КОМУ СЛУЖИЛ БАРОН

УГОДНО БЫЛО ОТСТУПИТЬ…

     Два дня, 25 и 26 января 1807 года под небольшим местечком Прейсиш-Эйлау гремело одно из наиболее кровопролитных сражений XIX века. И оказалось оно столь же тяжёлым, сколь и бессмысленным, ибо ни одна из сторон - ни русские, предводимые бароном Беннигсеном, одним из удушителей Императора Павла Первого, масоном, иноземцем на русской службе, ни французы, возглавляемые "самим" императором Наполеоном, не решили своих задач, кроме одной, самой страшной и бесчеловечной, взаимного уничтожения живой силы.

     Под Прейсиш-Эйлау русская армия оказалась в результате отхода, осуществляемого после неведомо зачем предпринятого Беннигсеном наступательного движения.

     Впрочем, это непонятное и неудачное наступление было необходимо самому остзейскому барону для того лишь, чтобы хоть как-то оправдать выторгованный им для себя пост главнокомандующего. А выторговал его Беннигсен с помощью обмана Императора Александра. Или, по крайней мере, того, кто был на посту Императора под именем Александра Первого.

     Во время Пултусского сражения 14 декабря 1806 года Беннигсену удалось добиться успеха и принудить французов к отступлению. Французами командовал маршал Ланн, у которого было 20 тысяч человек при 120 орудиях. Беннигсен имел 45 тысяч человек при 200 орудиях. Перевес подавляющий. Казалось, есть все условия для полного разгрома неприятеля и полного его истребления. Однако, Беннигсен довольствовался лишь тем, что заставил Ланна отступить и тотчас же прекратил преследование, никак не пояснив своего решения.

     Зато в Петербург он послал реляцию, в которой яркими красками живописал свою блестящую победу… Нет, не над Ланном… Он солгал, что победил "самого" Наполеона. Это лживое известие помогло сторонникам Беннигсена при русском дворе добиться назначения барона на пост главнокомандующего русской армией, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши.

     Осенью 1806 года Наполеон разбил прусскую армию под Йеной и

     Ауeрштедтом. Россия пришла на помощь Пруссии, и были для этой помощи все условия. Но врагам России удалось указанным выше способом провести на пост главнокомандующего изменника и предателя, который с первых же дней начал весьма странные действия против Наполеона.

     Первый шаг к тому, чтобы удержать закалённые суворовскими походами русские войска от победы над французами, Беннигсен уже сделал под Пултуском. Правда, французы потеряли там около 6 тысяч человек, а русские менее 3 тысяч. Но ведь будь на месте Беннигсена любой другой русский генерал, разве бы таким уроном отделались французы? До и после Беннигсена любые другие генералы Русской армии сражались с противником, как правило, значительно уступая ему числом войск. Не станем для сравнения приводить победы таких великих полководцев, как генерал-фельдмаршал граф Пётр Александрович Румянцев-Задунайский, как генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический, как Генералиссимус Князь Италийский граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, как генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Михаил Илларионович Кутузов-Смоленский… Беннигсена даже близко нельзя ставить с ними. Но, кроме них, можно назвать десятки, даже сотни других военачальников, успешно бивших врага не числом, а уменьем.

     Чтобы на голову не разбить врага с таким перевесом сил, который был у Беннигсена, да ещё имея под предводительством блестяще подготовленные, храбрые, испытанные в боях победоносные войска, нужно было очень и очень постараться. В строю русских воинов было ещё немало участников Итальянского и Швейцарского походов Суворова, других великих побед.

     Действия же барона Беннигсена не могут не заставить задуматься над истинной целью поведения этого иноземца на русской службе.

     Для чего, к примеру, было проведено январское наступление русской армии в 1807 году?

     В "Истории Русской Армии и Флота" отмечается, что Беннигсен "вознамерился… двинуться под прикрытием лесов и озёр к нижней Висле, разбить по частям левофланговые корпуса Наполеона - Нея и Бернадота, освободить Грауденц и, угрожая сообщениям Наполеона, быть может, заставить последнего начать отступление от Варшавы…"

     Историк Байов не случайно использует ироничные слова "быть может, заставить". Так и хочется прибавить - "а, быть может, и нет". К тому же и замысел каков! Разбить Наполеона! Такой замысел под силу Суворову, Кутузову, Барклаю-де-Толли, Багратиону!.. То есть полководцам, а не странным боронам, неведомо для чего русский мундир напялившим.

     Способен ли был Беннигсен сделать это? Мог ли он всерьёз говорить в приказах и распоряжениях о разгроме Наполеона? Чтобы ответить на этот вопрос, надо лучше представить тогдашнюю обстановку. Генерал-лейтенант А.И.Михайловский-Данилевский, весьма авторитетный летописец наполеоновских войн, так характеризовал то время:

     "Настоящее поколение не может иметь понятия о впечатлении, какое производило на противников Наполеона известие о появлении его на поле сражения!"

     Молва, распускаемая вполне определёнными силами и с вполне определёнными целями, долженствовала убедить противников императора Франции в его непобедимости. А цель проста - ещё до начала сражения подавить волю к сопротивлению.

     Многие военачальники Запада буквально терялись при встрече с Наполеоном и терпели поражения.

     А вот Беннигсен замыслил одолеть Наполеона. План с виду был решительным, но не было столь же решительным и твёрдым его исполнение.

     4 января 1807 года русская армия выступила в западном направлении, а уже 8 числа создались все условия для полного окружения и разгрома корпуса маршала Нея, оказавшегося оторванным от главных сил.

     Один переход, удар и… победа! В этом не сомневались генералы русской армии, рвавшиеся в бой. Они ждали приказа, единственного приказа: "Вперёд!" Они ещё помнили стремительные переходы Суворова, когда создавалась возможность упредить неприятеля.

     Но приказа идти вперед не последовало. Вместо решительного броска, Беннигсен неожиданно для всех потребовал замедлить продвижение вперёд. На недоумённые вопросы отвечал, что делает это, якобы, для того, чтобы разобраться в обстановке и определить, что предпримут французы в ответ на его наступление. Это то же примерно, что сделал бы боксёр, ударив противника и тут же опустив руки в ожидании, какие тот обнажит замыслы.

     Ней был в ужасе. Он видел неизбежность своей гибели. Но русские неожиданно остановились. И Ней поспешил отвести свои войска на безопасное удаление. К тому же он ещё успел и Бернадота предупредить о надвигающейся опасности.

     "Упустив" Нея, Беннигсен, согласно своему плану, двинулся войска на Бернадота. Но тот уже был предупреждён, а значит - вооружён.

     Правда ждать атаки русских ему пришлось довольно долго, потому что 14 января Беннигсен и вовсе остановил армию, получив, якобы, слухи о предпринимаемом Наполеоном охвате русских войск. Барон снова решил получше оценить обстановку. Бернадот, между тем, тоже вывел корпус из-под удара.

     Эти странные остановки и передышки, по мнению добросовестных историков, свидетельствовали либо о нерешительности и трусости самого Беннигсена, либо о его действиях, согласно какой-то тайной цели. Собственно, что значит, какой-то? Ясно какой! Измотать русскую армию бестолковыми и бесцельными манёврами, которые, как известно, всегда отрицательно воздействуют на боевой дух, а потом попытаться сделать её лёгкой добычей врага.

     За 9 дней бесполезного маневрирования русский войска, совершавшие марши в тяжелейших условиях, сквозь леса, узкие дефиле, заснеженные поля, прошли 120 вёрст, вымотались и оказались оторванными от своих тыловых баз снабжения. И всё это совершенно напрасно.

