Содержание: Тварность мира. Мир мог и не существовать. Тварь не явление, но сущность. Совершенная свобода Творца. Побуждение к творению - благость Божия. Различие между сущностью и волей. Стремясь к Богу, тварь совершенствуется.

и предо Мною ecu присно (Ис. 49:16).

Мир тварен. Это значит: он произошел из ничего, а это значит, что не было мира прежде, чем он возник. Он возник вместе со временем, ибо самого времени не существовало, когда не было мира. "Время от создания неба и земли исчисляется," - говорил преп. Максим Исповедник. Только мир существует во времени - в смене, последовательности, длении. Без мира нет времени. И возникновение мира есть начало времен.² Это начало, по разъяснению свят. Василия Великого, не есть еще ни время, ни частица времени, как начало пути не есть еще самый путь. Оно просто и несложно.³ Времени не было - и вдруг, и сразу оно началось. Тварь возникает, приходит в бытие, переходит "от несущих во еже быти." Начинает быть. По выражению свят. Григория Нисского, "самая ипостась твари начата изменением,"⁴ "самый переход из небытия в бытие есть некий переход от несуществовавшего в существующее, прелагаемого по Божественному изволению."⁵

Это первое возникновение и начало смены и дления, этот "переход" от пустоты к существованию непостижим для мысли. Но он становится понятен и представим от обратного. Мы исчисляем время в обратном порядке, из настоящего, из глубины времен, отступая назад во временном ряду; и только вторично умопредставляем и прямой счет. И, отступая назад, к прошлому, на некотором определенном звене, счисляемом из середины ряда, мы останавливаемся в отчетливом сознании, что должны остановиться. Понятие начала времен и есть это требование остановиться, этот запрет нескончаемого отступления в прошлое. Неважно, можем ли мы исчислить этот предел отступления в веках и днях. Остается в полной силе самый запрет. Во временном ряду постулируется безусловно первый член, пред которым нет предшествующих, нет никаких звеньев, никаких моментов времени, ибо нет никакой смены - нет самого ряда. Времени предшествует не время, но недлящаяся "высота присносущей вечности," как выражался блаж. Августин.

Время началось. Но некогда "времени больше не будет" (Откр. 10:6). Прекратится смена. И, разъясняет Дамаскин, "время по воскресении уже не будет исчисляться днями и ночами, или лучше - тогда будет один невечерний день"⁶. Временной ряд оборвется, в нем будет последний член. Но этот конец и прекращение смены не означает упразднение того, что со временем началось - не означает ниспадения в небытие. Времени не будет, но тварь сохранится. Тварный мир может существовать и не во времени. Тварь началась, но не прекратится.⁷ Время есть некий линейный отрезок, с началом и концом. И потому оно несоизмеримо с вечностью. Ибо время имеет начало. Но в вечности нет смены, нет и начала.

Всевременностъ не совпадает с вечностью. Полнота времен (omne tempus) не значит еще: всегда (semper), как отметил уже блаж. Августин.⁸ Бесконечность или нескончаемость не предполагает обязательно безначальности. И тварь можно уподобить геометрической связке лучей или полупрямых, из некоего радианта простирающихся в бесконечность. Однажды изведенный из небытия, в творческом "да будет!" мир получил непреложное основание своего бытия.

"Творческое слово есть как адамантовый мост, на котором поставлены и стоят твари, под бездной Божией бесконечности и над бездной собственного ничтожества, - говорил митрополит Филарет. - Ибо не должно воображать слово Божие подобным слову человеческому, которое, вышед из уст, тотчас в воздухе исчезает. В Боге нет ничего прекращаемого, ничего исчезающего: слово Его исходит, но не проходит: глагол Господень пребывает во веки" (1 Пет. 1:25).⁹ Бог "во еже быти сотвори всяческая" (Прем. 1:14). И не на время, но навсегда сотворил: "Ибо утверди вселенную, яже не подвижится" (Пс. 92:1).

Мир существует. Но он начал существовать. И это значит: мира могло бы и не быть. В существовании мира нет никакой необходимости. В самом тварном мире нет ни основания, ни опоры для возникновения. Самым существованием своим тварь свидетельствует о своей тварности, о своей произведенности. Говоря словами блаж. Августина, "вопиет, что создана, - вопиет, что сама себя не создала: потому существую, что создана; и не было меня, пока не стала, и не могла произойти от самой себя."¹⁰ Самим существованием своим тварь указует за свои пределы. Причина и основание мира вне мира. Бытие мира возможно только через внемирную волю Всеблагого и Всемогущего Бога, "нарицающего не сущая яко сущая" (Рим. 4:17).

Но неожиданным образом именно в тварности и сотворенности коренится устойчивость и субстанциальность мира. Ибо происхождение из ничего определяет иноприродность или "иносущие" мира Богу. Мало и неточно сказать, что вещи творятся и полагаются вне Бога. И самое "вне" полагается только в творении, и творение "из ничего" и есть именно такое полагание некоего "вне"; полагание "другого" - наряду с Богом. Конечно, не в смысле какого-либо ограничения Божественной полноты - но в том смысле, что возникает рядом с Богом вторая, иносущная Ему природа, как отличный от Него и в известной мере самодеятельный субъект. То, чего не было, возникает и становится. В творении полагается и созидается совершенно новая, внебожественная действительность.

В том и заключается величайшее и сверхпостижимое чудо творения, что возникает "другое," что существуют иноприродные капли твари наряду с "безмерным и безграничным морем сущности," как выражался о Боге свят. Григорий Богослов. Есть бесконечное расстояние между Богом и тварью, и это - расстояние природ. Всё удалено от Бога и отстоит от Него не местом, но природой, по выражению Дамаскина.¹² И это расстояние никогда не сближается, но только как бы перекрывается безмерной Любовью Божией. Как говорил блаж. Августин, в твари "нет ничего относящегося к Троице, кроме разве того, что Троица ее создала."¹³

И на последних высотах молитвенного восхождения и сближения всегда остается непереходимая грань, всегда усматривается и открывается живая двойственность Бога и твари. "Он - Бог, а она - не Бог," - говорил преп. Макарий Египетский о душе. Он - Господь, а она - раба; Он - Творец, а она - тварь; Он - Создатель, а она - создание, и нет ничего общего между Его и ее естеством."¹⁴ Всякое пресуществление тварного естества в Божеское столь же невозможно, как и превращение Бога в тварь. И всякое "смешение" и "слияние" природ исключается.

