Николай Шахмагонов

О ТЕБЕ СКАЗАЛ МНЕ БОГ МОЙ РУССКИЙ!..
(рассказ пророческий)

«Всё, кружась, исчезает во мгле.
Неподвижно лишь солнце любви»
Философ и поэт Владимир Соловьёв

Эту историю, которую я хочу поведать тебе, дорогой читатель, а точнее то повествование, которое родилось из неё, я непременно назвал бы «Солнечным ударом», если бы этого уже не сделал неповторимый и недосягаемый Иван Алексеевич Бунин, так озаглавивший своё искромётное произведение.

Я долго искал название и не находил. Всё не годилось, всё казалось мелким и тусклым для того величественного и радостного, для того невероятного, что мне довелось испытать и пережить. Наконец, я назвал рассказ словами из своего стихотворения, ставшего песней.

Я переживал удивительный творческий подъём. Я писал стихи, а они становились романсами. Разве мог когда-то это предвидеть? Впрочем, многого я не мог предвидеть, что случалось со мною в минувшие годы, а тем более, что должно было случиться во времена предстоящие.

Я прошу простить за столь долгую прелюдию. Просто давно не писал рассказов, а когда делаешь перерыв в какой-то работе, возобновлять её хочется как-то по-иному, необычно, нестандартно, пытаясь не впадать в подражательство своим кумирам, создавшим лучшие образцы жанра.

Впрочем, из этой прелюдии, вероятно, уже ясно, что речь пойдёт о любви и не просто о любви – речь пойдёт о чем-то необычайном, озарившем меня ярким пламенем и…

Стоп! Более ни слова, ибо тогда рассказ читать будет не интересно…

В тот год осень долго баловала необыкновенно тёплыми для конца октября деньками, и даже в начале ноября ещё бороздили просторы Пироговского водохранилища прогулочные теплоходы. Но вода уже была стального цвета, который жутковато отдавал холодом остывших и продолжавших остывать глубин.

Прошедшие дожди слегка остудили тёплую ещё погоду, но после них снова вернулись солнечные деньки, обманывая своим хоть уже и не ярким и златотканым великолепием, но радующие глаз другими прелестями природы. Воздух стал ещё более прозрачен, свеж и прохладен. Именно прохладен, а не свеж, как при первом дыхании осени. Казалось, природа замерла в ожидании чего-то важного, неминуемого, замерла перед грядущим. Так, порой, замирает сердце перед каким-то событием, наступление которого возможно в любое мгновение, и которое откладывается, томя предчувствиями и неизвестностью.

Природе было что предчувствовать. Природа ждала первого снега. Но что было предчувствовать мне? Природа ожидала своего успокоения под девственными покровами первого снега, под пушистыми одеялами, дающими отдохновение вплоть до бурного и властного пробуждения весной. Что было ожидать мне, не склонному покоряться начертанным в документах датам, напоминающим о летах прожитых?

Я не осознавал своих лет, я не ощущал их, вероятно, потому, что не только не хотел ощущать, но всё моё существо настойчиво взывало к возвращению в молодость. А ведь дорога туда закрыта только для пессимистов. Человеку волевому на самом деле столько лет, насколько он себя чувствует.

Говорят: седина в бороду, а бес в ребро. Но нет, и это время минуло, осталось позади. Уже внуки… Уже дед. А мне в тот год вдруг захотелось быть не только дедом, а заново стать отцом! Разумеется не в первый, а уже в четвёртый раз.

«Это в твои-то годы!» – скажет мне читатель. Да, именно… Но не в мои, а в те, которые я ощущаю.

Захотелось и всё тут. Кто-то скажет, мол, это просто навязчивая и глупая мысль. Не соглашусь.

Быть может, всё навеяно отчасти разговорами везде и вокруг о том, что мы, давая жизни одному, двум, даже трём детям не выполняем своего предназначения, а точнее одного из важнейших предназначений на земле, нарушаем заветы пращуров, полученные от Самого Создателя.

На своём юбилее я даже заявил в шутку, в которой, конечно, была значительная доля правды, что готов ещё поучаствовать в преумножении населения Отечества. Шутку приняли, как шутку, а жена опрометчиво заявила:

– Только, пожалуйста, не со мной!

– Безусловно, дорогая! – ответил я. – Просто не посмею побеспокоить вас по столь деликатному и в тоже время сложному вопросу.

