Москвы Наполеон отдал приказ:

       "Надо сжечь остатки Москвы, идти через Тверь на Петербург…"

       Как известно, план этот пришлось отменить, ибо сил у французов для похода на столицу уже не было.

       И тогда Наполеон отдал варварский приказ о чудовищной акции в отношении Москвы. Он поручил маршалу Мортье со специальным отрядом поджигателей и специалистов по взрывному делу сравнять город с землёй.

       Покинув Москву и полагая, что Мортье с задачей справился, Наполеон с пафосом писал во Францию:

       "Кремль, Арсенал и магазины - всё разрушено, древняя столица России и древнейший дворец её царей не существуют более. Москва превращена в груды развалин, в нечистую и зловонную клоаку, она утратила всякое значение, военное и политическое".

       Поторопился Наполеон. Как всегда, подвела его излишняя самоуверенность. Подвёл и маршал Мортье, который оказался не в состоянии выполнить приказ.

       Впрочем, и сам Наполеон и его маршалы, ещё не осознавая, что пришёл конец их бесчеловечным жестокостям и изуверствам, всё ещё заботились о том, в каком ореоле славы будут перед потомками. Когда же возмездие настигло их, стали выдумывать, что вовсе не они, а, якобы, русские варвары жгли свой город, уничтожая безжалостно произведения труда своего и своих предков. Им вторили историки из лагеря так называемого Ордена Русской Интеллигенции (О.Р.И.), то есть ордена, постоянно и коварно воюющего с Русской Православной национальной идеей, с правдивым изложением хода истории, воюющего с помощью клеветы и лжи.

       Вот и получилось, что в учебниках, по которым мы учились, в книгах и кинофильмах, пропагандируемых О.Р.И., значится, будто именно Русские сожгли свой родной город, чтобы он не достался французам. Почему же им верили? Да потому что не было альтернативной информацией, во-первых, и потому что всё-это преподносилась чуть ли не как подвиги. Ведь на памяти более старших поколений были примеры, когда Красная Армия, оставляла в 1941 году западные территории СССР. И Советские руководители вынуждены были уничтожать заводы, фабрики, мосты, стратегические железнодорожные узлы, дабы их не мог использовать враг. Но там было совсем иное положение. Но в 1941 году Советское командование не уничтожало жилые здания, не было в том нужды и в 1812 году.

       И мало кто задумывался о том, что, ещё можно как-то понять и объяснить разрушение города, если он навсегда оставляется врагу. Но никто из русских в 1812 году даже мысли не допускал, что Москва достанется французам на вечные времена. Так зачем же жечь родной город, причём выжигать всё подряд, уничтожать памятники старины, если французы скоро будут изгнаны.

       А ведь даже песни выдумывали о пожаре Московском, но о причине его "забыли" спросить того, кто с болью в сердце принял решение о временном оставлении Москвы ради спасения армии, "забыли" спросить человека, наиболее осведомлённого, ибо всё, что происходило вокруг Москвы, происходило уже по его воле, по его стратегическим планам. А "забыли" историки спросить лишь одного человека - они "забыли" спросить Кутузова, чьи слова приведены в начале главы.

       Слова Михаила Илларионовича Кутузова подтверждены множеством документов и воспоминаний очевидцев и участников событий, которые полностью опровергают клеветнические вымыслы историков из О.Р.И.

ПРАВДА О БОРОДИНСКОМ СРАЖЕНИИ

       После Бородинской битвы Михаил Илларионович Кутузов часто повторял, что если и не одержан полный успех, на какой, по своим соображениям, мог он надеяться, тому причиной была смерть генерала Кутайсова…

       Гибель талантливейшего начальника артиллерии русской армии генерал-майора Александра Ивановича Кутайсова до некоторой степени отразилась на исходе битвы. Но, говоря о влиянии на исход сражения трагической гибели Кутайсова, Кутузов ещё не знал, кто в действительности помешал ему осуществить полный разгром французской армии…

       Историки же договорились до того, что, якобы, Кутузов и не собирался одерживать победу, а для успокоения общественного мнения дал "искупительное" сражение, чтобы потом оправдать оставление Москвы. Может быть, этим историкам и наплевать на десятки тысяч погибших, но Кутузов мыслил иначе.

       К началу Отечественной войны 1812 года он прошёл колоссальный путь полководца, приобрёл уникальный боевой опыт, и встреча с Наполеоном его не пугала, подобно тому как пугала она всех без исключения западных войсковых начальников, коих и полководцами то назвать было стыдно. По этому поводу удивительные строки написал в своём историческом труде летописец наполеоновских войн генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский.

       Но об этом в своё время

       Кутузов прошёл блистательную школу великих русских полководцев, которую создали генерал-фельдмаршал граф Пётр Александрович Румянцев Задунайский, генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин Таврический, Князь Италийский и граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский.

       Кутузов, как и его великие учителя никогда не устраивал "игрищ" во искупление и в оправдание. Победу сорвало прямое предательство одного из соратников Императора, коего мы знаем под именем Александра Первого, барона Беннигсена, активного участника чудовищного преступления против Русской Государственности и России, совершенного 11 марта 1801 года.

       Роль барона Беннигсена в Бородинском сражении обычно замалчивается сочинителями мифов о русской истории. А между тем, он числился начальником Главного штаба русской армии и имел право отдавать приказания от имени главнокомандующего Михаила Илларионовича Кутузова.

       Есть достоверные сведения о том, что если бы не прямое предательство Беннигсена, победа при Бородине была бы полной!..

       Михаил Илларионович Кутузов всегда уделял серьёзное внимание резервам. Он часто говорил:

       "Резервы должны быть сберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который ещё сохранит резерв, не побеждён".

       В замыслах сражения при Бородине Кутузов отвёл резервам решающую роль. 1-й кавалерийский корпус генерала Уварова и Донской казачий корпус генерала Платова предназначались для мощного контрудара по французам с правого фланга. Одновременно на левом фланге должен был нанести по французам контрудар 3-й пехотный корпус генерала Тучкова, усиленный Московским ополчением, и скрытый заблаговременно в Утицком лесу за левым флангом Русской армии. Лес был окружён четырьмя полками егерей, и французы не подозревали о столь мощном ударном кулаке.

       Общая численность группировки составляла 20 тысяч человек. Учитывая соотношение сил на поле сражения и вообще число участников битвы, группировка была способна изменить ход и исход дела.

       Правильно предвидя, что главный удар Наполеон нанесёт на левом фланге, по Семёновским флешам, Кутузов намеревался измотать врага в оборонительном бою, а затем нанести внезапный мощный удар и с правого, и с левого флангов.

       Удар кавалерии был осуществлён. Удара пехоты в нужный момент боя не состоялось…

       Гибельность для французской армии удара Тучковского корпуса признал талантливый полководец французской армии, начальник Главного штаба Наполеона маршал Бертье, заявивший, что появление к концу боя за Семёновские флеши "скрытого отряда, по плану Кутузова, на фланге и в тылу", было бы для французов гибельно.