В единой Ипостаси и едином лице Христа-Богочеловека, при всей полноте взаимного сопроникновения, две природы остаются в неизменном и непреложном различии: "Никакоже различию двух естеств потребляему соединением, паче же сохраняему свойству коегождо естества." Расплывчатое "из двух природ" Халкидонские отцы заменяют твердым и четким "в двух природах," и исповеданием двойного единосущия Богочеловека устанавливают незыблемое и бесспорное правило веры.

Реальное бытие тварного человеческого естества, как второго или другого, вне Бога и наряду с Ним, есть необходимая предпосылка для того, чтобы Воплощение совершилось без всякого преложения или превращения Божественного естества. Тварное вне Бога, но соединяется с Ним. Отцы IV века, побуждаемые необходимостью ясно и отчетливо определить понятие твари, прежде всего подчеркивали иноприродностъ твари Творящему, в отличие от "единосущия" при рождении, - и ставили это в связь с зависимостью творения от воли Творца. "Всё сотворенное, - писал свят. Афанасий Великий, - по своему сущности нисколько не подобно Творцу, но находится вне Его," и потому может и не существовать¹⁵. Тварь "приходит в бытие, составляясь отвне,"¹⁶ и нет никакого сходства между возникающим из ничего и вечно Сущим Творцом.¹⁷

Творению предшествует хотение, оно есть деяние воли и потому резко отличается от Божественного рождения, как акта природы.¹⁸ Подобное же различение проводит свят. Кирилл Александрийский. Рождение совершается "из сущности" и "по природе." Творение же есть действие, которое совершается не из сущности, и потому тварь инородна Творящему.¹⁹ И, завершая отеческое любомудрие, преп. Иоанн Дамаскин дает такие определения: "Рождение состоит в том, что из сущности рождающего производится рождаемое, подобное по сущности. Творение же и создание извне и не из сущности творящего и созидающего, и совершенно неподобно (по естеству)." Рождение совершается по "естественной силе рождения," а творение есть акт хотения и воли.²⁰ Сотворенность определяет полное неподобие твари Богу, иносущие, и потому - самостоятельность и субстанциальность.

Действительность и субстанциальность тварной природы раскрывается прежде всего в тварной свободе. Свобода не исчерпывается возможностью выбора, но предполагает ее, и с нее начинается. И тварная свобода выражается прежде всего в реальной равновозможности двух путей: к Богу и от Бога. Эта двойственность путей не есть просто логическая возможность, но возможность реальная, связанная с наличностью сил и способностей не только для выбора, но и для прохождения обоих путей. Свобода включает в себя не только возможность, но и необходимость выбора. По выражению свят. Григория Богослова, Бог законоположил человеческое самовластие, "почтил человека свободой, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, чем вложившему в него [это] семя."²²

Тварь должна собственным усилием и подвигом взойти и соединиться с Богом. И если путь соединения предполагает встречное движение Божественной милости, этим не умаляется действительность "древнего закона человеческой свободы," как выражался еще свящмч. Ириней. И для твари не закрыт путь разъединения, ведущий к погибели и смерти. Нет насилия благодати, и тварь может губить себя, способна, так сказать, на метафизическое самоубийство. В изначальном и конечном призвании тварь назначена к соединению с Богом, к причастию и общению Его жизни. Но это не есть вяжущая необходимость ее природы.

Конечно, вне Бога для твари жизни нет. Но, как удачно выразился блаж. Августин, для твари бытие и жизнь не совпадают.²³ И потому возможно существование в смерти. Конечно, осуществить и утвердить себя до конца тварь может только через преодоление своей замкнутости - только в Боге. Но и не осуществляя своего призвания, и даже сопротивляясь ему, и через это растрачивая сама себя, тварь не перестает существовать. Для нее открыта возможность метафизического самоубийства, но не дана власть на самоупразднение. Тварь неуничтожима - и не только тварь, утвердившаяся в Боге как в источнике истинного бытия и вечной жизни, но и тварь, определившая себя против Бога. "Преходит образ мира сего" (1 Кор. 7:31), и прейдет. Но не прейдет самый мир. Ибо создан "во еже быти."

Изменчивы и изменяются его качества и свойства, но непреложны его "стихии." И прежде всего непреложен "малый мир" - человек, и непреложны человеческие ипостаси, творческим изволением Божиим изведенные из небытия. Правда, путь отступничества есть путь гибельный. Но он ведет не к не-бытию, но к смерти. И смерть не есть конец существования, но разлучение души и тела, и разлучение твари с Богом. Конечно, зло "не имеет сущности,"²⁴ оно несубстанциально, по выражению Дамаскина.²⁵ Зло имеет отрицательный характер, есть отсутствие и лишения благобытия. И вместе с тем, "в самом небытии оно имеет свое бытие," как выражался свят. Григорий Нисский.²⁶ В обмане и заблуждении - корень и содержание зла.

Зло, по меткому выражению одного немецкого богослова, есть "баснословящая ложь." Это - как бы вымысел, но вымысел, заряженный какой-то загадочной энергией и силой. Зло действенно в мире, и в этой действенности действительно. Зло вводит в мир новые качества, как бы прибавляет к богозданной действительности нечто, Богом не изволенное и не созданное (хотя и попускаемое). И эта новизна, в известном смысле "не существующая," загадочным образом действительна и сильна. "Бог смерти не сотвори" (Прем. 1:13), и вместе с тем вся тварь повинна оброку смерти, рабству тления (Рим. 8:20-21). Через грех смерть вошла в мир (Рим. 5:12), и грех, будучи сам мнимотворческим новшеством в мире, порождением тварной воли мнимотворит смерть и как бы устанавливает для твари новый закон существования, некий противозакон.

В известном смысле зло неискоренимо, ибо вызываемая злом конечная гибель в вечной муке, не равнозначна полному уничтожению и полной отмене бытия - такой противотворческой мощи, совершенно уравновешивающей творческую волю Божию, за злом признать нельзя. Опустошая бытие, зло его не упраздняет. И вот, такая опустошенная, извращенная и ложная действительность таинственно приемлется в вечность, хотя и в муках неугасающего огня. Вечность мучений, ожидающих "сынов погибели," с особенной остротой свидетельствует о действительности твари как второй и внебожественной природы. Ибо она вызывается упрямым, но свободным противлением, самоутверждением во зле. - Так и в становлении и в распаде, и в святости и в растлении, и в послушании и в преслушании тварь обнаруживает свою действительность, как носитель Божественных определений.

Идея твари чужда "естественному" сознанию: ее не знала античная, эллинистическая мысль и ее забыла новая философия. Данная в Библии, она познается в церковном опыте. В идее твари совмещается мотив непреложной и непреходящей действительности мира как совокупности взаимодействующих субъектов и мотив всецелой его несамобытности, всецелой причиненности другим, иноприродным началам. И потому сразу исключается и допущение безначальности мира, необходимости его существования, и допущение его кончаемости.