Впрочем, я не ошибусь, если скажу, что в шутке жены, несомненно, тоже была доля правды. Странные были у нас отношения. Она долго мечтала о том, чтобы мы жили в разных комнатах и общались только, как она говорила, «на бытовом уровне». Это явилось следствием застарелой обиды за «зло от юности» моей. Не желая прощать, она вела себя в значительно большей степени, как старая знакомая, нежели как жена, а потому я постепенно начинал осознавал себя холостым, в очередной раз.

Мысли ведь материальны. В мечтах своих она перестаралась, и вскоре жить мы стали не в разных комнатах, а в разных квартирах. На всё воля Божья. В том, что случилось, я увидел Промысел Божий. Мне развязали руки для жизни и любви, меня вырвали из клетки, в которой можно зачахнуть «на бытовом уровне» от бытовой серости, от грубости. Как это случилось, к теме не относится, а потому отбросим ненужные бытовые подробности и пойдём дальше…

Да, я часто говорил, что хотел бы растить малыша, поскольку мои «малыши» уже выросли, причём сын настолько вылетел из гнезда, что всё чаще и чаще забывал, что у него есть отец и всё реже удостаивал даже телефонного звонка. Что ж, сам я виноват, сам совершил какую-то ошибку в воспитании, а ошибки привык исправлять. Как же исправить такую ошибку? Вспомните смешной анекдот! Стоит отец семейства и смотрит, как кувыркаются его чада в луже. Смотрит и рассуждает: «Этих отмыть или родить новых!» Вот и мне нужно было для исправления ошибки родить ещё одного сына. Но сам же не родишь? Как же быть? Вот эти мысли частенько не давали мне покоя и постепенно становились навязчивыми. А тут ещё приятель мой один взялся производить на свет каждый год по ребёнку. Причём они с его супругою прекрасно себя осознавали, приближая состав детворы к штату мотострелкового отделения.

А я всё чаще говорил: «Вот если Бог даст, вот если окончательно поднимусь после потрясений, постигших меня несколько лет назад, то я готов, готов продолжить род свой – была бы достойная соратница в этом деле».

Искал ли я таковую целенаправленно? Нет. Скорее просто искал родную душу, поскольку душа моей жены родною быть перестала.

Я возвращался в прошлое. И писал, писал, писал, вспоминая о давно позабытых…

А ведь, казалось, родная душа была, правда, она не могла стать соратницей в выполнении определённой мною для себя задачи, а лишь дала толчок к возвращению к поэзии. К поэзии приводят либо потрясения, либо озарения. И вот озарение случилось… У меня был роман, причём, роман долгий и странный, который и романом-то не назовёшь. Встретившись однажды, мы перезванивались несколько лет, а виделись всего лишь на встречах с читателями и вечерах, которые я проводил. И всё… Но при этом я посвятил ей массу стихотворений, иногда в шутку напоминая, что однажды в юности написал одной своей знакомой так: «Река стихов к другой свернула и русло прежнее её давно уж илом затянуло и засидело воронье». В ответ прозвучало отчаянно твёрдое: «Не свернёт. Я не позволю!».

Всё было действительно странно. Мы встретились, когда ещё звенела ручьями первых грёз её весна. Но она, в конце концов, вышла замуж. Тем не менее, наш телефонный роман не прекратился, хотя, конечно, разница в возрасте не позволяла мне сделать какие-то более дерзкие предложения, в чём однажды я и признался. И получил ответ:

– И это вас смущает?

И я назначил встречу… И был первый поцелуй – так сложились обстоятельства, от нас независящие, и исключающие большее – только первый поцелуй, который напомнил мне строки из стихотворение Генриха Гейне: «Где вы сладкие томленья, робость юного осла». Представьте, оказывается Гейне не прав. Ничто не уходит, если ты не высушен летами и не превратился в сухаря бесчувственного. Когда настаёт час, всё возвращается. Я продолжил тему, и вскоре добился встречи, как она говорила тет-а-тет.

Можно себе представить, какие меня волновали ожидания!

И она пришла… Она снова очаровала меня. Мы сели за маленький столик, чинно поговорили, затем я робко и деликатно начал своё наступление. Волшебный поцелуй попытался сопроводить некоторыми другими более дерзкими действиями и вдруг услышал:

– Сегодня я не готова… Устала. В голове – море проблем. На работе – неприятности. Не могу настроиться, – и просительно прибавила: – Можно не сегодня. Я знаю: вы ждали, но можно…

– О чём ты говоришь! – перебил я и, всё также, не отстраняясь и продолжая обнимать её, сказал:

– Понимаю и не тороплю.