     Но кампания продолжалась. Беннигсену нужно было оправдать дальнейшие переходы, и он объявил, что "поставил себе целью прикрытие Кенигсберга и доступов к русской границе".

     Для этого он повернула армию на юг.

     А между тем, Наполеон действительно решил воспользоваться растянутым положением русских войск и незащищённостью их левого фланга. Он отдал распоряжение маршалам спешить к Алленштейну, чтобы сосредоточиться там, а затем внезапно ударить во фланг русским, расчленить русскую армию, прижать её к Висле и уничтожить.

     Беннигсен своими действиями сделал всё, чтобы этот план удался. И он бы мог быть выполнен, если бы не русский авангард, которым командовал генерал по образу и подобию Суворова - князь Пётр Александрович Багратион.

     Разъезд Елизаветградского гусарского полка перехватил депешу, направленную маршалом Бертье маршалу Бернадоту. Бертье был начальником главного штаба французской армии. Этот талантливый полководец был по существу автором всех побед, приписываемых французскому императору.

     В депеше излагался план разгрома русской армии. Ознакомившись с ним, но опасаясь дезинформации, Багратион приказал начальнику казачьих войск авангарда генерал-майору Ивану Дмитриевичу Иловайскому блокировать Лёбау, где находился Бернадот, и перехватывать всех курьеров, следовавших в местечко и из него.

     Вскоре начальнику авангарда доставили вторую перехваченную депешу, в которой уточнялся план. Маршал Бертье торопил Бернадота с выступлением. Он обращал особое внимание на скрытность, предлагал даже оставить часть сил для имитации отступления в направлении Торна. О планах неприятеля Багратион немедля сообщил Беннигсену, а сам, оставив Елизаветградский гусарский полк для введения в заблуждение противника, тайно увёл авангард на соединение с основными силами армии.

     Утром гусары атаковали противника. Бернадот, не имея никаких сведений из своей главной квартиры и, полагая, что русские продолжают наступательные движения, стал отходить к Торну, прикрывать который ему было поручено по прежнему плану. Об отмене этого плана, как мы уже упоминали, он ничего не знал. Ни один курьер не прорвался к нему из главной квартиры.

     Русская армия быстро сосредоточилась под Янковом и подготовилась к отражению удара противника.

     22 января Наполеон провёл несколько атак против русских войск и был крайне удивлён тем, что не добился успеха. Сопротивление было слишком сильным. Он не ожидал встретить перед собой главные силы русских, да ещё на заранее подготовленных позициях.

     Дождавшись подхода корпусов Нея и Ожеро, он 23 января решил нанести рассекающий адар по русским, однако утром не нашёл армии на прежнем месте - Беннигсен увёл её в направлении Прейсиш-Эйлау.

     Удивило Наполеона и то, что так и не прибыл к месту предполагаемого сражения корпус Бернадота. Откуда было знать императору, что корпус Бернадота ускоренным маршем движется к Торну, выполняя прежние распоряжения и удаляясь от своих главных сил. Бернадот успел уйти так далеко, что опоздал не только к Алленштейну, но и к сражению при Прейсиш-Эйлау. И всё это благодаря умелой дезинформации, осуществлённой Багратионом.

     Итак, никчёмное наступление, затеянное остзейским бароном, волею судьбы оказавшимся во главе русской армии, завершилось поспешным отходом, во время которого нелёгкие испытания легли на плечи русских арьергардов, возглавляемых генерал-лейтенантом Петром Ивановичем Багратионом и генерал-майором Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли.

     Полагаю, что читателю не нужно объяснять, что авангард Багратиона, в связи с тем, что наступательные действия армии прекратились, и начался отход, автоматически превратился в арьергард.

     Французская армия наседала. Ясно было что столкновение с нею неизбежно.

     Генеральное сражение Беннигсен решил дать под Прейсиш-Эйлау. И опять в связи с подготовкой, ходом и исходом сражения у исследователей, справедливых и добропорядочных, возникло немало вопросов.

     Во-первых, какие всё-таки цели на самом деле преследовал Беннигсен? Одержать победу? Но достаточно внимательно и вдумчиво взглянуть на избранный им боевой порядок, чтобы убедиться - он никоем образом не мог способствовать не только победе, но даже успешному сдерживанию врага в оборонительном бою.

     В "Истории Русской Армии и Флота" отмечается:

     "Грузный боевой порядок русской армии напоминал боевые порядки XVIII столетия:

     построение густое, дававшее обильную жатву артиллерийскому огню и, в то же время, - мало глубокое, обрекавшее войска лишь на пассивное отбитие ударов и мало способствующее нанесению таковых при помощи манёвра, ибо допускало, в сущности, единственное движение - вперёд;

     частями, способными к маневрированию более или менее мечтали быть: отряд Багговута, вся конница числом до 150 эскадрон, случайно, в силу обстоятельств - корпус Лестока и, с мешкотным выходом из-за фланга, - 6 полков гр. Каменского".

     Во-вторых, удивительно, просто чудовищно то, что Беннигсен не имел никакого замысла. Он даже задач генералам не поставил, и те вынуждены были каждый определять себе, что и как делать, исходя из расположения своих войск. Это подтверждают историки. В уже цитируемой "Истории Русской Армии и Флота" говорится:

     "План действий Беннигсена не отличался определённостью. Судя по расположению войск, трудно сказать, которому из путей отступления, то есть на Домнау к Кенигбергу или на Фридланд в Россию, он придавал значение…"

     Чудовищно, что для русской армии и то, что ей главнокомандующий не размышлял над способами и направлениями наступления, разгрома и преследования противника, а думал лишь о том, по какому пути отступить, заранее предопределяя исход сражения, цель которого в связи с чем совершенно непонятна.

     Ради чего же тогда нужно класть на поле боя тысячи русских солдат и офицеров? Ради отступления? Но тогда возникает вопрос, с какой целью вообще русские войска пришли в Пруссию? Речь шла о спасении Пруссии и прусской армии, а получалось, что спасать надо ещё и саму Русскую армию, доведённую Беннигсеном до тяжелейшего положения.

     Но ведь силы то сторон были примерно равны. И каждая, по данным, приведённым в "Истории Русской Армии и Флота", имело около 70 тысяч человек. Разве Румянцев, Потёмкин, Суворов, Кутузов помышляли бы при таком соотношении сил об отступлении? Они вообще такого слова не знали. Они и в случае превосходства врага думали лишь о том, как одержать победу. Причём, победу полную и решительную. Ибо противника надо не сбивать с позиций, а уничтожать, дабы неповадно было нападать на Русскую Землю.

     Так что же случилось? Или иной стала армия? Нет, она осталась прежней, закалённой в суворовских походах, обогащённой победами при Фокшанах, Рымнике, штурме Измаила, Мачине, Праге, в Италии и Швейцарии, в Финляндии и на Дунае.

     Единственная неудача за последние десятилетия - неудача при Аустерлице. Но она не смогла сломить дух победоносного русского воинства. Тем более, при Аустерлице русские проявили необыкновенное мужество, о чём не раз упоминал "храбрейший из храбрых" генерал Милорадович.

     К примеру, колонна генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова при Аустерлице действовала блистательно. Она разгромила противостоящего неприятеля и преследовала его до тех пор, пока стало ясно, что пора возвращаться и прорываться к своим, пока окончательно не замкнулось кольцо врага. Да и не было никакого разгрома, ибо русская армия осталась боевой единицей, достаточно сильной, хоть и понесшей немалые потери.