Тварь не есть ни самосущее бытие, ни преходящее бывание - ни вечная "сущность," ни призрачное "явление."

В тварности открывается великое чудо: Мира могло бы и не быть. И то, чего могло и не быть, для чего нет неотвратимых причин, однако есть. В этом загадка для "естественной" мысли. И в ней рождается соблазн притупить идею твари, подменяя ее более прозрачными понятиями. Только от противного уясняется тайна твари, через исключение и запрет всех уклончивых домыслов.

С замечательной тонкостью раскрывает это определение "тонкий доктор" западного средневековья, Дунс Скот. - "Творение вещей совершается Богом не по какой-либо необходимости существа, или ведения, или воли, но из чистой свободы, которая ничем внешним не подвигается и тем более не понуждается к причинению."²⁷ Однако, определяя Божию свободу в творении, недостаточно отвести грубые представления о принуждении или о внешней необходимости. Само собой ясно, что ни о каком внешнем принуждении речи быть не может, потому что самое "вне" только в творении впервые возникает.

В творении Бог определяется только самим Собой, к творению Он сам Себя определяет. И не так легко раскрыть отсутствие внутренней необходимости в этом самоопределении, в откровении Бога ad extra [вовне]. Здесь мысль подстерегают обольстительные соблазны. Вопрос можно поставить в такой форме: относится ли атрибут Творца и Промыслителя к существенным свойствам Божественного бытия? - А так как неизменяемость Бога исключает отрицательный ответ, то Ориген делает следующий вывод: "Нечестиво и вместе с тем нелепо представлять природу Божию неподвижной или праздной или думать, что благость некогда не благотворила и всемогущество когда-то ни над чем не имело власти."²⁸ Из совершенной сверхвременности и неизменннсти Божественного бытия Ориген, по удачному выражению Болотова, выводит, "что Богу всегда присущи все Его свойства и определения в строгом, смысле in actu [в действии], in statu quo [нейзменности]."²⁹ При этом "всегда" для Оригена имеет смысл вневременной вечности, а не только "всевременности."

Из диалектических сетей Оригена выйти не просто. И в самой проблематике заложена бесспорная трудность. "Когда помыслю, чьим Господом был Бог от вечности, если тварь не была вечно, - восклицал блаж. Августин, - страшусь что-либо утверждать."³²

Ориген осложнял вопрос своим неумением отвлечься от времени как смены. Наряду с присносущей и неподвижной вечностью Божественного бытия он воображал бесконечное течение веков, требовавшее для себя наполнения. И вместе с тем всякая последовательность в определениях представлялась ему под образом реальной временной смены, и потому, выключая смену, он склонялся отрицать и самый порядок или взаимозависимость в определениях. В итоге он утверждал больше, чем только "совечность" мира Богу, - он утверждал необходимость Божественного самораскрытия ad extra, необходимость извечного излияния Божией благости на "другое," необходимость присносущего осуществления всей полноты и всех возможностей Божией мощи. Иными словами, исходя из понятия неизменяемости Божией, Ориген приходил к признанию необходимости соприсносущего и безначального Божественного "не-я" как соусловия и коррелята Божией полноты и жизни. И в этом вся острота вопроса.

Мира могло бы и не быть - в полноте своего смысла это возможно, только если Бог может и не творить. Если же Бог творит неизбежно, для полноты Своего бытия, тогда миру должно быть, и в таком случае не могло бы не быть мира. Если и отбросить оригеновскую мысль о бесконечности протекшего действительного времени и признать начало времен, остается под вопросом, не принадлежит ли хотя бы мысль о мире к безусловной необходимости Божественного бытия. Пусть реальный мир возник со временем, и до этого ни его ни времени не существовало.

Но образ мира в Божественном ведении и воле не остается ли вечным и присносущим, сопричастным непреложно и неотразимо к полноте Божия самопознания и самоопределения? И на это указывал против Оригена еще священномученик Мефодий Олимпский, подчеркивая, что Божественное всесовершенство не может зависеть ни от чего, кроме Самого Бога, кроме Его природы.³³ Конечно, Бог творит единственно по Своей благости, и в благости Божией единственное основание Его откровения "другому" и самого бытия этого другого как приемника и предмета этой благости. Но не должны ли мы мыслить это откровение вечным? И если должны - ибо Бог живет в вечности и неизменяемой полноте - то не значит ли это, что по крайней мере "образ мира" от вечности неизменно соприсутствует Богу, - и притом в неизменяемой полноте своих конкретных определений?

Нет ли здесь "необходимости ведения или воли"? Не значит ли это, что в вечном самосозерцании Бог необходимо сосозерцает и то, что не есть Он, но другое? Не связан ли Бог в Своем извечном самосознании образом Своего Не-Я, хотя бы только как возможного? И в Своем самосознании не принуждается ли Он мыслить и созерцать Себя творческим началом мира как предмета Своего благоволения?

- И, с другой стороны, на всём мире лежит Божественная печать непреложности, отблеск Божией славы. Неизменный Промысл Божий сообщает миру и полную стойкость, и премудрый строй, и некую необходимость. И это мешает понять, что мира могло бы и не быть. Кажется, мы не можем представить себе мира несуществующим без того, чтобы ввести какую-то нечестивую случайность в его возникновение, противоречащую и оскорбительную для Премудрости Божией. Не ясно ли, что должно быть для мира достаточное основание, дабы он предпочтительнее был бы, чем не был? И это основание должно заключаться в извечном изволении и повелении Божием. Не выходит ли при этом, что, раз мир невозможен без Бога, то и Бог невозможен без мира? И трудность только отодвигается, но не снимается, если ограничиться ссылкой на хронологическое начало действительного существования мира. Ибо при этом возможность мира, идея мира, Божественный замысел и изволение о нем остаются вечными и как бы соприсносущными Ему.

И нужно прямо сказать, такое допущение равнозначно введению мира во внутритроичную жизнь Божества как соопределяющего начала, что мы должны твердо и решительно отвергнуть.

Идея мира, Божественный замысел и изволение о мире, конечно, вечны, но в каком-то смысле не совечны и не со-присущны Ему, ибо "разделены" от Его "сущности" Его хотением. Лучше сказать, Божественная идея мира вечна иной вечностью, нежели Божие существо и самосознание. Как ни парадоксально это различение видов или типов вечности, оно необходимо для выражения бесспорного различия между существом (природой) Божиим и Его волей. Это различение не вносит в Божественное бытие никакого раздвоения, но "богоприлично" выражает отличие воли от природы, основное различие, столь остро раскрытое отцами IV века. Идея мира имеет свое основание не в существе, но в воле Бога. Бог не столько имеет, сколько измышляет идею твари.³⁴ И "измышляет" ее в совершенной свободе, и только в силу этого всесвободного измышления и изволения как бы "становится" Творцом, но мог бы и не творить. Такое "воздержание" от творения нисколько бы не изменило и не обеднило Божественной природы, как и творение мира не обогащает Его бытия. Так от противного мы можем приблизиться к уразумению творческой свободы Божией.