– Нет, не понимаете… Я не готова сейчас, хотя, в принципе, я думала и я готова… Но поймите же: я ваша… Можно с кем-то спать, но не быть… Не принадлежать… Ну как вам объяснить? Я ваша, давно уже ваша душою и сердцем… И буду вашей всем остальным.

Я промолчал, и она, подумав, что не верю, продолжила:

– Да, да, да. Я принадлежу вам и так. Может, у вас, мужчин, другое понимание? Так знайте, я готова, но не сегодня. Я ваша.

И она несколько раз повторила эту свою фразу.

– Ну, так дай хоть обнять тебя!

– До хруста косточек? Обнимите…

Вот они сладкие томленья, хоть и без робости юного осла, как у Гейне.

Мы решили, что в ближайшее время будет та встреча, которая закрепит столь взволновавшую меня фразу.

Я проводил её, стройную, красивую, о которой уже писал: «О тебе сказал мне Бог мой Русский, не ищи, другую не найдёшь!» И я не искал.

Едва она уехала на своём столь же элегантном как и она сама автомобиле, я схватился за перо… И начал с того, о чём думалось:

Нет, я не в силах описать…

Да, пожалуй, мне бы сразу не хватило слов, чтобы описать ту встречу, скажем, в рассказе. Но на помощь пришла поэзия. И родилось стихотворение, которое будто специально появилось тогда, когда один композитор взялся за мой сборник стихов, выбирая из него те, что могли стать романсами. То, что написал я после встречи с моей «душой родною», легло на музыку тотчас после того, как я продиктовал текст.

И снова я ждал встречи, ждал с нетерпением. И вдруг звонок… Она почти плакала. Она срочно уезжала с мужем в заграничную командировку, уезжала на год. Она была огорчена. На взлёте карьеры, средь грандиозных планов снова выпадала на долгое время из круговерти дел, ей небезразличных, а, может быть, я, во всяком случае, надеялся, что и наша разлука добавляла ей печали.

– Я ничего не могу поделать, ничего, – говорила она мне, ощущая даже по телефону моё отчаяние. – И помните: я ваша.

Да, бывает и так. И ничего иного невозможно.

Я успокоил её, я говорил о том, что и карьера мужа чего-то стоит. Что мог ещё сказать? Она была не моей женой. О себе же заметил, что я опять уйду в работу, забуду всё, и буду ждать. И она снова повторила: «Я ваша. Подождите год».

Вот так. Я оставался один, и не было души родной.

В мире Божьем так всё устроено, что ни событий случайных, ни встреч не бывает, да и вообще ведь случай – псевдоним Бога, когда Он не желает называть Своё Имя....

Я написал ещё одно стихотворение:

Подождать год! Что такое год для писателя? Несколько новых частей романа, или несколько небольших документальных работ. Это сотня встреч с читателями… Но и то, что может случиться через год, не решит проблему, которую я поставил перед собой, сначала шутя, затем полушутя, а в конце концов уже серьёзно. Возраст? Но человек будет жить полным жизненных сил столько, насколько себя запрограммирует. У меня должен быть сын!

Я бродил по аллеям парка и думал, думал, а чаще писал. Причём удавалось запоминать по нескольку сочинённых четверостиший, чтобы затем их сразу набрать на компьютере.

Я ходил и писал. Кому? Та моя «душа родная» всё реже отвечала на звонки и на длинные послания мои по мобильному телефону, коряво именуемые СМС-сообщениями, или ЭСЭМЭСКАМИ. Она, очевидно, всё чаще была дома под всевидящим оком супруга. Что уж тут напишешь?!

Но я писал, уже не зная, кому пишу.

Итак, стояла осень. В тот день у меня не было никаких предчувствий чего-то важного, загадочного, что могло со мною приключиться.

Я приехал в один из домов отдыха на встречу с читателями и, пользуясь тем, что приехал заранее, вышел на берег водохранилища, освещённый мерцающим светом фонарей, отражающихся в потемневшей воде. Ещё не убрали бакены и прочие речные атрибуты, и огоньки плавали в воде, кое-где встречаясь со звёздочками, пробивающими своим светом неплотные рваные тучи. На противоположном берегу коттеджи князей из грязи демонстрировали сущность демократического состояния государства, похожего на пресловутый бублик, описанный предельно точно ещё Маяковским.

