Вступление

Мы живем в эпоху, когда перемешалось все — по крайней мере в Европе. Границы любого понятия так же неопределенны, как границы любого государства. Кому принадлежит сейчас Штеттин: немецкий город, включенный в польскую территорию и находящийся под советской администрацией? И чем, собственно, являются венды, славянское племя, пытающееся организовать свое государственное единство в трех берлинских пригородах? И где именно проходит идейная граница между социализмом мистера Эттли и товарища Сталина? И кто сейчас является демократом? Люди, сидевшие на нюрнбергской скамье поdcудимых совершенно всерьез уверяли, что они действовали именно так, как подобает действовать всякому уважающему себя демократу. Советы утверждают, что тайные судилища НКВД и есть самый демократический способ отправления правосудия. Молотов доказывал, что свобода печати есть в СССР и ее нет в Англии, так что “Дэйли Уоркер” очевидно издается монополистами капиталистической прессы, а “Таймса” в России нет просто потому, что кто же бы стал читать такой бездарно пропагандистский листок. Я склонен опасаться, что мои мысли о бюрократии будут восприняты, как сословное оскорбление каждым почтовым чиновником всех стран, входящих в мировой почтовый союз: мировой почтовый союз есть в самом деле организация, спланированная в истинно мировом масштабе: какое же принципиальное различие существует между бюрократом, отправляющим мое заказное письмо и бюрократом, пытающимся отправить меня на тот свет?
     Всякий строй, всякое государство и всякое предприятие имеет своего служащего. Какой-то запас “бюрококков” имеется во всяком служащем — как туберкулезная палочка имеется во всяком человеческом организме. Вопрос заключается только, так сказать, в степени развития.
     Всякое государство имеет генералов. Всякая страна имеет священников. При болезненном развитии генералитета страна подпадает под власть милитаризма. При болезненном разращении духовенства в стране возникает клерикализм. Армия и Церковь имеют свои идеи и свои функции. Но армия и Церковь — точно так же, как и государство — не имеют ни рук, ни ног, и функция рук и ног выполняется живыми людьми, которые, кроме интересов армии и Церкви, имеют также и свои личные, профессиональные интересы. Никакой в мире генерал не откажется от лишней статьи государственного бюджета, если эта статья дает лишние кредиты армии: никакому генералу никогда не помешает никакая лишняя дивизия. И очень редкий епископ удержится от деяний, явно приносящих вред Церкви, но клонящихся к вящей славе клира — “ад майорем глориам” князей церкви — примеров, я думаю, и приводить не стоит.
     И генералы, и епископы нормально действуют в пользу армии и в пользу Церкви — по они могут действовать и во вред. История русской армии переполнена генералами, которые действовали во вред. История английской — тоже. Генералы русской армии — и не какие-нибудь, а такие, как генерал Драгомиров, всячески тормозили введение нарезного оружия, щитов при орудиях и даже пулеметов; их мотивировок я приводить не буду. Генералы английской армии тормозили введение танков в Первую Мировую войну. В одном из морских рассказов русского военно-морского писателя Станюковича, старый адмирал презрительно бросает молодому мичману:
     — Стыдно-с, молодой человек, а служите на самоваре.
     Под самоваром адмирал подразумевал паровой фрегат — это было время борьбы парусного флота с паровым. Можно было бы обозвать адмирала глупцом и реакционером, но это было бы не совсем справедливо. Преdcтавьте себе психологию человека, посвятившего всю свою жизнь — и получившего все свои чины и награды — под белоснежным покровом лебединых парусов, под акробатикой лихих “марсовых”, под всем тем укладом морской жизни, который, в конечном счете, базировался на матросском рабстве: в России этих марсовых тащили из крепостных деревень, в Англии их брали в рабство в портовых кабаках. Старичок адмирал, может быть, и понимал: паруса кончаются, — но что он будет делать в машинном флоте? Он в нем не понимает ничего — и никогда уже не поймет — учиться заново уже поздно. Так, вероятно, какой-нибудь закованный в латы рыцарь смотрел на первую допотопную пушку: стрелять она, вероятно, будет — но мне-то от этого какое утешение? И куда денусь я, — с моим мечом, латами, замками, гербами и семью поколениями рыцарских предков?
     Не следует негодовать: это humanus est.
     И не следует требовать от человека святости: в беззакониях зачат есмь и во гресех роди мя мати моя: слово Псалмопевца актуальны сейчас может был. еще больше, чем они были четыре тысячи лет тому назад. Интересно, кстати, выдержит ли “Капитал” хотя бы четыреста лет? И кто будет помнить Карла Маркса через четыре тысячи?
     Генералы становятся милитаризмом, священники — клерикализмом и чиновники — бюрократизмом с того момента, когда нарушается равновесие жизненных функций социального организма. Человеческое сердце очень трогательная вещъ, но и оно страдает гипертрофией. В нормальном ходе социальной жизни — есть и генералы, и священники, и чиновники. Все они — люди и всех их “во гресех роди мати их”. Но все они как-то приспосабливаются и к среде вообще и друг к другу, в частности. Каждый из них постарается объяснить историю своего народа по своей профессиональной линии. Так, русские военные историки объясняют русские неудачи Первой Мировой войны стратегическими ошибками генерала Алексеева (соответственно — Фоша, Френча, Гинденбурга и прочих). Есть люди, объясняющие отступление русской армии повелением Николая Второго ввести в России сухой режим: будь бы водка — никакого отступления не было-бы, как же русский солдат может воевать без водки! Вероятно, что аналогичные объяснения истории существуют и во всех остальных странах мира.