       Но… "План Кутузова сохранить до переломного момента в засаде свежий пехотный корпус и Московское ополчение, - писал советский военный историк генерал-майор Николай Фёдорович Гарнич, - был сорван его начальником штаба, бездарным и завистливым бароном Беннигсеном. Объезжая вечером 25 августа (6 сентября) русские позиции, Беннигсен попал в расположение 3-го пехотного корпуса, который уже почти сутки находился в засаде, и приказал Тучкову выдвинуться из леса вперёд на запад и стать непосредственно за егерскими полками на виду у противника. На возражение Тучкова Беннигсен настойчиво повторил приказание. Не смея ослушаться начальника Главного штаба, Тучков выполнил его приказание".

       О том же свидетельствуют воспоминания рядовых участников Бородинской битвы, в частности капитана Щербинина…

       Только гений Кутузова помог спасти положение, только мужество русских генералов позволили отстоять позиции. Участь русских солдат и офицеров умышленно поставленных Беннигсеном под истребительный французский огонь, хорошо показана в романе Льва Толстова "Война и мир" на примере солдат полка Андрея Болконского.

       В конце сражения Дмитрий Сергеевич Дохтуров, принявший командование 2-й армией после смертельного ранения генерала от инфантерии Петра Ивановича Багратиона, вполне справедливо заявил:

       "Я полагаю Бородинское сражение совершенно выигранным!"

       Если бы не предательство Беннигсена, Наполеону, безусловно, было бы не видать Москвы. Таково мнение не только русских историков патриотического крыла, но и, как мы уже говорили, начальника главного штаба Наполеона маршала Бертье.

       Оставить же Москву пришлось по причине слабой подготовленности к войне всей страны. Политика Императора, которого мы знаем под именем Александра Первого, более заботившегося о благополучии Западных режимов, нежели о мощи России, не обеспечила создания достаточных резервов.

       А ведь ещё недавно, в годы правления Екатерины Великой, всё было по-иному. Канцлер Андрей Андреевич Безбородко, выступая перед молодыми дипломатами, уверенно заявил:

       "При Матушке-Государыне ни одна пушка в Европе не смела пальнуть без её на то ведома".

       Наполеон, уцелевший благодаря Беннигсену, сразу назвал себя победителем, хотя добросовестные историки опровергли это заявление ещё в те далёкие годы. Так Керр-Портер писал:

       "Французы отступили с поля битвы, когда уже нельзя было различить ни одного предмета".

       И далее:

       "Будучи принуждён отступать двенадцать вёрст, не останавливаясь, Наполеон требует себе право на успех дня".

       А вот что сообщалось в изданных штабом Кутузова "Известиях из Армии":

       "Отбитый по всем пунктам неприятель отступил в начале ночи, и мы остались на поле боя. На следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал арьергард в одиннадцати верстах от деревни Бородино".

       Французская армия бежала, бросив на поле боя до пятидесяти тысяч мёртвых тел солдат и офицеров, и сорока семи генералов. Брошено было бесчисленное множество раненых… Но это уже не ново. Вспомним, сколько раненых было брошено французами после панического бегства из под Прейсиш-Эйлау в 1807 году!

       Кутузов был намерен атаковать. Но стали поступать сведения о потерях. Потери были огромны. Поскольку французская армия превосходила численно, а потери оказались примерно равными, то соотношение сил, таким образом, выросло в пользу французов. К тому же Кутузову докладывали о подходе к французам новых свежих частей и соединений. Наши же резервы как в воду канули. Не успели их прислать к началу битвы, где-то они пропадали и в критический момент, когда необходимость в них неизмеримо выросла.

       Не будем останавливаться на дальнейших событиях, связанных с тяжелейшим, вынужденным решением Кутузова оставить в Москву. Они описаны в главе, посвящённой совету в Филях.

       Кутузов вынужден был оставить Москву, но оставлением этим, говоря его же словами "приуготовил гибель неприятеля"

       Именно гибель неприятеля, а не уничтожение города.

       Оставив Москву, Кутузов мгновенно оцепил её армейскими летучими отрядами и призвал на усиление этого оцепления отряды партизанские. Враг оказался в осаде. Вот тогда он и озверел…

МОСКОВСКИЙ СУСАНИН

       Всё начиналось в Москве не так, как мечталось Наполеону.

       Первое разочарование постигло его уже на Поклонной горе, где пузатый коротышка-император (так он изображался на карикатурах того времени, что было недалеко от истины) не сумел возвыситься над Древней Русской Столицей, даже забравшись на самую высокую точку.

       Никто не принёс ему ключей от Москвы - никто не подал хлеб-соль, как, по его мнению, должно было произойти. Всё складывалось не по его планам и замыслам. Даже в Кремль он не решился войти в тот же день, ибо повсюду гремели выстрелы русских патриотов, не желавших мириться с вступлением в город варварской грабительской армии.

       Лишь 3 сентября под вечер он тихо въехал в Кремль, а утром 4 числа, проснувшись, услышал дурные вести. Доктор Мотивье сообщил о грандиозном пожаре в городе, высказав предположение, зафиксированное, кстати, документально:

       "Это неосторожность солдат. Они расположили огни слишком близко к деревянным домам и постройкам!"

       Наполеон встал, подошёл к окну, взглянул в него и, по свидетельству Мотивье, в ужасе отшатнулся. Москва горела. Дым заслонял солнце, багровые языки пламени с разных направлений подступали к Кремлю.

       Что же это? Нет, он тогда ещё не успел отдать приказ на преднамеренное уничтожение города - Москва нужна была ему для размещения армии, для отдыха, для подготовки похода на Петербург, если русские не пойдут на заключение выгодного дня него мира, для зимовки, наконец, если кампания затянется до зимы.

       Впрочем, он ещё надеялся, что со дня на день прибудут представители Императора России просить пощады. Он не знал, что даже тот, кто довёл страну до столь тягостного положения, даже тот, кого мы знаем под именем Александра Первого, не станет просить пощады, что он в первые же дни поклялся перед своим окружением, что не вложит меч в ножны, пока хотя бы один неприятель будет оставаться на Русской Земле.

       Велика, непревзойдённа и неразгаданна сила и стойкость Святой Руси! Даже те правители, которые заступали на государственное служение, будучи запутаными в сети тёмных сил, эти сети рано или поздно рвали в клочья. И пробуждалось в них несгибаемое чувство Русского Патриотизма.

       В первые дни сентября Наполеон вовсе не думал о сожжении Москвы. Москва была нужна, очень нужна, хотя и пока нужна, ведь ещё в 1997 году тёмные силы Запада приняли решение - разграбить и сжечь Москву, чтобы нанести смертельный удар России. Дальнейшие планы относительно Москвы не расходились с решениями, принятыми в последствии.

       Но пожар, возникший стихийно, возникший из-за необузданности грабительской армии, бросившейся за добычей, испугал не на шутку.

       Император поспешил на Кремлёвскую стену, чтобы осмотреться, оценить размеры опасности. Дышать было нечем, ветер, поднятый пожаром, разносил искры. Летели по воздуху целые горящие головешки, с треском рушились дома.