В каком-то смысле для Бога безразлично, есть ли мир или его нет, - в этом и состоит безусловное всеблаженство или вседовольство Божие, Божественная автаркия. Божию свободу следует определять не только как силу творить, но и как безусловную власть не творить.

Все эти слова и предположения, конечно, недостаточны и неточны. Все они имеют характер исключений, отрицаний и запретов, а не прямых и положительных определений. Но они нужны для исповедания опыта веры, в котором приоткрыта тайна Божественной свободы. С терпимой неточностью можно сказать, что Бог мог бы допустить вне Себя полное небытие, полное отсутствие существований. Таким предположением не умаляется, но, напротив, четко оттеняется вся безмерность Божественной Любви. Бог творит от безусловного избытка своих щедрот и благости, и в этом сказывается Его хотение и свобода. И в этом смысле можно сказать, что мир есть некий излишек, и притом излишек, нисколько не обогащающий Божию полноту, - нечто сверхдолжное и сверхприданное, чего могло бы и не быть и что есть только всеблагое хотение Божие.

Равным образом, никакое откровение не принадлежит к необходимости Божественной природы, к строю Его внутренней жизни. Оно не вынуждается благостью Божией, а совершается в совершенной свободе. Поэтому нельзя сказать, что Бог начал творить, стал Творцом. "Быть Творцом" не принадлежит к определениям Божественной природы, к которой принадлежит Триединство Ипостасей.

В присносущей неизменяемости бытия Божия нет никакого возникновения, становления, последовательности. И однако есть некоторый и всесовершенный строй, до известной степени познаваемый и выразимый в порядке определений и имен Божиих. В этом смысле свят. Афанасий Великий и говорил, что "для Бога созидать есть второе, а первое - рождать," что "то, что от естества" предваряет "то, что от изволения."³⁵ Внутри самой совечности и неизменяемости Божественного бытия необходимо учитывать различия.

В безусловно простой жизни Божией есть безусловный идеальный или логический порядок Ипостасей, необратимый и непереместительный - уже по одному тому, что есть "единое начало" или "источник" Божества и есть счисление: первое, второе и третье Лицо.³⁶ И поэтому можно сказать, что Троический строй предшествует воле и мысли Божией, ибо воля Божия есть общая и нераздельная воля Пресвятой Троицы, как и все действия (энергии) Божии.

Но более того, Троичность есть внутреннее самооткровение естества Божия. Таким же откровением являются и свойства Божии. Но Бог свободен в их конкретном раскрытии. Непреложная воля Божия свободно полагает тварь и саму идею твари. Было бы соблазнительной погрешностью называть "измышление" Богом мира "идеальным творением," ибо идея мира и мир идей о мире в целом суть в Боге, и в Боге ничего тварного быть не может. Но это двусмысленное понятие "идеального творения" с большой ясностью выражает всю полноту различия между необходимостью Троического бытия и свободой Божественного замысла - изволения о твари. Есть здесь безусловное и неснимаемое различие, отрицание которого ведет к представлению о всём домостроительстве как о существенных актах и состояниях, с необходимостью раскрывающих Божественную природу.

Можно с терпимой смелостью сказать, что в Божественной идее твари есть некоторая контингентность [случайность]. И что, если она извечна, то вечна не вечностью существенной, но вечностью свободной. Свободу Божия замысла-изволения для самих себя мы можем пояснить предположением, что эта идея могла бы не быть положена вовсе. Конечно, это - casus irrealis [нереальный вариант], но в нем нет внутреннего противоречия. Конечно, раз Бог "измыслил" или положил эту идею, у Него были для того основания. Однако прав, думается, был блаж. Августин, воспрещая искать "причину воли Божией."³⁷ Ибо она ничем не предопределяется и ничем не понуждается.

От вечности Божия мысль, писал свят. Григорий Богослов, "созерцала вожделенную светлость Своей красоты, равную и равно совершенную светозарность трисиянного Божества... Мирородный Ум рассматривал также в великих Своих умопредставлениях Им же составленные образы мира, который произведен впоследствии, но для Бога и тогда был настоящим. У Бога - всё пред очами, и что будет, и что было... Для Него всё сливается в одно, и всё держится в мышцах великого Божества."³⁸ "Вожделенная светлость Божественной доброты" не могла быть умножена "образами мира," и только по преизбытку Любви Ум "составляет" их. Они не принадлежат к Троической светозарности, они полагаются волей и хотением. И самые "образы мира" есть излишек и сверхприданный дар Всеблаженной Любви. В самом изволении мира сказывается безмерная Божия свобода.

По выражению свят. Афанасия, "Отец творит всё Словом в Духе"³⁹ - творение есть совокупное и нераздельное действие Пресвятой Троицы. И творит Бог мыслью, и мысль становится делом, - говорит преп. Иоанн Дамаскин.⁴⁰ "Он созерцал всё прежде его бытия, но каждая вещь получает свое бытие в определенное время, согласно с Его вечной изволяющей мыслью, которая есть предопределение, и образ, и план."⁴¹ Эти образы предстоящих вещей есть "предвечный и неизменный совет" Божий, в котором "начертано всё, предопределенное Богом и неукоснительно совершающееся, прежде его бытия."⁴² Этот "совет" Божий вечен и непреложен, ибо всё Божественное неизменно. И это - образ Божий, второй вид образа - образ, обращенный к твари.⁴³ Дамаскин ссылается при этом на св. Дионисия. Прообразы, говорит Ареопагит, "суть сущетворные основания, совокупно предсуществующие в Боге, что богословие называет 'предопределениями,' и божественные и благие изволения, определительные и творческие для всего существующего, согласно которым Сверхсущий и предопределил и произвел всё сущее." Эти прообразы и идеи, поясняет преп. Максим Исповедник, суть "самосовершенные и вечные мысли вечного Бога."⁴⁵

Этот предвечный совет есть Божий замысел о мире, который со всей строгостью нужно отличать от самого мира. Божественная идея твари не есть тварь, не есть субстанция твари, не есть носитель мирового процесса, и "переход" от "замысла" к "деянию" не есть процесс в Божественной идее, но - возникновение, созидание и новополагание реального внебожественного субстрата, множественности тварных субъектов. Божественная идея остается неизменяемой и неизменной. Она остается всегда вне тварного мира, трансцендентна ему. Мир творится по идее, согласно прообразу, который еще не есть субъект становления. Прообраз есть задание, которое обращено вне Бога.

