В настоящее время нет нужды указывать на то, что природа страны влияет на быт народа, обусловливает особенности народного хозяйства, налагает свой отпечаток и на весь ход исторического развития общества. Тот, кто хотел бы познакомиться с вопросом о влиянии нашей страны на расселение, быт и историю русского племенами, найдет прекрасный материал в 1-м томе "Истории России" С. М. Соловьева и в "Курсе русской истории" проф. Ключевского: эти историки с особенным вниманием останавливаются на объяснении того значения, какое имела наша равнина в качестве исторического фактора. В нашем курсе мы можем дать лишь намеки на главнейшие стороны вопроса. Прежде всего мы отметим, что равнинность страны и обилие речных путей, идущих в разные стороны, должны были содействовать широкому расселению славян, должны были облегчать и даже вызывать тот грандиозный процесс колонизации, которым славянское племя осваивало громадные пространства земель. Факт колонизации - один из самых важных фактов нашей истории, многое объясняющий историку в сфере народного хозяйства и в сфере народного права. Далее, плодородная почва страны и обилие лесов должны были развить земледельческий и лесной промыслы, тогда как реки, вытекавшие из центра равнины во все четыре окраинных моря, должны были содействовать зарождению и развитию торговли и внутри страны, и с соседними странами. Так, особенности страны предопределяли разнообразие хозяйственной деятельности народа.

Условия русского юга, благоприятные для развития человеческой деятельности, очень рано привлекали туда разноплеменное население. На всем пространстве южной России находится громадное количество "древностей", т. е. памятников, оставшихся от древнейшего населения, в виде отдельных погребальных насыпей (курганов), целых кладбищ (могильников), развалин городов и укрепленных мест (городищ), различных предметов быта (посуды, монет, драгоценных украшений) и т. п. Наука об этих древностях (археология) успела определить, каким именно народностям принадлежат те или другие предметы древности. Древнейшие из них и самые замечательные суть памятники греческие и скифские. Из истории древней Эллады известно, что на северных берегах Черного моря (или Евксинского Понта, как называли его греки) возникло много греческих колоний, по преимуществу, на устьях больших рек и при удобных морских бухтах. Из этих колоний наиболее известны: Ольвия при устье р. Буга, Херсонес (по-старорусски Корсунь) в окрестностях нынешнего Севастополя, Фанагория на Таманском полуострове, Пантикапей на месте нынешней Керчи, Танаис в устьях р. Дона. Колонизуя морское побережье, древние греки обыкновенно не удалялись от морского берега в глубь страны, а предпочитали привлекать туземцев на свои береговые рынки. На черноморских берегах было то же самое: названные города не распространили своих владений внутрь материка, но тем не менее подчинили местных жителей своему культурному влиянию и привлекли их к оживленному торговому обмену. От туземцев варваров, которых греки называли скифами, они приобретали местные продукты, главным образом хлеб и рыбу, и отправляли в Элладу, а взамен продавали туземцам предметы греческого производства (ткани, вино, масло, предметы роскоши). Торговля сблизила греков с туземцами настолько, что образовались смешанные, так называемые "элинно-скифские" поселения, а в Пантикапее в V в. до Р. Хр. возникло даже значительное государство, называемое Боспорским (от имени пролива Боспора Киммерийского). Под властью Боспорских царей то греческого, то местного происхождения объединились некоторые греческие города побережья и туземные племена, жившие у моря от Крыма до предгорий Кавказа.

Боспорское царство и города Херсонес и Ольвия достигли значительного процветания и оставили после себя ряд замечательных памятников. Раскопки, предпринятые в Керчи на месте древнего Пантикапея, в Херсонесе и Ольвии, открыли остатки городских укреплений и улиц, отдельных жилищ и храмов (языческой и позднейшей христианской поры). В погребальных склепах обнаружено много предметов греческого искусства иногда громадной художественной ценности. Золотые украшения тончайшей работы и роскошные вазы, добытые этими раскопками, составляют единственное в мире, по художественному значению и по количеству предметов, собрание императорского Эрмитажа в Петрограде, расположенное в его нижних залах. Рядом с типичными вещами афинской работы (например, расписные вазы с рисунками на чисто греческие темы) встречаются в этом собрании предметы, сработанные греческими мастерами на местный фасон, по-видимому, по заказу местных "варваров". Так, золотые ножны, сделанные для скифского меча, непохожего на греческие мечи, украшались чисто греческим орнаментом по вкусу мастера-грека. Металлические или глиняные вазы, сделанные по греческим образцам, снабжались иногда рисунками не греческого характера, а скифского, "варварского": на них изображались фигуры туземцев и сцены из скифского быта. Две такие вазы пользуются мировою известностью. Одна из них, золотая, вырыта из склепа в кургане Куль-Оба около г. Керчи; другая, серебряная, оказалась в большом кургане близ села Никополя на нижнем Днепре у речки Чертомлыка. На обеих вазах художественно представлены целые группы скифов в их национальной одежде и вооружении. Такая же серебряная ваза с фигурами скифов была найдена недавно в Воронежской губернии. В 1913 г. профессору Н. И. Веселовскому посчастливилось найти ряд замечательнейших предметов греческого искусства в кургане Солоха на нижнем Днепре. Между ними первое место принадлежит золотому гребешку с литыми изображениями пеших и конных воинов, греков и скифов, в момент их боя. Столь же замечательно серебряное налучье (колчан) с рельефными фигурами сражающихся скифов.

Таким образом, греческое искусство служило вкусам местных "варваров". Для нас это обстоятельство важно потому, что мы получаем возможность непосредственно познакомиться с внешним видом тех скифов, с которыми имели дело греки на Черноморском побережье. В превосходно изваянных или нарисованных греческими мастерами фигурах скифских воинов и наездников мы отчетливо различаем черты арийского племени и всего скорее иранской его ветви. Из описаний скифского быта, оставленных греческими писателями, и из скифских погребений, раскопанных археологами, можно сделать тот же вывод. Греческий историк Геродот (V в. до Р. Хр.), рассказывая о скифах, делит их на много племен и различает между ними кочевников и земледельцев. Первых он помещает ближе к морю в степях, а вторых - западнее и севернее - примерно на среднем течении Днепра. Земледелие было настолько развито у некоторых скифских племен, что они торговали зерном, доставляя его в громадном количестве в греческие города для отправки в Элладу. Известно, например, что Аттика получала половину необходимого ей количества хлеба именно от скифов через Боспорское царство. Тех скифов, которые торговали с греками, и тех, которые кочевали вблизи от моря, греки более или менее знали, и Геродот дает о них любопытные и основательные сведения. Те же племена, которые жили в глубине нынешней России, грекам не были известны, и у Геродота мы читаем о них баснословные рассказы, которым невозможно верить.

Нашествием гуннов открывается ряд последовательных азиатских вторжений в Россию и Европу. Монгольская орда гуннов, постепенно придвигаясь с востока к Дону, в 375 г. обрушилась на остготов, разгромила готское королевство и увлекла с собою готские племена в движении на запад. Гонимые гуннами готы вступили в пределы Римской империи, а гунны, овладев Черноморьем и кочуя между Волгой и Дунаем, образовали пространное государство, в котором соединилось много покоренных ими племен. Позднее, в V в., гунны продвинулись еще более на запад и основались в нынешней Венгрии, откуда доходили в своих набегах до Константинополя и до теперешней Франции. После их знаменитого вождя Аттилы во второй половине V в. сила гуннов была сломлена междоусобиями в их среде и восстаниями подчиненных им европейских племен. Гунны были отброшены на восток за Днепр, и самое их государство исчезло. Но вместо гуннов из Азии в VI в. появилось новое монгольское племя аваров. Оно заняло те же места, на которых сидели ранее гунны, и до конца VIII в. держалось в Черноморье и на Венгерской равнине, угнетая покоренные европейские племена, пока, в свою очередь, его не истребили германцы и славяне. Падение аварского могущества совершилось так быстро и решительно, что у славян послужило предметом особой поговорки: русский летописец, называвший аваров обрами, говорит, что из них в живых не осталось ни одного, "и есть притча в Руси и до сегодня: погибоша аки обри". Но обры погибли, а на их месте появились с востока еще новые орды все того же монгольского корня, именно - угров (или венгров) и хазар. Угры после некоторых передвижений в южной России, заняли нынешнюю Венгрию, а хазары основали обширное государство от Кавказских гордо Волги и до среднего Днепра. Однако движение народов с востока не остановилось и после образования хазарской державы: за хазарами в южно-русских степях появились новые азиатские народы тюрко-татарского племени; это были печенеги, торки, половцы и позднее всех, татары (в XIII в.).

Самым диким из всех соседивших со славянами племен было финское племя, составляющее одну из отраслей монгольской расы. В пределах нынешней России финны жили с незапамятной поры, подчиняясь воздействию как скифов с сарматами, так позднее готов, тюрков, литовцев и славян. Делясь на много маленьких народцев (чудь, весь, емь, эсты, меря, мордва, черемисы, вотяки, зыряне и многие другие), финны занимали своими редкими поселениями громадные лесные пространства всего русского севера. Разрозненные и не имевшие никакого внутреннего устройства слабые финские народцы оставались в первобытной дикости и простоте, легко поддаваясь всякому вторжению в их земли. Они быстро подчинялись более культурным пришельцам и ассимилировались с ними, или же без заметной борьбы уступали им свои земли и уходили от них на север или восток. Таким образом с постепенным расселением славян в средней и северной России масса финских земель переходила к славянам, и в славянское население мирным путем вливался обруселый финский элемент. Лишь изредка там, где финские жрецы-шаманы (по старому русскому названию "волхвы" и "кудесники") поднимали свой народ на борьбу, финны становились против русских. Но эта борьба кончалась неизменной победой славянства, и начавшееся в VIII-Х вв. обрусение финнов продолжалось неуклонно и продолжается еще до наших дней. Одновременно со славянским воздействием на финнов началось сильное воздействие на них со стороны тюркского народа болгар волжских (названных так в отличие от болгар дунайских). Пришедшие с низовьев Волги к устьям Камы кочевые болгары основались здесь и, не ограничиваясь кочевьями, построили города, в которых началась оживленная торговля. Арабские и хазарские купцы привозили сюда с юга по Волге свои товары (между прочим, серебряную утварь, блюда, чаши и проч.); здесь они выменивали их на ценные меха, доставляемые с севера Камою и верхнею Волгою. Сношения с арабами и хазарами распространили между болгарами магометанство и некоторую образованность. Болгарские города (в особенности Болгар или Булгар на самой Волге) стали очень влиятельными центрами для всей области верхней Волги и Камы, населенной финскими племенами. Влияние болгарских городов сказывалось и на русских славянах, торговавших с болгарами, а впоследствии враждовавших с ними. В политическом отношении волжские болгары не были сильным народом. Завися первоначально от хазар, они имели, однако, особого хана и многих подчиненных ему царьков или князей. С падением хазарского царства, болгары существовали самостоятельно, но много терпели от русских набегов и были окончательно разорены в XIII в. татарами. Их потомки чуваши представляют теперь слабое и мало развитое племя.

Литовские племена (литва, жмудь, латыши, пруссы, ятвяги и др.), составляющие особую ветвь арийского племени, уже в глубокой древности (во II в. по Р. Хр.) заселяли те места, на которых их позднее застали славяне. Поселения литовцев занимали бассейны рек Неман и Зап. Двины и от Балтийского моря доходили до р. Припяти и истоков Днепра и Волги. Отступая постепенно перед славянами, литовцы сосредоточились по Неману и Зап. Двине в дремучих лесах ближайшей к морю полосы и там надолго сохранили свой первоначальный быт. Племена их не были объединены, они делились на отдельные роды и взаимно враждовали. Религия литовцев заключалась в обожествлении сил природы (Перкунь - бог грома), в почитании умерших предков и вообще находилась на низком уровне развития. Вопреки старым рассказам о литовских жрецах и различных святилищах, теперь доказано, что у литовцев не было ни влиятельного жреческого сословия, ни торжественных религиозных церемоний. Каждая семья приносила жертвы богам и божкам, почитала животных и священные дубы, угощала души умерших и занималась гаданиями. Грубый и суровый быт литовцев, их бедность и дикость ставили их ниже славян и заставляли литву уступать славянам те свои земли, на которые направлялась русская колонизация. Там же где литовцы непосредственно соседили с русскими, они заметно поддавались культурному их влиянию.

Перечень соседей русских славян необходимо дополнить указанием на варягов, которые не были прямыми соседями славян, но жили "за морем" и приходили к славянам "из-за моря". Именем "варягов" ("варангов", "вэрингов") не только славяне, но и другие народы (греки, арабы, скандинавы) называли норманнов, выходивших из Скандинавии в другие страны. Такие выходцы стали появляться с IX в. среди славянских племен на Волхове и Днепре, на Черном море и в Греции в виде военных или торговых дружин. Они торговали или нанимались на русскую и византийскую военную службу или же просто искали добычи и грабили, где могли. Трудно сказать, что именно заставляло варягов так часто покидать свою родину и бродить по чужбине; в ту эпоху вообще было очень велико выселение норманнов из Скандинавских стран в среднюю и даже южную Европу: они нападали на Англию, Францию, Испанию, даже Италию. Среди же русских славян с середины IX столетия варягов было так много и к ним славяне так привыкли, что варягов можно назвать прямыми сожителями русских славян.Они вместе торговали с греками и арабами, вместе воевали против общих врагов, иногда ссорились и враждовали, причем то варяги подчиняли себе славян, то славяне прогоняли варягов "за море" на их родину. При тесном общении славян с варягами можно было бы ожидать большого влияния варягов на славянский быт. Но такого влияния вообще незаметно - знак, что в культурном отношении варяги не были выше славянского населения той эпохи.

Первоначальный быт русских славян

Мы познакомились с теми известиями о славянах, которые позволяют нам сказать, что русские до начала самобытного политического существования имели несколько веков примитивной жизни. Древние писатели византийские (Прокопий и Маврикий) и германские (гот Иордан) раскрывают нам и черты первоначального быта славян, с которыми интересно познакомиться, чтобы уяснить себе, в каком положении, на какой степени общественного развития застает славян история. Придя в пределы теперешней России, в Поднепровье, славяне не нашли здесь такой культуры и цивилизации, как германские племена, вторгшиеся в Западно-Римскую империю. Последние сами должны были подняться до той высоты, на которой стояли туземцы; славяне же предстают перед нами в достаточной чистоте примитивного быта. Об этом быте еще в XVIII в. сложились два воззрения. Представителем первого был известный Шлецер; другая же теория получила окончательное развитие в "Истории русской жизни" недавно умершего ученого И. Е. Забелина. Шлецер представлял себе первоначальный быт славян не выше быта дикарей ирокезцев. Еще летописец говорил, что славяне "живяху звериньским образом"; так думал и Шлецер. Первые семена гражданственности и культуры, по его мнению, были брошены варягами, которые вызвали славян за собой на историческую арену. Это взгляд, очевидно, крайний. Забелин же ("История русской жизни", 2 тома. М., 1876-1879) рисует нам быт славян русских в IX-Х вв. очень сложным и высоко развитым и впадает поэтому в иную крайность. Отрешимся от этих двух точек зрения и рассмотрим, какие несомненные данные для выяснения этого вопроса можем мы найти у древних источников.

В оборот хозяйственной жизни славян издавна входила и торговля. На пространстве от южного побережья Балтийского моря до Урала и Волги находят клады с арабскими (куфическими) монетами, относящимися к VIII, даже и к VII в. Если принять во внимание, что у арабов был обычай при каждом халифе перечеканивать монеты, то можно приблизительно точно определить время, по крайней мере, век, в котором зарыт клад. На основании этого и делают вывод, что в VIII, IX и Х вв. те народы, которые жили на Руси, вели торговлю с арабами. Эти археологические предположения совпадают с рассказами арабских писателей, которые передают нам, что арабы торговали в пределах нынешней России и, между прочим, с народом Росс. Велась торговля, вероятно, речными путями, по крайней мере, клады своим местонахождением намекают на это. О размерах торговых оборотов мы можем судить, напр., по тому, что у Великих Лук и недавно у Твери найдены клады в несколько тысяч рублей. Возможность зарыть в одном кладе столько ценностей показывает, что торговля велась большими капиталами. В торговле с Востоком для славян, как мы уже видели, большое значение имели хазары, открывшие им безопасный путь к Каспийскому морю. Под покровительством этих же хазар славяне проникли и в Азию. Это было одно направление торговли славян-русских. Второе вело в Грецию на юг. Древний договор Олега с греками показывает, что подобные торговые договоры писались уже и раньше и что в Х в. сложились уже определенные формы и традиции торговых сношений. Указывают и еще торговый путь, который шел из Руси в Западную Европу. Профессор Васильевский, основываясь на хороших данных, говорит, что славяне в глубокой древности под именем "ругов" постоянно торговали на верхнем Дунае. Таким образом, сведения, которые мы имеем от древнейшей поры, показывают, что рядом с земледелием славяне занимались и торговлею; а при таком условии мы можем предположить у славян раннее существование городов как торгово-промышленных центров. Этот вывод - вывод несомненный - проливает яркий свет на некоторые явления древней киевской жизни. Хотя Иордан и утверждал, что у славян не было городов, тем не менее с первого же времени исторической жизни славян мы видим у них признаки развития городской жизни. Скандинавские саги, знакомые с Русью, зовут ее "Гардарик", т. е. страна городов. Летопись уже не помнит времени возникновения на Руси многих городов, они были "изначала". Главнейшие города древней Руси (Новгород, Полоцк, Ростов, Смоленск, Киев, Чернигов) все расположены на речных торговых путях и имели значение именно торговое, а не были только пунктами племенной обороны.

Быт славян вначале был несомненно племенной. На первых страницах летописец постоянно называет их по племенам; но, читая летопись далее, мы видим, что имена полян, древлян, вятичей и т. п. постепенно исчезают и заменяются рассказами о волостях: "Новгородци бо изначала и Смоляне и Кыяне и Полочане и вся власти (то есть волости), якоже на думу, на веча сходятся", - говорит летописец и под именем этих "властей" разумеет не членов какого-либо племени, а жителей городов и волостей. Таким образом, быт племенной, очевидно, перешел в быт волостной. Это не подлежит сомнению, нужно только понять, какое общественное устройство действовало внутри крупных племен и волостей. Из каких мелких союзов состояли сперва племена, а затем волости? Какая связь скрепляла людей: родовая, или соседственная, территориальная? Дерптский профессор Эверс в 1826 г. издал книгу "Das aelteste Recht der Russen", в которой впервые попробовал дать научный ответ на эти вопросы (его книга переведена и на русский язык). Во-первых, он отмечает у славян факт общего владения при отсутствии личной собственности; во-вторых, в летописи постоянно упоминается о роде: "живяху родом", "возста род на род". Святослав "имаше за убиенные глаголы: яко род его возьмет"; и в-третьих, "Русская правда" умалчивает о личной поземельной собственности. На основании этих данных и возникла теория, по которой славяне, на первых ступенях жизни, жили родом, по образцу рода римского, т. е. жили обществами, построенными на родовых началах; во главе рода стояла власть родовладыки - авторитет патриархальный. Со смертью родовладыки родовая собственность не делилась, а движимое и недвижимое имущество все находилось во владении рода. Родовой быт действительно исключал возможность личного владения. Теория Эверса была принята нашей "школой родового быта": Соловьев и Кавелин развили ее и перенесли в сферу политической истории. Но когда родовая теория легла в основание всей нашей истории, она встретила беспощадного критика в лице известного славянофила К. С. Аксакова, выступившею со статьею "О древнем быте у Славян вообще и у Русских и особенности", и историков-юристов Беляева и Лешкова. Они утверждают, что слово "род" в летописи употребляется не как римское "genus", что оно имеет несколько значений, так как иногда под ним подразумевается семья (в сказаниях о Кие, Щеке и Хориве), иногда род (в призвании князей); стало быть, народ, а с ним и летописец под этим словом понимали различные вещи. Общее же владение и отсутствие личного землевладения могут доказывать не родовые формы быта, а общинную организацию. Под ударами критики родовое учение потеряло свою непреложность; стали говорить, что родовой быт существовал лишь во времена глубокой древности, быть может, доисторические, а затем заменился общинным. Учение об общине было развито Аксаковым и Беляевым. По их мнению, славяне жили общиною не на основании физиологических, кровных начал, а в силу совместного жительства на одних и тех же местах и единства хозяйственных, материальных интересов. Общины управлялись властью избранных старшин, так называемым вечем. Мелкие общины или верви сливались в волости, которые уже были общинами политическими. В первоначальных рассуждениях об общине было много неопределенного. Гораздо удачнее, конкретнее поставил вопрос о первоначальном быте славян профессор Леонтович (его поддержал Бестужев-Рюмин). Взгляды Леонтовича известны под названием теории задружно-общинного быта. По этой теории родственные славянские семьи не принимали строгой родовой организации, но жили, не забывая своего физического родства, уже на началах территориальных, соседственных. Образцом подобного рода общин была сербская задруга. В трудах позднейших этнографов (г-жи А. Я. Ефименко и др.) указано было на существование своеобразных общин архаического склада и у русских людей в историческое уже время. Эти труды окончательно позволяют утверждать, что у славян на первой стадии исторической жизни существовал своеобразный общинный, а не родовой быт.