       Жалости к жилищам русских, да и к самому этому народу, которому он раз и навсегда определил роль рабов, не было, как впрочем, не было жалости и к любому другому народу, в том числе и к французскому. Недаром Наполеон - единственный в истории военачальник, который не однажды бросал свои армии, своих солдат и спасал собственную шкуру, сбегая с театров военных действий, когда армия его терпела поражение.

       Он обещал своим солдатам Москву на разграбление, и если они, грабительствуя, что-то сожгли, кого-то убили - его не печалило. Испугало его другое - уж очень разгорался огонь, уж очень разрастался пожар. Он разрастался с такою стремительностью, что стал угрожать и ему самому.

       К полудню огонь ещё более усилился, он даже достиг Троицкой башни, и солдаты гвардии едва потушили его, дабы он не проник в Кремль.

       На тревожном военном совете маршалы порекомендовали временно покинуть Кремль и перебраться в роскошный Петровский дворец, расположенный в предместьях Москвы (тогда это были предместья). Наполеон согласился и тут же пустился в первый, пока ещё временный побег из Кремля.

       Дорогу знали плохо, проводников не было. Некоторое время пробирались по набережной Москвы-реки, как беглецы - не как победители. Всё было в дыму, и вскоре свита императора окончательно сбилась с пути.

       Возмущенный Наполеон излил свой гнев на сопровождающих и, не видя иного выхода, решил возвратиться под защиту Кремлёвских стен. Укрывшись там, приказал срочно найти проводника.

       Вскоре привели пожилого мужчину в потрёпанной одежде, с седой, вьющейся бородой. Тот пообещал вывести императора со свитой к Петровскому дворцу.

       Снова двинулись в путь, снова плутали в дыму… Минул час, истекал второй…. Сопровождавшие Наполеона генералы стали беспокоиться - по их расчётам, пора было уже достичь дворца или по крайней мере вырваться из огненной западни, коей стал город.

       В узком, охваченном огнём переулке проводник остановился. Император понял, что оказался в огненном плену. Никто не знал, куда нужно идти. Вот когда Сегюр, летописец наполеоновского похода, вспомнил о русском герое Иване Сусанине, который завёл отряд польских интервентов в непроходимые лесные чащи и там погубил его. Это случилось два века назад, но не перевелись на Русской Земле герои. Ивана Сусанина поляки зверски изрубили.

       Нынешний его последователь стоял перед императором, спокойно ожидая своей участи. Он знал, на что шёл, и готов был отдать жизнь за Отечество.

       Наполеон был в бешенстве. В истерике он отдал распоряжения. Смерть русского патриота была ужасна. Даже французский летописец Сегюр содрогнулся, описывая её…

       Глядя на изрубленное тело проводника, Наполеон решил, что будет всячески поощрять зверства и жестокости своей банды, что русских будут казнить за непокорность, за свободолюбие, за то, что, наконец, они русские. Ну и, конечно, казнить, якобы, за поджигательство, ибо он понимал, что сожжение города даже в Европе, мягко говоря, прохладно относившейся к России, не прибавит ему авторитета. Ну а Москву он решил выжечь расчётливо, по заранее составленному плану. Но, чтобы сделать это, предстояло ещё выбраться из гиблого места, в которое завёл проводник.

       Наполеон не сразу оценил весь ужас обстановки, в которой оказался вместе со своей свитой.

       Сегюр впоследствии описал те жуткие минуты:

       "Вокруг нас ежеминутно возрастал рёв пламени. Всего лишь одна улица, узкая, извилистая и вся охваченная огнём, открывалась перед нами, но и она была скорее входом в этот ад, нежели выходом из него. Император пеший, в отчаянии бросился в этот проход. Он шёл среди треска костров, грохота рушившихся сводов, балок и крыш из раскалённого железа. Все эти обломки затрудняли движение. Огненные языки, с треском пожиравшие строения, то взвивались к небу, то почти касались наших голов.

       Мы продвигались по огненной земле, под огненным небом, меж двух огненных стен. Нестерпимый жар палил наши глаза, но нам нельзя было даже зажмуриться, так как опасность заставляла идти вперёд. Дышать этим раскалённым воздухом было почти невозможно. Наши руки были опалены, потому что приходилось то защищать лицо от огня, то отбрасывать горящие головешки, ежеминутно падавшие на наши одежды…

       Казалось, должен был наступить конец нашей полной приключений жизни, как вдруг солдаты первого корпуса, занимавшиеся грабежом, распознали императора посреди вихря и пламени, подоспели на помощь и вывели его к дымящимся развалинам одного квартала, который ещё с утра превратился в пепел".

       Затем беглецов во главе с императором вывели к Москве-реке. Перебравшись на противоположный берег по Дорогомиловскому мосту, они добрались сначала до Пресненской заставы, потом до Ходынского поля и через него направились к Петровскому дворцу. Прибыли туда уже в сумерках. В покоях дворца, расположенного в версте от города, можно было вздохнуть спокойно.

       Утром император приказал доложить об обстановке в Москве. Ему сообщили об усилении пожара. Один из адъютантов спросил, не угодно ли императору отдать распоряжение навести порядок в городе и потушить пожары.

       Наполеон долго молчал. Конечно, полностью ликвидировать Москву время ещё не пришло, ещё неясной оставалась обстановка, но и спасать древнюю столицу России он тоже не собирался. А потому, не сделав никаких указаний о тушении пожаров, в то же время приказал ловить и уничтожать поджигателей - чем больше, тем лучше. Он знал, что солдаты сами постараются друг перед другом произвести как можно больше казней. И никто не станет искать истинных виновников, а начнут хватать первого встречного. Собственно, это прекрасно показано в романе "Война и Мiр" Льва Толстого, когда в поджигатели зачислили никак уж не подходящего к подобной роли Пьера Безухова. Писатель много работал с документами того времени и был совершенно убеждён, что поджигателей-то никаких и не было, поскольку русские напротив старались тушить пожары, твёрдо зная: долго французы в Москве не продержатся.

       В Петровском дворце пришлось просидеть несколько дней. Лишь после сильных дождей пожар стих, и появилась возможность возвратиться в Кремль.

       Теперь уже Наполеон входил в Москву без той помпезности, что в первый раз.

       Осмотрев Кремль, Наполеон приказал устроить в Успенском соборе мастерскую по переплавке золота, платины, серебра. Всё это варварским способом сдирали со стен соборов и переплавляли в слитки, удобные для транспортировки во Францию.

       Вот такова судьба драгоценных металлов: в добрых руках они становятся произведениями искусства, окладами икон и иконостасов, радуют глаз, но в руках злых людей, в руках слуг тёмных сил, становятся товаром, а точнее, даже не товаром, а средством, на которые покупаются товары - орудия убийства, средства ведения войн. Ну и, конечно, они становились средством для приобретения предметов роскоши. Агрессоры никогда не забывали о своей главной задаче, о своих вожделенных "многомятежных человеческих хотениях" - тешить и лелеять не дух свой, а тело, то есть оболочку, данную для прохождения земной школы Души.

       Сегюр писал о грабежах:

       "…Император велел ободрать из кремлёвских церквей всё, что могло служить трофеями… Стоило неимоверных усилий, чтобы сорвать с колокольни Ивана Великого её гигантский крест".