Это различие и расстояние не снимаются никогда. И потому вечность прообраза, непреложного и никогда не вовлекаемого во временную смену, совмещается со временной начальностью и становлением носителей предвечных определений. "Вещи, пока они не стали, как бы не были," - говорил блаж. Августин, (utique nоn еrаnt). И поясняет: и были и не были прежде, чем стали; "были в ведении Божием, и не были в их собственной природе." По разъяснению преп. Максима, тварные существа, "суть образы и подобия Божественных идей," которым они "причастны"⁴⁸. Творец осуществляет Свое предсуществующее в Нем от вечности ведение⁴⁹, изводит несуществовавшую новую реальность, которая становится носителем Божественной идеи.

При таком понимании всецело преодолевается пантеистический уклон платонической идеологии и стоической теории "семянных слов." Для платонизма характерно отожествление "сущности" в каждой вещи с ее Божественной идеей - наделение субстанций абсолютными и вечными свойствами, и введение "идей" внутрь вещей. Напротив, надлежит со всей строгостью различать тварное ядро вещей от Божественной идеи о вещах. Тогда и самый последовательный логический реализм освобождается от пантеистического привкуса: реальность общего будет всё же только тварной реальностью. Вместе с тем преодолевается и панлогизм: мысль о вещи, ее замысел вещи, не есть ее "сущность" или ядро. Божественный образ в вещах не есть их "субстанция," не есть носитель их свойств и состояний. Скорее его можно назвать истиной вещи, ее трансцендентной энтелехией. Но истина вещи и сущность вещи совсем не совпадают.⁵⁰

Исповедание безусловной тварности и несамодостаточности мира приводит к различению в Боге двоякого рода определений и актов. Конечно, мы здесь касаемся пределов нашего разумения, когда все слова становятся неточными, и получают апофатический (т.е. запретительный), не катафатический (изъявительный смысл). Но святоотеческий пример ободряет в умозрительном исповедании веры. И, как говорил Митрополит Филарет, "надобно... чтобы мы никакую, даже в тайне сокровенную премудрость не почитали для нас чуждой и до нас непринадлежащей, но со смирением устрояли ум свой к Божественному созерцанию."⁵¹

В своем умозрении мы только не должны переходить пределов положительного откровения и должны ограничиваться истолкованием опыта веры, не притязая на большее, чем вскрытие тех внутренних предпосылок, через которые для нас становится возможным исповедание догматов как умозрительных истин. И нужно сказать, к проводимым нами различениям побуждает весь строй нашего вероучения. В сущности они уже даны в древнем и исконном различении "теологии" и "икономии." С самого начала христианской истории отцы и учители Церкви стремились ясно и четко разграничить эти области, различить и разграничить определения и имена, сказуемые о Боге в порядке богословия и - в порядке домостроительства. За этим стоит различение "естества" и "воли." И с этим связано различение в Боге "сущности," "естества," и "того, что около естества" и только "относится к естеству." Различение, не разделение.

"То, что мы говорим о Боге утвердительно, показывает нам, - по выражению Дамаскина, - не Его естество, но то, что относится к естеству,"⁵² "нечто, сопровождающее Его природу."⁵³ И "что Он есть по сущности и естеству - это совершенно неведомо и непостижимо."⁵⁴ Дамаскин выражает здесь основную мысль восточного богословия: сущность Божия непостижима, а познанию доступны только силы или действия Божии.⁵⁵ И, стало быть, есть некое действительное различие между ними. Это различие связано с отношением Бога к миру. Бог познается и постигается только в меру Своей обращенности к миру, только в Своем откровении миру, в Своей "икономии," или домостроительстве. Внутрибожественная жизнь заграждена для твари "светом неприступным" и познается только в порядке запретительного, "апофатического" богословия, через исключение недостаточных и небогоприличных определений и наименований.

В письменности доникейского периода это различение нередко получало характер двусмысленный и нечеткий. Космологические мотивы примешивались к определению внутритроичных отношений, и Вторая Ипостась иногда определялась с точки зрения явления или откровения Бога миру - как Бог Откровения или творческое Слово. И постольку непознаваемость и сверхпостижимость относились к Отчей Ипостаси, неоткрываемой и неизреченной, то Бог открывается в Логосе, в "Слове изреченном", как "в идее и действенной силе," исходящей для устроения твари.⁵⁶ Отсюда вытекал субординационизм в доникейском раскрытии Троичного догмата.

Только отцы IV века в завершенном Троическом богословии получают твердую опору для четкого раскрытия учения об отношении Бога к миру. В делах и творениях Божиих открываются совокупные и нераздельные "действия" всех Лиц Единосущной Троицы. Сама же "сущность" Троицы остается за пределами познания. Творения, по выражению свят. Василия Великого, познают Божию силу и премудрость, но не самое существо.⁵⁷ "Мы утверждаем, - писал он Амфилохию Иконийскому, - что познаем Бога по действиям, но не обещанем приблизиться к самой сущности. Ибо хотя действия Его нисходят к нам, Его сущность остается неприступной." Действования многоразличны, а сущность проста.⁵⁸

Сущность Божия недомыслима для человека и ведома только Сыну Единородному и Духу Святому.⁵⁹ По выражению свят. Григория Богослова, существо Божие есть "Святая Святых, закрываемое и от самих Серафимов и прославляемое Тремя Святынями, которые сходятся во единое Господство и Божество." И тварный ум может весьма несовершенно лишь "оттенить" некий малый "образ истины" в безмерном море Божественной сущности - и не по тому, что Бог есть, но "по тому, что окрест [вокруг] Его."⁶⁰ "Божие естество, совершенно непостижимое и ни с чем несравнимое, - говорит свят. Григорий Нисский, - познается только через действия,"⁶¹ - и не естество, но действия разъясняют все наши слова о Боге.⁶²

Естество Божие непостижимо, неименуемо и неизреченно. Множественные и относительные имена, сказуемые о Боге, называют не сущность, но Его свойства. В то же время эти свойства Божии не есть только умопредставляемые или мыслимые признаки, образующие наше человеческое понятие о Нем, - это не отвлечения, а - силы и действия, действительные, существенные и животворящие обнаружения Божественной Жизни, действительные образы отношения Бога к твари, связанные с образом твари в вечном ведении и совете Божием о ней. И это есть "ведомое Бога" (Рим. 1:19). Это есть как бы особая область нераздельного, но "многоименитого" Божественного бытия, "божеское просияние и действие," как вслед за "Ареопагитиками" выражается Дамаскин.⁶³ По апостольскому слову, "невидимая бо Его от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество" (Рим. 1:20). И это есть откровение или явление Божие: "Бог бо явил есть им" (ст. 19:).