Мне хотелось как-то выразить всё, что я видел перед собою, мне хотелось писать, но в этот час почему-то не писалось. В этот час меня занимали мысли о добром и вечном, меня занимали мысли о любви, которую, как подумалось, мне ведь по-настоящему так и не удалось испытать в жизни.

Конец октября, стрелки часов переведены, а потому стемнело рано, и чуть влажный от прошедшего мелкого дождика вечер казался ещё темнее, а причудливые кустарники по сторонам многочисленных тропинок напоминали притаившихся чудовищ, готовых наброситься и прекратить эти нелепые размышления о нелепой моей судьбе.

Я уже бросил клич своим знакомым, чтобы мне нашли даму сердца, и мне искали таковую, но разве подобный поиск когда-то приводил к успеху? Помочь в этом деликатном деле может только Его Величество Случай, а что есть случай, мы уже узнали…

Из темноты я прошёл в ярко освещённый вестибюль, просторный с мраморными лестницами, витражами, шахматными столиками и пальмами.

Поднялся в зал. До встречи оставались считанные минуты. И вдруг светлый зал словно озарился другим, более ярким и необыкновенным светом. Вошла молодая красивая женщина, она приковывала к себе и своим видом и своим настроением, излучением необыкновенной жизненной силы. Позже, когда я узнал о её нелёгкой судьбе, мне вспомнилась героиня далёкого прошлого. Вспомнилось, как вела себя после кончины Дмитрия Донского великая княгиня Евдокия Дмитриевна, его супруга, известная нам ещё как святая Ефросинья. Сила духа и оптимизм наперекор судьбе! Всё от Бога. Любые горести и печали, если уже переменить ничего нельзя, не должны придавливать человека к земле – человек обязан сопротивляться, поскольку всё, что даётся ему, даётся во испытание.

Я не знал судьбы этой женщины, но был заворожён её появлением, её настроением. В тот раз я выступал перед читателями, наверное, лучше, чем всегда. Был огорчён, когда эта женщина перед самым окончанием моей беседы, извинившись, вдруг упорхнула из зала. Но она вернулась. И после того, как все разошлись, вдруг сказала:

– Извините, что я уходила. Меня разыскивал отец и журил, что где-то разгуливаю. Но я пояснила, что была на встрече с интересным человеком, с писателем… Услышав вашу фамилию он переспросил, назвав вас по имени. А потом сказал, что вы вместе начинали службу в одной части лейтенантами. Вот так… Почти родственники, – прибавила она.

Я не сводил с неё глаз и тут же решил воспользоваться случаем как-то познакомиться с нею. Пригласил вместе с отцом в гости.

Она потупила взор:

– Он в госпитале… Он серьёзно болен. Он не может ходить…

Я написал на книжке свои телефоны, попросил позвонить, но мало верил, что позвонит. Эта мимолётная встреча оставила тихую радость, радость от этого волшебного видения.

Она обещала позвонить и ушла.

Собрался и я. Спустился в вестибюль и вдруг увидел, что она стоит там и, может быть, ждёт меня. Мы говорили недолго, но я услышал, то, что взволновало меня:

– Я так рада, что встретила вас… Мне так не хватает человека, с которым могу поговорить. А у меня столько наболело…

– Я буду счастлив видеть вас, Алёнушка, – ответил ей, не имея никаких мятежных мыслей и вдруг попросил телефон. Она взяла мой мобильник, набрала свой номер, и мы проверили, что набран точно по зуммеру её телефона.

Всю обратную дорогу я думал о ней. Кажется, где-то были пробки, где-то аварии, но я не замечал всего этого, потому что снова и снова вспоминал мгновения встречи, даже не сознавая ещё, какой смысл был во всех этих мыслях?

Первое, что сделал дома, позвонил ей. И мы проговорили больше часа. Тогда я и узнал о её судьбе… О потере близких, очень близких… Не буду уточнять, ведь та, кого я назвал в рассказе Алёнушкой, будет первой читательницей. Да и что писать о тяжёлом. Писать надо о добром и вечном, о том светлом, что приносит любовь, если это любовь истинная. А истинная любовь – дар Божий. Она прокладывает нам дорогу в вечность.

Я был потрясён. Теперь я знал, кому написал накануне стихотворение, которое уже положено на музыку, теперь я знал, кому буду писать ещё.