     Просто западная пропаганда, опираясь на доморощенных в России недругов Русского народа, раструбила о, якобы, полной победе Наполеона. Да мало ли она трубила о мнимых успехах, которых на самом деле и не было.

     Под Прейсиш-Эйлау русскими войсками командовали многие генералы, не раз прежде доказавшие способность бить врага не числом, а умением. Это генерал-лейтенанты Николай Алексеевич Тучков, Дмитрий Сергеевич Дохтуров, Александр Иванович Остерман-Толстой, генерал-майор Дмитрий Петрович Резвой и многие другие.

     Значительную роль в сражении призвана была сыграть артиллерия, важность которой особенно возросла в начале XIX века. Командовал артиллерией участник многих суворовских походов, а в том числе и поражения турецкого флота в лимане в июне 1788 года, талантливейший русский артиллерийский начальник генерал-майор Дмитрий Петрович Резвой.

     Не получив от главнокомандующего абсолютно никаких распоряжений, Дмитрий Петрович Резвой решил действовать по собственному замыслу. Он изучил местность, учёл тактику действие противника в предыдущих сражениях.

     Дорога на Фридланд, а через него в Россию как бы разрезала боевой порядок Русской Армии. Стоило французам ударить вдоль неё, добиться успеха, и русские оказались бы в тяжелейшем положении - армии предстояло бы тогда сражаться рассечённой на две части, каждая из которой была бы оттеснена от путей отхода.

     Генерал Резвой решил укрепить центр значительными силами артиллерии. Он исходил из шаблонной тактики действий Наполеона. Обычно французы наносили сильный удар по одному из флангов противника, чаще всего своим правым флангом по левому флангу противостоящей стороны. Наращивали удар до тех пор, пока оборонявшиеся не начинали усиливать атакованный участок, стягивая к нему войска из центра. Вот тут-то и бросал Наполеон все силы на неприятельский центр, разрубал боевые порядки противостоящего противника пополам и завершал поражение, громя их по частям.

     Предполагая, что, скорее всего, аналогичный замысел будет и на сей раз, генерал Резвой установил в центре семидесятипушечную батарею, приказав тщательно замаскировать её. Сведение артиллерии в крупные группировки, то есть массирование её, было новым приёмом в тактике действий войск. Принцип массирования до тех пор широко не применялся, а потому противник не мог предвидеть подобного.

     А, между тем, генерал Резвой создал, кроме центральной, ещё две шестидесятипушечных батареи на левом и правом крыльях Русской Армии. И это кроме той артиллерии, которая располагалась непосредственно в боевых порядках.

     Именно артиллерии суждено было решать исход кровопролитного побоища.

     Генерал Резвой не ошибся. Он точно предугадал действия неприятеля. Правда, Наполеон всё же провёл отвлекающий манёвр, атаковав вначале правое крыло Русской Армии, возглавляемое генералом Тучковым. Артиллерией в войсках Тучкова командовал племянник Дмитрия Петровича Резвого двадцатидвухлетний генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов.

     Его батарея быстро отбила атаку французов. А через некоторое время стало ясно, где сосредоточил свои основные усилия Наполеон. Мощный удар был нанесён по левому флангу русских.

     Битва завязалась, однако почти на всём протяжении боевого порядка работала в основном лишь артиллерия. Схватки пехоты и небольших групп кавалерии происходили на левом фланге русских. Но как французы ни старались, решительного успеха им добиться не удавалось. Да, собственно, командование французской армии ожидало, когда же, наконец, русские начнут оттягивать резервы из центра к левому флангу, тем самым, ослабляя свой центр.

     И вот командованию неприятеля показалось, что такой час настал. Наполеон направил в стык дивизий генералов Сакена и Остермана корпус маршала Ожеро. Вот он тот коронный удар, правда, не совсем в центре, а ближе к левому флангу русских войск, вот он тот удар, от которого рассыпались боевые порядки противников французов во всей Европе.

     Колонны французов двинулись в атаку, но, когда они прошли примерно треть расстояния до переднего края русских, внезапный порыв ветра поднял пургу, и всё скрылось в снежной круговерти.

     Очевидцы рассказывали потом, что в сорока шагах ничего не было видно.

     Генерал Резвой приказал артиллерии приготовиться. Артиллерийские расчеты заняли свои места у орудий центральной батареи, ожидая появления противника.

     Корпус Ожеро в непроглядной мгле сбился с маршрута, но упрямо продолжал своё движение, незаметно для командиров отклоняясь влево, то есть уже целя не в стык корпусов, а в центр замаскированной семидесятипушечной батареи. Считанные минуту бушевала неведомо откуда налетевшая пурга. Столь же внезапно ветер разогнал тучи, выглянуло солнце, и в лучах его засверкали штыки французской пехоты.

     Семьдесят русских орудий ударили одновременно.

     Мгновения… Считанные мгновения - время полёта ядер и гранат. И вот до слуха донёсся глухой, сильный удар - это ядра врезались во вражеские колонны, в человеческие тела, в приклады ружей. Первые же залпы русских орудий выбили всех старших начальников колонн корпуса Ожеро. Ранение получил и сам маршал.

     Французские колонны замерли, словно наткнувшись на невидимую стену. Солдаты и офицеры были в оцепенении. А семьдесят орудий послали новую порцию смертоносных зарядов. Затем ещё и ещё… И вдруг над полем грянуло победное русское "ура". Это на врага двинулись пехотная бригада генерала Сомова, в состав которой входили Шлиссельбургский пехотный и Московский гренадерский полки.

     Впоследствии участник сражения при Прейсиш-Эйлау Денис Васильевич Давыдов так описал тот знаменательный для всей битвы момент:

     "Более двадцати тысяч человек с обеих сторон вонзали трёхгранное острие друг в друга. Толпы валились. Я был очевидцем этого гомерического побоища и скажу поистине, что в продолжении шестидесяти кампаний моей службы, в продолжении всей эпохи войн наполеоновских, справедливо названной эпопеею нашего века, я подобного побоища не видывал!

     Около получаса не было слышно ни пушечных, ни ружейных выстрелов, ни в середине, ни вокруг его: слышен был только какой-то невыразимый гул перемешавшихся и резавшихся без пощады тысяч храбрых. Груды мёртвых тел осыпались свежими грудами, люди падали одни на других сотнями, так что вся эта часть поля сражения уподобилась высокому парапету вдруг возникшего укрепления. Наконец, наша взяла!.."

     Да ещё как взяла! Жалкие остатки опрокинутых, разгромленных дивизий французского корпуса побежали, неся на своих плечах преследователей.

     Русские батальоны ворвались на позиции неприятеля, достигли церкви на окраине Прейсиш-Эйлау, в ста шагах от которой находился командный пункт Наполеона.

     Кавалерия под командованием генерал-лейтенанта Голицына поддержала этот контрудар. Создались все условия для рассечения армии Наполеона на две части и полного её разгрома. Оставалось лишь развить успех, ввести в прорыв пехоту и кавалерию. Генералы Дохтуров, Багратион, Тучков, Остерман ждали приказа на всеобщее наступление. Увы, такого приказа не последовало. Беннигсен заявил, что не может рисковать армией вдали от России. Предательское, подлое заявление… Ведь враг был по существу разбит. Действия же Беннигсена спасали Наполеона от разгрома и давали возможность перегруппироваться, прийти в себя и продумать меры противодействия.