Толкуя апостольские слова, преосвященный Сильвестр правильно поясняет, что "становятся видимыми не в обманчивом каком-либо, а конечно в истинном смысле; не воображаемое только, а в действительности существующее невидимое Божие; и не призрачная только, а действительная вечная Его сила; и не в мысли только людей, а на самом деле, в действительности сущее Его Божество."⁶⁴ Видимо - ибо явлено и открыто. Бог не призрачно или издалека, но действительно везде присутствует: "Иже везде Сый и вся исполняяй, Сокровище Благих и Жизни подателю."

Это вездеприсутствие есть особый "образ существования" Божия, отличный от "образа Его существования по собственному естеству."⁶⁵ И вместе с тем действительное присутствие, а не только деятельное вездеприсутствие - как деятель присутствует в том, на что он воздействует. И если мы "не особенно понимаем," по выражению Златоуста,⁶⁶ это таинственное вездеприсутствие и этот образ бытия Божия во внешнем, то вместе с тем не подлежит спору, что Бог "всюду находится весь и всецело," "весь во всём," как говорил Дамаскин.⁶⁷ Животворящие действования Бога в мире есть сам Бог, что исключает разделение, но не снимает различия.⁶⁸

В раскрытой и систематической форме каппадокийское учение о "сущности" и "действиях" мы находим у неведомого автора таинственных "Ареопагитик," определивших дальнейшее развитие византийского богословия. Дионисий Ареопагит исходит из строгого различения "божественных имен," определяющих внутрибожественную и Троичную жизнь и выражающих отношение Бога ко внешнему.⁶⁹ Но оба порядка имен говорят о непреложной Божественной действительности.

Внутрибожественная жизнь сокрыта от постижения, познается только в отрицаниях и запретах,⁷⁰ и "кто, видев Бога, понял, что он видел, не Его он видел."⁷¹ И вместе с тем Бог существенно открывается, и действует, и присутствует в твари, в своих силах и идеях - в "промышлениях и благостях, которые исходят от несообщимого Бога изобильным током и которым причащается существующее,"⁷² в "благотворящих промышлениях," - отличных, но не отделимых от "сверхсущей сущности" Божией, от самого Бога, как выражается в схолиях преп. Максим.⁷³ Основание этих "исхождений" и как бы исхождения Божия в Своих промышлениях из Самого Себя - в благости и любви.⁷⁴ Эти силы не сливаются с тварными вещами и не суть эти вещи, но их основания и животворящие начала - прообразы, предопределения, "слова" и изволения о них, которым они причастны и должны "причащаться."⁷⁵ Это - не только "начало" и причина, но и задание и влекущая, запредельная и сверхпредельная цель. Нельзя сильнее, чем в "Ареопагитиках," выразить сразу и различие и нераздельность Божественной сущности и Божиих сил.⁷⁶ Божии силы - это лик Божий, обращенный к твари. Не нами воображаемый лик, не то, что мы видим и как мы видим, но сущий и живой взор Самого Бога, которым Он изволяет, и животворит, и хранит всяческая, - взор всемощной крепости и сверхизбыточной любви.

Учение о силах или действиях Божиих получает последний чекан в византийском богословии XIV века и всего более у свят. Григория Паламы. Он исходит из различения благодати и сущности. "Божественное и боготворное просияние и благодать не есть сущность, но действие Божие." На ряде константинопольских соборов XIV века понятие Божественной энергии получает четкое определение. Есть действительное различие, но не разделение, между сущностью Божией и действием. Это различие сказывается прежде всего в том, что сущность безусловно несообщима и недосягаема для тварей. Они достигают и приобщаются только действий Божиих. Но через это причастие приходят в подлинное и совершенное общение с Богом, получают "обожение."⁷⁸ Ибо это есть "естественная и нераздельная сила и действие Божие,"⁷⁹ - "общая и Божественная сила и действие Триипостасного Бога."⁸⁰ Действие Божие исходит от сущности, но, исходя, не отделяется от нее. "Исхождение" означает "неизглаголанное отличие," не нарушающее "преестественного единства."⁸¹

Действие Божие не есть самая сущность Божия, но не есть и акциденция. Ибо оно неизменно и совечно Богу, предсуществует твари и открывает о ней творческую волю Божию. В Боге есть не только сущность, но и то, что не есть сущность, хотя не есть и акциденция, - Божия воля и действие, Его существенное и сущетворное промышление и власть.⁸²

Свят. Григорий Палама подчеркивает, что непризнание действительного различия между "сущностью" и "энергией" стирает и делает неясной грань между рождением и творением - и то и другое оказывается актом сущности. И как выражался свят. Марк Эфесский, бытие и действие тогда вполне и всецело совпадают в равной необходимости. Тогда снимается различие между "сущностью" и "хотением," тогда Бог только рождает, а не творит. Тогда становится неясным различие между предведением и созданием, и тварь оказывается совечно сотворенной.⁸³

Сущность есть внутреннее самобытие Божие, а действие - Его отношения к другому. Бог есть Жизнь и имеет Жизнь, есть Премудрость и имеет Премудрость... Первый ряд выражений относится к несообщимой сущности, второй - к нераздельно разделяемым действиям единой сущности, нисходящим на тварь.⁸⁴ Ни одно из этих действий не ипостасно, и их неисчислимая множественность не вносит никакой сложности в Божественное бытие⁸⁵. Совокупность Божественных "действий" образует Его предвечную волю, Его замысел-изволение о "другом," Его творческий предвечный совет. Это - Бог, но не сущность Его, а воля.⁸⁶

Различение "существа" и "действия" или, можно сказать, "естества" и "благодати" соответсвует таинственному различию в Боге "необходимости" и "свободы," понимаемых "богоприлично." В Своем таинственном существе Бог "необходим," не необходимостью принуждения, конечно, но некой необходимостью естества, которая, по выражению свят. Афанасия Великого, "выше и первоначальнее свободного избрания."⁸⁷ И с дозволительным дерзновением можно сказать: Бог не может не быть троичным в Лицах. Троичность Ипостасей - выше воли Божией, есть как бы "необходимость" или "закон" Божественного естества. Эту внутреннюю "необходимость" выражает и понятие "единосущия," и понятие всецелой нераздельности Трех Лиц, как сопребывающих и сопроницающих друг друга.