С развитием по русским рекам торгового движения к черноморским и каспийским рынкам в земле славян стали возникать большие города. Такими были: Киев - у полян, рынкам в земле славян стали возникать большие города. Такими были: Киев - у полян, Чернигов - у северян, Любеч - у радимичей, Смоленск и Полоцк - у кривичей, Новгород - у ильменских славян и др. Подобные города служили сборными пунктами для купцов и складочными местами для товаров. В них встречались торговые иноземцы, варяги по преимуществу, с русскими промышленниками и торговцами; происходил торг, составлялись торговые караваны и направлялись по торговым путям на хазарские и греческие рынки. Охрана товаров в складах и на путях требовала вооруженной силы, поэтому в городах образовались военные дружины или товарищества, в состав которых входили свободные и сильные люди (витязи) разных народностей, всего чаще варяги. Во главе таких дружин стояли обыкновенно варяжские предводители - конунги (по-славянски конунг - князь). Они или сами торговали, охраняя оружием свои товары, или нанимались на службу в городах и оберегали города и городские торговые караваны, или же, наконец, конунги захватывали власть в городах и становились городскими владетельными князьями. А так как городу обыкновенно подчинялась окружавшая его волость, то в таком случае образовывалось целое княжество, более или менее значительное по своему пространству. Такие варяжские княжества были основаны, например, Аскольдом и Диром в Киеве, Рюриком в Новгороде, Рогволодом в Полоцке. Иногда княжеская власть возникала у славянских племен и независимо от варяжских конунгов: так, у древлян был свой местный князь по имени Мал ("бе бо имя ему Мал, князю Деревьску", - говорит современник).

Появление городов, а с ними торговых иноземцев и военных дружин на Руси колебало старый племенной быт русских племен еще больше, чем расселение на новых местах. Люди, собиравшиеся в города из разных мест, выходили из своих родовых союзов и соединялись по своим делам и занятиям в иные сообщества: становились воинами-дружинниками, вступали в торговые компании, обращались в городских промышленников. Вместо патриархального соединения родичей нарождались общественные классы в нашем смысле слова: людей военных, торговых, промышленных, которые зависели уже не от родовладык, а от городских властей - князей и хозяев. И те люди, которые оставались в волостях на своих пашнях и лесных угодьях, тоже чувствовали на себе влияние городов с их торговлею и промыслами. В прежнее патриархальное время каждый род и даже каждая семья, жившая особым двором, имела свое обособленное хозяйство. Каждый для себя пахал землю и охотился, сам себя обстраивал своим лесом, одевался и обувался в ткани и кожи своего собственного изделия; каждый сам для себя изготовлял все необходимые орудия. Со стороны ничего не покупалось и на сторону ничего не продавалось. Запасалось и готовилось впрок только то, что необходимо было для своей семьи или рода. Такое хозяйство, не зависимое от других и не знающее торгового обмена продуктов, называется "натуральным". Когда на Руси развилась торговля и выросли города, на городские рынки стал требоваться товар, всего более мед, воск и меха, бывшие главными предметами русского вывоза. Эти предметы добывались в лесах деревенским людом. Под влиянием спроса из городов их стали добывать уже не только для себя, но и на продажу: из предмета домашнего потребления их обратили в товар и меняли на другие ценности или продавали на деньги, которых раньше не знали. Там, где прежде всего производили сами для себя и сами же все потребляли, понемногу начали многое покупать со стороны и запасать товары для продажи, или копить доходы за проданные товары, иначе говоря, образовывали капиталы. Вместо натурального хозяйства начиналось денежное.

Киевская Русь

Остановимся прежде всего на двух местах летописи, местах важных, которые, в сущности, и породили варяжский вопрос: 1) летописец, перечисляя племена, жившие по берегам Балтийского моря, говорит: "По сему же морю Варяжскому (т. е. Балтийскому) седят Варязи"... "и то Варязи: Свей, Урмане (норвежцы), Готе, Русь, Англяне". Все это северогерманские племена, и варяги поставлены среди них, как их родовое имя среди видовых названий. 2) Далее в рассказе летописца о призвании князей читаем: "Идоша за море к варягам-руси, сице бо ся зваху тьи Варязи Русь, яко се друзи зовутся Свеи, друзии же Англяне, Урмяне, друзии Готе тако и си". Таким образом, по словам летописи, из варягов одни назывались русью, другие англянами, урманами и т. д.; летописец, очевидно, думает, что русь есть одно из многих варяжских племен. На основании этих и других показаний летописей ученые стали искать более точных сведений и увидели, что варягов знал не только наш летописец, но и греки. Слово "варяг" писалось с юсом и, стало быть, произносилось как "варенг". Такое слово встречается и у греческих писателей и служит совершенно определенным понятием - у греков под именем Bapayjoi (варанги) разумелись наемные дружины северных людей, норманнов, служивших в Византии. С тем же значением северных дружин встречается слово Waeringer (варанги) и в скандинавских сагах; арабские писатели также знают варангов как норманнов. Следовательно "варанги" представляют собою нечто вполне определенное в смысле этнографическом - дружину норманского происхождения. В последнее время удалось, как кажется, определить точно и родину варягов, т. е. страну Варангию, благодаря одному известию, найденному и напечатанному профессором Васильевским в его статье "Советы и ответы Византийского боярина XI века". Этот византийский боярин, пересказывая известную скандинавскую сагу о Гаральде, прямо называет Гаральда сыном короля Варангии, а известно, что Гаральд был из Норвегии. Так отождествляются Норвегия и Варангия, норвежцы и варяги. Этот вывод очень важен в том отношении, что раньше была тенденция толковать слово варанги, как техническое название бродячего наемного войска (варяг - враг - хищник - бродячий); на основании такого понимания Соловьев нашел возможным утверждать, что варяги не представляли отдельного племени, а только сбродную дружину, и не могли иметь племенного влияния на славян.

Первые из этих известий - Бертинские летописи, составлявшиеся в монархии Карла Великого. В них говорится, что в 829 г. цареградский император Феофил отправил послов к Людовику Благочестивому, а с ними людей: "Rhos vocari dicebant" - т. е. людей, назвавших себя россами и посланных в Византию их царем, называемым Хаканом ("rex illorum Chacanus vocabulo"). Людовик спросил у них о цели их прихода; они отвечали, что желают вернуться к себе на родину через его, Людовика, землю. Людовик заподозрил их в шпионстве и стал разузнавать, кто они и откуда. Оказалось, что они принадлежат к шведскому племени (eos gentis esse Sueonum). Таким образом в 839 г. русь относят к шведскому племени, чему в то же время как будто противоречит имя их царя - "Chacanus" - Хакан, вызвавшее много различных толкований. Под этим именем одни разумеют германское, скандинавское имя "Гакон", другие же прямо переводят это "Chacanus" словом "каган", разумея здесь хазарского хана, который назывался титулом "казан". Во всяком случае известие Бертинских летописей сбивает до сих пор все теории. Не лучше и следующее известие: писатель Х в. Лиутпранд Кремонский говорит, что "греки зовут Russos тот народ, который мы зовем Nordmannos - по месту жительства (а position loci)", и тут же перечисляет народы "печенеги, хазары, руссы, которых мы зовем норманнами". Очевидно, автор запутался: вначале он говорит, что русь - это норманны потому, что они живут на севере, а вслед за тем помещает их с печенегами и хазарами на юге России.

В таком состоянии находится ныне варяго-русский вопрос (доступнейшее его изложение в труде датского ученого Вильгельма Томсена, русский перевод которого "Начало русского государства" издан отдельной книгой и в "Чтениях Московского Общества Истории и Древностей" за 1891 г., книга 1). Наиболее авторитетные силы нашей научной среды все держатся воззрений той норманнской школы, которая основана еще в XVIII в. Байером и совершенствовалась в трудах позднейших ученых (Шлецера, Погодина, Круга, Куника, Васильевского). Рядом с учением, господствующим давно, существовали и другие, из которых большую пользу для дела принесла так называемая славянская школа. Представители ее, начиная с Ломоносова, продолжая Венелиным и Морошкиным, далее Гедеоновым и, наконец, Иловайским, пытались доказать, что Русь всегда была славянской. Оспаривая доводы школы норманнской, эта славянская школа заставила не раз пересматривать вопрос и привлекать к делу новые материалы. Книга Гедеонова "Варяги и Русь" (два тома: Пг., 1876) заставила многих норманнистов отказаться от смешения варягов и руси и тем самым сослужила большую службу делу. Что касается до иных точек зрения на разбираемый вопрос, то о существовании их можно упомянуть лишь для полноты обзора (Костомаров одно время настаивал на литовском происхождении руси, Щеглов - на происхождении финском).

Итак, вопрос о начале государства на Руси, связанный с вопросом о появлении чуждых князей, вызвал ряд изысканий, не позволяющих вполне верить той летописной легенде, которая повествует о новгородцах, что они, наскучив внутренними раздорами и неурядицами, послали за море к варягам-руси с знаменитым приглашением: "Земля наша велика и обидна, а наряда (в некоторых рукописях: нарядник) в ней нету, до поидете княжить и владеть нами"; и пришел к ним Рюрик и два его брата "с роды своими", "пояша по себе всю русь". Эпический характер этого рассказа ясен из сравнения с другими подобными: известно сказание английского летописца Видукинда о таком же точно призвании бриттами англосаксов, причем и свою землю бритты хвалили теми же словами, как новгородцы свою: "terram latam et spatiosam et omnium rerum copia refertam".

Ольга (по-древнескандинавски и по-гречески Helga) осталась после Игоря с малолетним сыном Святославом и взяла на себя правление княжеством (945-957). По древнему славянскому обычаю вдовы пользовались гражданскою самостоятельностью и полноправием и вообще положение женщины у славян было лучше, чем у других европейских народов. Поэтому не было ничего удивительного в том, что княгиня Ольга стала правительницей. Отношение к ней летописца - самое сочувственное: он считает ее "мудрейши всех человек" и приписывает ей большие заботы об устроении земли. Объезжая свои владения, она везде устанавливала порядок и везде оставляла по себе добрую память. Главным же ее делом было принятие христианской веры и благочестивое путешествие в Царьград (957). По рассказу летописи Ольгу крестили "царь с патриархом" в Царьграде, хотя вероятнее, что она крестилась дома на Руси, ранее своей поездки в Грецию. Император Константин Багрянородный, с честью принявший Ольгу в своем дворце и описавший ее прием в сочинении "Об обрядах Византийского двора", повествует о русской княгине сдержанно и спокойно. Предание же, сложившееся на Руси о путешествии княгини, рассказывает, что император был поражен красотой и умом Ольги настолько, что даже хотел на ней жениться; однако Ольга уклонилась от этой чести. Она держала себя почтительно по отношению к патриарху, но вполне независимо по отношению к императору. Летописец даже уверен, что ей удалось дважды перехитрить императора: во-первых, она ловко сумела отказаться от его сватовства, а во-вторых, она отказала ему в дани или дарах, на которые он, будто бы, легковерно рассчитывал. Таково было наивное предание, усвоившее Ольге исключительную мудрость и хитрость. С торжеством христианства на Руси память княгини Ольги, во святом крещении Елены, стала почитаться и православною церковью: княгиня Ольга была причтена к лику святых.

Возвратясь в Киев после своих завоеваний на Востоке, Святослав получил приглашение от греков помочь Византии в ее борьбе с дунайскими болгарами. Собрав большую рать, он завоевал Болгарию и остался там жить в г. Переяславце на Дунае, так как считал Болгарию своей собственностью. "Хочу жить в Переяславце Дунайском, - говорил он: - там середина (центр) моей земли, там собираются всякие блага: от греков золото, ткани, вина и плоды, от чехов и угров - серебро и кони, из Руси меха, воск и мед и рабы". Но ему пришлось на время вернуться из Болгарии в Киев, потому что на Русь в его отсутствие напали печенеги и осадили Киев. Киевляне с княгиней Ольгой и детьми Святослава едва отсиделись от грозного врага и послали к Святославу с упреками и просьбой о помощи. Святослав пришел и прогнал печенегов в степь, но в Киеве не остался. Умиравшая Ольга просила его подождать на Руси до ее кончины. Он исполнил ее желание, но, похоронив мать, сейчас же ушел в Болгарию, оставив князьями на Руси своих сыновей. Однако греки не желали допустить господства русских над болгарами и потребовали удаления Святослава назад на Русь. Святослав отказался покинуть берега Дуная. Началась война, и византийский император Иоанн Цимисхий одолел Святослава. После ряда тяжелых усилий он запер русских в крепости Доростол (теперь Силистрия) и вынудил Святослава заключить мир и очистить Болгарию. Войско Святослава, истомленное войной, на пути домой было захвачено в днепровских порогах печенегами и Рассеяно, а сам Святослав убит (972). Так печенеги довершили поражение русского князя, начатое греками.

Образование государств совершается различно. Может произойти так, что известное общество складывается естественно: под влиянием мирной деятельности, хозяйственных заимок постепенно обозначаются те или другие границы занятой племенем территории; слагаются определенные общественные связи и затем в обществе выделяется правящий класс, господствующий обыкновенно в силу знатности происхождения или своего экономического преобладания. Всеобщая история показывает нам развившееся таким образом кельтское общество, в котором создался ряд вполне определенных отношений экономического характера, и в силу этих отношений во главе общества, как его вожди, стали лица, имеющие большее количество земли и рабочего скота. Это и была аристократия, господствующий класс, который мало-помалу приобрел полное преобладание. Таков был рост общества, совершившийся в силу кровных и экономических связей. Но бывает и иначе. Известное общество уже сложилось, в нем образовалась или образуется политическая власть, как вдруг является неприятель, захватывает в свои руки путем открытого насилия политическое преобладание и власть, а вместе с этим перерабатывает и все прежние общественные отношения. Так было в Западной Римской Империи, когда в нее вторглись германцы, заняли первое место в старом обществе и захватили себе земли. Экономический порядок, который существовал здесь раньше, перестроился к выгодам господствующего класса.

Который же из этих порядков имел место в Киеве? Мы видим, что племенной быт славян естественно изменился в волостной, и в этом уже сложившемся организме общественной жизни возникла власть варяжских князей. Чрезвычайно важно определить: отразилось ли влияние этих князей с их дружинами на общественных отношениях славян или нет? Судя по историческим данным, мы скорее можем сказать - нет. Влияние варягов было крайне ничтожно; они не нарушили общего порядка прежней общественной жизни. Какую же роль играли варяжские князья, в чем заключалась их деятельность и какова была их власть? Власть эта была настолько неопределенна и своеобразна, что ее чрезвычайно трудно уложить в готовые формулы. Вообще говоря, теория государственного права различает три главных вида политической власти. Первый вырастает на основании кровных связей: постепенно развивается аристократический (господствующий) род, и его родовладыка признается владыкой и вместе политической властью всего племени. Такой власти присвоено название власти патриархальной, она является у народов кочевых и полукочевых. Второй вид есть так называемая вотчинная, или патримониальная, власть: известное лицо считает своей собственностью всю территорию племени, а в силу этого и людей, живущих на территории, признает подвластными себе. Такой тип власти соблюдается у нас в удельный период XIII, XIV, XV вв. и притом в очень чистой форме. Третий вид власти зиждется уже не на кровных родовых началах и не на территориальной основе, а на основании более сложном. Современная нам политическая власть возникает на почве национального самосознания, когда племя, сознавая свое единство племенное и вероисповедное, сознает и свое историческое прошлое, обращается в нацию с национальным самосознанием. И такой момент был в истории Руси впервые в XVI в. Что же касается до власти варяжских князей, то она, в сущности, не подходит ни к одному из указанных типов: во-первых, варяжские князья не могли у нас господствовать в силу кровного начала, во-вторых, они не считали землю своей собственностью и, в-третьих, самое понятие земли русской впервые слагается на глазах истории в устах прежде всего князя Святослава, который говорил своим воинам: "Не посрамим земли Русской!" Киевские князья в сущности представляют собой защитников страны, которые за известную плату охраняют общество от неприятеля. Читая скудные свидетельства летописи, мы видим, что главная деятельность князей направлялась на то, чтобы: 1) объединить русские племена и создать на Руси единое государство; 2) устроить как можно выгоднее торговые сношения с соседями и обезопасить торговое движение к иноземным рынкам и 3) оборонить Русь от внешних врагов.

2. Весною в Киеве составлялись большие торговые караваны из лодок, которые по-славянски назывались "ладьями", а по-гречески "моноксилами", т. е. однодеревками. Такое название дано было ладьям потому, что их днище (киль) состояло из одного дерева; подобные ладьи подымали несколько сот пудов груза и до 40-50 человек экипажа. К ладьям княжеским присоединялись ладьи княжеской дружины и купцов ("гостей"); весь караван охранялся княжеской стражей и вооруженными дружинами гостей. Устроившись, караваны отправлялись вниз по Днепру. Вот как рассказывают современники о том караване, который шел в Константинополь: собравшись окончательно верстах в 50 ниже Киева, в Витичеве, караван оттуда двигался "в греческий путь". Плывя по Днепру, он достигал "порогов", т. е. скалистых гранитных гряд, пересекающих течение Днепра в нескольких местах недалеко от нынешнего города Екатеринослава. В порогах нельзя было плыть меж камней с полным грузом; иногда же и вовсе не было хода ладьям. Тогда русь приставала к берегу, разгружала суда, выводила скованных невольников, которых везла на продажу, тащила товары в обход порога по берегу, иногда даже перетаскивала посуху и сами ладьи. В то время как одни обходили порог, другие охраняли их и сторожили берег, боясь нападения печенегов на караван. Пройдя пороги, русь выходила в Черное море и, держась болгарских берегов, достигала Константинополя. Огромный русский караван греки не пускали в стены своей столицы. Русь помещалась в предместье св. Мамы и жила там с полгода, пока не кончала своих торговых дел. Прибывших русских послов и купцов греки переписывали и по списку доставляли им съестные припасы от казны. Из предместья в самый Царь-град греки допускали русских сразу не более 50 человек, без оружия и с провожатым: оставаться на зиму в Греции не позволяли никому. Таким образом греки разрешали Руси устраивать под Константинополем как бы свою ярмарку с их покровительством, но под надзором и с предосторожностями. Правила, которые устанавливали порядок торговли русских в Греции и определяли все возникавшие между Русью и греками во время торга отношения, обыкновенно вносились в договоры и составляли главное их содержание; вот почему эти договоры и называются торговыми. Для того, чтобы устроить общий для всей Руси ежегодный караван в Грецию и такие же караваны в другие места (в хазарский Итиль, в дунайские области), киевские князья должны были тратить много труда и сил. На них лежала забота о том, чтобы своевременно стянуть к Киеву свои товары, полученные в виде дани, и всякий купеческий товар, затем снабдить караваны сильной охраною и проводить их до места назначения; наконец, путем мирных отношений или оружием подготовить выгодные условия торговли в чужих странах. Походы киевских князей на Грецию, походы Святослава на Дон и Волгу были тесно связаны с торговыми делами Киева. Таким образом, торговля страны направляла собой внешнюю политику киевских князей.

3. Кроме того, на князьях лежала забота об обороне государства от внешних врагов. Степняки нападали не только на границы Руси, но и на самую столицу ее - Киев. Этот город лежал слишком близко к степному пространству и был открыт со стороны степи. Поэтому киевские князья понемногу окружают его крепостями, "рубят города" на границах степи и укрепляют самую границу валами и другими сооружениями. Чтобы степняки, печенеги, не мешали торговому движению через степь, князья нападают на них в степи или же вступают с ними в дружбу и даже в союз, увлекая их вместе с собой на греков. Но такая дружба была все же исключением: обыкновенно Русь бывала в острой вражде с печенегами.

Языческие верования наших предков вообще малоизвестны. Как и все арийцы, русские славяне поклонялись силам видимой природы и почитали предков. Силы природы воплощались у них в личные божества. Первое место среди них занимало божество солнца - Дажьбог или Даждь бог, Хорс, Велес или Волос. Трудно сказать, почему ему давались различные имена: Дажьбога почитали, как источник тепла и света, как подателя всех благ; Велеса - как покровителя стад или "скотьяго бога"; "великим Хорсом" по-видимому называли самое солнечное светило, свершающее путь по небу. Другим божеством был Перун, в котором олицетворялась гроза с страшным громом и смертоносною молниею. Ветер имел свое божество - Стрибога. Небо, в котором пребывал Дажьбог, звалось Сварогом и считалось отцом солнца, почему Дажьбогу было усвоено отчество Сварожича. Божество земли носило имя Мать-Земля сырая; почитая землю, как свою мать, славяне чтили Дажьбога и Велеса, как дедов человеческих. Но все эти образы богов не получили у славян той ясности и определенности, как, например, в более развитой греческой мифологии. Внешний культ у славян также не был развит: не было ни храмов, ни особого сословия жрецов. Кое-где на открытых местах ставились грубые изображения богов, "идолы". Им приносились жертвы, иногда даже человеческие; этим и ограничивалось идолослужение. Замечательно, что варяжская (германская) мифология не оказала никакого влияния на славянскую, несмотря на политическое господство варягов; так было по той причине, что языческие верования варягов не были ни яснее, ни крепче славянских: варяги очень легко меняли свое язычество на славянский культ, если не принимали греческого христианства. Князь Игорь, варяг по происхождению, и его варяжская дружина уже клялись славянским Перуном и поклонялись его идолу.

Летописное предание о крещении князя Владимира. О том, как крестился князь Владимир и как он крестил свой народ, на Руси существовало много преданий. Не помня точных обстоятельств дела, одни рассказывали, что князь крестился в Киеве; другие указывали место его крещения в городе Василеве (в 35 верстах от Киева); третьи говорили, что он принял крещение в Крыму, в греческом городе Корсуне (Херсонесе), после того, как взял этот город у греков. Лет сто спустя после крещения Руси летописец занес в свою летопись такие предания об этом событии:

Пришли (говорит он [летописец] к Владимиру (968) сначала волжские болгары, похваляя свое магометанство, затем немцы от римского папы, затем хазарские евреи с проповедью своего закона и, наконец, греческий философ с православным учением. Все они хотели привлечь Владимира к своей вере. Он же выслушал их и всех отослал прочь, кроме грека. С греком он беседовал долго, отпустил его с дарами и почестями, но пока не крестился. В следующем году (987) созвал Владимир своих советников и рассказал им о приходе к нему проповедников, прибавив, что более всего его поразили рассказы греческого философа о православной вере. Советники дали мысль князю послать в разные страны своих послов посмотреть: "кто как служит Богу?" Побывав и на востоке, и на западе, послы попали в Царьград и были поражены там несказанным благолепием греческого богослужения. Они так и сказали Владимиру, прибавив, что сами не хотят оставаться более в язычестве, познав православие. Это испытание вер через послов решило дело. Владимир прямо спросил своих советников: "Где крещение примем?" А они согласно ответили: "Где тебе любо". И вот в следующем, 988 году Владимир пошел с войском на Корсунь и осадил его. Город упорно сопротивлялся. Владимир дал обет креститься, если возьмет Корсунь, и действительно взял его. Не крестясь еще, он послал в Царьград к царям-братьям Василию и Константину, грозя идти на них и требуя за себя замуж их сестру Анну. Цари сказали ему, что не могут выдать царевну замуж за "поганого", т. е. за язычника. Владимир ответил, что готов креститься. Тогда цари прислали в Корсунь сестру свою и с ней духовенство, которое крестило русского князя и венчало его с царевной. Перед крещением Владимир заболел и ослеп, но чудесно исцелился во время самого таинства крещения. Помирясь с греками, он возвратился с православным духовенством в Киев и крестил всю Русь в православную греческую веру.