Да, я был потрясён. Вся моя жизнь поделилась на время до вечера в доме отдыха и на время после, исчисление которого только ещё начиналось, причём важной вехой нового периода стал разговор очень откровенный, который возможен только между бесконечно близкими людьми. Почему же мы говорили так, зная друг друга всего несколько часов? Какая искра пробежала между нами, что соединило нас? Да, воистину случай – псевдоним Бога. Она говорила настолько пронзительно, что сердце моё замирало от её слов. Она призналась, что думает о том же, о чём думал всё это время я… Да, она мечтала о том даре Божьем, о котором мечтал и я, поскольку тот дар Божий, который был у неё прежде, оказался утраченным безвозвратно, но говорить о том, что случилось, она просто не имела душевных сил. Да и к чему подробности!? Ведь всё от Бога, и не нам понять, почему случилось так, как случилось.

Я слушал, а душа волновалась, и едва сдерживал то, о чём кричало всё моё существо – Боже мой, я готов стать ей мужем, готов стать отцом того существа, о котором мечтал и сам, но которое может появиться только в единении с той, кто мечтает о том же. Но я не посмел, я сдержал эмоции. Почему? Предательская мысль о разнице в возрасте? Но как же так!? Ведь я не верю в возраст. Я верю в духовные силы человека. Мой друг великий целитель Николай Данников сказал, что все, кто живёт на земле в одно время, не просто современники, они не могут быть ограничены в своих стремлениях друг к другу, ибо не ведомо, кому и сколько Господь отпустил времени на этой земле. А потому, если любовь приносит счастье, за это счастье надо бороться невзирая ни на какие обстоятельства.

В тот вечер я снова вспомнил о «Солнечном ударе» Бунина. Впрочем, там герои так и не соединились – там была мимолётная вспышка. Нет, я не хотел мимолётного знакомства. Алёнушка ворвалась в мою жизнь мгновенно, и я думал о ней почти непрерывно. И при всём этом писал, оторвавшись от прозы, отложив продолжение большого произведения. Поэзия, только поэзия поглощала меня. Я отправлял Алёнушке послания и принимал в ответ её короткие фразы.

На первое стихотворение, отправленное в первый же вечер, она скромно ответила: «Большое спасибо». На следующее: «Боже, не могу поверить, что столько красивых слов и всё для меня, не достойна». А во второй половине дня: «У нас прогулка на теплоходе. Буду думать о вас». В какой восторг приводили меня эти короткие послания! Я их перечитывал несчётное количество раз. А она отвечала на новые стихи: «Вы сводите меня с ума!».

Мы иногда переговаривались, и я снова писал, а когда она долго не отвечала, беспокоился, куда скрылось Солнышко. И в ответ: «Не скрылось. Я просто лежу в постели почти целый день». Её мучила бессонница. Не мудрено. Столько пережить! От мыслей тесно. Как сделать, чтобы растаял лёд этих мыслей?

Я позвонил, и она сказала, что соседка уехала в город. Она же легла, разделась совсем, донага, поскольку даже при соседке это неудобно и так лежала. Я деликатно сказал, что очень бы хотел быть рядом и тут же спросил, не слишком ли дерзко выразился, не оскорбил ли этими словами. Она сказала:

– О нет, конечно, нет…

А следующим утром снова призналась: «Твои стихи сводят с ума, я перечитывала их до утра, опять не спалось».

Она перешла на ты… Это было ещё одним шагом к сближению.

А я продолжал писать и не всё сохранял, что написано экспромтом. Я писал, желая доставить ей радость, писал и не мог остановиться. Меня умиляли признания в том, что она переписывала мои стихи, чтобы читать и перечитывать их. Я никогда не считал, что обладаю слухом. Но по просьбе композитора дважды на проигранную им мелодию сочинял стихи, бродя по аллеям парка. Причём одно даже в миноре, несмотря на своё мажорное настроение.

Я суеверно боялся писать такие стихи, потому что зачастую всё написанное мною так или иначе сбывалось, словно кто-то, а не сам я водил рукой по бумаге. Да и что мы пишем сами? Что сами творим? Мы сотворяем с Творцом, его Промыслом и его волей. И если не будем достойны, этот дар исчезнет безвозвратно. Поглядите, какую чертовщину поют ныне модные группы. Ни музыки, ни слов, потому что Бог не даёт им таланта, а выковыривать из себя можно известно что, но никак не поэзию.