     Всякая профессия склонна замыкаться в касту. И всякая каста склонна утверждать, что именно ее интересы являются высшими интересами человечества. Я по биографии своей являюсь форменным aut cast, а по образу жизни — хроническим беженцем, “марафонским беженцем”, как переводила на русский язык немецкая пропаганда соответствующий спортивный термин. И, кроме того, будучи литератором по профессии, я проектирую для будущей России довольно утопический закон, который должен будет ввести для литературной братии телесное наказание — розгами. За каждую сознательную ложь, доказанную на гласном суде присяжных заседателей. Тогда, после нескольких сот тысяч розог, может быть окажется возможным установить точное значение терминов и понятий, демократии и НКВД, свободы печати в СССР и в Англии и право м-ра Бернарда Шоу зубоскалить над могилами десятков миллионов людей. Но я боюсь, что до введения моего закона м-р Шоу не доживет, а жаль...
     Социалистическая бюрократия возникла в России — в меньшей степени в Германии — “на базе” молниеносного разгрома всего органического уклада жизни. В частности и в особенности — хозяйственной жизни обеих стран. Хозяйственная же жизнь, как спорт и искусство, — есть область, где конкуренция, и только она одна, определяет собою наиболее приспособленных людей.
     Служитель религии не вправе выдумывать ничего нового: он должен придерживаться тех “вечных истин”, которые изложены в Библии. Евангелии, Коране или Ведах. Не следует. иронизировать над вечностью этих истин: в каждой из этих книг вечная истина средактирована в той ее форме, какая наиболее соответствует данной эпохе п расе. И, во всяком случае, ни одна из этих книг ничему злому не учит. Священнослужитель каждой религии обязан придерживаться этих книг, обязан говорить их языком и обязан соблюдать обряд, выработанный веками и веками. “Личная инициатива” тут отсутствует почти полностью.
     Всякий чиновник обязан придерживаться закона. Или, еще точнее — буквы закона. Он сидит на своем месте не для проявления инициативы, а для поддержания порядка: в уличном движении, в мобилизации земельной собственности, в пересылке срочных телеграмм и бракоразводном судопроизвоdcтве. Никакой инициативы не требуется и от него.
     Всякий генерал является составной частью соответствующей военной традиции и никакая армия в мире не может позволить любому подпоручику менять полковые традиции или устав полевой службы. Даже и большевики закончили свои военные эксперименты тем, что точно и тщательно скопировали весь строй старой царской армии — до погон включительно. По моим личным наблюдениям — советские генералы, в общем, оказались не хуже. вероятно, и не лучше генералов царской России — в особенности в чисто военной области. “Революционная инициатива” здесь окончилась ничем.
     В Церкви, администрации и армии, где человек входит в веками сколоченный аппарат, его личные качества перестают играть решающую роль. Его деятельность направляется традицией, законом, преданием, навыками — всей инерцией векового аппарата. Попадет ли он на генеральское или епископское место по личным заслугам, по выслуге лет. по протекции тетушки — и это особого значения не имеет: его пути заранее предусмотрены инерцией. И никогда казать, что на месте одного генерала другой был бы лучше или, по крайней мере, на много лучше. В этой среде существует вполне законное недоверие ко всякого рода новаторам, изобретателям, литераторам и прочим беспокойным элементам страны. В этой среде люди выдвигаются и “выслугой лет”, и “правом рождения”, и протекцией, и, наконец, случайностью. Но в профессиональном боксе невозможен ни один из этих способов. Вы выходите на ринг — и никакая выслуга лет, никакие связи, даже никакие “теоретические познания” здесь не стоят ни одной копейки. Человек или побьет своего конкурента, или будет побит своим конкурентом. Знатоки дела могут заранее поdcчитывать вес, тренированность, массивность скул и крепость кулака, быстроту нервной реакции и прочее в этом роде — но, в большинстве случаев, на ринге проваливаются иэти поdcчеты: остается факт голой победы п поражения.
     Профессиональным боксом занимается только неуловимая дробь процента человечества. Хозяйственной деятельностью занимается его подавляющее большинство. Но эта хозяйственная деятельность подчинена тем же законам, что и ринг профессионального бокса: только победа в свободной конкуренции и только она одна отделяет званных от избранных и — еще — званных от самозванных. Вы обанкротились с вашей лавченкой, а ваш конкурент процвел. Для вашей любимой женщины вы можете изобрести любые объяснения — как побитый на ринге боксер — любимая женщина поверит, на то она и любимая женщина. Но потребителю — безапелляционному судье на ринге хозяйственной конкуренции — на эти объяснения плевать. Он пошел к вашему конкуренту п на его сияющую голову возложил олимпийский венец чемпиона Бэкэр Стрит по торговле маринованными селедками.