Внешнее устройство церкви в древней Руси. Крещение Руси не следует представлять себе как простую перемену верований. Христианство, став господствующей религией на Руси, выразилось не только в проповеди и богослужении, но и в целом ряде новых установлений и учреждений. Из Греции пришла на Русь иерархия: в Киеве стал жить русский митрополит, поставляемый Константинопольским патриархом; в других городах были поставлены подчиненные митрополиту епископы (на первых порах их было пять, потом число их дошло до пятнадцати). В Киеве и во всех епархиях строились церкви и устраивались монастыри; причты церквей и братия монастырей подчинялись своему епископу, а через него митрополиту. Таким образом власть митрополита простиралась на всю Русь и объединяла все духовенство страны. Вместе с христианством на Русь пришла письменность, а с нею книжное просвещение. Как ни слабо оно было на первых порах, оно все же оказывало могучее влияние на познавших его людей. Богослужебные и священные книги принесены были на Русь на доступном для всех языке - славянском, том самом, на котором изложили их славянские первоучители св. Кирилл и Мефодий и их болгарские ученики. Язык этих книг был вполне понятен русским, и "книжное учение" было поэтому не затруднено. Тотчас по крещении на Руси возникают школы с учителями священниками и появляются книжники-любители просвещения, собиравшие и переписывавшие книги. Митрополит и вообще духовенство управляли и судили подчиненных им людей так, как это делалось в греческой церкви, на основании особого сборника законов Номоканона, получившего на Руси в болгарском переводе название Кормчей книги. В этом сборнике заключались церковные правила Апостольские и вселенских соборов, также гражданские законы православных византийских императоров. Церкви принадлежали земли, на которых духовенство и монастыри вели хозяйство по-своему, руководствуясь византийскими обычаями и законами, устанавливая такие юридические отношения к земледельцам, какие были приняты в Греции.

Черты дохристианского быта русских славян. По нашим понятиям, государство, в котором мы живем, имеет право и в то же время обязанность карать виновных за преступления и проступки и по возможности предупреждать всякое нарушение порядка и права. Вор или убийца отыскивается и наказывается независимо от того, просят об этом или не просят потерпевшие от него люди. В древнейшее дохристианское время было не так. Князья не имели ни склонности, ни возможности вмешиваться в общественную жизнь и поддерживать порядок, когда к ним не обращалось за этим само население. Преступление тогда считалось "обидою", за которую должен был отплатить, "отомстить" сам обиженный или его род. Человека защищал не князь, а свои близкие ему люди; за убитого "мстили" отец, братья, дяди, племянники. Обычай "кровной мести" и вообще "мести" был так широко распространен, что признавался даже законом, как нормальное правило. Иначе и быть не могло в таком обществе, где княжеская власть только что возникла, где князь был иноплеменником и был окружен дружиной таких же иноплеменников-варягов. Наподобие того, как варяжская дружина со своим конунгом-князем составляла особое сообщество среди славян, и самые славяне имели такие же особые союзы и сообщества. Они жили или родами, или общинами; в других случаях они сами устраивали дружины и торговые товарищества в городах. Каждый человек, принадлежавший к какому-нибудь союзу или входивший в какое-нибудь сообщество, пользовался защитою рода, общины, дружины, товарищества, и мало надеялся на князя, потому что княжеская власть была еще слаба. Лишенный покровительства своих близких, прогнанный из какого-либо сообщества человек становился беззащитным, потому что никто не шел к нему на помощь; его можно было, по старому выражению, "убита во пса место" - и остаться без всякого наказания и возмездия. Такие беспризорные и беззащитные люди назывались изгоями (от того же корня, как и слово "гой": "гой еси" значило: будь здрав, будь жив); изгои были как бы "изжитые", выкинутые из жизни вон люди. В одном церковном уставе XII в. дается такое определение изгоям: "Изгои - трои: попов сын грамоте не умеет, холоп из холопства выкупится, купец одолжает; а се четвертое изгойство о себе приложим: аще князь осиротеет".

Родовой быт первоначально вел людей к обособлению. Роды жили замкнуто, чуждались один другого и враждовали один с другим. А между тем каждому роду было необходимо со стороны добывать невест для браков своих родичей. Отсюда возник обычай добывать их насилием и хитростью, посредством "умычки" или увоза. Впоследствии этот обычай смягчился: если невесту "умыкали", то по предварительному с ней уговору. В то же время возникли и другие способы заключения брака: жених мирно приходил за невестой и выкупал ее у рода, уплачивая за нее "вено". Кое-где, там, где нравы были мягче, брак заключался ближе к нашим обычаям: невеста приезжала в дом жениха и за ней привозили ее приданое. Но так бывало, по словам летописца, только у полян. В прочих же местах семейный быт отличался грубостью, тем более, что везде существовал обычай многоженства. Предание говорит, что сам князь Владимир до крещения своего держался этого обычая. Положение женщины в семье, особенно при многоженстве, было очень тяжело, о чем свидетельствуют народные песни. В них горько оплакивается судьба девушки, отдаваемой или продаваемой в чужой род.

Влияние церкви на гражданский быт. Христианская церковь, основанная на Руси князем Владимиром, не могла примириться с таким порядком. Вместе с Христовым учением о любви и милости церковь принесла на Русь и начала византийской культуры. Уча язычников вере, она стремилась улучшить их житейские порядки. Под влиянием христианства отдельные лица из языческой среды изменяли к лучшему свои взгляды и права, шли вслед Христу и являли высокие примеры нравственной христианской жизни и даже подвижничества. О самом князе Владимире предание говорит, что он смягчился под влиянием новой веры, стал милостив и ласков. Среди дружины и земских людей появилось много благочестивых христиан, почитавших церковь, любивших книги и иногда уходивших от мирских соблазнов в монастыри и в пустынное житье. Через свою иерархию и примеров ревнителей новой веры церковь действовала на нравы и учреждения Руси. Проповедью и церковною практикой она показывала, как надо жить и действовать в делах личных и общественных.

Найдя на Руси ряд союзов, родовых и племенных, дружинных и городских, церковь образовала собою особый союз - церковное общество. В состав его вошло духовенство, затем люди, которых церковь опекала и питала, и, наконец, люди, которые служили церкви и от нее зависели. Церковь опекала и питала тех, кто не мог сам себя кормить: нищих, больных, убогих. Церковь давала приют и покровительство всем изгоям, потерявшим защиту мирских обществ и союзов. Церковь получала в свое владение села, населенные рабами. И изгои, и рабы становились под защиту церкви и делались ее работниками. Всех своих людей одинаково церковь судила и рядила по своему закону (по Кормчей книге) и по церковным обычаям; все эти люди выходили из подчинения князю и становились подданными церкви. И как бы ни был слаб или ничтожен церковный человек, церковь смотрела на него по-христиански - как на свободного человека. Для церковного сознания все были братья во Христе, и не было пред Господом ни раба, ни господина. В церкви не существовало рабства: рабы, подаренные церкви, обращались в людей, лично свободных; они были только прикреплены к церковной земле, жили на ней и работали на пользу церкви. Таким образом, церковь давала светскому обществу пример нового, более совершенного и гуманного устройства, в котором могли найти себе защиту и помощь все немощные и беззащитные.

В особенности восставало духовенство против грубых форм рабства на Руси. В поучениях и проповедях, в беседах и разговорах представители духовенства деятельно учили господ быть милосердными с рабами и помнить, что раб - такой же человек и христианин, как и сам его господин. В поучениях запрещалось не только убивать, но и истязать раба. В некоторых случаях церковь прямо требовала у господ отпуска рабов и рабынь на свободу. Получая рабов в дар, церковь давала им права свободных людей и селила их на своих землях; по примеру церкви иногда то же делали и светские землевладельцы. Хотя такие примеры были редки, хотя увещания благочестивых поучений и не искореняли рабства, однако изменялся и смягчался самый взгляд на раба, и дурное обращение с рабами стало почитаться "грехом". Оно еще не каралось законом, но уже осуждалось церковью и становилось предосудительным.

Практические примеры христианской жизни являли как мирские, так и церковные люди. Летописец говорит, что сам князь Владимир после крещения стал добрым и милостивым, заботился об убогих и нищих, думал о книжном просвещении. Среди его сыновей были также благочестивые князья. В среде простых людей, на первых же порах после принятия новой веры, являются христиане в самом высоком смысле слова. Таков, например, Иларион, из священников села Берестова (около Киева), поставленный в сан русского митрополита за свое благочестие, ученость и удивительный ораторский талант. Таков ино св. Феодосий, игумен Печерского киевского монастыря, с детства проникнутый Христовым учением, оставивший зажиточный дом для монашеской убогой жизни и стяжавший себе славу подвижника, писателя и проповедника. Влияние подобных людей в русском обществе было очень велико и благотворно. Вокруг них собирались их последователи и ученики и образовывали целые общины, называемые монастырями. Древние монастыри не всегда были похожи на нынешние. Удалясь из городов в лесную глушь, тогдашние монахи составляли свое особое поселение, как бы в пустыне, не имея до времени ни храма, ни монастырских стен. Их община кормилась своими трудами и терпела нужду даже во всем необходимом до той поры, пока не получала известности и не привлекала благочестивых поклонников. Строгая жизнь и трогательное братство иноков, способ хозяйства их, совершенно новый для языческой среды, основанный наличном бескорыстии иноков и на их неустанном труде на пользу братии, - все это очень сильно действовало на умы тогдашних людей. Они желали помочь благочестивой братии, чем могли: строили в монастыре храмы, дарили монастырю земли и рабов, жертвовали золото и драгоценности. Скромная община монахов превращалась в богатый и благоустроенный монастырь и делалась религиозным и просветительным средоточием для своей области. Монастырь учил не только вере, но и "книжному почитанию", и хозяйственным приемам. В монастырях образовывались целые библиотеки и процветала грамотность; почти все знаменитые писатели Киевской Руси вышли из монастырей. Хозяйство монастырей устраивалось по византийским образцам и руководилось византийскими законами и правилами. В этом хозяйстве не было рабов, потому что церковь не допускала у себя рабства. Рабочий люд был лично свободен, но прикреплен к церковной земле и управлялся церковными властями. На обширных землях монастырей все хозяйственные порядки устанавливались сообразно указаниям греческого закона и отличались правильностью и стройностью. Поэтому монастырское (и вообще церковное) землевладение становилось образцом не только для частных, но даже и для княжеских земельных хозяйств.

Наконец, христианская вера на Руси совершила переворот в области пластического искусства. Языческая Русь не имела храмов и довольствовалась изваяниями идолов. Христианство повело к созданию громадных каменных храмов в главнейших городах. Киевский храм Успения Богоматери, получивший название Десятинной церкви потому, что Владимир уделил на его содержание "десятину" (т. е. десятую часть) княжеских доходов, был древнейшим каменным храмом в Киеве. Киевская церковь св. Софии, новгородская церковь св. Софии и другие храмы в главнейших городах Руси были созданы вслед за Десятинною церковью. Они строились по византийским образцам и украшались богатейшими мозаиками и фресками. Архитектурное дело и живопись под влиянием церковного строительства достигли в Киеве значительного развития. А с ними вместе развились и прочие искусства и художественные ремесла, в особенности же ювелирное дело и производство эмали. Первыми мастерами во всех отраслях художественного производства были, конечно, греки. Позднее под их руководством появились и русские мастера. Развилось, таким образом, национальное искусство. Но оно в Киевской Руси отличалось резко выраженным византийским характером, и поэтому известно в науке под именем русско-византийского.

Принятие христианства с его многообразными последствиями представляет собой в истории Киевской Руси тот рубеж, который отделяет древнейшую эпоху от эпохи XI и XII вв. Изучая период дохристианский, мы приходим к тому заключению, что единодержавия в то время не было; Русь несколько раз дробилась на княжества (после Святослава, Владимира Св.). При жизни князя-отца сыновья сидели наместниками в главных городах и платили отцу дань. По смерти отца земля дробилась на части по числу сыновей, и лишь политическая случайность приводила к тому, что в конце концов восстанавливалось единодержавие. Братья, враждуя из-за наследства, обыкновенно истребляли друг друга. После такой борьбы между сыновьями Св. Владимира Русь разделилась на две части: левою стороною Днепра владел Мстислав, правою - Ярослав. По смерти же Мстислава Ярослав владел всей землей; умирая (1054), он разделил землю таким образом: старшему сыну Изяславу дал Киев и Новгород, т. е. оба конца водного торгового пути (очевидно, что Изяслав был самый богатый, самый могущественный князь), второму сыну Святославу - Чернигов, третьему - Всеволоду - Переяславль (недалеко от Киева), четвертому - Вячеславу - Смоленск, пятому - Игорю - Владимир-Волынский; но у Ярослава был еще внук от старшего сына, Владимира Ярославовича, доблестный Ростислав, о котором сложилось много легенд; ему Ярослав ничего не дал. Ростислав бросился сам на Тмутаракань, захватил ее и оставил за собою. Ярослав велел почитать Изяслава, как старейшего, но Изяслав не сумел поддержать свой авторитет, восстановил против себя киевлян, которые его изгнали. Возвратясь затем в Киев, Изяслав был вторично изгнан оттуда братьями; он бежал в Польшу; киевский стол занял Святослав и княжил там до смерти. Затем Киев опять переходит к Изяславу, а Чернигов в это время достается Всеволоду. После смерти Изяслава, киевский престол занял Всеволод, а второй город - Чернигов - Всеволод отдал своему старшему сыну Владимиру. Детей Святослава он совсем вычеркнул из общего наследия, как изгоев, которые не имели права на великокняжеский престол, ибо отец их не мог бы стать великим князем, если бы соблюдал старшинство и не прогнал с престола старшего брата своего, который его пережил. В 1093 г. умер Всеволод, оставив после себя сына Владимира, прозванного Мономахом по имени своего деда со стороны матери. Владимир не встретил бы препятствий со стороны киевлян, если бы захотел занять отцовский великокняжеский престол но, не желая новых усобиц и соблюдая родовое старшинство, Мономах предоставляет киевский стол старшему и: своих двоюродных братьев, Святополку Изяславичу, который, как старший в роде, имел на великокняжеский стол все права. Этот князь, однако, не умел поддержать спокойствие в русской земле и потому не пользовался народным расположением; во время его княжения Святославичи, признанные изгоями со стороны своих дядей Изяслава и Всеволода, стали добиваться полноправности и заявили притязание на черниговский стол, занятый Мономахом. После долгих смут Любечским съездом 1097 г. права Святославичей на Чернигов были восстановлены и вместе с тем съезд поделил все русские волости между князьями на началах справедливости, утвердив правило: "каждо да держит отчину свою". Но справедливость была вскоре попрана главным ее блюстителем Святополком, который, действуя заодно с Давидом Игоревичем, ослепил одного из князей изгоев Василька. Это насилие повлекло за собой новые усобицы, для прекращения которых был назначен новый съезд. В 1100 г. в городе Уветичах, или Витичеве, Святополк, Мономах и Святославичи заключили между собой союз для восстановления мира на Руси. Когда Витичевским съездом был водворен порядок во внутренних делах, тогда стало возможно подумать и о делах внешних - о борьбе с половцами. Владимир и Святополк съехались на берегу Долобского озера (1103) и решили двинуться общими силами на половцев. Эти съезды - Любечский, Витичевский и Долобский - показывают нам, что в важных спорных вопросах князья - внуки Ярослава - прибегают к съездам, как к высшему учреждению, имеющему право безапелляционного решения. События же, их вызвавшие, свидетельствуют, что Русь во время княжения Святополка не пользовалась спокойствием и что нарушителем этого спокойствия часто был сам великий князь. Понятно, почему до смерти Святополка (1113) даже летописец, всегда готовый хвалить покойного князя, хранит о нем полное молчание.

После смерти нелюбимого князя киевляне посылают звать на великокняжеский престол Владимира Мономаха, но Мономах, не желая нарушать раз признанные права Святославичей, отказывается от великого княжения. Однако киевляне, не любившие Святославичей, не принимают ни Святославичей, ни отказа Мономаха и отправляют к нему новое посольство с тем же предложением, угрожая возмущением в случае его упорства; тогда Владимир вынужден был согласиться и принять Киев. Так воля граждан нарушила права старшинства, передав их в руки достойнейшему помимо старейшего. Однако это нарушение старшинства, хотя и вынужденное, должно было вызвать новые усобицы, и если при жизни сильного и всеми любимого Мономаха Святославичи должны были затаить свою ненависть к невольному нарушителю их прав, то они передали эту ненависть своим детям; она-то и послужила причиной кровавых усобиц между потомством Святослава и потомством Всеволода. Эти усобицы произошли значительно позднее. Потомки Святослава Черниговского не препятствовали тому, что после смерти Мономаха (1125) занял киевский стол сын его Мстислав. Да и нелегко было оспаривать у него великокняжеский стол: Святославичи, по тогдашним понятиям, потеряли свои права на Киев, оттого что не противились занятию киевского стола Мономахом; этим они понизили свой род перед родом Мономаха и утратили, не только в настоящем, но и в будущем всякое право на великокняжеский стол. Со стороны черниговских князей также не последовало возобновления притязаний на Киев и тогда, когда (1132) Мстислав умер и старшинство перешло в руки брата его Ярополка Владимировича, что вполне согласовалось с желанием киевлян, никого не желавших, кроме Мономаховичей. Черниговские князья не могли протестовать, ибо они были бессильны, пока мир господствовал вроде Мономаха. В княжение Ярополка, однако, этот мир был нарушен. Перед смертью Мстислав обязал своего брата и преемника Ярополка отдать Переяславль его старшему сыну Всеволоду Мстиславовичу. Вступив на великокняжеский престол, Ярополк исполнил предсмертную волю брата, но это вызвало неудовольствие со стороны младших сыновей Мономаха - Юрия Ростовского и Андрея Владимиро-Волынского. Узнав о перемещении племянника в Переяславль, они сочли это шагом к старшинству помимо их и поспешили выгнать Всеволода из Переяславля. Тогда Ярополк водворил туда второго Мстиславича - Изяслава, княжившего в Полоцке. Но и это распоряжение не успокоило младших князей: в каждом племяннике, который сидел в Переяславле, они видели наследника старшинства, будущего князя киевского. Чтобы успокоить братьев, Ярополк вывел и Изяслава из Переяславля и послал туда брата своего Вячеслава, но тот скоро сам оставил эту область, и она была уступлена Юрию Ростовскому.

Враждой между дядями и племянниками в потомстве Мономаха не замедлили воспользоваться Святославичи и предъявляли свои права на великое княжение. Обстоятельства сложились благоприятно для Святославичей: Ярополк Владимирович скончался в 1139 г. и место его заступил брат его Вячеслав, человек бесхарактерный и неспособный. Таким ничтожеством великого князя воспользовались Святославичи в лице Всеволода Ольговича; он подступил к Киеву и занял его. Вячеслав не оспаривал у него великого княжения, и Всеволод не только сам остался в Киеве до своей кончины, но и укрепил там после себя брата своего Игоря. Но едва Игорь вокняжился, как киевляне отправили посольство звать на киевский стол Изяслава Мстиславича. Последний немедленно двинулся к Киеву, объявив, что терпел на старшем столе Всеволода, как мужа старшей сестры своей, но что других Ольговичей на киевском столе не потерпит. Киевляне перешли на его сторону. Игорь был взят в плен и погиб, а Изяслав занял великокняжеский стол.

В лице Изяслава род Мономаха снова восторжествовал над родом Святослава. Но самовольный захват Изяславом киевского стола вооружил против него двух старших Мономаховичей, двух его дядей - Вячеслава, который был изгнан Всеволодом Ольговичем, и Юрия, князя Ростовского. Юрий, недовольный тем, что старшинство досталось его племяннику, а не брату, начал с Изяславом борьбу и одержал верх. Изяслав удалился во Владимир-Волынский, а в Киеве стал княжить Юрий. Но и он недолго удержал за собой киевский стол; Изяславу удалось изгнать его и снова вернуть себе Киев, а чтобы обеспечить себя от обвинений в беззаконном захвате престола, он пригласил в Киев старшего дядю Вячеслава, который, довольствуясь почетом, предоставил всю власть племяннику. Однако Юрий не оставил своих притязаний на Киев, несмотря на то, что Изяслав обставил дело вполне законно, воспользовался первой удобной минутой и подступил к Киеву. Изяслав и Вячеслав оставили город, и Юрий вторично завладел им, опять-таки ненадолго. Киевские граждане любили Изяслава и при первом его появлении перешли на его сторону. Юрий снова уехал из Киева, а Изяслав, верный прежнему намерению, стал княжить именем Вячеслава. В 1154 г. Изяслав умер; престарелый Вячеслав вызвал другого своего племянника - Ростислава Смоленского, и киевляне присягнули ему, заключив, однако, договор, что он будет чтить своего дядю Вячеслава, как делал это его покойный брат. После же смерти Вячеслава киевляне приняли Изяслава Давидовича, представителя Святославичей, но тут снова явился Юрий, и престол, в третий раз перейдя к нему, остается за ним до его смерти. В 1157 г. Юрий умирает, и киевляне, нелюбившие этого князя, хотя он и был Мономахович, снова зовут на киевский стол Изяслава Давидовича. Тогда один из младших Мономаховичей, Мстислав Изяславич Владимиро-Волынский, опасаясь, что киевский стол уйдет из рук Мономаховичей, изгнал Изяслава из Киева и водворил там своего дядю Ростислава, а после смерти его в 1168 г. сам занял великокняжеский престол. В то же время претендентом на Киев является сын Юрия - Андрей, которого Мстислав обошел, как раньше отец его Изяслав обошел дядю своего Юрия. Победа в борьбе осталась на стороне Андрея: в 1169 г. Киев был им взят, а Мстислав удалился в свою Волынскую область. Киев был ограблен и сожжен, а сам победитель не остался в нем и ушел на север.