       Для чего? Ну конечно же переплавить и переделать на деньги, деньги, деньги, которые застилали глаза, которые затмевали разум императору и его свите.

       Развёртывался беспрецедентный грабёж Москвы.

       Наполеон приказал распределить между армейскими корпусами кварталы города, в которых они могли, не мешая друг другу, "заготавливать для войск продовольствие и имущество".

       По этому поводу Сегюр отметил в дневнике:

       "Был установлен очередной порядок мародёрства, которое, подобно другим служебным обязанностям, было распределено между различными корпусами…"

       Даже будучи горячим почитателем Наполеона, Сегюр не мог не ужаснуться происходящему и признался:

       "Что скажет о нас Европа? Мы становились армией преступников, которых осудит Провидение, Небо и весь цивилизованный мир!"

       Впрочем, о создании общественного мнения Наполеон позаботился со всею дальновидностью. В своих лживых письмах и записках он постоянно с упрямой настойчивостью указывал, будто Москву грабят и жгут сами русские, армия же, напротив, борется с поджигателями. А на улицах между тем гибли безвинные люди, которых в эти поджигатели и назначали сами французы, без какого бы то ни было к тому повода.

       Однако, как водится, по мере разрастания грабежей и убийств безвинных людей, падала дисциплина, резко снижалась боеспособность армии. Наполеон не мог не видеть этого, но продолжал ждать, когда же, наконец, русские встанут на колени и попросят мира. Он не хотел верить в то, что даже оставление Москвы не поколебало Россию.

       В те дни его поразило страшное видение…

       Ему приснился русский старец, который грозил ему и требовал, чтобы он убирался из Москвы. Наутро он вспомнил, что где-то уже видел лик этого старца. Нашёл этот лик в одном из Соборов. Велел призвать к себе старика, который приносил из деревни молоко. Спросил, знает ли старик старца, изображённого на иконе?

       - Святой преподобный Сергий Радонежский, - отвечал старик. - Это великий молитвенник и заступник Земли Русской. Он предсказал Дмитрию Донскому победу над ордынскими полчищами Мамая…

       Наполеон, как известно, нигде и никогда толком не учился. Плохо он знал историю, причём, если плохо знал историю европейскую, то уж совсем почти не знал историю России. И всё же с помощью свиты, с помощью Сегюра, смог разобраться, что это были за события, о которых говорил старик из близлежащей деревеньки.

       С того дня Наполеон был особенно задумчив. Можно ли назвать его верующим? Едва ли. Верующие люди не могут быть жестокими по определению, верующие люди не могут собирать грабительские банды и рыскать с ними по территориям других государств, бесчинствуя и убивая других людей. Но что-то мистическое встречало его на каждом шагу в этой стране.

       Видение как бы подытожило то, к чему он приходил и сам в своих раздумьях. Ему напомнили о гибели поляков на полях России ровно двести лет тому назад. Поляки достигли больших, нежели он успехов, но и то их смели как мусор с Русской Земли. Ему же удалось занять Москву, но в Москву он привёл не ту армию, которая в начале июня стояла на границе, ожидая приказа на вторжение. В Москву он привёл израненную змею, которая ещё могла жалить, но жало было далеко не столь смертельным.

       А русская армия ускользнула от него, она исчезла, разъезды, посылаемые ей вслед, потеряли её. Кутузов позаботился о том, чтобы эти разъезды практически на всех направлениях натыкались на аванпосты, которые отражали попытки напасть на них с одинаковой силой.

       Русская армия совершила Тарутинский марш-манёвр, блистательно задуманный и осуществлённый Кутузовым. Там она расположилась лагерем, там приняла солидные пополнения, полученные, наконец, из разных концов страны. Там непрерывно шли занятия, на которых вчерашних необученных юнцов превращали в грамотных, знающих свой манёвр солдат.

       Москва же была окружена, и всё ощутимее становились удары летучих армейских и партизанских отрядов. Даже связь с Парижем висела на тоненьком волоске, ибо для отправки любой депеши требовалось снаряжать сильный отряд. Да и то не было гарантии, что он прорвёт цепь блокады.

       Оценив все "за" и "против" продолжения войны, Наполеон понял, что продолжать боевые действия не в состоянии. И тогда он направил своего адъютанта маркиза Лористона к Императору России с предложением мира.

       Он твердил как заклинание:

       "Я желаю мира, мне нужен мир; я непременно хочу заключить его, только бы честь была спасена!"

       Странное понятие о чести было у Наполеона.

       Добравшегося до русских аванпостов Лористона в Петербург не пустили. Его отвезли в Тарутино, к главнокомандующему Русском армией Михаилу Илларионовичу Кутузову. Уже по пути к избе, в которой находился Кутузов, Лористон был поражён тем, что увидел вокруг. Уезжая из Москвы, он постоянно встречал на улицах полупьяные шарашки уже не солдат, а скорее бывших солдат в оборванной, истрёпанной форме, без головных уборов, а зачастую и без оружия. Но зато все эти с позволения сказать воины, были обвешаны с ног до головы всяким награбленным скарбом.

       В Тарутине шёл обычный день занятий. Маршировали стройные ряды воинов, одетых в полушубки. Лица были румяными, довольными. Радостными. Где-то гремели выстрелы - там учились стрелять из ружей, где-то ухали пушки - там готовились артиллеристы.

       Лористон мог сравнить две армии, и сравнение было, безусловно, в пользу русских.

       Кутузов встретил его равнодушно, даже не пригасил сесть. Смотрел как на мальчишку нашкодившего, не скрывая неприязни, ведь он уже знал, что натворили в Москве эти горе-победители, эти чудовища, считавшие себя представителями просвещённой Европы, которую полагали более цивилизованной, нежели Россия.

       Лористон пытался задать какие-то вопросы, но Кутузов отмахивался от них. Отказался он обсуждать и проблемы, которые поставил перед ним Лористон. Русский главнокомандующий проявил полное равнодушие и безразличие ко всему тому, что говорил посланец Наполеона. А Лористон пытался уверить Кутузова в глубоком уважении Наполеона к Императору Александру Первому и к самому Кутузову.

       Наконец, поняв, что Кутузов просто издевается над ним, Лористон воскликнул:

       - Неужели вы не понимаете, что пора закончить эту войну…

       Только после этих слов Кутузов оживился и резко перебил:

       - Закончить войну?! - резко переспросил он и, ударив по столу кулаком, отрезал: - Помилуйте, так мы её только начинаем!

       Тогда Лористон сделал ещё одну ошибку: он попросил Кутузова отдать распоряжение о прекращении поджигательств в городе. Вот тут-то и получил полный и исчерпывающий ответ:

       "Я уже давно живу на свете, приобрёл много опытности воинской и пользуюсь доверенностью Русской нации: итак не удивляйтесь, что ежедневно и ежечасно получаю достоверные сведения обо всём, в Москве происходящем.

       Я сам приказал истребить некоторые магазины, и русские по вступлении французов истребили только запасы экипажей, приметивши, что французы хотят их разделить между собою для собственной забавы. От жителей было очень мало пожаров: напротив того, французы выжгли столицу по обдуманному плану; определяли дни для зажигательства и назначали кварталы по очереди, когда именно какому надлежало истребиться пламенем.