     Видя бездействие Беннигсена, Наполеон приободрился. Начальник главного штаба маршал Бертье предложил план, который и был тут же принят. Мюрату и Бессиеру направили распоряжение бросить против прорвавшихся русских все резервы кавалерии. А это 75 эскадронов! Что могли сделать против огромной массы кавалеристы Голицына? Они приняли на себя удар части сил врага, остальные французские эскадроны навалились на пехоту. Началось истребление русских батальонов, брошенных Беннигсеном на произвол судьбы.

     Обстановка изменилась. Теперь французы, преследуя отходящих русских, прорезали центр боевого порядка, прорвались ко второй линии обороны, но были остановлены резервом под командованием генерал-лейтенант Дохтурова.

     Измотав и обескровив противника, русские вновь перешли в контратаку. Пехота двинулась вперед, поддерживаемая кавалерией. Гусары и драгуну вновь вклинились в боевые порядки французской армии, взяли в центре несколько батарей, изрубили прислугу орудий, вывели из строя сами орудия.

     Вновь победа была близка, да какая победа!

     Теперь уже русские генералы требовали от Беннигсена нанести общий удар.

     Но Беннисгсену по какой-то тайной причине не хотелось побеждать - он выполнял особую роль, так и не раскрытую его современниками. Его приказ не поддерживать прорвавшиеся русские части явно преступен. Он приказал прорвавшимся остановиться и отойти тогда именно, когда осталось сделать незначительный натиск, чтобы одержать полную победу, чтобы обратить французов в паническое бегство.

     Неприятель понёс колоссальные потери, особенно в центре своего боевоего порядка. Были убиты дивизионные генералы Гопульт, Далман, генерал-адъютант Корбино, ранены маршал Ожеро, дивизионный генерал Гюдле, бригадный генерал Лошет и многие другие. Несколько эскадронов французской кавалерии полностью полегли во время схватки между первой и второй линиями русских войск, остальные лишились почти всех офицеров, потеряли большую часть личного состава и представляли собою перепуганный сброд обезумевших от ужаса людей.

     Победа была очень близка, но победить русским войскам не дали…

     На этот раз прорвавшиеся русские батальоны и эскадроны, хоть и не были поддержаны, всё же сумели организованно и без больших потерь отойти на исходные позиции, поскольку французы уже не были способны на какое либо преследование.

     Так завершился первый этап сражения. Стороны понесли огромные потери, однако, остались на прежних рубежах, не продвинувшись ни на шаг. Потери оказались напрасными.

     Наполеон приободрился. Фортуна улыбалась ему улыбкой Беннигсена…

     Французы возобновили натиск на левое крыло русской армии. Пассивная оборона, постоянное сдерживание главнокомандующим тех частей и соединений, которые действовали инициативно, постепенно позволили неприятелю вновь овладеть обстановкой и поставили русскую армию в нелёгкое положение. Французы сосредоточили на узком участке фронте значительные силы, добились перевеса и полностью овладели инициативой.

     Что заставило Беннигсена быть столь пассивным и бездеятельным? Может быть, его приводил в трепет Наполеон? Вряд ли… Ведь именно Беннигсен в своё время шёл на риск, как организатор убийства Императора Павла Петровича, именно он хладнокровно протянул убийцам свой офицерский шарф для удушения Государя. Участие в покушении сулило большие опасности, нежели поражение армии, которая была для него чужой, ведь военачальники в подобных случаях погибали редко. Да и невозможно было разгромить русскую армию, её можно было оттеснить, заставить отойти, но поражений Русские после Калки, да после организованного самим же Петром Первым собственного поражения под Нарвой и в его же Прутском походе не терпели никогда. И неудача при Аустерлице не создала угрозы самому Императору Александру Первому, который своими вмешательствами её и организовал.

     При Прейсиш-Эйлау Беннигсен не подвергался опасности. Он был за щитом русских войск, а в Русской Армии не было генералов, которые бы трепетали перед Наполеоном. Да ведь за всё время французам не удалось разбить ни одного Русского генерала. Наполеоновские маршалы лишь Беннигсена постоянно загоняли в угол, но Беннигсен не был русским - он был остзейским бароном, иноземцем на русской службе.

     Русские генералы никогда не склоняли головы перед "корсиканским чудовищем". И Багратион, который сам, значительно уступая врагу в силах, приводил Наполеона в трепет, и Дохтуров, который даже под Аустерлицем при общей неудаче не потерпел поражение, а под Малоярославцем с горсткой войск бросился навстречу главной армии Наполеона, заявив: "Наполеон хочет пробиться: он не успеет, или пройдёт по моему трупу".

     В трепете перед Бонапартом не был и генерал Пётр Петрович Коновницын, который вообще презирал всех, кто ищет наживы на Русской Земле, кто не любит Россию, а служит ей лишь ради собственной выгоды. Он говорил: "Никогда я не дам иностранцу звания генерала. Давайте ему денег, сколько хотите, но не давайте почестей, потому что это - наёмники.

     Наёмником был и Беннигсен, и недаром за кампанию 1807 года, которую он провёл в целом неудачно для Русской Армии, несмотря на превосходное мужество русских солдат и талант военачальников, он обогатился безумно. Факты говорят, что Беннигсен состоял в сговоре с "хищниками интендантами, где первые скрипки играли представители всё той же "немецкой партии", беззастенчиво обирал истекающую кровью Русскую Армию и сумел составить себе за прусскую кампанию, продолжавшуюся немногим более полугода, большое по тем временам состояние.

     Об этом будет много гневных разговоров в войсках и в обществе, однако Беннигсену, продолжавшему неизменно находиться в фаворе о Государя, всё сойдёт с рук.

     В 1812 году он ещё по настоянию Императора, известного нам под именем Александра Первого, займёт должность начальника главного штаба и, как один из самых ярых врагов Кутузова, станет плести против него свои злобные интриги, а его распоряжение, сделанное втайне от главнокомандующего о перемещении корпуса Тучкова на Бородинском поле, чуть было не обернулось непоправимой бедой".

     Александр Иванович Остерман-Толстой одному из иностранных генералов, прибывших в Россию для "ловли счастья и чинов", открыто заявил: "Для вас Россия мундир ваш - вы его надели и снимите, когда хотите. Для меня Россия - кожа моя"

     Для Беннигсена Россия не была его кожей. Наполеон, разбогатевший за счёт грабежей порабощённых стран и народов ещё в первые свои кампании, был ему ближе по духу, чем русские генералы.

     Не специально ли он подыгрывал ему? Попробуем разобраться, как складывалось сражение, которое уже дважды в тот день могло быть выиграно русскими, причём, даже без участия собственного главнокомандующего. Главнокомандующий в данном случае присутствовал на поле боя лишь для того, чтобы помешать одержать победу - случай в истории почти неслыханный. Но то, что это так - легко доказуемо.

     После усиления своей правофланговой группировки Наполеону удалось добиться успеха. А.И.Михайловский-Данилевский так описывает сложившуюся обстановку после прорыва французов:

     "В то время Русская Армия образовала почти прямой угол, стоя под перекрёствным огнём Наполеона и Даву. Тем затруднительнее явилось положение её, что посылаемые к Беннигсену адъютанты не могли найти его. Желая ускорить движение Лестока, он сам поехал ему навстречу, заблудился, и более часа армия была без главного предводителя.