Второй вопрос - на чем держалось единство земли? - разрешался также различно. Прежние историки и даже Карамзин не останавливались над ним долго: они говорили, что единство земли основывалось на чувстве княжеского родства, которое связывало князей в одно целое. Школа родового быта первая дала научное построение вопросу, основываясь на понятии родового владения. Род князей, представляя одно неразрывное целое, соединяет в своем владении землю. Землею сразу владеют все князья, помня, что сами "одного деда внуки". Русь была, таким образом, единым государством, потому что она была владением одного рода. Иного мнения были представители федеративной теории, во главе которой стоял Костомаров: он видел в древней Руси федерацию, основанную на единстве происхождения и языка, единстве веры в церкви и, наконец, на единстве династии, правящей страной. Но федерация предполагает существование некоторых постоянных учреждений, общих для всей федерации, между тем на Руси таких учреждений указать нельзя; княжеские съезды, например, не представляют ничего юридически определенного. Вот почему федеративную теорию сменила новая, договорная, принадлежащая Сергеевичу. Еще Чичерин говорил, что древняя Русь не знала государственного порядка и жила на праве частном, на порядке договорном. Исходя из этой мысли, Сергеевич пришел к тому выводу, что древняя Русь не имела политического единства, и единственным движущим началом жизни было начало личного интереса. Князья не знают сдержки личному произволу, они не наследуют столов по праву, а "добывают" их силой или искусством, формулируя свои отношения к другим князьям и к земщине условиям "рядов", т. е. договоров; о единстве государства не может быть и речи. Ключевский говорит, что в основании единства русской земли лежат две связи: 1-я родственная, связывающая князей, 2-я экономическая, связывающая области. Своеобразное сочетание условий, вытекающих из экономической жизни волостей, с условиями родового быта князей породило постоянное движение князей по городам и постоянное взаимодействие земских миров. В этом и выражалось единство Русской земли. Все приведенные учения были правы, потому что все освещали правильно одну какую-нибудь сторону вопроса: одни уловили формулу законного владения, собственно идею порядка (это школа родового быта); другие занимались не столько изучением норм, хотя бы и идеальных, сколько исследованием их нарушений (Сергеевич); третьи отметили роль общества в древней Руси, причем принимали ее различно (Костомаров и Пассек). Каждый вносил свой взгляд, и взгляд этот возбуждал возражения других, При всех разногласиях, существующих в вопросе, можно, однако, сказать, что вопрос теперь достаточно освещен в основных своих чертах. Родовой порядок наследования столов, как идеальная законная норма, несомненно существовал. Но рядом с ним существовали и условия, подрывавшие правильность этого порядка. Так, княжеские съезды нередко постановляли решения, противные законному течению исследования. Любечский съезд князей (1097) поставил решение о князьях, чтобы каждый из них "держал отчину свою". Этот принцип отчинности, т. е. семейного наследования от отца к сыну, бесспорно начинал слагаться в умах этой эпохи, разлагая родовое начало. (Очень хорошо раскрыто это в новой книге "Княжое право в древней Руси" А. Е. Преснякова.) Произвол князей, или не признававших законного порядка и авторитета старших, или же нарушавших, благодаря силе и старшинству, интересы младших князей, - тоже препятствовал правильности политической жизни. Изгойство, исключение князей из прав их состояния создавало по краям Русской земли такие области изгоев, которыми они владели уже прямо по семейному, а не по родовому порядку; владетель-изгой не мог претендовать на иные волости, но и на его волость не должны были претендовать другие князья. Наконец, если мы вспомним вмешательство в политические дела и в вопросы наследования городских веч, которые иногда не признавали для себя обязательными счеты княжеского старшинства и звали в города князей по своему выбору, то мы укажем все важнейшие условия, разлагавшие правильный порядок политической жизни.

Князья Киевской Руси, старшие или младшие, были все политически друг от друга независимы, на них лежали только нравственные обязанности: князья волостные должны были почитать старшего, великого князя, "в отца место", вместе с ним должны были охранять "от поганых" свою волость, сообща с ним думать-гадать о русской земле и решать важные вопросы русской жизни. Мы отличаем три главные функции деятельности древнекиевских князей. Во-первых, князь законодательствовал, и древний закон, "Русская Правда", несколькими из своих статей прямо подтверждает это. В "Правде" читаем, например, что сыновья Ярослава, Изяслав, Святослав и Всеволод, совместно постановили заменить месть за убийство денежным штрафом. Заглавия некоторых статей "Правды" свидетельствуют, что эти статьи были "судом" княжеским, т. е. были установлены князьями. Таким образом законодательная функция князей засвидетельствована древним памятником. Вторая функция их власти - военная. Князья явились в первый раз в русскую землю, как защитники ее границ, и в этом отношении последующие князья не отличались от первых. Припомним, что Владимир Мономах едва ли не главной своей задачей считал оборону границ от половцев; к борьбе с половцами склонял он и других князей на съездах и предпринимал вместе с ними общие походы на кочевников. Третья функция есть функция судебная и административная. "Русская Правда" свидетельствует, что князья сами судили уголовные дела. По "Русской Правде" за убиение княжеского конюшего взимался штраф в 80 гривен "яко уставил Изяслав в своем конюсе, его же убили Дорогобужьци". Здесь "Правда" указывает действительный судебный случай. Относительно административной деятельности князей мы можем сказать, что они с давнишних пор несли на себе обязанности управления, устанавливали "погосты и дани". Еще на самых первых страницах летописи мы читаем, как Ольга "устави по Месте погосты и дани и по Лузе оброки и дани". (Погосты представляли собой административные округа.) Вот главные обязанности князя киевской эпохи: он законодательствует, он военный вождь, он верховный судья и верховный администратор. Эти признаки всегда характеризуют высшую политическую власть. Сообразно с характером своей деятельности князья имеют и слуг, так называемую дружину, своих ближайших советников, с помощью которых управляют страною. В летописи можно найти много свидетельств, даже с поэтическим характером, о близком отношении дружины к князю. Еще Владимир Святой, по летописному преданию, высказал мысль, что серебром и золотом дружины нельзя приобрести, а с дружиною можно достать и золото, и серебро. Такой взгляд на дружину, как на нечто неподкупное, стоящее к князю в отношениях нравственного порядка, проходит через всю летопись. Дружина в древней Руси пользовалась большим влиянием на дела; она требовала, чтобы князь без нее ничего не предпринимал, и когда один молодой киевский князь решил поход, не посоветовавшись с ней, она отказала ему в помощи, а без нее не пошли с ним и союзники князя. Солидарность князя с дружиною вытекала из самых реальных жизненных условий, хотя и не определялась никаким законом. Дружина скрывалась за княжеским авторитетом, но она поддерживала его; князь с большой дружиной был силен, с малой - слаб. Дружина делилась на старшую и младшую. Старшая называлась "мужами" и "боярами" (происхождение этого слова толкуют различно, между прочим, существует предположение, что оно произошло от слова "болий", больший). Бояре были влиятельными советниками князя, они в дружине бесспорно составляли самый высший слой и нередко имели свою собственную дружину. За ними следовали так называемые "мужи" или "княжи мужи" - воины и княжеские чиновники. Младшая дружина называется "гриди"; иногда их называют "отроками", причем это слово нужно понимать лишь как термин общественного быта, который мог относиться, может быть, и к очень старому человеку. Вот каким образом делилась дружина. Вся она, за исключением княжеских рабов - холопов, одинаково относится к князю; она приходила к последнему и заключала с ним "ряды", в которых обозначала свои обязанности и права. Князь должен был относиться к дружиннику и "мужу" как к человеку, вполне независимому, потому что дружинник всегда мог покинуть князя и искать другой службы. Из дружины князь брал своих администраторов, с помощью которых он управляет землею и охраняет ее. Эти помощники назывались "вирниками" и "тиунами; обязанность их состояла в суде и взыскании виры, т. е. судебной пошлины, в управлении землею и в сборе дани. Дань и вира кормили князя и дружину. Князь собирал дань иногда с помощью чиновников, а иногда и лично. Собиралась дань натурой и деньгами, и точно так же не одной натурой, но и деньгами давалась дружине. Один летописец начала XIII в. пишет о времени более раннем, что князь "еже будяше права вира, и ту возма, - даяше дружине на оружие. А дружина его... не жадаху: маломи есть, княже, 200 гривен, не кладаху на свои жены златых обручей, но хожаху их жены в серебре". Оклад в 200 гривен каждому дружиннику очень велик по тогдашним понятиям и несомненно свидетельствует о богатстве киевских князей (если в гривне считать 1/2 фунта серебра, то ее весовая стоимость около 10 рублей). Откуда же появилось это богатство, какими источниками доходов пользовались князья? Во-первых, средства князьям давала их судебная деятельность. Во-вторых, князья получали дань, о которой уже говорилось. В-третьих, в пользу князей шла военная добыча. Наконец, последний вид княжеских доходов - частные доходы. Пользуясь своим привилегированным положением, князья приобретают себе частные земли (села), которые они строго различают от владений политических. Князь не может завещать политическое владение женщине, а только сыну или брату, а между тем мы видим, что свои частные земли он дает жене или дочери, или в монастыри.

Вече было старее князя. У летописца мы читаем: "Новгородцы бо изначала и смольняне и кыяне, и полочане и вся власти яко же на думу на вече сходятся, и на что же старшие думают, на том и пригороды станут". Смысл этих слов такой: изначала города и волости ("сласти") управлялись вечами и вече старшего города управляло не только городом, но и всею его волостью. Рядом с этими вечами, на которых правом голоса пользовались все главы семейств, появилась власть князей, но князья не упразднили веча, а правили землею иногда при содействии, а иногда и с противодействием последнего. Отношения князя к вечу и, наоборот, веча к князю многие историки пытались определить с точки зрения наших политических понятий, но это приводило только к натяжкам. Факты вечевой деятельности, собранные в книге В. И. Сергеевича "Князь и вече", прежде всего не позволяют установить самой формы веча, которое очень легко спутать с простыми народными сходками, и неопределенность формы часто заставляла исследователей различать вече законное и незаконное. Законным называлось вече, созванное князем; вече же, собранное против воли князя, мятежнически, считалось незаконным. Следствием юридической неопределенности положения веча было то, что последнее было в большой зависимости от условий чисто местных или временных: политическое значение его понижалось при сильном князе, имевшем большую дружину, и, наоборот, усиливалось при слабом; кроме того, в больших городах оно имело большее политическое значение, чем в малых. Изучение этого вопроса заставляет нас убедиться в том, что отношения между князем и вечем постоянно колеблются. Так, при Ярославе и его сыновьях вече далеко не имело той силы, как при его внуках и правнуках. Когда власть князей усилилась и определилась, вече от политической деятельности перешло к хозяйственной - стало заниматься делами внутреннего быта города. Но когда род Рюриковичей размножился и наследственные счеты запутались, - городские веча стремились возвратить себе политическое значение. Пользуясь смутой, они сами призывали к себе того князя, которого хотели, и заключали с ним "ряды". Мало-помалу вече почувствовало себя настолько сильным, что решалось спорить с князем: случалось, что князь стоял за одно, а вече за другое, и тогда вече зачастую "указывает князю путь", т. е. изгоняет его.

Изучая по "Русской Правде" и по летописи состав древного киевского общества, мы можем отметить три древнейших его слоя: 1) высший, называемый старцами "градскими", "старцами людскими"; это земская аристократия, к которой некоторые исследователи причисляют и огнищан. О старцах мы уже говорили; что же касается до огнищан, то о них много мнений. Старые ученые считали их домовладельцами или землевладельцами, производя термин от слова огнище (в областных говорах оно означает очаг или пашню на изгари, т. е. на месте сожженного леса); Владимирский-Буданов говорит в своем "Обзоре истории русского права", что старшие дружинники именовались сначала "огнищанами", но тут же прибавляет, что чешский памятник "Mater verborum" толкует слово огнищанин, как "вольноотпущенный" ("libertus, cui post servitium accedit libertas"); видимое противоречие автор думает скрыть тем соображением, что старшие дружинники могли происходить из младших, невольных слуг князя. Слово огнище в древности значило действительно раб, челядь, в таком смысле встречается оно в древнем, XI в., переводе Слов Григория Богослова; поэтому некоторые исследователи (Ключевский) в огнищанах видят рабовладельцев, иначе говоря, богатых людей в ту древнейшую пору жизни общества, когда не земля, а рабы были главным видом собственности. Если же обратить внимание на статьи пространной "Русской Правды", которые, вместо "огнищанина" краткой "Русской Правды", говорят о "княжем муже" или "тиуне огнищном", то можно огнищанина счесть именно за княжа мужа, и в частности за тиуна, заведующего княжескими холопами, т. е. за лицо, предшествующее позднейшим дворским или дворецким. Положение последних было очень высоко при княжеских дворах, и в то же время они могли быть сами холопами. В Новгороде же, как кажется, огнищанами звали не одних дворецких, а весь княжеский двор (позднее дворяне). Так, стало быть, возможно принимать огнищан за знатных княжеских мужей; но сомнительно, чтобы огнищане были высшим классом земского общества. 2) Средний класс составляли люди (ед. числ. людин), мужи, соединенные в общины, верви. 3) Холопы или челядь - рабы и притом безусловные, полные, обельные (облый - круглый) были третьим слоем.

С течением времени это общественное деление усложняется. На верху общества находится уже княжеская дружина, с которой сливается прежний высший земский класс. Дружина состоит из старшей ("бояр думающих и мужей храборствующих") и младшей (отроков, гридей), в которую входят и рабы князя. Из рядов дружины назначается княжеская администрация и судьи (посадник, тиун, вирники и др.). Класс людей делится определенно на горожан (купцы, ремесленники) и сельчан, из которых свободные люди называются смердами, а зависимые - закупами (закупом ролейным, например, называется сельский земледельческий батрак). Закупы не рабы, но ими начинается на Руси класс условно зависимых людей, класс, с течением времени сменивший собой полных рабов. Дружина и люди не суть замкнутые общественные классы: из одного можно было перейти в другой. Основное различие в положении их заключалось, с одной стороны, в отношении к князю (одни князю служили, другие ему платили; что же касается до холопов, то они имели своим "господином" хозяина, а не князя, который их вовсе не касался), а с другой стороны - в хозяйственном и имущественном отношении общественных классов между собой.

Закончим наш обзор Киевской Руси общей характеристикой ее культурного состояния. Первое же знакомство с киевским бытом покажет нам существование древних и сильных городских общин на Руси и обилие вообще городских поселений; это обстоятельство - лучший признак того, что торговые обороты страны были значительны. Любопытен тот факт, что в скандинавских сагах Киев называли "страной городов", следовательно, городская жизнь была в глазах иноземцев отличительной чертой Руси. По летописи насчитываются сотни городов, тянувших к "старейшим" городским центрам на Руси. Конечно, такая многочисленность городов обусловливалась не одними административными и военными потребностями, но и развитием торговли, которая придавала городу значение рынка. Несомненно, что главным занятием городских жителей была торговля и что масса городского населения состояла из торговых и промышленных людей. О развитии торговли в Киевской Руси говорят нам многие древние авторы. Русские купцы ездили в Грецию, Болгарию, Германию, Чехию и на Восток. В Киеве и Новгороде было постоянное стечение купцов. В Новгороде жили немецкие купцы и имели свою церковь - "Варяжскую божницу"; немецкие же купцы через Польшу ездили в Киев. В Киеве был еврейский и, кажется, польский квартал; жили постоянно купцы католического вероисповедания, которых называли "Латиною"; есть известие и об армянах. Киев был торговой станцией не только между севером и югом, т. е. между варягами и Грецией, но и между Западом и Востоком; т. е. между Европой и Азией; отсюда понятно торговое значение Киева и всей южной Руси. Тихий земледельческий труд мешался здесь с бойким и шумным торговым движением; жизнь отличалась многообразием функций; торговля, вызывая знакомство со многими народами, способствовала накоплению богатств и знаний. Много условий создавалось здесь для культурного развития, и это развитие начиналось и зацветало ярким цветом. Просвещение, принесенное христианством, нашло приют в русских монастырях и приобрело себе много поборников. Мы знаем, что христианская мораль успешно боролась с грубыми воззрениями языческой старины; мы видим князей, читающих и собирающих книги, князей, заказывающих переводы благочестивых произведений церковной литературы на русский язык; мы видим распространение грамотности, видим школы при церквах и епископских дворах; мы любуемся фресками, которые писаны по греческим образцам русскими художниками; мы читаем произведения богословски образованных русских людей. Словом, в отношении просвещения Киевская Русь стояла не ниже прочих молодых государств и своих ближайших соседей, славян. Исследователи первоначальных сношений Руси и Польши прямо признают культурное превосходство первой. И материальная культура киевского общества стояла, сравнительно с прочей Европой, не низко. Внешность Киева вызывала панегирики писателей XI в. Западным иностранцам Киев казался соперником Константинополя. Впечатление, которое он производил на иноземцев, вело к невольным гиперболам с их стороны: они, например, считали в Киеве 400 церквей, чего на самом деле не было. Но во всяком случае Киев был крупным торговым городом восточной Европы, городом с разноплеменным населением, высшие классы которого знакомы были с лучшими произведениями окрестных стран и вызывали со стороны нашего летописца даже упреки в роскоши. И если, за исключением Киева и других городов, вся прочая страна была еще в младенческих формах общественного и хозяйственного быта, то все-таки мы не имеем права назвать Киевскую Русь некультурною страною, если возьмем во внимание быт древних городов, отмеченный явно культурными чертами.

Мы видели, что еще в глубокой древности Русь стала терять черты патриархального племенного строя, хотя и не отлилась еще в окончательные формы государственного быта. Долгое совместное жительство, единство племени, языка и религии делали из Руси одну страну, из русских славян - один народ. И это единство чувствовалось и ярко сознавалось нашими предками. Певец "Слова о полку Игореве", который помнил много такой старины, какая и для его времени была уже седой стариной, мыслил русскую землю единую от южного Галича и Карпат до верхней Волги. Всех князей, и северных и южных, одинаково зовет он помочь беде Игоря и стать "за землю Русскую". В его глазах беда Игоря - беда всей земли русской, а не только Игорева княжества: "Тоска разлилась по Русской земле, обильна печаль потекла среди земли Русския!" - говорит он об этом. В XI в. летописец пишет свою "Повесть" не о том или другом княжестве, а о всей Русской земле. Так вырастало постепенно твердое национальное самосознание, вырастало и в сказаниях, и в летописях, и в самой жизни. В XII в. окончательно определилась русская национальность.

Тем более непонятным должен казаться упадок Киевской Руси к XIII в. Какая же была тому причина? Первая и главная причина заключалась в том, что в единой земле, в едином обществе не было единой политической власти, - владел Русью многочисленный княжеский род; при спутанности родовых и семейных счетов из-за старшинства или из-за каких-нибудь обид, князья часто затевали усобицы и втягивали население в междоусобную войну; от этих усобиц страдали люди, страдало развитие народного быта. Из 170 лет (1055-1224) Погодин насчитывает 80 лет, прошедших в усобицах, и 90 лет мирных; и хотя тот же Погодин говорит, что для массы они не имели важного значения, но в действительности они были несчастьем для страны, как бы легко ни переносилось населением каждое отдельное разорение. Вторым несчастьем Киевской Руси было усиление, с половины XII в. ее степных врагов. В южных степях появились половцы и в течение двух столетий 40 раз опустошали русскую землю значительными набегами, а мелких набегов и не перечесть. Торговля с югом стала замирать благодаря тем же половцам; они грабили купцов на нижнем Днепре и Днестре, и торговые караваны бывали вне опасности только под сильным военным прикрытием. В 1170 г. у юных русских князей, по почину Мстислава Изяславича, был съезд, на котором обсуждались средства борьбы с половцами и говорилось, что половцы "уже у нас и Гречьский путь (в Царьград) отнимают, и Соляный (Крымский или же Чешский), и Залозный (на нижний Дунай)". Это было большим бедствием для страны. Из-за половецкой грозы наши предки не замечали, что торговля их падает еще и по другой причине, именно потому, что крестовыми походами был создан новый путь сообщения Зап. Европы с Азией, мимо Киева, - чрез восточные побережья Средиземного моря. К XIII в. жизнь Киевской Руси стала бедней и утратила последнюю безопасность; чем далее, тем труднее становилось жить на юге; вот почему целые города и волости начинают пустеть, тем более, что князья, как прежде ссорились из-за старшинства, так теперь стали ссориться из-за людей, за "полон". Они стали делать набеги на соседние княжества и уводили народ толпами, население не могло жить спокойно, потому что свои же князья отрывали его от земли, от хозяйства.