       Я имею обо всём весьма точные известия. Вот доказательства, что не жители опустошили столицу: прочные дома и здания, которых не можно истребить пламенем, разрушаемы были посредством пушечных выстрелов.

       Будьте уверены, что мы постараемся заплатить вам!"

       Сказав это, Кутузов встал, давая понять, что разговор окончен, и велел проводить Лористона за линию аванпостов.

       А Наполеон тем временем с нетерпением ждал ответа. Ему всё ещё казалось, что Александр Первый уступит, что будет покладист также как во время переговоров в Тильзите. Но тогда ведь и речи не было о нападении Франции на Россию.

       Сообщение о том, что Император Александр Первый даже слышать не желает о каких-либо переговоров, что Лористон был допущен лишь до Кутузова, который обошёлся с ним весьма сухо, привело Наполеона в отчаяние. Да, он и прежде оказывался в сложных положениях, ему даже приходилось бежать, бросая армию в Египте. Но тогда, хоть и с трудом, но убежать было ещё можно. Куда же убежишь из оцепленной русскими Москвы?

       Но он не сразу осознал до конца всю тяжесть своего положения, а потому первая реакция была бурной:

       - Надо сжечь остатки Москвы, идти через Тверь на Петербург, к нам присоединится Макдональд. Мюрат и Даву составят арьергард.

       Но тут же ему доложили, что Петербургское направление надёжно прикрыто крупными силами русских войск.

       Что же делать? Покидать город было необходимо. Ещё немного, и армия перестала бы существовать окончательно. Разграбив всё, что можно было разграбить, солдаты теперь пытались отбирать награбленное друг у друга, вовсе не понимая, что всё то, что они набрали, вывести во Францию не будет никакой возможности. Пора бы подумать о том, как хотя бы самим вернуться в Европу из этой страны, которой они принесли столько зла и горя и на снисхождение народа которой рассчитывать не могли.

       Армия "просвещённой Европы" даже по отношению к раненым вела себя варварски. Это признали впоследствии и сами французы. Так, в изданной во Франции "Истории ХIХ века" содержалось сообщение о том, что из числа русских раненых, оставшихся в госпиталях Москвы, 15 тысяч было сожжено французами, причём сожжено преднамеренно, что подтверждается многими свидетельствами очевидцев и историческими документами.

       Вот лишь одно подтверждение, которое приводится в книге советского военного историка Н.Ф.Гарнича:

       "В документах Отечественной войны, изданных П.И.Щукиным, содержится потрясающий по своему трагизму рассказ о гибели многих сотен тяжелораненых русских солдат в подожжённом французами Вдовьем доме:

       "Кудринский Вдовий дом сгорел 3 сентября, во вторник не от соседственных дворов, но от явного зажигательства французов, которые, видя, что в том доме раненых русских было около трёх тысяч человек, стреляли в оный горючими веществами, и сколько смотритель Мирицкий ни просил варваров сих о пощаде дома, до 700 раненых наших в оном сгорели: имевшие силы выбежали и кой-куда разбрелись…"

       В книге Гарнича приводятся и другие доказательства того, что армия Наполеона грабила и жгла Москву совершенно сознательно, с нечеловеческой жестокостью. В прочные здания стреляли из пушек ядрами с зажигательными составами или посыпали трудновоспламеняемые места порохом. Причём в первую очередь жгли дома с русскими ранеными, наслаждаясь тем, как гибли в огне люди, как мучились на глазах тиранов. Не сродни ли зверства наполеоновской армии зверствам поляков в 1612 году? Не сродни ли они зверствам армии гитлеровской? Не сродни ли бесчинствам грузин в Южной Осетии в 2008 году?

       Сродни!!! Любые завоеватели, любые захватчики чужих земель жестоки и бесчеловечны. Разве могут обладать чувством достоинства и доблести люди, которые идут в другую страну, чтобы поработить её жителей, отнять у них имущество, лишить продовольствия, убить, растерзать…

       Священник Машков свидетельствовал:

       "Конные неприятели, имея при себе зажжённые фитили, около рук обвившиеся, натёршим сперва дерево фосфорическим составом, зажигали там вдруг здания, и никто из русских не осмеливался гасить оные…"

       В тех, кто пытался погасить пламя, стреляли на поражение.

       И одновременно с этим в Москве по приказу Наполеона хватали первых попавшихся на глаза жителей, особенно тех, кто пытался тушить дома, обвиняли в поджигательстве и расстреливали, либо вешали, смотря по тому, насколько были настроены на жестокость палачи. По самым скромным подсчётам, таким образом, по ложному обвинению в поджигательстве, уже в первые дни после приказа Наполеона было расстреляно и повешено свыше тысячи русских патриотов.

       Сегюр ошибся… Мир не осудил, мир удовлетворился версией, сочинённой Наполеоном и разнесённой его почитателями и раболепными поклонниками. Западному миру выгоднее было считать варварами русских, но не гуннов XIX века, запятнавших себя грабительскими походами в рядах наполеоновской армии.

       Недолго был Наполеон в Москве, но преуспел во многом. После освобождения Москвы было подсчитано, что из 9128 каменных зданий осталось 1725, а из 8788 деревянных - 2479. Убытки же жителей от пожара составили 83 500 000 рублей движимого имущества и на 166 000 000 недвижимого.

       Вот какою представилась Москва будущему известному писателю, автору "Походных записок Русского офицера" Ивану Ивановичу Лажечникову, участнику Отечественной войны 1812 года:

       "Это ли столица белокаменная? - спрашивал я себя со вздохом, подъезжая к Москве. - Где златые купола церквей, венчавшие столицу городов русских? Где высокие палаты, украшение, гордость её? Один Иван Великий печально возносится над обширной грудой развалин; только одинокие колокольни и дома с мрачным клеймом пожаров кое где показываются. Быстро промчалась буря разрушения над стенами Московскими, но глубокие следы ею оставлены!

       Подъезжаю к Таганской заставе… Здесь стоят стены без кровель и церкви обезглавленные; там возносятся одинокие трубы; тут лежат одни пепелища домов, ещё дымящиеся и наполняющие улицы тяжёлым смрадом: везде следы опустошения, везде памятники злодеяний врагов и предметы к оживлению мщения нашего! Ужасно воет ветер, пролетая сквозь окна и двери опустошённых домов, или стонет совою, шевеля железные листы, отрывки кровель. Вокруг меня мрак и тишина могил!..."

       Чудовищным было преступление наполеоновских полчищ в Москве. Оно было бы ещё более страшным, если бы не своевременный прорыв в Москву казачьих частей братьев-генералов Ивана Дмитриевича и Василия Дмитриевича Иловайских…

       А случилось следующее…

       Покидая Москву, Наполеон отдал распоряжение маршалу Мортье остаться в городе с восьмитысячным отрядом и превратить Москву в руины.

       Под вечер 5 октября 1812 года Василию Дмитриевичу Иловайскому доложили, что южнее Чашникова, села, в котором стояли предводительствуемые им казачьи полки, не наблюдается аванпостов французов.