     В мире этой свободной конкуренции есть свой уголовный элемент, но это никак не меняет общего положения дела. Монархический принцип подразумевает передачу власти по праву наследования. Бывает передача власти п по праву цареубийства — в Византии это было обычным явлением. Но принцип монархии определяется все-таки правом рождения, а не правом убийства. Избирательная практика демократии знает и подкуп, но принцип демократии определяется все-таки выборами, а не подкупом.
     Частное хозяйство требует инициативы. Бюрократия отрицает инициативу по самому существу. В частном хозяйстве удачная инициатива приносит миллионы — неудачная выдувает человека в трубу. В лестнице бюрократической табели о рангах — удачная инициатива не дает почти ничего и неудачная не грозит почти ничем. В условиях социалистической бюрократии удачная инициатива тоже не дает ничего, но неудачная грозит расстрелом. — впрочем, иногда тем же грозит и удачная. Однако никакая бюрократия мира не может допустить миллионных вознаграждений таланта. изобретательности, инициативы и прочего — ибо это подорвало бы самый корень ее существования: выслугу лет. В совершенно такой же степени средневековый феодал НЕ МОГ признать прав таланта, изобретения и инициативы — ибо, если бы он их признал, чему тогда будут равняться его семь поколений рыцарских предков, дающих ему — по праву рождения — право на подобающее ему количество колбасы, замков, почета и власти?
     Я не хочу быть несправедливым даже и к бюрократической деятельности: в общей экономике природы нужна и она. Однако, — чем ее меньше, тем лучше для всех остальных людей, не входящих в состав бюрократического аппарата. Имеет двои преимущества даже и она. Человек работает немного, спокойно, не торопясь и не увлекаясь. Захлопывая свой конторский стол, он захлопывает в нем и все свои деловые заботы. Бессонных ночей тут нет. После двадцати пяти лет, по мере возможности беспорочной деятельности, его ждет приличный чин, приличная пенсия и ничем не ограниченное количество ничем не омраченного свободного времени. Он не получит: ни ордена за героизм, ни миллионов за инициативу, ни нобелевской премии за служение миру или художественной литературе. И вот, в эту так плотно налаженную жизнь, врывается беспокойный элемент таланта, риска, предприимчивости, новизны — и плюет или пытается плевать на такие веками освященные вещи, как выслуга лет или заслуги предков, как партийный стаж пли заслуги перед революцией; это с трудом выносит даже бюрократ “старого режима”, бюрократ, твердо уверенный в своем праве выслуги лет. Так что же говорить о новорожденном бюрократе, который ни в чем не уверен, который ничего не знает и который распухает, как раковая опухоль изо дня в день.
     Всякий частный предприниматель норовит сократить число своих служащих — ибо он оплачивает их из своего кармана. Каждый бюрократ норовит увеличить число своих служащих, ибо оплачивает их не он и ибо чем шире его заведение, тем больше власть, почет, даже жалованье. Но социалистический бюрократ распухает и по другим причинам.
     Социалистический бюрократ России во времена Ленина национализировал крупную промышленность. Программу компартии в те времена большего не требовала — но болыпее пришло само по себе, автоматически.
     Крупная промышленность национализирована — но мелкая работает на капиталистических основаниях. Крупная промышленность, в которой матерые, закаленные в хозяйственных боях “капитаны индустрии” заменены людьми закаленными во фракционных спорах, начинает хромать на все четыре ноги. Самый естественный ход мыслей поdcказывает нужное решение: национализировать и мелкую промышленность, ибо она, ведомая капиталистической сволочью, саботирует, срывает план, идейно и хозяйственно срывает победоносное шествие социалистического сектора народного хозяйства — нужно и эту сволочь национализировать. Национализируют и ее.
     Национализация крупной промышленности, сама по себе. еще ничего не означает. Ибо национализировать можно: а) для хозяйственных целей и б) для политических целей-Царское правительство скупало железные дороги, чтобы понижением тарифов поднять индустриальный рост страны, Было ли это правильно или неправильно — это уж другой вопрос. Советское правительство национализировало те же железные дороги, чтобы “ликвидировать капиталистов”. Политика Николая Второго в общем не была социализмом. Политика Эттли — еще не является социализмом. Но если вы национализируете крупную промышленность для того, чтобы прекратить “эксплуатацию человека человеком”, то, естественно, что на одной крупной промышленности вы остановиться не можете. Тогда “социализация”, “национализация” и прочие формы бюрократизации народного хозяйства растут, как снежный ком. Эксплуатация человека человеком прекращается. Начинается эксплуатацпя человека бюрократом. Начинается разращение чудовищной бюрократической опухоли пронизывающей весь народный организм. Социалистическая бюрократия достигает мыслимого предела — пли идеала бюрократического распухания: схвачено все. конкуренции больше нет. Нет ни одной щели. которая была. бы предоставлена свободной человеческой воле. Жизнь замкнута в план. и на страже плана стоят вооруженные архангелы, охраняющие врата' социалистического рая: чтобы никто не сбежал.