На северо-востоке русские переселенцы попадают на новые места, в страну с иным географическим характером, чем Поднепровье. Особенности этой страны создают постепенно и новые черты в физическом типе колонистов, и новые социальные и экономические порядки в их быту. Занятая русскими на северо-востоке местность - это страна между верхним течением Волги и Окой. Природа здесь очень рознится от днепровской: ровная плодородная почва здесь сменяется суглинком, болотами и первобытным лесом. Хотя обилие речных вод замечается и здесь, но свойства рек различны: южная Русь имеет большие реки, текущие, в громадном большинстве, к одному центру, к Днепру; в северной Руси - масса мелких речек, не имеющих общего центра, текущих по самым различным направлениям. Климат северо-восточной Руси вследствие обилия воды и леса суровее, почва требует больших трудов для обработки. Первоначальными жителями северо-восточной окраины были финские племена меря и мурома, о быте которых история не знает ничего достоверного. Исследователь древней шей истории Суздальской Руси, проф. Корсаков ("Меря и Ростовское княжество", 1872) пробует восстановить быт мери: 1) по указаниям разных источников, - так как летопись говорит о первоначальных жителях этой страны очень мало; 2) по сравнению быта теперешнего населения губерний Московской, Владимирской, Костромской и Ярославской с бытом жителей других великорусских губерний: особенности этого быта могут быть объясняемы бытом первоначальных обитателей названных губерний; 3) по сравнению данных летописи о быте мери и муромы с бытом соседних им ныне существующих финских племен: мордвы и черемис; этнография их несколько разработана, и жизнь этих племен может с некоторой вероятностью дать основания для заключений о жизни исчезнувшей их родни; 4) по указаниям, добытым из раскопок, на местах поселения мери и муромы; эти раскопки, произведенные здесь археологами Савельевым и графом Уваровым, дают ряд отрывочных, правда, указаний на особенности мери и муромы. Тщательные изыскания Корсакова не привели к большим результатам: он указывает, что меря и мурома - племена финского происхождения, близкие по быту к мордве; религия их была не развита; политической организации не существовало, не было и городов; культура была на очень низкой ступени развития; первенствующее значение принадлежало жрецам.

Колонизационное движение Руси по Волге - явление очень древнее: на первых уже страницах летописи мы встречаемся с городами Суздалем и Ростовом, появившимися неизвестно когда. Откуда, т. е. из каких мест Руси, первоначально шла колонизация в суздальском крае, можно догадываться потому, что Ростов в древности политически тянул к Новгороду, составляя как бы часть Новгородского княжества. Это давало повод предположить, что первыми колонистами на Волге были новгородцы, шедшие на Восток, как и все русские колонизаторы, по рекам. Против такого предположения возражали, что Новгород от Волги и рек ее бассейна отделяется водоразделами (препятствия для свободного передвижения), и указывали на различие наречий суздальского и новгородского. Но против первого положения можно сказать, что водоразделы никогда не могут задержать переселения; а второе объясняется историческими причинами: под влиянием новых природных условий, встречи с чуждым народом и языком в языке колонистов могли выработаться известные особенности. Во всяком случае, нет достаточных оснований отрицать, что первыми русскими колонистами в Суздальской Руси могли быть новгородцы. В последнее время ученые (Шахматов, Спицын, Соболевский и др.) заново подняли вопрос о заселении среднего Поволжья славянами и, не сходясь в деталях, однако согласно представляют нам дело так, что славянский народный поток непрерывно стремился на северо-восток от области кривичей и, может быть, вятичей, заполняя Поволжье многими путями и изо многих мест, между которыми Новгород играл в свое время важнейшую, но, вероятно, не исключительную роль. Позднее, с упадком Киева, в XII в. главные массы колонистов в эту область стали двигаться с юга, от Киева. Сообщение Киева с Суздальской землей в первые века русской жизни совершалось кругом - по Днепру и верхней Волге, потому что непроходимые леса вятичей мешали от Днепра прямо проходить на Оку, и только в XII в. являются попытки установить безопасный путь из Киева к Оке; эти попытки и трудности самого пути остались в памяти народа в рассказе былины о путешествии Ильи Муромца из родного села Карачарова в Киев. Со второй половины XII в. этот путь, сквозь вятичей, устанавливается и начинается заметное оживление Суздальского княжества, - туда приливает население, строятся города, и в этой позднейшей поре колонизации замечается любопытное явление: появляются на севере географические имена юга (Переяславль, Стародуб, Галич, Трубеж, Почайна), верный признак, что население пришло с юга и занесло сюда южную номенклатуру. Занесло оно и свой южный эпос, - факт, что былины южнорусского цикла сохранились до наших дней на севере, также ясно показывает, что на север перешли и люди, сложившие их.

Страна, в которую шли поселенцы, своими особенностями влияла на расселение колонистов. Речки, по которым селились колонисты, не стягивали поселения в густые массы, а располагали их отдельными группами. Городов было мало, господствующим типом селений были деревни, и таким образом городской быт юга здесь заменился сельским. Новые поселенцы, сидя на почве не вполне плодородной, должны были заниматься, кроме земледелия, еще лесными промыслами: угольничеством, лыкодерством, бортничеством и пр.: на это указывают и названия местностей: Угольники, Смолотечье, Деготино и т. д. В общем характере Суздальской Руси лежали крупные различия, сравнительно с жизнью Киевской Руси: из городской, торговой она превратилась в сельскую, земледельческую. Переселяясь в Суздальский край, русские, как мы сказали, встретились с туземцами финского происхождения. Следствием этой встречи для финнов было их полное обрусение. Мы не находим их теперь на старых местах, не знаем об их выселении из Суздальской Руси, а знаем только, что славяне не истребляли их и что, следовательно, оставаясь на старых местах, они потеряли национальность, ассимилировавшись совершенно с русскими поселенцами, как расой, более цивилизованной. Но вместе с тем и для славянских переселенцев поселение в новой обстановке и смешение с финнами не осталось и не могло бы остаться без последствий: во-первых, изменился их говор; во-вторых, совершилось некоторое изменение физиологического типа; в-третьих, видоизменился умственный и нравственный склад поселенцев. Словом, в результате явились в северорусском населении некоторые особенности, выделившие его в самостоятельную великорусскую народность.

Со времени Любечского съезда, с начала XII в., судьба Суздальского края связывается с родом Мономаха. Из Ростова и Суздаля образуется особое княжество, и первым самостоятельным князем суздальским делается сын Мономаха, Юрий Владимирович Долгорукий. Очень скоро это вновь населяемое княжество становится сильнейшим среди других старых. В конце того же XII в. владимиро-суздальский князь, сын Юрия Долгорукого, Всеволод III уже считается могущественным князем, который, по словам певца "Слова о полку Игореве", может "Волгу веслы раскропити и Дон шеломами выльяти". Одновременно с внешним усилением Суздальского княжества мы наблюдаем внутри самого княжества следы созидающего процесса: здесь слагается иной, чем на юге, общественный строй. В XI и даже в XII в. в Суздальской Руси, как и на юге, мы видим развитие городских общин (Ростов, Суздаль) с их вечевым бытом. Новые же города в этой стране возникают с иным типом. "Разница между старыми и новыми городами та, - говорит Соловьев, - что старые города, считая себя старее князей, смотрели на них, как на пришельцев, а новые, обязанные им своим существованием, естественно, видят в них своих строителей и ставят себя относительно них в подчиненное положение". В самом деле, на севере князь часто первый занимал местность и искусственно привлекал в нее новых посельников, ставя им город или указывая пашню. В старину на юге было иначе: пришельцем в известном городе был князь, исконным же владельцем городской земли вече; теперь на севере пришельцем оказывалось население, а первым владельцем земли - князь. Роли переменились, должны были измениться и отношения. Как политический владелец, князь на севере по старому обычаю управлял и законодательствовал; как первый заимщик земель, он считал себя и свою семью сверх того вотчинниками - хозяевами данного места. В лице князя произошло соединение двух категории прав на землю: прав политического владельца и прав частного собственника. Власть князя стала шире и полнее. С этим новым явлением не могли примириться старые вечевые города. Между ними и князем произошла борьба; руководителями городов в этой борьбе были, по мнению Беляева и Корсакова, "земские бояре". И в южной Руси, по "Русской Правде" и летописи, мелькают следы земской аристократии, которая состояла из земских, а не княжеских бояр - градских старцев. На севере в городах должна была быть такая же аристократия с земледельческим характером. В самом деле, можно допустить, что "бояре" новгородские, колонизуя восток, скупали себе в Ростовской и Суздальской земле владения, вызывали туда на свои земли работников и составляли собою класс более или менее крупных землевладельцев. В их руках, независимо от князя, сосредоточивалось влияние на вече, и вот с этой-то землевладельческой аристократией, с этой силой, сидевшей в старых городах, приходилось бороться князьям; в новых построенных князьями городах такой аристократии, понятно, не было. Борьба князей со старыми городами влечет за собою неминуемо и борьбу новых городов со старыми. Эта борьба оканчивается победой князей, которые подчиняют себе старые города и возвышают над ними новые. Полнота власти князя становится признанным фактом. Князь не только носитель верховной власти в стране, он ее наследственный владелец, "вотчинник". На этом принципе вотчинности (патримониальности) власти строятся все общественные отношения, известные под общим названием "удельного порядка" и весьма несходные с порядком Киевской Руси.

Новый порядок едва обозначился в Суздальской Руси, когда над этой Русью стала тяготеть татарская власть. Эта случайность в нашей истории недостаточно изучена для того, чтобы с уверенностью ясно и определенно указать степень исторического влияния татарского ига. Одни ученые придают этому влиянию большое значение, другие его вовсе отрицают. В татарском влиянии прежде всего надо различать две стороны: 1) влияние на государственное и общественное устройство древней Руси и 2) влияние на ее культуру. В настоящем курсе нас главным образом должен занимать вопрос о степени влияния татар на политический и социальный строй. Эта степень может быть нами угадана по изменениям: во-первых, в порядке княжеского престолонаследия; во-вторых, в отношениях князей между собой; в-третьих, в отношениях князей к населению. В первом отношении замечаем, что порядок наследования великокняжеского престола при татарах, в первое столетие их власти (1240-1340), оставался тем же, каким был до татар; это - родовой порядок с нередкими ограничениями и нарушениями. Великое княжение оставалось неизменно в потомстве Всеволода Большого Гнезда, в линии его сына Ярослава. В течение немногим более 100 лет (с 1212 по 1328) пятнадцать князей из четырех поколений было на великокняжеском столе и из них только три князя захватили престол с явным беззаконием, мимо дядей или старших братьев (сыновья Всеволода: 1) Юрий, 2) Константин, затем опять Юрий, ранее сидевший не по старшинству, 3) Ярослав, 4) Святослав; сыновья Ярослава Всеволодовича; 5) Михаил Хоробрит, захвативший силой престол у дяди Святослава мимо своих старших братьев, 6) Андрей, 7) Александр Невский, который был старше Андрея и со временем сверг его, 8) Ярослав Тверской, 9) Василий Костромской; сыновья Александра Невского; 10) Дмитрий, 11) Андрей; 12) сын Ярослава Тверского Михаил; 13) внук Александра Невского Юрий Данилович; 14) внук Ярослава Тверского Александр Михайлович; 15) внук Александра Невского Иван Данилович Калита). Если мы обратимся к дотатарскому периоду, в так называемую Киевскую Русь, то увидим там однородный порядок и однородные правонарушения. Очевидно, татарская власть ничего не изменила в старом проявлении этого обычая. Мало того, и этим правом своим она как будто не дорожила и не всегда спешила его осуществлять: самоуправство князей оставалось подолгу ненаказанным. Михаил Хоробрит умер, владея великокняжеским столом и не быв наказан за узурпацию власти. Попранные им права дяди Святослава, санкционированные ранее татарами, не были им восстановлены даже и тогда, когда после смерти Хоробрита власть и стольные города - Владимир и Киев - выпросили себе племянники Святослава, Андрей и Александр. В поколении внуков и правнуков Всеволода Большого Гнезда образовалась даже таковая повадка, которая явно изобличает слабость татарского авторитета и влияния; удельные князья неизменно враждовали с утвержденным татарами великим князем и старались, в одиночку или все сообща, ослабить его. Александр Невский враждовал с великим князем Ярославом Тверским, Дмитрий Александрович - с великим князем Василием Костромским, Андрей Александрович - с великим князем Димитрием Александровичем и т. д. Татары видели все эти свары и усобицы и не думали, что их существование подрывает на Руси значение татарской власти; напротив, не следуя никакому определенному принципу в этом деле, они смотрели на ссоры князей как на лишний источник дохода и цинично говорили князю: будешь великим, "оже ты даси выход (т. е. дань), больши", т. е. если будешь платить больше соперника. Зная это, князья прямо торговались в Орде даже друг с другом. Искали, например, великого княжения Михаил Тверской и Юрий Московский, и Михаил посулил больше "выхода", чем Юрий; тогда Юрий "шед к нему рече: отче и брате, аз слышу, яку хощеши большую дань поступити и землю Русскую погубити, сего ради аз ти уступаю отчины моя, да не гибнет земля Русская нас ради, - и шедше к хану, объявиша ему о сем; тогда даде хан ярлык Михаилу на великое княжение и отпусти я". Таким образом, татарская власть не могла здесь что-либо установить или отменить, так как не руководилась никаким сознательным мотивом. Татары застали на Руси распад родового наследования и зародыши семейно-вотчинного владения; при них продолжался распад, и развивались и крепли зародыши семейно-вотчинного владения. Нарушений этого процесса, давно и глубоко изменявшего основы общественной организации, мы не замечаем.

Да и как татарское влияние на русскую жизнь могло быть значительно, если, завоевав Русь, татары не остались жить в русских областях, богатых неудобными для них лесами, а отошли на юг, в открытые степи? На Руси они оставили, для наблюдения, своих наместников "баскаков" с военными отрядами. Особые татарские чиновники, "численники" или "писцы", изочли и переписали все население Руси, кроме церковных людей, и наложили на него дань, получившую название "выхода". Сбором этой дани и вообще татарским управлением на Руси заведовали в Золотой Орде особые чиновники - "даруги" или "дороги", посылавшие на Русь "данщиков" для дани и "послов" для других поручений. Русские князья у себя дома должны были иметь дело с баскаками и послами; когда же князей для поклона или дел вызывали в Орду, то там их "брали к себе в улус" дороги, заведовавшие их княжествами. Редко появляясь массами в покоренной стране в начале своего господства, татары впоследствии еще реже появлялись там - исключительно для сбора дани или в виде войска, приводимого большей частью русскими князьями для их личной цели. Этот обычай брать дружину у соседних народов - обычай стародавний; еще в Х и XI вв. князья нанимали себе в помощь варягов, половцев и т. д. При таких условиях если и находятся следы влияния татар в администрации, во внешних приемах управления, то они невелики и носят характер частных отрывочных заимствований; такие заимствования были и от варягов, и из Византии. Поэтому мы можем далее рассматривать внутреннюю жизнь русского общества в XIII в., не обращая внимания на факт татарского ига и следуя, таким образом, мысли С. М. Соловьева, который с особым ударением говорил: "Историк не имеет права с половины XIII в. прерывать естественную нить событий, именно, постепенный переход родовых княжеских отношений в государственные, вставлять татарский период и выдвигать на первый план татар, татарские отношения, вследствие чего необходимо закрываются главные явления, главные причины этих явлений" (История России, т. 1).

Ощутительно сказалось не влияние татар, а сказался самый факт их господства над русской землей только в том отношении, что содействовал окончательному разделению Руси на две половины: на северо-восточную и юго-западную, центром которой на время является Галич. Опасным соседом южной и западной Руси с XIII в. становится вместе с поляками и Литва. Возвышение Литвы начинается с княжения Миндовга, который, соединив под своей властью мелкие литовские племена, увеличил свое княжество присоединением к нему некоторых соседних слабых княжеств западной Руси. Одновременно с этими врагами северо-западной Руси являются немецкие рыцари, основавшие на берегах Балтийского моря два ордена: меченосцев и тевтонов, соединившихся затем в один. Придя сюда для обращения Литвы в христианство с помощью меча и путем ее порабощения, немцы очень скоро столкнулись здесь и с Русью. Они стали тревожить земли Псковскую и Новгородскую, однако получили сильный отпор. Героями борьбы с немцами являются во Пскове князь Довмонт, прибежавший во Псков из Литвы, в Новгороде - Александр Невский. Наблюдая одновременно с появлением татар на Руси наступательные действия против Руси новых пришельцев - рыцарей и старого врага - Литвы, мы можем сказать, что XIII век в русской истории - время создания той внешней обстановки, в которой впоследствии многие века действовали русское племя; в XIII в. являются те враги, с которыми Русь сравнительно только недавно кончила борьбу. При таком значении века его героями становятся именно те люди, которые выдвинулись в этой борьбе с врагами: Александр Невский, Довмонт Псковский и Даниил Галицкий.

По литературным трудам вы составите себе понятие об уделе, как о территории, находящейся в потомственном владении какой-либо княжеской семьи. Такое определение наши исследователи дают уделам только с XIII в., с того времени, когда князья уже не переходят с удела на удел, а оседают в одной какой-нибудь местности и передают свои территории не в род, а по завещанию своему личному потомству. До XIII в. на юге мы видим волости, а не уделы. Однако необходимо оговориться, что термины "удельный", "удельно-вечевой" прилагаются иногда и к разным явлениям южнорусской жизни XI и XII вв., хотя и совсем неправильно. Под уделами и удельным периодом в своем изложении мы будем разуметь княжеские владения и все особенности древней жизни только в XIII и более поздних веках. Отличиями этого удельного периода являются: ослабление (а по взгляду некоторых, и полное отсутствие) государственного единства и господство частноправовых начал во всех сферах тогдашней жизни. Такая характеристика периода создалась на основании исследования трех преимущественно сторон удельного быта, отличных от быта Киевской Руси: 1) отношений князей к подвластной территории и населению, 2) отношений князей между собой и 3) положения общественных классов.

Исследование этого периода, именно его особенностей, сравнительно с более ранним и более поздним временем, началось не так давно. Прежде не выделяли в самостоятельный период русскую историческую жизнь с XIII до XV в. Так, Шлецер брал для характеристики этого времени чисто внешний факт порабощения татарами и называл Русь в это время "Russia opressa". По представлению Карамзина, до Ивана III была одна эпоха - "древнейшая", и "система уделов была ее характером". Особенности удельной эпохи первый указал С. М. Соловьев в своей диссертации "Об отношениях Новгорода к великим князьям" (М., 1845) и еще больше развил свой взгляд в своем исследовании "Об отношениях князей Рюрикова дома".

Схема русской истории, данная Соловьевым, нам известна. По его взгляду, Киевская Русь - родовая собственность князей, находящаяся в общем их владении. Порядок владения волостями там обусловлен родовыми счетами. Политическое положение каждого князя определяется его положением в роде, и нарушение этого положения другими князьями ведет к усобицам. Усобицы идут не за волости, потому что волости не принадлежат одному какому-либо князю, а за порядок владения волостями. Но в XII в. начинается разложение родового порядка благодаря младшим городам северной Руси, которые, получая особого князя, более ему подчиняются, чем старые, старшие города, что и позволяет князьям усилить свою власть. Князья, возвышая эти города в ущерб старым, смотрят на них, как на собственность, устроенную их личным трудом, и стараются как личное владение передать их в семью, а не в род. Благодаря этому родовое владение падает, родовое старшинство теряет значение, и сила князя зависит не от родового значения, а от материальных средств. Каждый стремится умножить свою силу и средства увеличением своей земли, своего удела. Усобицы идут уже за землю, и князья основывают свои притязания не на чувстве родового старшинства, а на своей фактической силе. Прежде единство земли поддерживалось личностью старшего в роде князя. Теперь единства нет, потому что кровная связь рушилась, а государство еще не создалось. Есть только уделы, враждующие за материальное преобладание, - идет "борьба материальных сил", и из этой борьбы, путем преобладания Москвы, рождается государственная связь. Итак, род, распадение рода и борьба материальных сил, государство - вот схема нашей истории. В ней три части. Средний период есть период удельный. По Соловьеву, это переходный период: в нем нет государственного единства, - каждый князь - хозяин своего хозяйства, его политика руководится видами "личных целей с презрением чужих прав и своих обязанностей". В этом периоде конец кровных связей, в нем зарождение связи государственной.

Относительно удельного быта первый представил веские возражения профессор государственного права А. Д. Градовский ("История местного управления в России", т. I). По его мнению, удельные князья, завещая по духовным грамотам волости и рядом села, в сущности, передают своим наследникам разные предметы владения в волостях (т. е. административных округах) и селах. Села они передают целиком, как полную собственность, а в волостях завещаются ими потомству только доходы и права управления. Князья сознавали различие своего владения селом и волостью, и это служит для Градовского доказательством, что в удельном периоде существовали понятия, выходившие из сферы гражданского права и имевшие характер понятий государственных. Эти замечания Градовского вполне разделяет К. Н. Бестужев-Рюмин ("Русская История", т. I). Он признает существование двух категорий владения, но думает, что логика людей XIV-XV вв. не могла их ясно различать и формулировать.

Раз старинная княжеская "волость" заменилась "уделом", которым князь владеет как собственностью, - всякое основание политического единства исчезает, князья уже не имеют привычки вспоминать, что они "одного деда внуки" и что у них должен быть старший, который бы "думал-гадал" о русской земле. Только единство зависимости от татар оставалось у различных княжеских семей, а в остальном эти семьи жили особно. Каждая из них, разрастаясь, превращалась в род и, пока родичи помнили о своем родстве, имела одного "великого князя". Рядом с великим князем Владимирским были такие же князья в Твери, Рязани и т. д. И отношения между этими княжескими родами и семьями уже не имели ничего родственного, а определились договорами. Когда же дробление княжеских родов и земель достигало полного развития, договорами стали определяться даже отношения родных братьев. И нетрудно указать причины, по которым князья нуждались в договорах. Как личные землевладельцы-собственники, интерес которых заключался в увеличении личной, семейной собственности, князья заботились о примыслах, т. е. об увеличении своего имущества, движимого и недвижимого, на счет других князей. Они покупали и захватывали земли, они сберегали для себя ту дань, которая собиралась на татар, и иногда или вовсе, или частью не была им передаваема. Эти заботы о примыслах превращали князей в хищников, от которых страдали интересы их соседей. Для этих соседей договор являлся средством оградить свои интересы от насилия смелого и сильного князя или привлечения его в союз, или уступкой ему некоторых прав и выдачей обязательств. Договорами определялись и взаимные отношения заключивших их князей и единство их политики по отношению к прочим князьям и внешним врагам Руси. Если князья договаривались как равноправные владетели, они называли себя "братьями"; если один князь признавал другого сильнейшим или становился под его покровительство, он называл сильнейшего "отцом" или "братом старейшим", а сам назывался "братом молодшим". Владимирский-Буданов склонен думать, что междукняжеские договоры, определяя точно взаимные отношения северо-русских княжеств, превращали эти княжества в "северно-русский союз". В XIV и XV вв. является в договорах понятие княжеской службы: служебный князь XV в., не теряя фактически распоряжения вотчиной, становится мало-помалу из государя простым вотчинником и слугой другого князя. По договорам можно проследить, как мелкие князья входят все в большую и большую зависимость от сильных, и, наконец, все впадают в полную зависимость от одного московского князя, причем удельные князья, передавая свои вотчины великому князю, сознательно передают ему верховные права на их вотчины, сохраняя в то же время в этих вотчинах права державного собственника. Эта зависимость одних князей от других любопытна в том отношении, что дает многие параллели с феодальным порядком Зап. Европы. Совокупность князей северо-восточной Руси как бы делит между собой верховную власть, сливая ее права с правом простого землевладения. Будучи все "государями" в своих уделах, князья в то же время зависят один от другого, как вассалы от сюзерена. По земле устанавливаются разные виды зависимости, изучение которых в последнее время привлекает силы многих ученых. В особенности много работал над исследованием "феодализма на Руси" покойный П. Н. Павлов-Сильванский. Обзор же сделанного до сих пор по этому вопросу можно найти в книге проф. Кареева "Поместье - государство" (СПб., 1906. Приложение I).