       - Вы уверены, что они ушли? - спросил генерал-майор Иловайский у казачьего офицера, прибывшего из разведки.

       - В нескольких верстах от нас чисто… Французов нигде нет.

       Иловайский подошёл к столу, на котором лежала карта, и тут в горницу крестьянской избы вошёл ротмистр Нарышкин, адъютант генерала Винценгероде. Генерал-лейтенант Фердинанд Фёдорович Винценгероде командовал отдельным отрядом русской армии, который прикрывал Петербургское направление и дислоцировался у села Пешковского, что в тридцати верстах южнее Клина.

       Генерал-майор Василий Дмитриевич Иловайский возглавлял авангард этого отряда, состоящий из трёх донских казачьих полков.

       Нарышкин привёз пакет от генерала Винценгероде. В пакете был приказ, подтверждавший предположение разведчиков - французы покидали Москву. Иловайскому было приказано произвести разведку предместий и выяснить обстановку в самом городе.

       Поблагодарив Нарышкина за радостную весть, Иловайский стал изучать местность в направлении предстоящих действий. Впереди, в нескольких верстах от Чашникова, лежали Химки - место уже знакомое. Там казаки уже Иловайского уже побывали 14 сентября в глубоком поиске, во время которого положили на месте немало захватчиков, а 270 привели в плен.

       О том деле генерал Винценгероде счёл необходимым доложить Императору, отметив в рапорте:

       "…Особенно рекомендую… полковника Иловайского 12-го: своею храбростью, деятельностью и искусным распоряжением он заслуживает монаршего вознаграждения".

       Указ о производстве в генерал-майоры последовал через несколько дней.

       После того памятного боя Василий Дмитриевич Иловайский не раз тревожил французов, уничтожая их аванпосты и отдельные отряды, вылавливая мародёров, рыскавших в окрестных сёлах.

       И вот поистине настоящее дело. Предстояло первыми идти на французов, по сути, освобождать Москву.

       К Химкам подошли в сумерках. Внезапным ударом опрокинули стоявший там отряд французов и рассеяли его. Впереди лежала Москва!..

       Организовав разведку и походное охранение, генерал Иловайский повёл своих казаков к городу. На рассвете приблизились к Тверской заставе и атаковали стоявший там арьергард французов. После жестокой рубки враг бежал. Однако, прежде чем начать преследование, Иловайский допросил пленных. Они показали, что главные силы Наполеона действительно спешно покидают Москву, но в городе оставлен крупный отряд маршала Мортье, который имеет особое задание от самого императора. Ничего определённого об этом задании пленные сказать не могли.

       Впрочем, итак было ясно, что ничего хорошего Наполеон приказать своему маршалу не может. Иловайский не сомневался, что над городом нависла беда. Он двинулся вперёд по Тверской, продолжая разведку. С каждым шагом отряд приближался к центру города.

       В версте от Страстной площади путь казакам преградил сильный отряд пехоты с артиллерией.

       Русский авангард смело атаковал врага, но к французам тут же подошли подкрепления, и успеха добиться не удалось. Иловайскому стало ясно, что Наполеон затеял по отношению Москвы что-то чрезвычайно подлое, если на пути русских войск воздвигнуты столь серьёзные заслоны.

       Французы наращивали группировку, и Иловайский решил отвести свой небольшой отряд к Петровскому дворцу, рассчитывая, что Винценгероде пришлёт подкрепления.

       Возле самого Петровского дворца отряд Иловайского попал в засаду. Очевидно, французы заранее направили в обход крупные силы, чтобы преградить путь казакам. Такое яростное и активное сопротивление арьергарда французов в момент отхода главной наполеоновской армии всё более убеждало, что необходимо действовать быстро и решительно.

       Попав в засаду, генерал Иловайский не растерялся. Он оставил часть сил на месте, чтобы отвлечь внимание французов, остальные сам повёл для удара во фланг и тыл. Удар был неожиданным, схватка жестокой. Десятки вражеских трупов остались на поле боя. Многие французы предпочли сдаться в плен.

       Свидетелем этого боя стал генерал Винценгероде, который подъехал в этот момент к Петровскому дворцу с небольшой свитой. Помочь ничем не мог, ибо основные силы были ещё только на подходе. Рядом с Винценгероде был в то время старший брат Василия Дмитриевича Иловайского генерал-майор Иван Дмитриевич Иловайский, возглавлявший казачьи части, включенные в состав отряда.

       Винценгероде был восхищен действиями казаков и решительностью Василия Иловайского. Описав Императору бой, он заключил:

       "Быв очевидным свидетелем сей кавалерийской стычки, я не могу довольно нахвалиться искусством и мужеством генерал-майора Иловайского 12-го и полков, ему вверенных. Несмотря на превосходные силы неприятеля, он так искусно располагал своими полками, что, ударив неприятеля во фланги, привёл его в большое расстройство и, обратив в бегство, гнался за ним до самого города, положив на месте человек 50, в том числе нескольких офицеров, и взял в плен 62 человека…

       Привыкши всегда считать венгерскую конницу первою в мире, я должен отдать преимущество казакам перед венгерскими гусарами.."

       Спорно, разумеется, утверждение о том, что венгерская конница - лучшая в мире. Ведь оно принадлежало гессенцу Фердинанду Винценгероде. А он состоял на русской службе не постоянно, а периодами с 1797 по 1799 и с 1801 по 1807 годы, а затем вновь поступил на неё перед самой Отечественной войной в мае 1812 года. Потому недостаточно был знаком с тем, какую выдающуюся роль играли казаки во многих кампаниях и войнах XVIII - начала XIX века. Не ведал он, очевидно, что казаки являлись грозной силой, приводившей в трепет многочисленных агрессоров, пытавшихся в разное время вторгаться в пределы России. Но, отдав предпочтение казакам он уж точно не ошибся, поскольку именно казаки генерал-майора Василия Дмитриевича Иловайского впоследствии отбили у французов его самого, пленённого ими.

       Попал же Винценгероде в плен при следующих обстоятельствах.

       Пока Иловайский преследовал французов, бежавших к Тверской заставе, Винценгероде допрашивал пленных. И среди них нашёлся довольно осведомлённый офицер, который рассказал о планах уничтожения города.

       Что было делать? Как спасти столицу? Винценгероде не был русским, но Россия стала для него Родиной, поскольку сражалась с врагом, поправшим его отечество. Да и в национальности ли дело? Каждый честный человек мог бы содрогнуться от злодеяний французов в Москве. Не укладывалось, видимо, и в голове Винценгероде, что представитель считавшейся цивилизованной нации Мортье, выходец из "просвещённой Европы", сможет выполнить столь ужасный приказ Наполеона. Он решил, что сможет убедить маршала Мортье отказаться от варварского замысла, и поехал к нему в качестве парламентёра.

       Уезжая, он возложил командование отрядом на генерал-майора Ивана Дмитриевича Иловайского.

       Взяв с собой адъютанта ротмистра Нарышкина, Винценгероде отправился к французам. Утром 7 октября он вдвоём с адъютантом добрался до аванпостов. Нарышкин помахал белым платком. Флага не было - русские на милость победителей никогда не сдавались и не имели нужды в белых тряпках.