     Сильно поражаемый перекрёстными выстрелами и видя армию, обойдённую с фланга, Сакен сказал графу Остерману и стоявшему рядом начальнику конницы левого крыла Панину: "Беннигсен исчез; я остаюсь старшим; надобно для спасения армии отступить…"

     Кому не известно, сколь опасно для войск потерять управление, да ещё в те минуты, когда противник владеет инициативой! Можно представить себе, чем могло кончиться сражение, но "вдруг неожиданно", - сообщает историк далее, - вид дел принял выгодный нам оборот появлением тридцати шести конных орудий".

     Что же произошло в эти, едва не ставшие трагическими для Русской Армии часы? Куда и с какой целью ездил главнокомандующий барон Беннигсен? Указание историков на то, что отправился искать корпус Лестока, сделаны со слов самого барона и не выдерживают никакой критики. Неужели необходимо самому главнокомандующему отправлять на поиски корпуса? Ведь для этого всегда и всеми используются адъютанты, ординарцы и другие офицеры, которым и поручается подобное дело.

     Здесь произошло иное. Поняв, что опасность чудодейственным образом отведена и разгрома, на грани которого, по мнению, барона находилась армия, не случилось, он поспешил придумать более или менее удобное для себя объяснение своего исчезновения. Но разве можно представить себе главнокомандующего, который в критический момент сражения легко слагает с себя руководство боевыми действиями, даже не ставя никого в известность и не поручая никому командования, и покидает командный пункт, предоставляя подчинённым самим решать, что и как делать? Главнокомандующий в критические минуты обязан быть на месте и принимать срочные меры, использовать все имеющиеся под рукой силы и средства для достижения успеха.

     Исчезновение Беннигсена остаётся загадкой. Возможно, он считал для себя более выгодным оказаться подальше от кровавой резни, которую сам и затеял неумными распоряжениями. Ну а потом все неудачи попытаться свалить на частных начальников. Видимо, полагал, что и такого безответственного заявления будет достаточно, чтобы оправдаться перед Императором, который на удивление странно благоволил к нему, одному из главных организаторов убийства отца. Он был убеждён, что Император поверит ему и обвинит в неудаче тех, на кого он укажет.

     Поражение же Беннигсена особенно не волновало. Те тайные связи, которые он имел с Западом, от этого только упрочились бы. Он всё сделал, чтобы Русская Армия погибла на полях Восточной Пруссии и Польши, но не учёл, что есть ещё Русский Дух - этакое вот непонятное для иноземцев оружие.

     Положение Русской Армии спас артиллерии генерал-майор граф Александр Иванович Кутайсов. Всё утро проведя в бесполезной артиллерийской перестрелке с противником, Кутайсов во второй половине дня, обеспокоенный шумом в тылу армии, решил прояснить для себя обстановку и с разрешения генерал-лейтенанта Тучкова, выехал к центру, поднялся на высокий холм и обозрел окрестности.

     Мгновения было достаточно, чтобы оценить создавшееся положение. Враг был в тылу Русской Армии…

     Кутайсов приказал своему адъютанту поручику Ивану Арнольди скакать на батарею и передать распоряжение о переброске на угрожаемый участок трёх конноартиллерийских рот князя Л.Я.Яшвиля, А.П.Ермолова и Н.И.Богданова - всего тридцать шесть орудий. Больше взять не мог, дабы не оголить слишком сильно правый фланг.

     Две роты Кутайсов развернул на высоте перед мызой Ауклаппен, приказав ударит картечью по пехоте и брандскугелями по строениям. Третью роту он сам повёл к ручью, рассекавшему лес, где ещё во время выдвижения заметил позиции французской артиллерии.

     Мыза запылала, французы заметались под картечным огнём, продвижение их остановилось.

     Одновременно с конноартиллерийскими ротами прибыл к месту схватки и пехотный резерв под командованием генерала князя Багратиона, "который, - как отметил в своих воспоминаниях Денис Давыдов, - в минуты опасности поступал на своё место силою воли и дарования…"

     Ободрённые поддержкой, 2-я и 3-я пехотные дивизии русских перешли в контратаку. Французы были выбиты из Ауклаппена. Положение вскоре окончательно восстановилось, но не по воле главнокомандующего, а благодаря инициативе и распорядительности русских генералов.

     А вскоре подоспел и корпус прусского генерала Антона Вильгельма Лестока. Наша артиллерия хорошо подготовила атаку. В авангарде прусского корпуса на врага двинулись русские: Выборгский пехотный полк, Московские драгуны и три эскадрона Павлоградского гусарского полка. За пехотой следовали казаки Платова, готовые развить успех и преследовать бегущего врага.

     Сложились блестящие условия для победы, сложились уже в третий раз с начала сражения.

     Обратимся снова к описанию, сделанному А.И.Михайловским-Данилевским:

     "Выборгский полк с невероятным мужеством ворвался в Кушиттен и почти вовсе истребил находившиеся там французские 51-й линейный полк и четыре роты 108-го полка и взял три русские орудия, отбитые французами при атаке нашего левого крыла.

     За Выборгским полком поспешили в Кушиттен другие войска Лестокова отряда, а Платов и прусский легкоконный полк, называвшийся "Товарищами", обходили селение слева.

     Все сии войска по пятам преследовали бежавших из селения, а Платов довершил их поражение.

     Овладев Кушиттеном, Лесток выстроил отряд впереди его лицом к берёзовой роще, занятой французами, сделал по ней несколько пушечных выстрелов и потом с музыкой вторгся в рощу, обходя её слева полком Рюхеля, казаками и "Товарищами". Столь же успешно, как в Кушиттене, действовали пруссаки и выборгский полк в роще, кололи и гнали французов.

     Обойдённый справа, когда думал, что обошёл он, Даву поспешно послал дивизию Фриана к роще, откуда уже выбегали французы, атакуемые подоспевшими на помощь Лестоку полками Московским драгунским и Павлоградским гусарским.

     Даву начал отступать. Граф Остерман подвигался за ним, имея в первой линии графа Каменского и Багговута. Пользуясь воспламенением своего отряда и полученными усилениями, Лесток не дал Фриану утвердиться и сбил его. Даву спешил занять выгодную позицию по обеим сторонам Саусгартена, и расположил на ней батареи. Но было уже поздно…

     Так были ниспровергнуты действия Даву, долженствовавшие нанести Русской Армии решительный удар…"

     Они были ниспровергнуты смелыми и решительными действиями Русских Войск, поддержанных союзниками. Наполеоновская армия сама оказалась на грани катастрофы. Оценив обстановку, Наполеон сказал начальнику своего главного штаба маршалу Бертье:

     "К русским подошли подкрепления, а у нас боевые заряды почти истощились. Ней не является, а Бернадот далеко: кажется лучше идти к ним навстречу".

     Эти слова записал Жомини, находившийся в тот момент рядом с Наполеоном и Бертье. Наполеон не отважился сказать правду - как можно произнести слово "отступить", ведь он же "непобедим"!?

     А ведь идти навстречу тем, кто в тылу, значило - отступить.

     Наполеон готов был бежать с поля боя, но… Неожиданно счастье снова улыбнулось французом, хотя и не по их воле, и способностям их генералов, а по желанию Беннигсена.

     Беннигсен приказал остановиться! Приказ поразил русских генералов. Поразил он и Наполеона. Тот не представлял себе, как выпутаться из критической ситуации. О том, обстановка была действительно катастрофической, свидетельствует признание одного из наполеоновских маршалов. В то время Бернадот был в союзе с Наполеоном и командовал одним из корпусов его армии. Но в 1813 году, когда он перешёл на сторону России, поскольку Наполеон был разгромлен, в разговоре с русскими офицерами во время Лейпцигской битвы, заметил:

     "Никогда счастье более не благоприятствовало Наполеону, как под Эйлау. Ударь Беннигсен ввечеру, он взял бы, по крайней мере, 150 орудий, под которыми лошади были убиты".