Смешение начал государственного и частного, с преобладанием последнего, мы встречаем и в устройстве самого удельного общества и в отношении его к князьям. В отношении к князьям население делится на людей служилых, которые князю служат, и тяглых, которые ему платят. (Эти термины позднейших времен, эпоха Московского государства, но они могут быть употреблены в данном случае, так как в XIII и XIV вв. для обозначения общественных групп не существовало определенных названий.) Во главе служилых людей стояли те лица, которые участвовали в княжеской администрации. Первым лицом финансового управления считался дворский (дворецкий), управитель княжеского двора. В попытках точно определить значение должности дворского ученые расходятся. Одни говорят, что дворский управлял вообще княжеским двором; другие - что он управлял только княжеским земледельческим хозяйством. В зависимости от дворского находились "казначей", "ключники", "тиуны", "посельские" (сельские приказчики). Должность казначея с течением времени становилась почетнее, и впоследствии она сделалась "боярскою"; в эпоху более древнюю и казначеи, и ключники часто выбирались из холопов. Все эти лица ведали дворцовое, т. е. частное княжеское хозяйство; во главе же правительственной администрации находились бояре. Им давались в управление города и волости. Управляющие городом носили название "наместников", а управляющие волостью - название "волостеля". Из городов и волостей непосредственно бояре извлекали не только доходы для князя, но и средства на свое содержание, или "кормились" от населения; отсюда самая их должность носила название "кормлений", и таким образом провинциальное управление имело целью скорее содержание княжеских слуг, чем государственные потребности. Что же касается до участия бояр в дворцовом управлении, то здесь мы встречаемся с термином "путные бояре". "Путем" называлась статья княжеского дохода. Лицо, которому князь доверял управление "путем", называлось "путным боярином", если это был боярин, или "путником", если это не был боярин. Кроме "путных бояр", мы встречаем еще "введенных" и "больших" бояр. Что значили эти термины, точно до сих пор не объяснено. Бояре составляли думу князя и в ней пользовались большим значением, не меньшим, чем в Киевской Руси. Люди, занимавшие низшие ступени княжеской администрации, известны под именем "слуг" и "детей боярских" и "слуг под дворским"; последние не могли переходить, как бояре и слуги вольные, на службу от одного князя к другому, не теряя при этом своей земли. Вообще же княжеские слуги находились в двояком отношении к князю: они были или холопы князя, или же вольные его слуги, которые имели право перехода на службу от одного князя к другому, сохраняя при этом за собой свои земли (вотчины) в том уделе, откуда уходили. Только в одном случае бояре были безусловно обязаны службой тому князю, в уделе которого находились их земли, - если город, в области которого лежала вотчина боярина, был в осаде, то боярин был обязан помочь осажденному городу. Князь, имея таких вольных слуг, должен был им давать вознаграждение или "жалованьем" (деньгами и вотчинами) или "кормлением" (т. е. посылкою на должности "наместника" и "волостеля"). Кроме этих средств обеспечения вошло в обычай обеспечение "поместьем". Поместьем называлась земля, данная во владение князем его слуге условно, т. е. до тех пор, пока продолжалась его служба. Вопрос о времени и порядке возникновения поместий не решен. Известно, что в XIV в. поместья уже были, что видно, между прочим, из завещания Ивана Калиты. О происхождении системы поместий существуют различные мнения. Старые ученые (Неволин) смешивали кормления и поместья в один вид условного владения и говорили, что поместья произошли от кормления; но между тем и другим существует громадная разница: в кормление давались области на праве публичном, т. е. давалось право сбора дани за обязанность управления. Поместье же давалось на частном праве, как владение за службу лица, из сел, принадлежавших лично князю.

О племени, издревле населявшем Новгород, существует много различных мнений. Некоторые ученые, как, например, Беляев и Иловайский, считают новгородских славян тождественными с кривичами, жившими в областях Полоцкой и Смоленской. Костомаров считает их южно-руссами, так как говор новгородских жителей схож с южнорусским; Гильфердинг сближал новгородских славян с балтийскими. Местность, заселенная новгородскими славянами, была болотиста, лесиста и малоплодородна, вследствие чего в этом крае особенно развились торговля, промышленность и колонизация; этому много способствовал и энергичный, смелый и предприимчивый характер населения, близость судоходных рек и положение Новгорода на главном торговом пути "из Варяг в Греки". Главным городом новгородских славян был Новгород. Вопрос о времени его происхождения очень темен. В "Повести временных лет" есть известие о том, что Новгород стоял во главе племен, признавших варягов, следовательно, в IX в. он уже достиг большой влиятельности и силы. Существует мнение, что Новгород вырос из старых отдельных поселений, которые потом получили названия "концов". Город был расположен по обеим сторонам реки Волхова, недалеко от озера Ильменя. Волховом Новгород делился на две "стороны": одна из них, восточная, носила название "Торговой" от находящегося здесь рынка, другая - "Софийской" - от храма во имя святой Софии. Новгородская крепость называлась "детинец", или кремль. Стороны делились на пять "концов". Концы, по всей вероятности, были первоначально отдельными слободами, а так как население постепенно двигалось к центру, то место, которое было слободой, становилось концом. То, что концы были отдельными самостоятельными слободами, подтверждается их особым управлением, частыми враждебными столкновениями между ними. Кругом Новгорода лежали громадные пространства земли, принадлежавшие Новгороду и называвшиеся "землей св. Софии". Эта земля делилась на пятины и области. Число пятин соответствовало числу концов. К северо-востоку от Новгорода, по обеим сторонам Онежского озера, лежала пятина Обонежская; к северо-западу, между Волховом и Лугой, - Водьская; к юго-востоку, между Мстой и Ловатью, - пятина Деревская; к юго-западу, по обеим сторонам реки Шелони, - Шелонская, наконец, на юго-востоке простиралась пятина Бежецкая. В пятинах находились пригороды Новгорода: Псков, Изборск, Великие Луки, Старая Русса, Ладога и др. Пригороды были в зависимости от Новгорода, принимали участие в его делах и призывались на новгородские веча; из них только Псков в XIV в. достиг государственной независимости и стал называться "младшим братом Новгорода". За пятинами находились новгородские "волости" или "земли", имевшие отличное от пятин устройство; число их в разное время было различно. Среди них самое видное место занимали Заволочье и Двинская земля, лежащие за водоразделом бассейна Онеги, Западной Двины и Волги. К востоку простиралась Пермская земля, лежащая по рекам Вычегде и Каме; к северо-востоку от Заволочья и Пермской земли находилась волость Печора, расположенная по реке Печоре; по другую сторону Уральского хребта земли Югра, а на берегах Белого моря земля Терская, или "Тре", и др.

Ход обособления Новгорода и условия, создавшие особенности новгородской жизни. Если мы всмотримся в историю Новгорода, то заметим такие особенности новгородской жизни, которых нет в южной Руси. Первоначально Новгород был в таком же отношении к великому князю, как и другие города. При переселении из Новгорода в Киев Олег обложил его данью в триста гривен и назначил ему посадника; при следующих князьях положение Новгорода было одинаково с положением прочих городов древней Руси, и это продолжается до XII в. С половины же XII в. мы встречаем в новгородской жизни ряд явлений, существенно отличающих ее от жизни других областей. Отдаленность от Киева заставляет князей считать Новгород в числе не самых важных волостей, и таким образом Новгород, не будучи предметом княжеских распрей, мало-помалу освободился от давления князя и дружин и мог на просторе развивать свой быт. Неплодородие почвы заставило новгородцев искать занятий помимо земледелия, вследствие чего, как уже выше было сказано, в Новгороде сильно была развита промышленность и торговля, обогатившая его. О торговом значении Новгорода мы имеем многочисленные известия в летописи. Об обширности торговых сношений Новгорода свидетельствуют восточные монеты, находимые в большом количестве в бывших новгородских землях. Новгород торговал и с Грецией и с Западом. Когда торговое значение балтийских славян перешло к острову Готланду, тогда Новгород вел с ним торговлю, а в XII в., когда торговое преобладание перешло к ганзейскому городу Любеку, новгородцы помимо Готланда завели торговые сношения с немцами, на что указывают дошедшие до нас договоры, в которых определяются отношения немецких, готландских и русских купцов. При постоянно возрастающем торговом могуществе Новгорода распри князей из-за уделов и их частая смена в Новгороде уронили их авторитет перед новгородцами и дали возможность окрепнуть и узакониться двум особенностям новгородской жизни, помогшим политическому обособлению Новгорода: договорам с князьями и особому характеру выборной администрации. "Ряды" с князьями, имевшие целью определить отношение князя к Новгороду, скрепляемые обыкновенно крестным целованием, мы встречаем уже в XII в., хотя условий этих договоров до второй половины XIII в. не знаем. Так, например, до нас дошло известие о ряде Всеволода-Гавриила в 1132 г. В 1218 г., когда новгородцы на место Мстислава Удалого, князя торопецкого, призвали Святослава Смоленского, то последний потребовал смены посадника Твердислава "без вины", как он объявил. Тогда новгородцы заметили ему, что он целовал крест без вины мужа должности не лишать. Из дошедших до нас древнейших договорных грамот с Ярославом Тверским в 1264-1265 и 1270 гг. мы можем вполне определить отношение князя к Новгороду, степень его власти и круг его деятельности. Князь не мог управлять иначе, как под контролем посадника, получая определенный доход; он и его дружина не имели права приобретать в собственность земли и людей. Право суда было тоже точно определено: князь должен был судить в Новгороде и с содействием посадника. Кроме того, князь обязан был не только дать льготы для торговли новгородским купцам в своем уделе, но и вообще покровительствовать ей. Фактическое положение князя зависело от силы партии, которая его призвала, от отсутствия сильных соперников и от личности самого князя. Помощник князя в управлении, "посадник", при первых князьях назначался князем и служил представителем его интересов перед новгородцами. С половины XII в. мы замечаем обратное: посадник уже избирается новгородцами и служит представителем Новгорода перед князем. Около этого времени и должность тысяцкого становится выборной. В управлении Новгорода большое значение имеет епископ (позднее архиепископ) - высшее духовное лицо. До XII в. епископ назначался митрополитом из Киева, так как Новгород в это время находился в зависимости от Киева, а в 1156 г. новгородцы сами избрали себе в епископы Аркадия и через два года послали его в Киев для посвящения. После этого новгородцы всегда сами избирали епископов (впрочем, Аркадий назначил себе преемника). Вскоре установился порядок выбора епископа из 3 кандидатов (назначаемых вечем), причем три жребия с именами трех намеченных в иерархи лиц клали на престол в храм св. Софии и давали мальчику или слепому взять два из них; чей жребий оставался, тот считался избранным Божьей волею и посылался на утверждение киевского митрополита. Таким образом, путем рядов и установлением выборных властей Новгород выделился политическим устройством из ряда других областей. Высшим политическим органом в Новгороде стало с этих пор вече, а не княжеская власть, как это было в то время в северо-восточной Руси.

Устройство и управление. Новгородское вече, по своему происхождению, было учреждением однородным с вечами других городов, только сложившимся в более выработанные формы; но оно тем не менее не было вполне благоустроенным, постоянно действующим политическим органом. Вече созывалось не периодически, а тогда, когда в нем была надобность, князем, посадником или тысяцким на Торговой стороне города, на Ярославском дворе, или же звонили вече по воле народа, на Торговой или на Софийской стороне. Состояло оно из жителей как Новгорода, так и его пригородов; ограничений в среде новгородских граждан не было, всякий свободный и самостоятельный человек мог идти на вече. Вече призывает князей, изгоняет их и судит, избирает посадников и владык (архиепископов), решает вопросы о войне и мире и законодательствует. Решения постановлялись единогласно; в случае несогласия вече разделялось на партии, и сильнейшая силой заставляла согласиться слабейшую. Иногда, как результат распри, созывались два веча; одно на Торговой, другое на Софийской стороне; раздор кончался тем, что оба веча сходились на Волховском мосту, и только вмешательство духовенства предупреждало кровопролитие. При таком устройстве веча ясно, что оно не могло ни правильно обсуждать стоящие на очереди вопросы, ни создавать законопроекты; нужно было особое учреждение, которое предварительно разрабатывало бы важнейшие вопросы, подлежащие решению веча. Таким учреждением был в Новгороде особый правительственный совет, называемый немцами "Herren", "совет господ", так как этот правительственный совет состоял из старых и степенных посадников, тысяцких и сотских и носил аристократический характер; число его членов в XV в. доходило до пятидесяти. Указания на существование такого совета в научной литературе появились не особенно давно; долгое время историки и не подозревали о его существовании, так как это учреждение никогда не получало правильного юридического устройства. Честь его исследования принадлежит Никитскому.

Главной исполнительской властью в Новгороде был "посадник", пользовавшийся большим значением; как представитель города, он охранял интересы его перед князем. Без него князь не мог судить новгородцев и раздавать волости; а в отсутствие князя он управлял городом, часто предводительствовал войсками и вел дипломатические переговоры от имени Новгорода. Определенного срока службы для посадника не было: он правил, пока его не отставляло вече, и его отставка значила, что партия, представителем которой он был, потерпела поражение на вече. В посадники мог быть избран каждый полноправный гражданин Новгорода, но по летописи видно, что должность посадника сосредоточивалась в небольшом числе известных боярских фамилий, - так, в XIII и XIV вв. из одного рода Михаила Степановича избрано было 12 посадников. Посадник не получал определенного жалованья, но пользовался известным доходом с волостей, называемых "поралье". Рядом с посадником видим другого важного новгородского сановника - "тысяцкого". Характер власти тысяцкого темен; немцы называют его "Herzog", стало быть, эта власть военная, на это намекает и русское название "тысяцкий", т. е. начальник городского полка, называемого тысячей. Он, насколько можно судить, является представителем низших классов новгородского общества, в противоположность посаднику. У тысяцкого был свой суд; городская тысяча делилась на сотни, с сотским во главе, которые подчинялись тысяцкому. Кроме посадника, тысяцкого и сотских, в Новгороде замечаем еще территориальные власти - это старосты концов и улиц, а концы и улицы представляли из себя автономные административные единицы. Что касается до областной жизни Новгорода, то вопрос об управлении областей очень смутен. Все пятины Новгорода, за исключением Бежецкой, своими пределами доходят до Новгорода; на основании этого можно предположить, что новгородские пятины первоначально были маленькие области, примыкавшие к концам и управлявшиеся кончанскими старостами. С распространением новгородских завоеваний каждая завоеванная область приписывалась к тому или другому концу, так что увеличение новгородской территории шло вдаль от Новгорода по радиусам окружности. Но нельзя скрыть, что это предположение гадательное, основанное на совпадении числа пятин и концов и на аналогии со Псковом, где все пригороды были приписаны к городским концам. Что касается до документальных свидетельств, то они заключаются лишь в одном темном месте записок Герберштейна о России: Герберштейн говорит о Новгороде, что Новгород имел обширную область, разделенную на пять частей (Latissimam ditionem, in quinque partes distributam habebat); далее он говорит, что каждая из них ведалась у своего начальника, и житель мог заключать сделки только в своей части (in sua dumtaxat civitatis regione). Здесь являются два труднопереводимых места: во-первых, каким словом надо перевести "ditio"? место, занимаемое городом? территория, занимаемая государством? или государственная власть, как это слово понималось в классической латыни? и, во-вторых, что надо понимать под словом "civitas", город или государство? Что касается до толкования этого места Герберштейна в русской науке, то мнения расходятся. Неволин, Беляев, Бестужев-Рюмин под ним понимают только город, а Ключевский и Замысловский склонны видеть здесь всю новгородскую территорию. Таким образом, вопрос об управлении пятин остается нерешенным. Что касается до новгородских пригородов и волостей, то известно, что Новгород предоставляет им полную внутреннюю самостоятельность, - так, Псков имел своего князя и право суда, а пример Двинской земли с ее собственными князьями говорит о малой зависимости от Новгорода и его властей. Таким образом, политической формой новгородской жизни была демократическая республика, - демократическая потому, что верховная власть принадлежала вечу, куда имел доступ всякий свободный новгородский гражданин. Но хотя все свободное население Новгорода принимало участие в управлении и суде, тем не менее оно, при полном политическом равенстве, представляется нам разделенным на разные слои и классы. В основе этого деления легло экономическое неравенство. Оно, создав сильную аристократию, имело важное влияние на развитие и падение Новгорода, при нем не осуществлялось должным образом и политическое равенство.

Новгородское население делилось на лучших и меньших людей. Меньшие не были меньшими по политическим правам, а лишь по экономическому положению и фактическому значению. Экономическим неравенством, при полном равенстве юридическом, и обусловливаются новгородские смуты, начиная с XIV столетия; под экономическим давлением высших слоев масса не могла пользоваться своими политическими правами - являлось противоречие права и факта, что дразнило народ и побуждало его к смутам. В более раннюю пору новгородской жизни, как это видно по летописям, смуты возникали из-за призвания князей: князья, призываемые в Новгород, должны были открыть новгородцам, по замечанию Пассека, торговлю в других частях Руси, и при призвании князя принималось в расчет - какая область всего удобнее для новгородской торговли, при этом сталкивались интересы разных кружков новгородской аристократии, крупных новгородских торговцев. Таким образом, до XIV в. смуты возникали из-за торговых интересов и происходили в высших классах. Но с XIV в. обстоятельства переменились. Усиление Москвы, с одной стороны, и Литвы, с другой, уменьшив число князей, упростило вопрос о призвании их, и он перестал быть источником смут: но вместе с тем в XIV в. сильно увеличилась в Новгороде разница состояний, вследствие чего смуты не уменьшились, а только приняли другой характер, - мотивы торгово-политические сменились экономическими. Эти-то смуты и содействовали полному упадку Новгородского государства.

Псков, один из пригородов Новгорода, расположенный на конце новгородских владений, на границе Руси и Литвы, по соседству с немцами, играл роль передового русского поста на Западе и добросовестно исполнял свою задачу - задержать немцев в их движении на русские земли. Псков, по своему внутреннему устройству, подходил к Новгороду - то же вече, как господствующий орган правления, та же посадничья власть (два посадника), подобные новгородским сословные деления. Только Псков был централизованное и демократичнее. А это, наряду с местными особенностями жизни, дало другое содержание истории Пскова. Псков, как город с малой территорией, достиг централизации в управлении, которой не мог достигнуть Новгород. Пригороды Пскова были или административные или военные посты, которые выставлял Псков на литовской и ливонской границе, но эти пригороды не имели самостоятельности. Псков настолько владел ими, что переносил их с места на место и налагал на них наказания. Благодаря малой территории, боярские владения не достигли во Псковской земле таких размеров, как в Новгороде, вследствие чего не было большой разницы состояний; низшие классы не находились в такой зависимости от высших, и боярский класс не был таким замкнутым, как в Новгороде. С другой стороны, бояре не держали в своих руках политическую судьбу Пскова, как это было в Новгороде. Вече, которое во Пскове было мирным, избирало обыкновенно двух посадников (в Новгороде же вече избирало только одного), часто их сменяло и успешнее контролировало. Все общество имело более демократический склад с преобладанием средних классов над высшими. Того внутреннего разлада, какой губил Новгород, не было. Самостоятельность Пскова пала не от внутренних его болезней, а от внешних причин, - от усиления Москвы, которым выражалось стремление великорусского племени к государственному объединению.

Рядом с расцветом политической жизни в Новгороде и Суздальско-Владимирской Руси мы замечаем оживление и усиление Волыни и особенно Галича. "Центр жизни перешел в Руси южной от Днепра к Карпатам, - говорит проф. Бестужев-Рюмин; - это перенесение средоточия исторической жизни становилось заметным уже давно, хотя князья продолжали добиваться Киева и перед самым почти взятием его татарами велись из-за него распри... но несмотря на эти распри Киев уже пал еще после взятия его войсками Боголюбского" (1169)... Жизнь историческая нашла себе новое русло: руслом этим была земля галицкая. Но Мономаховичам, утвердившимся на Волыни и в Галиче, пришлось бороться за власть с могучим галицким боярством, которое выросло там в независимую от князя политическую силу и выносит большое давление иноземных соседей: татар, поляков, угров и литвы. Открытая война и дипломатическая игра с этими соседями окончилась победой не Галича. Волынь перешла под власть Литвы в середине XIV в., а за обладание Галичем та же Литва спорила с 1340 г. с Польшей. Галичу выпала недолгая слава, и та миссия соединения южной и западной Руси, которая, казалось, была суждена именно Галичу, перешла от него к Литве.