       Иван Дмитриевич Иловайский прождал командира отряда до исхода дня. Известий не было, а в городе, между тем, то здесь, то там раздавались взрывы. Как стало известно впоследствии, 7 октября французы взорвали винный двор и ещё некоторые строения. 8 октября снова слышались взрывы.

       Иловайский ещё некоторое время ждал, надеясь, что французы не способны и ещё на одну подлость… Но миссия Винценгероде заранее была обречена на провал, ибо Мортье не мог, да и, наверное, не имел желания ослушаться Наполеона, обуреваемого желанием разрушить Москву. Ведь не зря же Наполеон именно древнюю русскую столицу избрал целью своего похода. Заняв Москву, он рассчитывал подорвать русский дух, волю к победе, надеялся покончить с Россией, как с суверенным государством, непреодолимой преградой на пути к мировому господству многих завоевателей.

       7 октября Мортье приступил к выполнению варварского приказа. В тот день были разрушены многие здания, а 9 октября взрывы начались в Кремле, где были уничтожены Арсенал, часть Кремлёвской стены, Водовзводная, Петровская и частично Никольская и Боровицкая башни, а также башни, обращённые к Москве-реке. В Грановитой палате и соборах начались пожары.

       Эти взрывы слышали Иван Дмитриевич и Василий Дмитриевич Иловайские ещё 7 октября. Взрывы 9 октября убедили окончательно, что более ждать нельзя. Стало ясно, что и с Винценгероде приключилось что-то непонятное.

       Братья Иловайские были близки к истине. Мортье, выслушав генерала, нашёл его просьбу бессмысленной и невыполнимой, причем, сам её факт возмутил маршала. Иноземец на русской службе просит не разрушать Москву? К чему жалеть чужие памятники старины? Что-то в этом роде и высказал Мортье Винценгероде. А потом заключил:

       - Бросьте, какой вы парламентёр? Скажите лучше, что случайно оторвались от основных сил и оказались у нас в руках.

       Винценгероде напомнил, что прибыл вдвоём с адъютантом с конкретным предложением.

       - Вы, верно, хотите сим своим подвигом снискать себе в России новую Родину? Вы пленены и отдайте шпагу…

       Между тем уже закладывались заряды под "многоглавую мечеть", как называл неуч Наполеон Храм Покрова на рву или Храм Василия Блаженного, подводились фугасы под Кремлёвские дворы и под колокольню Ивана Великого. Взрыв намечался на 10 октября (по французскому календарю - 22-е число).

       Но именно 10 октября генерал-майор Иван Дмитриевич Иловайский отдал приказ своему младшему брату Василию Дмитриевичу сбить французские заслоны и идти к Кремлю. Следом выступил весь отряд.

       Разгромив врага у Тверской заставы, авангард быстро достиг Страстной площади и на этот раз, отбив контратаки, опрокинул французов. Французы бежали по Тверской мимо разграбленного ими салона Волконской, мимо дворца графа Чернышёва, зияющего глазницами окон, мимо доходных домов до самой Красной площади.

       Через Спасские, Боровицкие и Никольские ворота русская кавалерия ворвалась в Кремль. Французы, находившиеся там, были истреблены. Мортье с горсткой солдат и офицеров едва успел бежать на Можайскую дорогу.

       Иван Дмитриевич Иловайский приказал немедленно найти и обезвредить заложенные врагом фугасы, что и было с успехом выполнено.

       То, что врагу не удалось произвести самых варварских взрывов, подтверждают ныне стоящие Храм Покрова на рву, Иван Великий. Вот только спасённые Чудов монастырь и Вознесенский монастырь не уцелели в годы революции.

       Иван Дмитриевич Иловайский направил своего младшего брата преследовать бегущих французов. Сам же занялся наведением порядка в городе.

       О подвиге донских казаков напоминает нам раскрашенная гравюра И.Иванова, которая называется: "Изгнание из Москвы остатков наполеоновской армии отрядом лёгкой кавалерии под командованием Иловайского 10 октября 1812 года".

       Иван Дмитриевич Иловайский стал первым комендантом Москвы после её освобождения от французов. Историк Отечественной войны 1812 года М.Богданович писал, что "…первыми предметами заботливости генерала Иловайского 4-го было водворение по возможности порядка в городе и подание помощи его несчастным жителям… Грабежи и бесчинства были быстро прекращены разосланными по всем направлениям разъездами и выставленными в важнейших пунктах караулами. Воспитательный дом, заваленный ранеными и больными, нашими и неприятельскими, был очищен от гниющих трупов, которые валялись рядом с ещё живыми страдальцами. Последних разместили более свободно по Москве и вверили их лечение и уход надлежащим людям, а затем, часть их, по мере улучшения здоровья, вывезена была в другие города…"

       Причём, помощь оказывалась не только немногим уцелевшим после варварского нашествия на город русским раненым, но и французам, брошенным алчными соотечественниками на произвол судьбы, в жутких условиях, среди, как уже говорилось убитых и искалеченных, в полной антисанитарии, в голоде и холоде…

       Сохранился документ, писанный рукой донского генерала Василия Дмитриевича Иловайского:

       "Уведомление об уходе французской армии из Москвы и о неудачной попытке французов взорвать Кремль.

       Неприятель, теснимый и вседневно поражаемый нашими войсками, вынужден был очистить Москву 11 октября; но и убегая, умышлял он поразить новою скорбию христолюбивый народ русский, взорвав подкопами Кремль и Божии Храмы, в коих опочивают телеса угодников.

       Дивен Бог во Святых его! Часть стен Кремлёвских и почти все здания взлетели на воздух или истребились пожаром, а Соборы и Храмы, вмещающие мощи Святых, остались целы и невредимы в Знамении милосердия Господня к Царю и Царству Русскому.

1812 октября 12-го дня".

       А Наполеон, не ведая о том, что план его не удался, почти в то же самое время хвастливо писал в Париж:

       "Кремль, Арсенал и магазины - всё разрушено, древняя столица России и древнейший дворец её царей не существуют более. Москва превращена в груды развалин, в нечистую и зловонную клоаку, она утратила всякое значение, военное и политическое!"

       Удивительно, как могут французы доныне гордится этаким своим национальным чудовищем? Как они могут спать спокойно, зная, что Москва не отмщена, а ведь Господь заповедал: "Мне отмщение и Аз Воздам!" То есть я отомщу за вас, поруганные нелюдями дети Мои!