В те дни мне писалось легко, потому что светло и радостно было на душе.

Что ждёт меня? Ведь то, что зарождалось между нами, романом не назовёшь. Тут было нечто большее, и с этим нечто большим с трудом справлялось моё сознание.

Не было минуты, чтобы я не думал о ней и том необыкновенном предназначении, которое, как казалось, выпало нам с нею. Я в шутку спросил у своих дочерей, когда же они подарят мне внука, поскольку сын до внука не допускает, а мне уже хочется нянчить малыша. Обе затруднились дать точный ответ. Спросил и у юной внучки – та тем более не торопилась. И тогда в шутку сказал: «Что ж, будете помогать воспитывать вы, дочки, маленького братика, а ты, внучка, своего крохотного дядю!»

Это вызвало необыкновенный восторг.

Да, моя семейная жизнь уже перешла тот рубеж, за которым она становилась бессмысленной.

И у меня были мечты, постепенно обращающиеся в планы, но как истый военный, я должен был определить и свои возможности, прежде чем ринуться в бой за счастье. А ведь бой за счастье – едва ли не самый тяжёлый бой.

Переписка этими самыми эсэмэсками продолжалась, но приближалось и время возвращения Алёнушки из дома отдыха. И я готов был принять решение, которое, конечно, оставалось бы моим решением, до её ответа на вопрос, который я собирался задать рано или поздно. Мы ещё знали друг друга и очень много и очень мало. Наши души знали друг о друге больше, чем мы, потому что это душевное и духовное общение было, вероятно, непрерывным и незримым для нас.

Перебирая в памяти события последних месяцев, я всё более убеждался, что не без высшей воли я оказался в таком положении, в котором мог принимать решения, невозможные в так называемом пункте прежней дислокации.

Встреча, страстно желанная мною, приближалась. Я понимал, что ни в первое, ни в некоторые последующие свидания, я ещё не смогу выложить всё, о чём думал и мечтал. Нужно было ещё, говоря военным языком, создать какой-то плацдарм, для того, чтобы не выглядеть смешным.

Я писал ей по-прежнему часто, но для резкого рывка в поэзии тоже нужно было увидеть её, обнять её, ощутить её и прочувствовать всю, услышать её дыхание и уловить её чувства. А душа пела:

Выйдя поздним вечером прогуляться, я увидел тёмное, облачное небо, ветер сбивал с ног. Я знал, что такие завихрения бесчинствуют возле дома-башни, но они добавляли к ощущениям, создаваемым ненастным вечером, что-то своё, что не может не уловить поэт. Я шёл и думал о ней, думал о том, что вот сейчас она собирается ложиться спать в своём номере. Мне хотелось пожелать ей доброй ночи, и я, выбрав безветренный уголок, прислонился к грустившей по своему яркому наряду берёзке. Здесь, словно вбирая её силу, начал писать на мобильном телефоне то, что рождалось в те минуты.

А ветер возле дома закручивал свои маленькие ураганы и смерчи, он почти сбивал с ног. Я снова вошёл в эту круговерть и поднял голову, чтобы посмотреть на пустынное, мутное небо. И вдруг мне показалось, что где-то в разрыве туч сверкнула яркая звезда. Как пробился её манящий свет сквозь непогоду, сквозь ненастье, сквозь непроницаемую пелену облаков. Но пробился ведь, как добрый знак, как доброе знамение. Я стоял, смотрел, и странное чувство беспокоило меня – словно виноват я был перед той далёкою звездою. За что?

Я зашагал по асфальту, вылизанному, как метлою, ветром. Пропало ощущение холода, явилось чувство, которое звало к столу, к чистому листу бумаги. Мне хотелось писать, писать о ней и только о ней. Но я знал и иное своё предназначение. Бой за Россию продолжался на всех фронтах, и я не был пешкой в этом бою. И подумалось мне, отчего вдруг Господь дозволил такую передышку, почему дал такие необыкновенные силы писать о любви? Да очень просто. Ведь главная сила на земле – любовь. Мир сотворён для любви. Без любви зачахнет и засохнет древо жизни.

Сколько разговоров слышал вокруг о трудностях, ожидающих нас, о невзгодах, предшествующих последним временам, о последних временах и конце света. Но большинство людей продолжало думать не об этих страстях, а о будущем. Люди думали и мечтали о любимых, и думы эти порой бессознательно обращаются в деяния по продлению жизни на земле. А ведь они были правы, ибо конец света не есть конец всего сущего, но конец неправедного. А что может быть праведнее биения любящих сердец, биения в унисон, биения, которое приводит к рождению новой жизни.