Благодаря тому, что Литовское государство составилось преимущественно из русских областей, жило общей политической жизнью с Польшей и имело постоянные, хотя и враждебные сношения с немцами, оно заинтересовало своей судьбой не только русских, но и польских и немецких историков; в немецкой и польской литературах есть очень серьезные труды по литовской этнографии и истории. Немецкая литература располагает такими солидными сочинениями, как Voigt, Geschichte Preussens (1827-1837) Roppel und Caro, Geschichte Polens (1840-1869). В польской литературе после старых баснословий, вроде Нарбута Dzieje starozytne narodu Litewskiego и др.) и Лелевиля Dzieje Litwy i Russi и др.) явились очень хорошие монографии по литовской истории, например: Стадницкого (ряд монографий о литовских князьях: Sunowie Gedumina и др.), Вольфа (Wolff, Rod Gedumina), Смольки (Smolka Szkice hisloryczne и др.), Прохаски (Prochazka, Ostatni lata Witolda, 1882; Szkice historyczne z XV weku, 1884) и ряд прекрасных изданий памятников в сборнике "Monumenta medii aevi historica, res gestas Poloniae illustrantia" (в котором принимают участие и другие ученые: Соколовский, Шуйский, Левицкий). Что касается русских ученых, то они прежде мало обращали внимания на историю Литвы, и только в последнее время развилось сознание, что Литва была государством по населению русским и что изучение ее, с точки зрения этнографической и исторической, составляет интерес первостепенной важности для русского историка, в Литве, история которой шла иным путем, чем история Москвы, сохранились чище и яснее некоторые черты древнерусской жизни, и русское общество в Литве осталось в своей массе верным своей народности, хотя и поставлено было в тяжелые условия жизни и развития. Из старых историков Карамзин в своей "Истории Государства Российского" почти ничего не говорит о Литве; Соловьев, хотя и отмечает литовские события, но отдел о Литве у него менее обработан, чем история Московской Руси. В трудах ученых позднейшего времени история Литвы выступает в более полном виде. Отметим из более ранних монографий: Владимирского-Буданова, "Немецкое право в Литве и Польше" и др.; Васильевского "Очерк истории города Вильны" и др.; Антоновича "Очерк истории Великого княжества Литовского" (в "Монографиях по истории западной и юго-западной России", т. 1, 1885 г.; Дашкевича "Заметки по истории Литовско-Русского княжества". Для первоначального руководства следует взять только что названный труд Антоновича, у которого находится свод достоверных известий о Литве с начала ее истории до уний с Польшей; обстоятельный критический обзор этого труда составлен Дашкевичем в его "Заметках"; Антонович и Дашкевич взаимно дополняют один другого, и в их трудах мы имеем первую научно-достоверную историю Литвы. Затем в "Истории России" Иловайского история Литвы излагается на разных правах с историей Москвы. Подробные обзоры литовской истории находим также в "Русской Истории" Бестужева-Рюмина. Наконец, в позднейшие годы появились монографии: Владимирского-Буданова: "Поместья Литовского Государства", "Формы крестьянского землевладения в Литве" и др.; Любавского "Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства" и "Литовско-русский сейм"; Леонтовича "Очерки истории литовско-русского права"; Максимейко "Сеймы Литовско-Русского государства до 1569 г."; Лаппо "Великое княжество Литовское" во 2-й половине XVI в. (два тома); Довнар-Запольского "Государственное хозяйство вел. княжества Литовского" и "Очерки по организации западнорусского крестьянства в XVI в.". Из популярных изложений литовской и западнорусской истории следует упомянуть; Беляева "Рассказы из русской истории", т. IV; Кояловича "Чтения по истории Западной России" и превосходный курс проф. М. К. Любавского "Очерк по истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно" (М. 1910).

Племя, известное под названием литовского, является рассеянным с давних пор на Балтийском поморье, между Западной Двиной и Вислой; на востоке оно распространяется на весь почти бассейн реки Немана и своими крайними южными поселениями достигает до среднего течения Западного Буга. Литовцы, как можно заключить по остаткам литовского языка, составляли самостоятельную ветвь арийского племени, близкую славянам. По немногочисленным сведениям, дошедшим до нас о первоначальном быте литовцев, мы можем указать в Х и XI вв. следующие народности или племена, на которые распалось литовское племя: на севере литовской территории, на правой стороне Двины жило племя, называемое летгола; к югу от него по левому берегу Двины - жемгола или семигола; на полуострове между Балтийским морем и Рижским заливом - корс или куроны; к западу между устьем Немана и Вислы - пруссы. Они разделялись на десять колен; название двух прусских колен "судинов" и "галиндов" находим у Птоломея, писателя II в. по Р. X. Он помещает их на тех же местах, где они были позже, на основании чего ученые склонны думать, что литовское племя поселилось у Балтийского моря очень рано. По бассейну Немана жили: жмудь по нижнему течению и литва по среднему течению. Наконец, по реке Нареву простирались поселения последнего литовского народа ятвягов. Что касается до быта литовцев в древности, то, как замечено было выше, сведения о нем скудны. Религия их состояла, вероятно, в поклонении силам природы. Исторические известия об именах литовских божеств (за исключением разве Перкуна) и религиозных обрядах (за исключением немногих) подвергаются сильному подозрению со стороны позднейших ученых и часто опускаются в ученых трудах. По дошедшим до нас сведениям можем заключить, что у них существовал очень влиятельный класс жрецов, находящихся в подчинении у главного жреца Криве или Криво-Кривейто, который пользовался громадным уважением. Характерной чертой быта литовцев было отсутствие первых начал государственности, которые, например, у славян выражались основанием городов. В древнейших летописях, описывающих походы русских на Литву, не упоминается о городах на литовской территории. Время их возникновения Антонович относит лишь к XIII в., ссылаясь на летописи, которые впервые под 1252 г. упоминают о литовских городах: "Ворута" и "Твереметь" (Ворута был расположен в местности, занятой племенем литвой, а Твереметь - в местности, занятой жмудью). Дашкевич говорит, что летописи под 1252 г. упоминают не об основании городов, а об их существовании; основаны они были, по его мнению, немного раньше. Наряду с отсутствием в древнейшей Литве городов, как объединяющих центров, заметно и полное отсутствие политической власти. До половины XIII в. польские и немецкие летописи, описывая столкновения литовцев с соседними народами, не только не называют литовских вождей, но не упоминают о существовании каких бы то ни было правителей; до половины XIV в. упоминаются лишь вожди, но власть их простиралась на незначительные округа; в летописях на незначительном пространстве территории обыкновенно указывают на целую группу таких начальников. Это были скорее представители отдельных родов, чем племенные правители. Таким образом, литовское племя до половины XIV в. не только не составляло государства, но даже сплоченных племен, а представляло массу небольших волостей, управляемых независимыми вождями без всякой политической связи между ними. Только тождество происхождения, быта, языка, преданий и религиозного культа объединяло отдельные части этого племени. Но опасность со стороны внешних врагов заставила литовцев ускорить процесс своей политической организации и заменить опиравшуюся на нравственное влияние власть жрецов властью князей. Этими врагами были немецкие рыцари, которые с начала XIII в. появились на окраинах литовской земли с целью обращения литовцев в христианство и вместе с тем в крепостную зависимость от победителей. К концу XIII в. немцы подчинили себе пруссов, земли летголы и жемголы и приблизились к поселениям собственно литвы и жмуди; но эти народы, в то время как их современники боролись с немцами, успели уже создать довольно крепкий государственный строй и оказали сильное сопротивление последним; этому помогли те отношения, в какие стали литва и жмудь в XIII в. к русским. Одновременно с возвышением Владимирской Руси (в XIII в.) русские западные княжества, соседние литовскому государству, - Смоленское, Полоцкое и другие, - вследствие нападений внешних врагов и внутренних неурядиц, слабеют и делятся на мелкие части. Междоусобиями русских князей пользуются литовцы, которых сами русские призывают на помощь и вмешивают в свои распри. Они, помогая той или другой стороне, вторгаются в жизнь русских и пользуются этим для своих собственных целей. Раньше всего литовцы вмешиваются во внутренние дела Полоцкой земли, знакомятся с ее положением, свыкаются с мыслью о ее слабости и внутреннем устройстве. С конца XII в. литовцы уже не ограничиваются участием в полоцких междоусобиях, но начинают предпринимать походы с целью территориального захвата. С XIII в. литовцы начинают вторгаться и в другие русские княжества, так, например, в Новгородскую землю, в Смоленское и Киевское княжества. Кто были первые литовские князья, неизвестно; самые ранние известия о них, и то легендарные, дошли до нас только от XIII в. В XIII в., по литовским преданиями, Эрдивил, современник Батыя, предпринял поход на русские земли и завладел Городном; в то же время другой литовский князь - Мингайло предпринял будто бы поход на Полоцк и основал в нем второе литовское княжество. Эти известия о первых литовских княжествах на русской почве, однако, недостоверны. Первое достоверное княжение - княжение Миндовга. Миндовг, сын Ромгольда, около 1235 г. завладел русским городом Новгородском (Новогрудеком) и основал там полурусское, полулитовское княжество. Расширяя свои владения на счет русских и литовцев, он действовал с помощью русских против литовцев и с помощью литовцев против русских. В стремлении к расширению своего княжества он встретился с двумя врагами: с возвышавшимся на юге Галицким княжеством и с Ливонским орденом. Миндовгу (точнее, его сыну Войшелку) удалось заключить договор с галицким князем Даниилом, под условием уступки Роману, сыну Даниила Галицкого, русских земель, занятых Миндовгом Литовским, но с признанием верховной власти Миндовга над этими землями. Этот договор, выгодный для Миндовга, был скреплен брачным союзом дочери Миндовга с сыном Даниила Шварном. Что касается Ливонского ордена, то Миндовг умиротворил его, приняв крещение в 1250 г. и выдав ордену грамоты на литовские земли, ему прямо не принадлежащие. Так завязывалось и формировалось первое Литовское княжество, распавшееся, однако, после Миндовга, убитого вследствие заговора против него удельных князей.

О происхождении Витеня и Гедимина и времени их вокняжения летописи не дают точных сведений. В рассказах летописцев мы встречаем известия о военной деятельности Витеня (1293-1316) и Гедимина (1316-1341), причем характер их военных действий указывает на новый переворот, происшедший во внутреннем строе Литовского княжества. У Витеня и Гедимина были уже дисциплинированные войска вместо прежних нестройных ополчений. Войска эти предпринимают осаду городов, умеют брать приступом укрепления, им знакомо употребление осадных орудий. Литва защищена не только дремучими лесами и болотами, но укреплениями, замками и городами, жители которых несут правильно распределенные государственные повинности и главным образом обязаны защищать свои города и крепости. Перемена в организации военных сил государства произошла от прилива русской народности, на которую главным образом опирались литовские князья; доказательством этого служат известия летописей, в которых постоянно встречаются названия ополчений Витеня и Гедимина не литовских только, а литовско-русских. Участие русских не ограничивалось только военной помощью литовским князьям; они участвуют в дипломатических делах, правят посольства от литовских князей, имеют влияние и на внутреннее управление Литвы. Так, главным сподвижником Гедимина был русский человек Давид - воевода Гродненский. По дошедшим о нем сведениям, он занимал высокое положение в стране, пользовался большим влиянием на внутреннее управление Литвой; по словам литовских источников, он занимал первое место после великого князя; кроме того, ему была поручена охрана одной из важнейших крепостей, Гродны, и начальство над армиями в тех походах, в которых Гедимин лично не принимал участия; в одном из таких походов Давид был изменническим образом убит одним мазовецким князем Андреем.