       Одно из пророчеств великого провидца Земли Русской святого преподобного Серафима Саровского завершается такими словами:

       "…Соединёнными силами России и других Константинополь и Иерусалим будут полонены. При разделе Турции она почти вся останется за Россией…). И вот тут, как правило, пророчество обрывается - не печатают далее то, что предречено великим старцем. Почему? Видимо, тем, кто печатает, не очень нравятся последующие слова. А святой говорил далее: "…Россия соединёнными силами со многими другими государствами возьмёт Вену, а за домом Габсбургов останется около 7 миллионов коренных венцев, и там устроится территория Австрийской империи. Франции за её любовь к Богородице - Св. Мадонне - дастся до 17 миллионов французов со столицей городом Реймсом, а Париж будет совершенно уничтожен…"

       Кстати, относительно Парижа… Известна истина евангельская: "Итак во всём, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки" (Мф. 7, 12). Поляки сожгли и разграбили Москву в смутное время начала XVII века. Во Вторую мировую войну немцы почти сравняли с землёй Варшаву. Гитлер мечтал залить водой Москву и Ленинград со всеми жителями. Но случилось так, что именно он залил берлинцев в подземке в 1945 году. Господь предупреждает: "Мне отмщение и воздаяние… И никто не избавит от руки Моей". Отмщена Москва не руками русских, а руками немцев. Остаётся не отмщённым Париж за те недостойные звания человека зверства, что учинили в Москве в 1812 году бандиты Наполеона. Грузины, вероятно, полагают, что сожжение Цхинвали сущая безделица, и что не пошёл уже отсчёт отмщения для Тбилиси. Но этот отсчёт идёт!!! Только вот отмщение будет содеяно не руками милосердных Русских. Отмщение будет попущено за тот великий грех великими грешниками, коим Господь попустит исполнить то, в чём "закон и пророки". Иного и быть не может, ибо, повторяю, в евангелие не говорится о безнаказанности для мерзавцев безбожников. Никто и никогда не уходил и впредь не уйдёт от расплаты.

       Когда Русские войска вошли в Париж в 1814 году, ни один волос не упал с Парижанина. Господь не попустил свершения отмщения руками возлюбленного Им Боголюбивого народа Русского. Когда Советские войска вошли в Берлин, советские воины спасали из развалин детей, стариков, женщин и кормили их. Грузины же в Цхинвали отрезали таковым головы.

       Евангелие говорит: "если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших" (Мф. 6, 14-15).

       Но врагам Бога, врагам веры, врагам Отечества и народа своего - нет пощады!

       Но не мстительны Русские сердца. Государственный секретарь адмирал Александр Семёнович Шишков перед вступлением русских войск в Париж, подготовил обращение к воинам, в котором содержался призыв бережно относиться к историческим памятникам французской столицы. В Париже не было повреждено ни одного дома, ни один волос не упал с голов его жителей.

       Вот строки из "Послания к французам…": "…отечества вашего мы не тронем, но, напротив, оставляем в целокупности".

       Не случайно берёт на себя Всемогущий Бог воздаяния нелюдям. Он заботится прежде всего о тех, чьи достойные души следуют путём к Добру, путём к Истине, а месть - это зло, оно ранит души, сбивает их с пути вверх по спирали совершенствования. Это недопустимо. Но, с другой стороны, не может быть на Земле и всепрощенчества - каждое злодеяние должно быть наказано, и история предоставляет нам немало примеров сурового и достойного воздаяния агрессорам за их бесчеловечность, за их изуверства.

       Во что превратили так называемые просвещённые европейцы прекрасный цветущий город! Что вытворяли в нём французы! И хочется посоветовать им - молитесь, слёзно молитесь, пока ещё не поздно, чтобы Всемогущий Бог простил вас за все злодеяния, которые творили по отношению к России и явно и тайно, ведь тайных злодеяний, о которых мы не говорим - не по теме нынче это - и вовсе не счесть!

       А между тем, в Москве устанавливался порядок. Комендант Москвы генерал-майор Иван Дмитриевич Иловайский издал первый приказ-воззвание:

       "Объявление о безопасности проезда в Москву и необходимости провоза туда продовольствия.

       Хвала Богу! Первопрестольный град очищен от врагов: окрестные жители могут быть теперь спокойны и привозить безопасно в древнюю столицу все произведения земли и изделия свои.

       Обитатели Москвы нуждаются в жизненных припасах: я уверен, что всякий русский будет продавать привезённое им за умеренную цену.

       Торговые дни назначаются те же, что и прежде.

       Проезд в Москву обеспечен воинскими отрядами. Господь милосерден! Государь наш благотворителен. Народ русский единодушен, и скоро Древняя Столица возвратит прежнюю свою славу и благоденствие…

Октябрь 14 дня 1812".

       Почему же враг направил свой удар именно на Москву? Обстоятельный ответ содержится в книге "Герои 1812 года", выпущенной Издательством "Молодая гвардия" в 1987 года к 175-летнему юбилею Отечественной войны 1812 года. Вячеслав Корда в очерке "П.П.Коновницын", включённом в книгу, пишет:

       "Традиционный уклад жизни народа, его нравственность, духовность препятствовали проникновению новых отношений в Россию более, чем что-либо другое, поэтому его и нужно было сломить, а для этого врагу нужно было поразить Россию в самое сердце.

       Сердцем страны, из которого произрастали корни духа народного, была Москва со своими старинными церквами, с росписями, с иконостасным богатством; со старинными библиотеками с манускриптами, летописями, книгами; со всей живописью и произведениями декоративного и прикладного искусства; со своими легендами, сказаниями, преданиями, молвой, духом; со своим материальным богатством; со своими старинным ансамблем, со своими названиями и признаками и со всем прочим, чего нельзя было измерить ни гирями, ни аршинами, ни золотниками, ни штуками, но что составляло и составляет душу и сердце каждого русского и что так до слёз было и есть дорого ему, и не только ему, но и не так давно обрусевшему инородцу.

       Недаром Пётр I в борьбе с боярской оппозицией, да и с народом, чтобы оторвать страну от традиций, перенёс столицу в болото, в пустыню, на ровное голое место, в чухонию. Этот акт был свидетельством беспримерной проницательности Царя, зревшего в самые корень проблемы.

       Как говорил историк Иван Егорович Забелин, занимавшийся историей Москвы, она втянула в себя всё самое выдающееся, самое прекрасное, что создали разные края России в области культуры.

       Все народы России видели в ней свою святыню, символ своей Родины, свою матушку. И с тем большей лёгкостью пошли народы Европы на международный заговор против России, чем больше он отвечал интересам их буржуазии, а точнее - того самого ротшильдовского спрута, которого она олицетворяла, и который был её фактическим хозяином.

       Наполеону гораздо важнее и удобнее было бы взять Петербург и навязать на выгодных для себя условиях кабальный для России мир, но этим не достигалась бы тайная цель похода. Вот почему он вопреки всякой логике, о которой говорило большинство писателей, не ограничился ни Витебском, ни Смоленском, а как бы вынужденно пошёл дальше, на Москву, взятие которой не сулило ему никаких особенных выгод, но которую он должен был уничтожить, а Кремль взорвать, чтобы не осталось и памяти об утверждении русской государственности, символом которой и был Кремль, как не осталось бы и свидетеля бесчисленных поражений международного зла, пытавшегося "раздавить" Русь во все времена, проламывая её рубежи то с Востока, то с Запада, то аварами, то печенегами, то монголами, то поляками, то шведами, а то французами с "двадцатью при них нациями". Проникая за его стены, все эти набродные толпы, сброд, или, как часто тогда говорили, "сволочь", неизменно убирались восвояси, если их не вышвыривали железной рукой народного гнева".