Что главное в жизни человека? Служить Отечеству, ибо служение Отечеству и есть служение Богу. Главное – делать то, что заповедано тебе Самим Господом, и не забывать о важнейшей заповеди: плодитесь и размножайтесь.

Вернувшись домой, я позвонил своему другу, который, исполняя эту заповедь, уже был отцов восьмерых детей и, кажется, не собирался останавливаться на достигнутом. Но он был много моложе меня. Я поделился своими мыслями.

– Решение правильное, но что же мешает?

– Возраст.

– От тебя ли слышу? – спросил он.

– Не поздно ли? – сказал я.

– Дерзай… Господу виднее, поздно или не поздно. Дерзай!

– Вот если сейчас пойдёт «на ура» мой роман, обещаю Господу, что дерзну. И не однажды.

– Ты сделок со Всевышним не заключай. Ты дерзай, а помощь придёт. Ведь даже мысль не является сама по себе. Если ты задумал что-то хорошее – знай, то тебе подсказано Богом, ну а если плохое – известно кем. Ты же задумал доброе и задумал правильно… Возраст не помеха и не недостаток, а, напротив. Неужели тебе неизвестно, что именно от отца в твоих летах и матери, которая много моложе, рождаются гении или, во всяком случае, талантливые дети, из которых вырастают славные сыны Отечества, столь ему ныне необходимые.

Мысль материальна. Я снова и снова думал о любимой, стремясь через расстояние внушить ей те мысли, которые волновали меня. Слышала ли она их? Наверняка улавливала и принимала порывы моей души её прекрасная добрая душа.

Я сел работать, но не работалось. Мешали рифмы, рифмы, рифмы…

Я встал из-за стола в глубокой задумчивости. Всё, что легло на бумагу, казалось, легло само собою, помимо моей воли, казалось, кто-то невидимый и всевластный водил рукой моею.

Её телефон молчал. Я посылал сообщения – ответа не было. Я недоумевал, я начал волноваться. В голову лезли самые нелепые и несуразные мысли. Целый день… Что могло случиться? Я снова и снова задавал этот вопрос, посылал сообщения, и снова не получал ответа.

Я вернулся к столу, но не стал включать компьютер, даже не подвинул к себе блокнот. Я стал писать прямо в телефон и небольшими частями отправлять сообщение. Я был уже почти уверен, что наши отношения окончены…

Раздавленный мыслями и лишённый всяких сил только что написанным на одном дыхании стихотворением, я упал на кровать, но не мог заснуть…

Вот и всё… И звонок последний… Так, кажется, я написал однажды в стихотворении. И вдруг. Мой телефон дважды звякнул. Я схватил его и поднёс к глазам. Пришло коротенькое, но такое нужное мне сообщение: «Всё, что ты думаешь – это не так. Целую». Я посмотрел на время отправления: там значилось 04,39,29… Половина пятого утра! Она не спала. Я понимал, почему она не спит. Господи, что я выдумал?! Сколько она перенесла горя. За неё молиться надо.

Я подошёл к иконам. Увы, до сих пор я молился очень редко, но сейчас что-то неодолимо тянуло обратиться к Богу. Знакомый священник мне как-то сказал, что, если хочешь узнать волю Всевышнего, молись, и ты услышишь, то, что надобно услышать – мысль, пришедшая во время молитвы и будет ответом на твой вопрос.

Я отыскал молитвослов и стал читать вечернюю молитву, а потом прошептал:

– Что ждёт меня, о, Всемогущий Боже? И назову ли я своею пред святым алтарём любимую?