     Кровавая битва на холмах Прейсиш-Эйлау явилась первой, которую не удалось выиграть Наполеону, доселе слывшему непобедимым. И это несмотря на полную пассивность главнокомандующего Русской Армией, несмотря на постоянные прощения ошибок и неудач на протяжении всего сражения. Ночью после сражения Наполеон ещё не был уверен в том, что всё для него обошлось благополучно.

     Он сидел над письмами, в которых признавал своё тяжкое положение. Талейрану он писал:

     "Надо начать переговоры, чтобы окончить эту войну".

     В 4 часа ночи извещал Дюрока:

     "…Возможно, что я перейду на левый берег Вислы".

     А это означало признание в необходимости отступления.

     В "Истории Русской Армии и Флота" отмечается:

     "Наполеон впервые увидел, как его армия не только не могла одолеть русских, но сама была близка к гибели".

     А между тем потери были непомерно велики, неоправданно много отдано людей ради никем не достигнутых целей. Русские потери до 26 тысяч, по расчету Леттов-Форбека, урон французов был ещё выше и доходил до 30 тысяч. Русские взяли 5 орлов и не отдали ни одного знамени, ни одного орудия.

     Профессор Колюбакин писал:

     "Сражение отличалось страшным натиском и настойчивостью со стороны французов и таковыми же упорством и стойкостью с нашей стороны и осталось нерешённым… в нём обычному искусству Наполеона мы противупоставили неслыханное после Суворова мужество…"

     Утренние события следующего после сражения дня вновь, в который уже раз за эту кампании, заставили удивиться многих и русских и французских генералов.

     Беннигсен неожиданно приказал отступить.

     А между тем победа всё ещё была возможна даже после того, как он умышленно упустил её трижды. Тому подтверждением является признание генерал-адъютанта Наполеона Савари:

     "Огромная потеря наша под Эйлау не позволяла нам на другой день предпринять никакого наступательного действия. Совершенно были бы разбиты, если бы русские не отступили, но атаковали нас, да и Бернадот не мог соединиться с армией ранее двух дней".

     Наполеон настолько был подавлен, настолько опасался, что русские ещё передумают, что, узнав об отходе Беннигсена, послал вперёд Мюрата для разведки, строго-настрого наказав ни в коем случае не ввязываться с русскими даже в самые малые стычки.

     А Багратион, по-прежнему возглавлявший арьергард, простоял на позициях до рассвета и, не обнаружив у французов никаких движений, начал отход в девятом часу. Пройдя 17 вёрст, арьергард остановился. За весь марш ни разу не показывались французы, и лишь под Мансфельдом, возле которого была сделана остановка, разъезды казаков обнаружили вдали конных французских егерей.

     Когда же русские ушли, Наполеон приободрился. Представилась возможность вновь оказаться победителем, вновь распространить вести о своей непобедимости. Для этого он простоял на холмах Прейсиш-Эйлау ровно 9 дней.

     Но обман не удался. Историограф Наполеона Биньон писал:

     "Известие о нерешительном Эйлавском сражении произвело в Париже невероятное смущение; враждебные Наполеону стороны под вымышленной печалью худо скрывали радость о бедствии общественном; значительно понизились государственные фонды".

     Позднее Наполеон признал в беседе с Александром Ивановичем Чернышёвым:

     "Если я назвал себя победителем под Эйлау, то это потому только, что вам угодно было отступить".

     Что делать!? Пришлось признать, ведь это было видно и без признания, а потому вызывало невыгодные Наполеону пересуды. Какая уж там победа, если после неё последовало не просто отступление, а паническое бегство.

     Вот как описывал это бегство Денис Давыдов, участник тех событий:

     "Обратное шествие неприятельской армии, несмотря на умеренность стужи, ни в чём не уступало в уроне, понесённом ею пять лет после при отступлении от Москвы к Неману, - в уроне, приписанном французами одной стуже, чему, впрочем, никто уже нынче не верит. Находясь в авангарде, я был очевидцем кровавых следов её от Эйлау до Гутштадта. Весь путь усеян был её обломками. Не было пустого места. Везде встречали мы сотни лошадей, умирающих или заваливших трупами своими путь, по коему мы следовали, и лазаретные фуры, полные умершими и умирающими и искажёнными в Эйлавском сражении солдатами и чиновниками.

     Торопливость в отступлении до того достигла, что, кроме страдальцев, оставленных в повозках, мы находили многих из них выброшенных в снег, без покрова и одежды, истекавших кровию. Таких было на каждой версте не один, не два, но десятки и сотни. Сверх того, все деревни, находившиеся на нашем пути, завалены были больными и ранеными, без врачей и малейшего призора. В сём преследовании казаки наши захватили множество отсталых, много мародёров и восемь орудий, завязших в снегу и без упряжи…"

     Более чем нелепыми могут показаться распоряжения барона Беннигсена, отданные в период кампании 1807 года. Барон привёл-таки Русскую Армию к крупной неудаче под Фридландом, хотя и там блистательные русские генералы, такие, как Александр Иванович Остерман-Толстой, Александр Иванович Кутайсов, Иван Дмитриевич Иловайский и другие помешали Наполеону одержать полную победу, спасли русскую артиллерию, вывели из-под удара превосходящих сил врага войска, полностью сохранившие боеспособность.

     Все распоряжения Беннигсена могут показаться нелепыми, причём нелепыми настолько, что не верится, как мог отдать их генерал, занимавший пост главнокомандующего. И возникает вопрос: кто же барон - бездарь или умный враг?

БЕЗДАРЬ ИЛИ УМНЫЙ ВРАГ?

     Если проследить за приказами Беннигсена в те периоды, когда он имел право приказывать, а не советовать, не может не удивить то, что он постоянно "невольно ошибался", "неверно оценивал обстановку" и "допускал ошибки". Кавычки здесь, пожалуй, необходимы, ибо решения по удивительной случайности всё время направлялись во вред Русской Армии, но никак не во благо ей.

     В июне 1812 года, когда наполеоновские полчища вторглись в пределы России, личный представитель Императора Александра I генерал-адъютант Балашов выехал в ставку Бонапарта, чтобы попытаться удержать французов от войны, сделать последний шаг к миру.

     Наполеон не пожелал вести переговоры о прекращении военных действий. Он заявил, что втрое сильнее России, отметил, что гораздо выше подготовлены его войск и лучше генералы. Это конечно не было правдой, за исключением лишь одного определения. Наполеон, упомянув об окружении Императора Александра, заметил, что тот опирается на бездарей, подобных Беннигсену.

     Но бездарь ли барон? Не специально ли брошена такая фраза? Советы, когда не мог приказывать, и приказы, когда право такое было, Беннигсен отдавал так, что на них можно взглянуть с разных сторон. Если считать его просто бездарем, они, безусловно, бездарны. А если умным врагом?

     Вот только один пример…

     3 августа 1812 года над русским городом Смоленском нависла смертельная опасность. В результате наступательных действий армии Багратиона и Барклая-де-Толли удалились от города по расходящимся направлениям, и Наполеон, воспользовавшись этим, решил ворваться в город.

     Ближе всех к Смоленску оказался в то время 7-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Николая Николаевича Раевского. Раевский быстро вернулся в предместья и стал готовиться к переправе на левую сторону Днепра, чтобы преградить путь французам. И тут к нему подъехал Беннигсен, состоявший в то время советником при штабе Барклая-де-Толли.