По суждению преп. Максима Исповедника, было бы неправильно и бесполезно вносить понятие воли во внутреннюю жизнь Божества, для определения отношения Ипостасей, ибо Лица Пресвятой Троицы существуют вместе выше всякого отношения и действия, и Своим бытием уже определяют отношение.⁸⁸ Общая и нераздельная, "естественная" воля Божия свободна. В Своих действиях Бог свободен. И потому при догматическом исповедании взаимных отношений Божественных Ипостасей надлежит найти такие выражения, при которых исключаются все космологические мотивы, всякое отношение к тварному бытию и его судьбам, ибо не Божественное домостроительство или откровение есть основание Троического бытия.

Тайна внутрибожественной жизни должна быть представлена в совершенном отвлечении от домостроительства, и Ипостасные свойства Лиц должны быть определены вне всякого отношения к бытию твари, но только по отношению между Собой. Этим нисколько не затеняется живое отношение Бога, именно как Троичного в Лицах, к твари. Но этим устанавливается верная перспектива.

Весь смысл догматического раскрытия в церковном вероучении изначально данного ведения о Божестве Христа сводится к последовательному отвлечению всех предикатов, относящихся к Его снисхождению, характеризующих Его как Творца, Искупителя и Спасителя, для того чтобы признать Его Божество в свете внутренней жизни Божеского естества.

Творческое отношение Слова к миру прямо исповедуется в Никейском символе: Им же вся быша. Не только потому быша, что Слово - Бог, но и потому, что Он есть Слово Божие. И вместе с тем не кто иной, как Великий Афанасий, с величайшей твердостью и остротой исключает демиургический момент из учения о Рождении Слова. Рождение Слова не предполагает бытия, ни даже замысла о мире. Если бы мир и не был сотворен, Слово было бы в полноте Своего божества, ибо Слово есть Сын по естеству. "Если бы угодно было Богу не творить тварей, тем не менее было бы Слово у Бога, и в Нем был бы Отец," - говорил свят. Афанасий; и это при том, что тварям невозможно получить бытие иначе, как через Слово.⁸⁹ Твари созданы Словом и через Слово, "по образу" Слова, "по образу образа" Отчего, как выражался еще священномученик Мефодий Олимпский.⁹⁰ Творение предполагает Троичность, и печать Троичности лежит на всей твари. Именно поэтому и не подобает вносить космологические мотивы в определение внутритроичного бытия.

И вместе с тем можно сказать, Троичностью исчерпывается естественная полнота Божией сущности, и потому замысел-изволение о мире есть творческий акт, деяние воли, - излишек Божественной любви, дар и благодать. Различение имен, называющих Бога в себе, Бога как Сущего, и Бога в откровении, домостроительстве, действии, не есть только субъективное различение в силу нашего образа расчленяющего умопредставления. Оно имеет объективный и онтологический смысл и выражает безусловную свободу Божественного действования. И это относится и к домостроительству спасения. Совет Божий о спасении и искуплении есть совет вечный, "предвечное определение" (Еф. 3:11), "домостроительство тайны, от века в Боге сокровенной" (ст. 9). Сын Божий от века предопределен к Воплощению и Кресту и потому есть "Агнец, предуведенный прежде сложения мира," "Агнец, закланный от сложения мира" (1 Пет. 1:19-20; Откр. 13:8). Но это "предопределение," не принадлежит к "естественной" необходимости Божией природы, не есть "дело природы, но образ домостроительного снисхождения," как выражался Дамаскин.⁹¹ Это - деяние Божественной любви: тако возлюби Бог мир... И потому определения, относящиеся к домостроительству спасения, не совпадают с теми, которыми выражается ипостасное бытие Второго Лица.

В Божественном Откровении нет необходимости. И это выражает понятие Божественного всеблаженства. Откровение есть дело любви и свободы, и потому оно не вносит никакого изменения в Божественное естество⁹². Не вносит именно потому, что для него нет "естественных" оснований. Всё основание мира - в Божественной свободе.

От вечности Бог измышляет образ мира. И это свободное изволение есть непреложный совет. Но эта непреложность свершившегося изволения нисколько не говорит о его необходимости. Непреложность Божественной воли коренится в ее высочайшей свободе, и потому она не связывает свободу и в твари.

И, сообразно замыслу Божию, из несущих "водружается" тварь и с ней - время. Во временном становлении тварь должна прийти своим свободным восхождением в меру предвечного предопределения о ней. Для твари Божественный образ мира всегда остается запредельным и потусторонним по природе, но она неразлучно связана с ним - даже в своем противлении. Ибо этот "образ" или "идея" твари есть в тоже время сила Божия, которой она создана и содержится. В Божественном совете содержится каждая тварная ипостась в ее неповторимом лике. Он от вечности видит каждого и всех во всей полноте конкретной судьбы и облика.

Согласно тайнозрению преп. Симеона Нового Богослова, в будущем веке "Христос будет видеть все бесчисленные мириады святых, ни с кого не сводя глаз, так что каждому из них будет казаться, что Он смотрит на него, беседует с ним и приветствует его," и при этом "пребывая неизменным, Он будет являть Себя инаковым для одного, инаковым для другого."⁹³ Подобным образом в Своем изволяющем совете Бог от вечности видит все бесчисленные мириады тварных ипостасей, изволяет их и каждой являет Себя инаковым. И в этом состоит "неразделяемое разделение" Его благодати или энергии, "тысячеипостасной," по дерзновенному выражению свят. Григория Паламы,⁹⁴ ибо тысячам и миллиардам ипостасей она благоволительно уделяется. Каждая ипостась запечатлена особым лучом изволяющей любви Божией. И в этом смысле в Боге всё есть в "образе", но не по природе, которая бесконечно удалена от несозданного Естества. Это удаление пронизано Божией любовью, его непроницаемость снята воплощением Слова. Но оно остается. Образ твари в Боге запределен тварному естеству и не совпадает с "образом Божиим" в твари.

В чем бы ни полагать "образ Божий" в человеке, он есть характеристика и момент его сотворенного естества - он тварен. Это - некое "подобие," отражение.⁹⁵ Но над образом всегда сияет Первообраз, иногда радостотворным, иногда грозящим светом. Сияет как призвание и норма. Над естеством твари поставлено сверхприродное задание общения с Богом. Это задание превышает тварное естество, но только в исполнении его самое естество раскрывается в полноте. Это задание есть призыв, и призыв, осуществимый только через самоопределение и подвиг твари. Потому реален в своей свободе и свободен в своей реальности процесс тварного становления, и в нем свершается и сбывается небывшее. Ибо он направляется заданием. В нем есть место для творчества, для новосозидания - и не только в смысле раскрытия, а именно возникновения нового.