Ответа не было. Не мог же я по грехам своим рассчитывать на явление и откровение. И тогда я вспомнил стихотворение-молитву Лермонтова: «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою пред Твоим образом – ясным сиянием…». Там были и такие строки: «Но я хочу вручить деву невинную Тёплой Заступнице мира холодного!». Я обратился Тёплой Заступнице мира холодного, к Пресвятой Богородице с мольбою ещё более искренней и жаркой, с молитвой о любимой. Не умея ещё правильно молиться, я повторял стихотворение Лермонтова и строки из своего стихотворения, которые почему-то пришли на ум…

Но сейчас я машинально повторял другое четверостишие из этого стихотворения:

Это стихотворение уже стало песней. Песню исполняла молодая, очаровательная певица, которая сама написала музыку. И мне иногда казалось, что она более чем достойна того, чтобы стихи были посвящены ей. Впрочем, в эти минуты я думал только об одной, поразившей меня, подобно тому, как был поражён герой рассказа Ивана Алексеевича Бунина. Да, со мною, несомненно, случился солнечный удар. И последствия его были удивительны. Я настраивался на новую жизнь, я настраивался на молодость, думал о молодости и мечтал стать молодым не только в душе. Сколько же надо силы воли и душевных сил, чтобы таковое сбылось. Но без любви всё бессмысленно. Только любовь может дать недюжинные жизненные силы. И я любил. Я стоял перед образами и чувствовал, как силы действительно наполняют меня.

И вдруг, в каком-то странном, трудно осознаваемом состоянии услышал… Нет, не услышал, а уловил в только что роившихся, но сразу вдруг упорядоченных мыслях: «Ты хочешь узнать своё будущее? Изволь!»

Я попытался сообразить, откуда пришёл этот голос? Он пришёл не от икон, а изнутри, оттуда, где, как говорят, находится человеческая душа. Обессиленный, я повалился как подкошенный на кровать, и сон тут же сковал мои веки. И увидел я себя в храме, увидел, идущим к алтарю. Был не один. Рядом, рука об руку со мною в подвенечном платье, стройная и неотразимая моя избранница. Я чувствовал её сердцем, но не смел повернуть голову, чтобы не замереть в ослеплении. Шаг, ещё один… И вот уже священник начал читать какую-то книгу… Сон – не явь. Во сне события мелькают как кинокадры… Ясный праздничный день, вокруг родные лица, поздравления, а в следующем кадре – тенистый парк. И снова она рядом, а передо мною детская коляска, а в ней русоволосый малыш с удивительно знакомым лицом… Его лицо было удивительно похоже на то, что видел я в старом альбоме, где хранились мои детские фотографии. И снова рядом она, моя избранница, дарованная Самими Небесами.

А видения менялись, и в следующий миг открылся широкий строевой плац. И множество празднично одетых людей, не спускающих глаз с чётких и ровных шеренг суворовцев. Я узнал строевой плац Тверского суворовского военного училища, которое окончил сам, и которое окончил мой сын. Что же привело сюда меня и мою прекрасную избранницу?

Посвящение в суворовцы… Вглядываясь в стройные шеренги, я не без труда отыскал мальчишку в алых погонах, отыскал своего сына, избравшего, подобно старшему сыну дорогу своего отца, то есть мою дорогу. Ради него мы с моей любимой находились здесь. Я ощущал её душою и сердцем. Она была рядом, она была настолько близко, насколько однажды крепко прижавшись ко мне и положив мне голову на плечо, была та, о встрече с которой я восклицал: «Нет, я не смею описать мятежное души движенье…». Боже мой. Мои мысли путались. А строй сломался, и суворовцев отпустили к родителям. Я видел бегущего к нам сына.

Но что-то тревожило, что-то прорывалось извне. Я повернулся к своей любимой, обнимая её, и не увидел её лица… Внешний раздражитель усиливался… Звонил телефон, прогоняя видение, и последнее, что осталось от развеявшегося сна, строчка песни: «О тебе сказал мне Бог мой Русский»!

Я протянул руку, вспоминая строки:

– Ты ещё спишь? Я тебя разбудила? – услышал я родной и знакомый голос.

– Солнышко! Как я долго ждал твоего звонка, – прошептал ей в ответ.

Да, на всё воля Божия. Я пытался осознать то, что видел. Я верил в предречённое. Венчание, сын, суворовское училище – всё это явилось частью того, о чём мечтал. Но почему Тёплая Заступница мира холодного не дала мне увидеть лица моей избранницы? Я знал, что предречённое не может не сбыться, ибо нет на земле сил, способных изменить волю Божию, что всё сбудется Его Промыслом и милостью Пресвятой Богородицы, если ты этого заслужишь! Значит, надо заслужить, чтобы сбылось то, о чём мечтал. Но кто же, кто войдёт со мною в святой храм, кому суждено осветить мою жизнь счастьем, и чью жизнь я буду освещать светом радости? «На этот вопрос ответ ты должен найти сам!» – сказал мне властный внутренний голос.