     Обрисовав обстановку в самых мрачных красках, Беннисегсен стал убеждать Раевского воздержаться от решительных действий, не брать на противоположный берег артиллерии, чтобы не потерять её, да и не спешить с переправой войск.

     Барон уверял, что Раевский идёт на верную гибель, что ему не устоять против натиска французов и город защищать совершенно бессмысленно.

     Николай Николаевич Раевский писал впоследствии:

     "Сей совет несообразен был с тогдашним моим действительно безнадёжным положением. Надобно было воспользоваться всеми средствами, находившимися в моей власти, и я слишком чувствовал, что дело идёт не о сохранении нескольких орудий, но о спасении главных сил России, а может быть, и самой России. Я вполне чувствовал, что долг мой - скорее погибнуть со всем моим отрядом, нежели позволить неприятелю отрезать армии наши от всяких сообщений с Москвою".

     Николай Николаевич Раевский не послушал совета Беннигсена. Он поступил так, как велела ему совесть, как велел долг перед Отечеством. Он остановил врага и удерживал Смоленск до подхода к нему главных сил.

     А что было бы, если бы Беннигсен не советовал, а имел право приказать? На этот вопрос ответил сам Наполеон. Находясь в ссылке на острове св.Елены и размышляя над событиями той войны, он писал о Смоленской эпопее:

     "Пятнадцатитысячному русскому отряду, случайно находившемуся в Смоленске, выпала честь защищать этот город в продолжении суток, что дало Барклаю-де-Толли время прибыть на следующий день. Если бы французская армия успела врасплох овладеть Смоленском, то она переправилась бы там через Днепр и атаковала бы в тыл Русскую Армию, в то время разделённую и шедшую в беспорядке. Сего решительного удара совершить не удалось…"

     Не дал его совершить генерал Раевский, о котором Багратион сказал тогда:

     "Я обязан многим генералу Раевскому. Он, командуя корпусом, дрался храбро".

     А Денис Давыдов, в то время командовавший эскадроном Ахтырского гусарского полка, выразился более определённо:

     "…Гибель Раевского причинила бы взятие Смоленска и немедленно после сего истребление наших армий, - и добавил далее, что без этого великого дня не могло быть "ни Бородинского сражения, ни Тарутинской позиции, ни спасения России".

     Всё это отчётливо понимал Николай Николаевич Раевский и потому шёл навстречу численно превосходящему врагу, чтобы отстоять город, спасти армию и спасти Россию. И потому о Николае Николаевиче Раевском говорили, что он был в Смоленске щит - в Париже меч России.

     Наполеон же заметил, что этот генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы.

     А понимал ли Беннигсен, какое будет последствие от его советов? Не понять этого было нельзя. Так чего же он хотел? Поставить в критическое положение армию ненавистного ему Барклая-де-Толли? Или стремился к большему - погубить Россию?!

     Сделать этого не удалось. Но Беннигсен не терял надежды взять армию в свои руки, чтобы не советовать, а приказывать, поступая по собственному разумению, как он делал это в 1807 году. К чему бы это привело, думаю, ясно каждому. Ведь в 1807 году силы сторон были практически равными, а в 1812 году Наполеону удалось создать значительное численное превосходство.

     Беннигсен был одним из кандидатов на пост главнокомандующего, однако Император Александр, вынужденный уступить общественному мнению, назначил Кутузова. Желая, однако, хоть как-то ограничить власть нелюбимого им генерала, он назначил начальником главного штаба Беннигсена, по непонятным причинам поручая ему столь ответственные посты, от которых зависела судьба России.

     Не имея возможности влиять на ход боевых действий, Беннигсен решил действовать тайно, принося вред Русской Армии всякий раз, когда такая возможность представлялась.

     И вот в канун Бородинского сражения барон нанёс Русской Армии очередной непоправимый удар. Он сорвал план активной обороны, которая, по замыслу Михаила Илларионовича Кутузова, должна была завершиться двумя мощными контрударами с целью полного разгрома французской армии.

     Существуют свидетельства историков, подтверждающие, что победа при Бородине была бы полной, если бы не коварные действия Беннигсена.

     Кутузов любил повторять: "…резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который ещё сохранил резерв, не побеждён".

     Вот и в Бородинском сражении резервы, по плану Кутузова, должны были окончательно решить дело. 1-й кавалерийский корпус генерала Уварова и казачий корпус генерала Платова предназначались для сильного удара справа и глубокого рейда по тылам врага, сковывающего манёвр французов. Они своё дело сделали и, как известно, сорвали намерение Наполеона нанести решительный удар в центре.

     Но наиболее важная роль отводилась 3-му пехотному корпусу генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, усиленного Московским ополчением.

     Правильно предвидя, что главный удар наполеон нанесёт против нашего левого фланга, что он атакует именно Семёновские флеши, Кутузов собирался измотать и обескровить ударные группировки врага в жёстком оборонительном бою, а затем, когда французы выдохнутся, внезапно ударить во фланг им восемнадцатитысячной группировкой скрытой до времени в Утицком лесу. План был детально продуман. Для того, чтобы французы не догадались о размещении крупного резерва русских, Кутузов приказал окружить Утицкий лес четырьмя полками егерей. И французы никогда бы не узнали о готовящемся ударе, если бы не Беннигсен…

     Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье признался, что если бы Тучков со своим корпусом и Московским ополчением явился, как рассчитывал Кутузов, к концу боя за Семёновское, то "появление этого скрытого отряда… во фланге и тылу французов при окончании битвы, было бы для французской армии гибельно…"

     Что же сделал Беннигсен?

     Под вечер 25 августа 1812 года, когда Русская Армия заканчивала последние приготовления к генеральному сражению с французскими полчищами, Беннигсен, тайно от Кутузова, направился на левый фланг в корпус Тучкова.

     Беннигсен знал о резерве, и знал о том, для чего он планировался. Корпус, как и полагалось, находился в лесу. Беннигсен вызвал командира и приказал ему немедленно выдвинуть корпус из леса на открытый склон и поставить впереди егерских полков.

     Тучков был крайне удивлён распоряжением. Он сообщил барону, что разметил корпус в засаде по личному приказу Кутузова и разъяснил цель, стоящую перед корпусом и Московским ополчением.

     Беннигсен заявил, что это всё ему известно и действует он в соответствии с новым решением главнокомандующего. Барон всеми силами добивался своей цели, не гнушаясь даже наглой лжи.

     Тучкову пришлось повиноваться. В результате контрудар, на который рассчитывал Кутузов, был сорван. Мало того, приказ Беннигсена стоил жизни Багратиону и двум братьям Тучковым, Николаю Алексеевичу и Алексею Алексеевичу, которые встретили врага лицом к лицу на открытой местности - Беннигсен позаботился о том, чтобы времени на укрепление позиции не осталось совсем.

     Расчёт Беннигсена был точен.

     Так кто же он, бездарь или умный враг? Не мог барон не понимать, сколь опасен для французов внезапный удар восемнадцатитысячной группировки русских войск. Значит, он стремился к тому, чтобы победил Наполеон!? Или, по крайней мере, к тому, чтобы французы не были разбиты под Москвой.

     Возможно, перед Беннигсеном стояли и другие задачи - дискредитировать Кутузова, как главнокомандующего, опасного для врага, ослабить максимально Русскую Армию, тем самым затянув войну. Война же ослабляла Россию. Важно было Беннигсену и то, чтобы французы вошли в Москву и уничтожили этот город - символ Русской Государственности, средоточие Русского Духа, Мать Городов Русских.