Область творчества определяется противоположностью естества и задания. В известном смысле и задание "естественно" и свойственно свершителю творческих актов, так что выполнение этого задания есть некоторым образом и осуществление субъектом самого себя. И вместе с тем это "я," творчески осуществляемое, не есть "естественное" и эмпирическое "я," потому что "осуществление себя" есть разрыв и скачок из присущего естеству в порядок благодати. Ибо это осуществление есть стяжание Духа, причастие Богу. Только в этом "общении" с Богом человек становится "собой," а в разобщении с Ним ниспадает ниже себя. Но вместе с тем не из самого себя, он сам себя осуществляет. Ибо задание выходит за пределы естества, оно есть требование живой и свободной встречи и соединения с Богом.

Мир иносущен Богу. И потому только через тварное становление осуществим замысел Божий о мире - ибо этот замысел не есть самоисполняющаяся субстанция, но мера и венец для становления другого. Поэтому, с другой стороны, тварный процесс не есть только развитие. Его смысл не в том только, чтобы проявить врожденные задатки. Высшее самоопределение тварного естества изливается в пламенеющем порыве к преодолению себя, - по выражению преп. Максима.⁹⁶ И на это влечение отвечает помазующее нисхождение благодати, венчающее тварный подвиг. Предел и цель тварного становления - в обожении, или боготворении. Но и в нем сохранится непреложная грань естеств - исключается всякое пресуществление твари.

Правда, по выражению свят. Василия Великого, сохраненному свят. Григорием Богословом, тварь "имеет повеление стать богом."⁹⁷ Но это "боготворение" есть именно общение с Богом, причастие Его жизни и дарам, и через то достижение некоторых богоподобных свойств. Помазанные и запечатленные Духом, люди становятся сообразными Божию изволению о них, сообразными своему Божественному прообразу и через то "сообразными Богу."⁹⁸

Через воплощение Слова начаток человеческого естества привит к Божественной жизни, так что всякой твари открыт путь к общению с этой Жизнью, путь усыновления Богу. По выражению свят. Афанасия, Слово "стало человеком, чтобы в Себе обожитъ нас,"⁹⁹ чтобы "сыны человеческие стали сынами Божиими."¹⁰⁰ Но это "обожение" совершилось в том, что Христос, воплощенное Слово, сделал нас "духоприемными," "приуготовил нам как вознесение и воскресение, так и присвоение Духа."¹⁰¹ Через "плотоносного Бога" мы соделались "духоносными человеками," - сынами "по благодати," "сынами Божиими в подобии Сына Божия."¹⁰² И таким образом вновь обретено то, что было утрачено в грехопадении, когда "преступление заповеди возвратило человека в его естественное состояние,"¹⁰³ над которым он был поднят при своем сотворении.¹⁰⁴

Любимое выражение свят. Афанасия и свят. Григория Богослова¹⁰⁵ - стать Богом - находит себе дополняющее истолкование в речениях двух других святых Каппадокийцев: стать подобным Богу.¹⁰⁶ Если преп. Макарий Египетский и говорит об "изменении" духоносных душ "в Божеское естество," о "причастии Божеского естества,"¹⁰⁷ то это причастие он понимает как некое "смешение" двух при сохранении свойств каждого.¹⁰⁸ И к тому же он подчеркивает, что "Божественная Троица вселяется в душу, которая при содействии Божественной благодати блюдет себя чистой, - не как Она Сама в Себе есть, ибо невместима для твари, но по мере приемлемости человека."¹⁰⁹

Четкие формулы и здесь установились не сразу, но с самого начала со всей четкостью сознавалась непереходимая грань природ и проводилось различие между понятиями: по природе, или по естеству, и по причастию. Понятие "обожения" получило полную ясность после того, как было раскрыто до конца учение о "действиях" Божиих. В этом отношении выразительно учение преп. Максима. "По благодати, а не по естеству совершается спасение спасенных"¹¹⁰ и, если "во Христе по существу обитала телесно вся полнота Божества, то в нас по благодати не полнота Божества."¹¹¹ Грядущее "обожение" есть уподобление по благодати, - действием обожающей благодати мы оказываемся подобными Ему.¹¹²

И становясь причастниками Божественной жизни "в единстве любви," "всецело и целостно сопроникаясь с целым Богом," усваивая всё Божественное, тварь остается вне существа Божия.¹¹³ И всего примечательнее то, что обожающую благодать преп. Максим прямо отожествляет с изволением Божиим о творении, с творческим да будет.¹¹⁴ В подвиге стяжания Духа человеческая ипостась становится сосудом благодати, как бы пропитывается Ею, и в этом исполняется творческая воля Божия, для того и изведшая не сущее во еже быти, чтобы приять приходящих в Свое общение. И самое творческое изволение о всех и о каждом есть уже нисходящий ток благодати.

Но не все отверзают свое сердце Толкущему Творцу и Богу. Свободным движением должно раскрыться человеческое естество, преодолеть замкнутость природы и, можно сказать, в самоотречении приять ту таинственно страшную и неисповедимую сугубоестественность, ради которой и создан мир. Ибо создан он, чтобы стать Церковью, Телом Христовым. В том смысл истории, чтобы свобода твари ответила приятием на предвечный совет Божий, ответила и словом, и делом. В обетованной сугубоестественности Церкви от начала утверждена действительность тварного естества. Тварь есть другое, вторая природа, изволенная и из ничтожества изведенная для свободы. В ней она должна стать сообразной той творческой мере, через которую она и есть, и движется, и существует.

Она не есть эта мера, но и эта мера еще не есть она. Таинственным образом человеческая свобода становится неким "ограничением" Божиего всемогущества, ибо не в насилии, а только в свободе благоволит Бог спасать тварь. Тварь есть другое, и потому в ней самой должен совершиться процесс восхождения к Богу, и совершиться ее силами и с Божией помощью.

В Церкви увенчивается тварный подвиг и восстанавливается в своей полноте и действительности тварь. И в Церкви продолжается тайна и чудо двух естеств. Как Тело Христово, Церковь есть некое "восполнение Христа," по выражению святителя Феофана, "подобно тому, как дерево есть исполнение семени."¹¹⁵ И неразрывно соединена Она со Своим главою.

"Как в раскаленном железе мы видим не железо, потому что его свойства совершенно поглощаются огнем, - говорит Николай Кавасила в своем "Изъяснении Божественной Литургии," - так если бы кто мог увидеть и Церковь Христову в том виде, как Она соединена со Христом и участвует в плоти Его, то увидел бы Ее не чем другим, как только Телом Господним."¹¹⁶ В Церкви через единение со Христом навсегда утверждается тварь.