     Барон сделал всё, чтобы случилось именно так, но не учёл одного - мужества и стойкости русских, их готовности к самопожертвованию ради победы, ради России.

     Он вывел под ядра и картечь корпус Тучкова и Московское ополчение, которые, даже не участвуя первое время в сражении, понесли огромные потери, причём потери, совершенно напрасные.

     Впрочем, русских солдат, офицеров и генералов остзейский барон Беннигсен не жалел. Сколько он положил их совершенно напрасно в ходе кампании 1807 года! Не интересовали его и жизни простых французских парней, приведённых на плаху корсиканским чудовищем Наполеоном.

     Беннигсен, естественно, не сообщил Кутузову о своём подлом и коварном поступке. Кутузов не знал о том на протяжении всей битвы и, когда понадобился скрытый им резерв, был крайне удивлён, что корпус Тучкова и Московское ополчение давно в бою и понесли уже ужасающие потери от артиллерийского огня французов. Он даже готов был винить Тучкова в том, что он не удержался, но Тучков был смертельно ранен и оправдаться не мог. Его брат, командир бригады, который присутствовал при отдаче приказания Беннигченом, погиб во время одной из контратак. Когда солдаты одного из батальонов дрогнули, он схватил выпавшее из рук знаменосца батальонное знамя и крикнул:

     "Вы стоите? Так я один пойду!"

     Солдаты рванулись вперёд, но мгновением раньше их командир был разорван ядрами.

     Беннигсен добился многого, но главные его надежды не оправдались. Предательский поступок барона не привёл к поражению Русской Армии, потому что Кутузов сумел произвести необходимые манёвры и перестроения теми силами, которые ещё оставались у него в резерве.

     Французам не удалось одержать победы, хотя Наполеон, уцелевший благодаря Беннигсену, сразу назвал себя победителем.

     Добросовестные историки опровергли это заявление ещё в те далёкие годы. Так Керр-Портер писал:

     "Французы отступили с поля битвы, когда уже нельзя было различить ни одного предмета".

     И далее:

     "Будучи принуждён отступать двенадцать вёрст, не останавливаясь, Наполеон требует себе право на успех дня".

     А вот что сообщалось в изданных штабом Кутузова "Известиях из Армии":

     "Отбитый по всем пунктам неприятель отступил в начале ночи, и мы остались на поле боя. На следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал арьергард в одиннадцати верстах от деревни Бородино".

     Французская армия бежала, бросив на поле боя до пятидесяти тысяч мёртвых тел солдат и офицеров, и сорока семи генералов. Брошено было бесчисленное множество раненых… Но это уже не ново. Вспомним, сколько раненых было брошено французами после панического бегства из-под Прейсиш-Эйлау в 1807 году!

     Кутузов был намерен атаковать. Но стали поступать сведения о потерях. Потери были огромны. Поскольку французская армия превосходила численно, а потери оказались примерно равными, то соотношение сил, таким образом, выросло в пользу французов. К тому же Кутузову докладывали о подходе к французам новых свежих частей и соединений. Наши же резервы как в воду канули. Не успели их прислать к началу битвы, где-то они пропадали и в критический момент, когда необходимость в них неизмеримо выросла.

     Кутузову было ясно, что на новое сражение под Москвой сил уже нет. Однако Беннигсен настаивал на таком сражении, заявляя, что и воля Императора такова. Тогда Кутузов поручил именно ему, Беннигсену, выбрать новую позицию у стен Москвы. Сделано это было с дальним прицелом. Он понимал, какую позицию выберет предатель Беннигсен - именно такую, на которой встретить врага будет невозможно, то есть, гибельную для Русской Армии позицию. Что и было сделано. Это помогло Кутузову убедить генералов на военном совете в Филях о невозможности сражения под Москвой. Он легко доказал слабость позиции на Поклонной горе.

     Беннигсен не сдавался. Он предложил новый план: "…ночью перевести войска с правого фланга на левый и ударить на другой день по правому флангу противника, а в случае неудачи отступать на Старую или Новую Калужские дороги"

     Кутузов на это ответил:

     "Я не могу одобрить плана барона Беннигсена. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так например… Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, барон хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что наши войска перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля".

     Беннигсен понял намёк - Фридландское сражение он фактически организовал с заведомой целью: дать Наполеону добиться успеха. Намёк Кутузова заставил замолчать.

     У стен Москвы Беннигсену не удалось поставить Русскую армию под смертельный удар всё ещё достаточно сильного и превосходящего численно врага. Оставалось продолжить интриги против Кутузова, ожидая удобного часа. Но час этот так и не наступил.

     Москва была оставлена по приказу Кутузова, но это не подорвало боевой дух русских.

     С.Г.Волконский писал:

     "Общий дух армии не пал: всякий постигал, что защищать Москву на Воробьёвых горах - это было подвергнуть полному поражению армию, что великая жертва, приносимая врагу Отечества, необходима".

     До сердца каждого Русского дошли слова, сказанные Кутузовым на военном совете в Филях:

     "С потерею Москвы не потеряна ещё Россия. Первою обязанностью ставлю себе сохранить армию, сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление, и самим уступлением Москвы приуготовить неизбежную гибель неприятелю. Поэтому я намерен, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге. Знаю, ответственность падёт на меня, но жертвую собою для спасения Отечества…"

     После окончания военного совета Кутузов долго сидел в потёмках, не позволяя зажечь свет. Он думал… Иногда даже плакал, а адъютант слышал старческие всхлипывания. А потом вдруг встал, стукнул по столу кулаком и твёрдо сказал:

     "Это моё дело, но уж доведу я проклятых французов, как турков под Слободзеей, что они будут есть лошадиное мясо!.."

     Иногда можно слышать необоснованные заявление, построенные лишь на догадках и документально не подтверждённые о том, что Кутузов ещё по пути в армию планировал оставление Москвы. Этого не могло быть. Русский главнокомандующий сделал всё, чтобы нанести Наполеону смертельный удар под Москвой. Он не трепетал перед императором Франции, объявленным непобедимым. Он знал, что способен победить его полностью и окончательно. Но мешали тёмные силы, от имени которых выступал Беннигсен.

     Вечером после Бородинского сражения Кутузов ещё собирался наступать, но доклады о потерях заставили отменить это решение…

     История не вершится сама - её делают люди. Нашествия на Россию могло и вовсе не быть, если бы Беннигсен не помешал разбить Наполеона при Прейсишь-Эйлау хотя бы раз из трёх возможных.

     Даже Император Александр в конце концов убедился в том, что пребывание Беннигсена в армии идёт во вред общему делу, а потому приказал "объявить ему, чтобы он отъехал от армии и ожидал во Владимире нового назначения".

     Как знать, быть может, Императору уже тогда было известно, что, не вмешайся Беннигсен в замысел Кутузова, победа в Бородинской битве была бы полной. И не пришлось бы оставлять Москву.

     Кутузов же о предательском приказе Беннигсена узнал лишь в 1813 году, когда к нему случайно попали бумаги маршала Бертье. Тогда стало ясно, что произошло на левом фланге Русской Армии и почему корпус Тучкова и Московское ополчение оказались под артиллерийским огнём вместо того, чтобы стоять до времени в Утицком лесу.

     Так кто же барон Беннигсен? Бездарь или умный враг? И кому он служил, России или врагам её?

     Неопровержимые факты сами дают ответ на этот вопрос….