Начало Москвы. Во второй половине XIII и начале XIV в. на северо-востоке Руси начинает возвышаться до сих пор незаметное княжество Московское. Прежде чем перейти к определению причин и хода возвышения этого княжества, скажем несколько слов об его главном городе ~ Москве. Начнем с первых известий о Москве и не будем касаться басен о начале Москвы, приведенных у Карамзина (т. II, примеч. 301). Первые упоминания о Москве мы встречаем в летописи не ранее XII в. В ней рассказывается, что в 1147 г. Юрий Долгорукий пригласил своего союзника, князя Святослава Ольговича Черниговского, на свидание в Москву, где они пировали (учинили "обед") и обменялись подарками. При этом не говорится, что Москва была "городом", так что можно подумать, что в 1147 г. она была селом, вотчиной князя. Это представляется вероятным тем более, что есть известие о построении Москвы-города в 1156 г. Известие это таково: "Того же лета (6664) князь великий Юрий Володимерич заложил град Москву на устниже Неглинны выше реки Аузы". Прямой смысл этих слов, действительно, говорит, что город Москва был основан на девять лет позже княжеского обеда в Москве-вотчине. Но этому не все верят: истолковать и объяснить последнее известие очень трудно. Во-первых, оно дошло до нас в позднем (XVI в.) летописном Тверском сборнике, автор которого имел обычаи изменять литературную форму своих более старых источников. Нельзя поэтому быть уверенным в том, что в данном случае составитель сборника не изменил первоначальной формы разбираемого известия; его редакция отличается большой обстоятельностью и точностью географических указаний, что намекает на ее позднее происхождение. Таким образом, уже общие свойства источника заставляют заподозрить доброкачественность его сообщений. Во-вторых, автор Тверской летописи, заявив об основании Москвы в 1156 г., сам же повествует о Москве ранее: он сокращает известие Ипатьевской летописи о свидании князей в Москве в 1147 г. и ничем не оговаривает возникающего противоречия, не объясняет, что следует разуметь под его Москвой 1147 г. Это прямо приводит к мысли, что автор в данном случае или сам плохо понимал свой разноречивый материал, или же в известии о построении города Москвы хотел сказать не совсем то, что можно прочесть у него по первому впечатлению. И в том, и в другом случае обязательна особенная осторожность при пользовании данным известием. В-третьих, наконец, сопоставление известия с текстом других летописей убеждает, что автор Тверского сборника заставил князя Юрия "заложить град Москву" в то время, когда этот князь окончательно перешел на юг и когда вся семья его уже переехала из Суздаля в Киев через Смоленск. По всем этим соображениям невозможно ни принять известия на веру целиком, ни внести в него какие-либо поправки.
Так, из двух наиболее ранних известий о Москве одно настолько
неопределенно, что само по себе не доказывает существования города Москвы в
1147 г., а другое, хотя и очень определенно, но не может быть принято за
доказательство того, что город Москва был основан в 1156 г. Поэтому трудно
разделять тот взгляд, что время возникновения Москвы-города нам точно
известно. Правильнее в этом деле опираться на иные свидетельства, с помощью
которых можно достоверно указать существование Москвы только в семидесятых
годах XII в. При описании событий, последовавших в Суздальской Руси за
смертью Андрея Боголюбского, летописи впервые говорят о Москве, как о
городе, и о "Москъвлянах", как его жителях. Ипатьевская летопись под 1176 г.
(6684) рассказывает, что больной князь Михалко, направляясь с юга в
Суздальскую Русь, был принесен на носилках "до Куцкова, рекше до Москвы";
там он узнал о приближении своего врага Ярополка и поспешил во Владимир "Из
Москве" в сопровождении москвичей. "Москьвляне же, -- продолжает летописец,
-- слышавше, оже идет на не Ярополк, и взвратишася вспять, блюдуче домов
своих". В следующем 1177 г. (6685) летописец прямо называет Москву городом в
рассказе о нападении Глеба Рязанского на князя Всеволода. "Глеб же на ту
осень приеха на Москвь (в других списках: в Москву) и пожже город весь и
села". Эти известия, не оставляя уже никаких сомнений в существовании города
Москвы, в то же время дают один любопытный намек. В них еще не установлено
однообразное наименование города: город называется то -- "Москвь", то --
"Кучково", то -- "Москва";
не доказывает ли это, что летописцы имели дело с новым пунктом
поселения, к имени которого их ухо еще не привыкло? Имея это в виду,
возможно и не связывать возникновение Москвы непременно с именем князя Юрия.
Легенды о начале Москвы, собранные Карамзиным, не уничтожают такой
возможности, -- их нельзя эксплуатировать, как исторический материал для
изучения событий XII в.
Так, оставаясь в пределах летописных данных, мы приходим к мысли о том,
что факт основания Москвы-города в первой половине или даже середине XII в.
не может считаться прочно установленным. С другой стороны, и торговое
значение Москвы в первую пору ее существования не выясняется текстом
летописей. Если вдуматься в известие летописей о Москве до половины XIII в.
(даже и позже), то ясна становится не торговая, а погранично-военная роль
Москвы. Нет сомнения, что Москва была самым южным укрепленным пунктом
Суздальско-Владимирского княжества. С юга, из Черниговского княжества,
дорога во Владимир шла через Москву, и именно Москва была первым городом,
который встречали приходящие из юго-западной Руси в Суздальско-Владимирскую
Русь. Когда, по смерти Боголюбского, князь Михалко Юрьевич и Ярополк
Ростиславич пошли на север из Чернигова, -- именно в Москве, на границах
княжения Андрея Боголюбского встретили их ростовцы. Они звали Ярополка
дальше, а Михалку, которого не желали пускать внутрь княжества, они указали:
"Пожди мало на Москве". Ярополк отправился "к дружине Переяславлю", а
Михалко, не слушая ростовцев, поехал во Владимир. Москва здесь рисуется, как
перекресток, от которого можно было держать путь и в Ростов, на север, и во
Владимир, на северо-восток. Внутренние пути Суздальской Руси сходились в
Москве в один, шедший на юг, в Черниговскую землю. Через год Михалко,
выбитый из Владимира, опять идет из Чернигова на север по зову владимирцев.
Навстречу ему выходят и владимирцы, его друзья, и племянник Ярополк -- его
враг. Первые хотят его встретить и охранить, второй желает не допустить его
в занятую Ростиславичами землю. При разных целях враги спешат в один и тот
же пункт -- в Москву. Очевидно, в данном случае встречать Михалка всего
удобнее было на границе княжества, с какой бы целью его ни встречали. Когда,
наконец, Михалко и брат его Всеволод укрепились прочно во Владимире, князь
черниговский, Святослав Всеволодович, отправил к ним их жен, "приставя к ним
сына своего Олга проводить е до Москве". Проводив княгинь, Олег вернулся "во
свою волость в Лопасну". Здесь опять не требует доказательств пограничное
положение Москвы: княгинь проводили до первого пункта владений их мужей. Все
приведенные указания относятся к 1175--1176 гг. Не менее любопытен и
позднейший факт. Князь Всеволод Юрьевич, затеяв в 1207 (6715) г. поход на
юг, на Ольговичей ("хочу поити к Чернигову", -- говорит он), послал в
Новгород, требуя, чтобы сын его Константин с войском пришел оттуда на
соединение с ним; Константин послушался и "дождася отца на Москве". На
Москву пришел и сам Всеволод и, соединясь там со своими сыновьями, "поиди с
Москвы... и придоша до Окы", которая была тогда вне пределов Суздальского
княжества. В этом случае Москва ясно представляется последним, самым южным
городом во владениях Всеволода, откуда князь прямо вступает в чужую землю,
во владения черниговских князей. Пограничное положение Москвы естественно
должно было обратить ее на этот раз в сборное место дружин Всеволода, в
операционный базис предпринятого похода.
Но не только по отношению к Черниговской земле Москва играла роль
пограничного города, -- с тем же самым значением являлась он иногда и в
отношениях Суздальской или Рязанской земель. В 1177 (6685) г. князь
рязанский Глеб, нападая на владения Всеволода, обратился именно на Москву,
как это указано выше. То же повторилось и в 1208 (6716) г.; рязанские князья
"начаста воевати волость Всеволожю великого князя около Москвы". Москва по
отношению к Рязани представляется нам первым доступным для рязанцев пунктом
Суздальской земли, к которому у них был удобный путь по Москве-реке. Этим
путем так или иначе воспользовались и татары Батыя, пришедшие из рязанской
земли, от Коломны, прежде всего к Москве.
Итак, следуя по летописям за первыми судьбами Москвы, мы прежде всего
встречаем ее имя в рассказах о военных событиях эпохи. Москва -- пункт, в
котором встречают друзей и отражают врагов, идущих с юга. Москва -- пункт,
на который, прежде всего, нападают враги суздальско-владимирских князей.
Москва, наконец, -- исходный пункт военных операций суздальско-владимирского
князя, сборное место его войск в действиях против юга. Очевидно, что этот
город был построен в видах ограждения Суздальско-Владимирской земли со
стороны черниговского порубежья. По крайней мере об этом скорее всего
позволяет говорить письменный материал.
Как маленький и новый городок, Москва довольно поздно стала стольным
городом особого княжества. Наиболее заметным из первых московских князей был
Михаил Ярославич Хоробрит, прозванный так за то, что он без всякого права,
благодаря одной своей смелости, сверг князя Святослава и захватил в свои
руки великое княжение. Вскоре за Хоробритом московский стол достался князю
Даниилу Александровичу, умершему в 1303 г., который сделался родоначальником
московского княжеского дома. С тех пор Москва стала особым княжеством с
постоянным князем.
Причины возвышения Москвы и Московского княжества. Припомним
обстоятельства политической жизни Суздальско-Владимирской Руси. Вся она была
в обладании потомства Всеволода Большое Гнездо; его потомки образовали
княжеские линии: в Твери Ярослав Ярославич -- внук Всеволода, брат
Александра Невского; в Суздале Андрей Ярославич -- внук Всеволода; затем
около 1279 г. Андрей Александрович, сын Александра Невского; в Ростове
Константин Всеволодович и в Москве--Даниил, сын Александра Невского, правнук
Всеволода. Только земля Рязанская, политически и географически притянутая к
совместной жизни с Суздальской Русью, находилась во владении не
Мономаховичей, а младших Святославичей, потомков Святослава Ярославича. Из
этих княжеств сильнейшими в XIV в. становятся Тверское, Рязанское и
Московское. В каждом из этих княжеств был свой "великий" князь и свои
"удельные" князья. Владимирское княжение существует без особой династии, его
присоединяют великие князья к личным уделам. Последним из великих князей,
княжившим по старинному обычаю в самом Владимире, был Александр Невский;
братья его -- Ярослав Тверской и Василий Костромской, получив владимирское
великое княжение, живут не во Владимире, а в своих уделах. Добиться
владимирского княжения для князей теперь значит добиться материального
обогащения и авторитета "великого" князя. Средства добыть великое княжение
уже не нравственные, не только право старшинства как прежде, но и сила
удельного князя, поэтому за обладание Владимиром происходит борьба только
между сильными удельными князьями. И вот в 1304 г. начинается борьба за
великое княжение между тверскими и московскими князьями, -- многолетняя
кровавая распря, окончившаяся победой московского князя Ивана Калиты,
утвердившегося в 1328 г. с помощью Орды на великокняжеском престоле. С этих
пор великое княжение не разлучалось с Москвой, а между тем за какие-нибудь
тридцать лет до 1328 г. Москва была ничтожным уделом: Даниил еще не владел
ни Можайском, ни Клином, ни Дмитровом, ни Коломной, и владел лишь ничтожным
пространством между этими пунктами, по течению Москвы-реки. Калита же в 1328
г. владел только Москвой, Можайском, Звенигородом, Серпуховым и
Переяславлем, т.е. пространством меньше нынешней Московской губернии. Что же
дало возможность Москве получить великое княжение и увеличиться, и каким
путем шло это возвышение?
На этот вопрос мы находим много ответов в исторической литературе.
Карамзин, например, в пятом томе "Истории Государства Российского" упоминает
и таланты московских князей, и содействие бояр и духовенства, и влияние
татарского завоевания. Татарское иго, которое, по его мнению, начало "новый
порядок вещей" в исторической жизни русского народа, изменило отношение
князей к населению и отношение князей друг к другу, поставило князей в
зависимость от хана и этим имело влияние на ход возвышения Московского
княжества. Карамзин находит, что "Москва обязана своим величием ханам".
Погодин, возражая Карамзину, поражается счастливыми совпадениями
"случайностей", которые слагались всегда как раз в пользу возвышения и
усиления Московского княжества. Блестящую характеристику усиления
Московского княжества дает нам Соловьев. В I и IV томах своей "Истории
России" он не раз, говоря вообще о важном влиянии географических условий,
отмечает выгодное положение Москвы -- на дороге переселенцев с юга, на
середине между Киевской землей -- с одной стороны и Владимирской и
Суздальской -- с другой. По бассейну Москвы-реки переселенцы, идя с юга,
оседали густыми массами и делали Московское княжество одним из самых
населенных. Кроме переселенцев с юга, в Москву шли переселенцы из других
областей Руси северной, вследствие отсутствия в Московском княжестве
междоусобиц и бедствий от татар. Население приносило князю доход; давало ему
большие средства; мы знаем, что московские князья употребляли эти большие
денежные средства на покупку городов и выкуп из Орды пленных, которых и
селили в Московском княжестве. Срединное положение Москвы-реки между
Новгородом и востоком (Рязанью) имело также весьма важное значение. Если мы
всмотримся в географическую карту, то увидим, что Москва-река сокращала
водный путь между Новгородом и Окой, следовательно, Москва лежала на
торговом пути Новгорода и Рязани. Срединное положение Москвы было важно и
для церковного управления. Митрополиты переселились из Владимира в Москву,
потому что считали необходимым находиться в центральном пункте между
областями севера и юга Руси. Таким образом, главное условие возвышения
Москвы, по мнению Соловьева, -- это срединность ее положения, дававшая
политические, торговые и церковные преимущества. В разных местах своего
труда Соловьев указывает и на другие условия, содействовавшие успеху Москвы,
-- личность князей, деятельность бояр, сочувствие общества и так далее, но в
оценке разных фактов он кладет видимое различие, одно -- первая причина
усиления и возвышения Москвы, другое -- благоприятные условия, помогавшие
этому усилению. Костомаров, излагая ход возвышения. Московского княжества,
объясняет усиление Москвы главным образом помощью татар и даже самую идею
самодержавия и единодержавия трактует, как заимствованную от татар.
Бестужев-Рюмин находит, что положение князей, при зависимости великого
княжения от хана, должно было развивать в князьях политическую ловкость и
дипломатический такт, чтобы этим путем привлечь милость хана и захватить
великокняжеский престол. Такой ловкостью и таким тактом обладали именно
московские князья. Кроме того, усилению Москвы помогало духовенство,
которому, при владении большими вотчинами, было выгодно отсутствие
междоусобий в Московском княжестве, и сверх того полнота власти московского
князя соответствовала их высоким представлениям об единодержавной власти
государя, вынесенным из Византии. Далее деятельность бояр была направлена
также на помощь московским государям. Что же касается до срединности
положения Москвы, то К. Н. Бестужев-Рюмин считает это причиной
второстепенной. С оригинальным взглядом на этот вопрос выступает Забелин. Он
главное условие возвышения Московского княжества видит в национальном
сочувствии, вызванном хозяйственной деятельностью московских князей. Народ,
отягченный и татарским погромом, и междоусобными распрями князей,
естественно, относился сочувственно к московским князьям. Эклектическим
характером отличается мнение Иловайского, который главной причиной роста
Москвы, как политического центра, считает пробуждение народного инстинкта:
народ, который чувствовал опасность от татар, должен был сплотиться. Кроме
того, Иловайский находит следующие причины, способствовавшие усилению
Московского княжества:
1) географическое положение, дающее политические и торговые выгоды; 2)
личность князей и их политику (князья самих татар сделали орудием для
возвышения власти, что видно из борьбы между Тверью и Москвой; 3)
определенная в пользу Москвы политика татар; 4) сочувствие боярства и
духовенства; 5) правильность престолонаследия в Москве.
Разбираясь в указанных мнениях, мы видим, что вопрос о причинах
возвышения Московского княжества не развивается, и последнее по времени
мнение не есть самое удовлетворительное. Мы должны различать те условия,
которые были причиной того, что незначительное Московское княжество могло
бороться с сильным Тверским княжеством, от тех, которые поддерживали
Московское княжество в том положении, на которое оно встало, благодаря
первым, и помогли его усилению. В числе первых причин надо отметить: 1)
географическое положение, давшее Московскому княжеству население и средства,
2) личные способности первых московских князей, их политическую ловкость и
хозяйственность, умение пользоваться обстоятельствами, чего не имели
тверские князья, несмотря на одинаковое выгодное положение Тверского
княжества и Московского. К причинам, способствовавшим усилению княжества,
надо отнести: 1) сочувствие духовенства, выраженное в перемене пребывания
митрополии; 2) политическую близорукость татар, которые не могли
своевременно заметить опасное для них усиление княжества; 3) отсутствие
сильных врагов, так как Новгород не был силен, а в Твери происходили
постоянно междоусобия князей; 4) сочувствие бояр и сочувствие населения.
Свежую постановку вопроса о коренной причине возвышения Москвы дал в
последнее время проф. М. К. Любавский в замечательной статье "Возвышение
Москвы" (сборник "Москва в ее прошлом и настоящем", ч. 1). По его
толкованию, после татарского погрома "под влиянием опустошений и разорений,
произведенных татарами в восточных и частью северных княжениях Суздальской
земли", произошел "перелив населения с востока на запад Суздальской земли и
обусловил естественно возвышение княжеств, лежавших на западе этой земли,
Тверского и Московского". "Итак (заключает Любавский), главной и основной
причиной, обусловившей возвышение Москвы и все ее политические успехи, было
выгодное географическое положение в отношении татарских погромов и
происшедшее благодаря этому скопление населения в ее области".
Внешняя история Московского княжества в XIV и XV вв. Первые московские
князья. Первые два московских князя, Даниил Александрович и сын его Юрий,
успели "примыслить" себе все течение Москвы-реки, отняв от рязанского князя
город Коломну на устье р. Москвы и от смоленского князя город Можайск на
верховьях р. Москвы. Кроме того, князь Даниил получил город
Переяславль-Залесский по завещанию бездетного переяславского князя. Земли и
богатства Юрия Даниловича выросли настолько, что он, как представитель
старшей линии в потомстве Ярослава Всеволодовича, решился искать в Орде
ярлыка на великое княжение Владимирское и вступил в борьбу за Владимир с
тверским князем Михаилом Ярославичем (этот князь Михаил был племянником
князя Александра Невского и приходился младшим двоюродным братом Даниилу
Московскому и, стало быть, дядей князю Юрию Даниловичу). Борьба велась в
Орде путем интриг и насилий. Оба князя, и московский и тверской, в Орде были
убиты. Великокняжеский стол тогда достался сыну Михаила, Александру
Тверскому; а в Москве вокняжился брат Юрия, Иван, по прозвищу Калита (т.е.
кошель). Улучив минуту, Калита снова начал борьбу с Тверью и, наконец, в
1328 г. добился великого княжения, которое с той поры уже и не выходило из
рук московской династии.
О деятельности великого князя Ивана Даниловича Калиты известно немного.
Но то, что известно, говорит о его уме и таланте. Сел он на великом
княжении, -- и, по словам летописца, "бысть оттоле тишина велика по всей
Русской земле на сорок лет и престаше татарове воевати Русскую землю".
Именно этому князю приписывается та важная заслуга, что он исхлопотал себе
разрешение доставлять "выход" в Орду своими средствами, без участия
татарских сборщиков дани. Таким образом был уничтожен главный повод для
въезда татар в Русские земли и было достигнуто внутреннее спокойствие и
безопасность на Руси. По преданию, Иван Калита очистил свою землю от
"татей", т.е. внутренних разбойников и воров. Тишина и порядок во владениях
Калиты привлекали туда население: к Калите приходили на службу и на житье
как простые люди, так и знатные бояре с толпами своей челяди. Самым же
главным политическим успехом Калиты было привлечение в Москву русского
митрополита.
С упадком Киева, когда его покинули старшие князья, должен был
возникнуть вопрос и о том, где быть митрополиту всея Руси: оставаться ли ему
в заглохшем Киеве или искать нового места жительства? Около 1300 г.
митрополит Максим решил этот вопрос, переселившись во Владимир-на-Клязьме
после одного из татарских погромов в Киеве. Уход владыки на север побудил
галичских князей просить цареградского патриарха устроить особую митрополию
в юго-западной Руси. Но патриарх не согласился разделить русскую церковь.
После смерти Максима он поставил на Русь митрополитом игумена Петра, волынца
родом; а Петр, осмотревшись в Киеве, поступил так же, как Максим, и переехал
на север. Официальным местопребыванием его стал стольный город Владимир; но
так как в этом городе великие князья уже не жили, и за Владимир спорили
Москва с Тверью, то Петр решительно склонился в пользу Москвы, во всем
поддерживал московского князя Ивана Калиту, подолгу живал у него в Москве и
основал там знаменитый Успенский собор, наподобие Успенского собора
Владимирского. В этом соборе он и был погребен, когда кончина застигла его в
Москве. Его преемник, грек Феогност, уже окончательно утвердился в Москве, и
таким образом Москва стала церковной столицей всей Русской земли. Ясна вся
важность этого события: в одно и то же время в Москве образовалось
средоточие и политической, и церковной власти и, таким образом, прежде малый
город Москва стал центром "всея Руси". Предание говорит, что, создавая
Успенский собор в Москве как главную святыню зарождавшегося государства,
святитель Петр предсказал славное будущее Москвы Ивану Калите, тогда еще не
получившему великого княжения. Благодарные москвичи необыкновенно чтили
память Петра митрополита и причли его к лику святых, как "всея Руси
чудотворца", вскоре же по его кончине.
Таковы были первые успехи, достигнутые московскими князьями благодаря
их ловкости и выгодному положению их удела. Немедленно же стали сказываться
и последствия этих успехов. При самом Калите (1328--1340) и при его двух
сыновьях Семене Гордом (1341--1353) и Иване Красном (1353--1359), которые
так же, как и отец их, были великими князьями всея Руси, Москва начала
решительно брать верх над прочими княжествами. Иван Калита распоряжался
самовластно в побежденной им Твери, в Новгороде и в слабом Ростове. Сыну его
Семену, по словам летописца, "все князья русские даны были под руки": самое
прозвище Семена "Гордый" показывает, как он держад себя со своими
подручниками. Опираясь на свою силу и богатство, имея поддержку в Орде,
московские князья явились действительной властью, способной поддержать
порядок и тишину не только в своем уделе, но и во всей Владимиро-Суздальской
области. Это было так важно и так желанно для измученного татарами и
внутренними неурядицами народа, что он охотно шел под власть Москвы и
поддерживал московских князей. К московским князьям приезжало много знатных
слуг, бояр со своими дружинами, с юга и из других уделов Суздальских.
Поступая на службу к московским князьям, эти слуги усиливали собой рать
московскую, но и сами, служа сильному князю, улучшали свое положение и
становились еще знатнее. Быть слугой и боярином великого князя было лучше,
чем служить в простом уделе; поэтому слуги московских князей старались,
чтобы великое княжение всегда принадлежало Москве. Бояре московские были
верными слугами своих князей даже и тогда, когда сами князья были слабы или
же недееспособны. Так было при великом князе Иване Ивановиче Красном,
который был "кроткий и тихий", по выражению летописи, и при его сыне
Димитрии, который остался после отца всего девяти лет.
Вместе с боярством и духовенство проявляло особое сочувствие и
содействие московским князьям. После того как митрополит Феогност
окончательно поселился в Москве, он подготовил себе преемника -- московского
инока, москвича родом, Алексия, происходившего из знатной боярской семьи
Плещеевых. Посвященный в митрополиты, Алексий при слабом Иване Красном и в
малолетство сына его Димитрия стоял во главе Московского княжества, был,
можно сказать, его правителем. Обладая исключительным умом и способностями,
митрополит Алексий пользовался большой благосклонностью в Орде (где он
вылечил болевшую глазами ханшу Тайдулу) и содействовал тому, что великое
княжение укрепилось окончательно за московскими князьями. На Руси он являлся
неизменным сторонником московских князей и действовал своим авторитетом
всегда в их пользу. Заслуги св. Алексия пред Москвой были так велики и
личность его была так высока, что память его в Москве чтилась необычайно.
Спустя 50 лет после его кончины (он умер в 1378 г.) были обретены в
основанном им Чудовом монастыре в Москве его мощи и было установлено
празднование его памяти. Руководимое св. Алексием русское духовенство
держалось его направления и всегда поддерживало московских князей в их
стремлении установить на Руси сильную власть и твердый порядок. Как мы
знаем, духовенство изначала вело на Руси проповедь богоустановленности
власти и необходимости правильного государственного порядка. С большой
чуткостью передовые представители духовенства угадали в Москве возможный
государственный центр и стали содействовать именно ей. Вслед за митрополитом
Алексием в этом отношении должен быть упомянут его сотрудник, преподобный
инок Сергий, основатель знаменитого Троицкого монастыря. Вместе с
митрополитом Алексием и самостоятельно, сам по себе, этот знаменитый
подвижник выступал на помощь Москве во все трудные минуты народной жизни и
поддерживал своим громадным нравственным авторитетом начинания московских
князей.
За знатными боярами и высшим духовенством тянулось к Москве и все
народное множество. Московское княжество отличалось внутренним спокойствием;
оно было заслонено от пограничных нападений окраинными княжествами
(Рязанским, Нижегородским, Смоленским и др.); оно было в дружбе с Ордой.
Этого было достаточно, чтобы внушить желание поселиться поближе к Москве,
под ее защиту. Народ шел на московские земли, и московские князья строили
для него города, слободы, села. Они сами покупали себе целые уделы у
обедневших князей (ярославских, белозерских, ростовских) и простые села у
мелких владельцев. Они выкупали в Орде русский "полон", выводили его на свои
земли и заселяли этими пленниками, "ордынцами", целые слободы. Так множилось
население в московских волостях, а вместе с тем вырастали силы и средства у
московских князей.
Таким образом, первые успехи московских князей, давшие им
великокняжеский сан, имели своим последствием решительное преобладание
Москвы над другими уделами, а это, в свою очередь, вызвало сочувствие и
поддержку Москве со стороны боярства, духовенства и народной массы. До конца
XIV столетия, при Калите и его сыновьях, рост московских сил имел характер
только внешнего усиления путем счастливых "примыслов". Позже, когда
московские князья явились во главе всей Руси борцами за Русскую землю против
Орды и Литвы, Москва стала центром народного объединения, а московские
князья -- национальными государями.
Князь Дмитрий Иванович Донской и Куликовская битва. Сыновья Ивана
Калиты умирали в молодых годах и княжили недолго. Семен Гордый умер от
моровой язвы (чумы), обошедшей тогда всю Европу; Иван Красный скончался от
неизвестной причины, имея всего 31 год. После Семена детей не осталось
вовсе, а после Ивана осталось всего два сына. Семья московских князей, таким
образом, не умножалась, и московские удельные земли не дробились, как то
бывало в других уделах. Поэтому сила Московского княжества не ослабела и
московские князья один за другим получали в Орде великое княжение и крепко
держали его за собой. Только после смерти Ивана Красного, когда в Москве не
осталось взрослых князей, ярлык на великое княжение был отдан суздальским
князьям. Однако десятилетний московский князь Дмитрий Иванович, направляемый
митрополитом Алексием и боярами, начал борьбу с соперниками, успел привлечь
на свою сторону хана и снова овладел великим княжением владимирским.
Суздальский князь Дмитрий Константинович был великим князем всего около двух
лет.
Так началось замечательное княжение Дмитрия Ивановича. Первые его годы
руководство делами принадлежало митрополиту Алексию и боярам; потом, когда
Дмитрий возмужал, он вел дела сам. Во все время одинаково политика Москвы
при Дмитрии отличалась энергией и смелостью.
Во-первых, в вопросе о великом княжении московский князь прямо и
решительно стал на такую точку зрения, что великокняжеский сан и город
Владимир составляют "вотчину", т.е. наследственную собственность московских
князей, и никому другому принадлежать не могут. Так Дмитрий говорил в
договоре с тверским князем и так же писал в своей духовной грамоте, в
которой прямо завещал великое княжение, вотчину свою, старшему своему сыну.
Во-вторых, в отношении прочих князей Владимиро-Суздальской Руси, а
также в отношении Рязани и Новгорода Дмитрий держался властно и
повелительно. По выражению летописца, он "всех князей русских привожаше под
свою волю, а которые не повиновахуся воле его, а на тех нача посягати". Он
вмешивался в дела других княжеств: утвердил свое влияние в семье
суздальско-нижегородских князей, победил рязанского князя Олега и после
долгой борьбы привел в зависимость от Москвы Тверь. Борьба с Тверью была
особенно упорна и продолжительна. Тверской великий князь Михаил
Александрович обратился за помощью к литовским князьям, которые в то время
обладали уже большими силами. Литовский князь Ольгерд осадил самую Москву,
только что обнесенную новой каменной стеной, но взять ее не мог и ушел в
Литву. А московские войска затем осадили Тверь. В 1375 г. между Тверью и
Москвой был заключен, наконец, мир, по которому тверской князь признавал
себя "младшим братом" московского князя и отказывался от всяких притязаний
на Владимирское великое княжение. Но с Литвой осталась у Москвы вражда и
после мира с Тверью. Наконец, в отношении Новгорода Дмитрий держал себя
властно; когда же, в конце его княжения, новгородцы ослушались его, он пошел
на Новгород войной и смирил его, наложив на новгородцев "окуп" (контрибуцию)
в 8000 рублей. Так выросло при Дмитрии значение Москвы в северной Руси: она
окончательно торжествовала над всеми своими соперниками и врагами.
В-третьих, при Дмитрии Русь впервые отважилась на открытую борьбу с
татарами. Мечта об освобождении Руси от татарского ига жила и раньше среди
русских князей. В своих завещаниях и договорах они нередко выражали надежду,
что "Бог свободит от орды", что "Бог Орду переменит". Семен Гордый в своей
душевной грамоте увещевал братьев жить в мире по отцову завету, "чтобы не
перестала память родителей наших и наша, чтобы свеча не угасла". Под этой
свечой разумелась неугасимая мысль о народном освобождении. Но пока Орда
оставалась сильной и грозной, иго ее по-прежнему тяготело над Русью. Борьба
с татарами стала возможна и необходима лишь тогда, когда в Орде началась
"замятня многа", иначе говоря, длительное междоусобие. Там один хан убивал
другого, властители сменялись с необыкновенной быстротой, кровь лилась
постоянно и, наконец, Орда разделилась надвое и терзалась постоянной
враждой. Можно было уменьшить дань Орде и держать себя независимее. Мало
того: явилась необходимость взяться за оружие против отдельных татарских
шаек. Во время междоусобий из Орды выбегали на север изгнанники татарские и
неудачники, которым в Орде грозила гибель. Они сбирались в большие военные
отряды под предводительством своих князьков и жили грабежом русских и
мордовских поселений в области рек Оки и Суры. Считая их за простых
разбойников, русские люди без стеснений гоняли их и били. Князья рязанские,
нижегородские и сам великий князь Дмитрий посылали против них свои рати.
Сопротивление Руси озлобляло татар и заставляло их, в свою очередь, собирать
против Руси все большие и большие силы. Они собрались под начальством
царевича Арапши (Араб-шаха), нанесли русским войскам сильное поражение на р.
Пьяне (приток Суры), разорили Рязань и Нижний Новгород (1377). За это
москвичи и нижегородцы разорили мордовские места, в которых держались
татары, на р. Суре. Борьба становилась открытой и ожесточенной. Тогда
овладевший Ордой и затем провозгласивший себя ханом князь Мамай отправил на
Русь свое войско для наказания строптивых князей; Нижний Новгород был
сожжен; пострадала Рязань; Но Дмитрий Иванович московский не пустил татар в
свои земли и разбил их в Рязанской области на р. Воже (1378). Обе стороны
понимали, что предстоит новое столкновение. Отбивая разбойничьи шайки,
русские князья постепенно втянулись в борьбу с ханскими войсками, которые
поддерживали разбойников; победа над ними давала русским мужество для
дальнейшей борьбы. Испытав неповиновение со стороны Руси, Мамай должен был
или отказаться от власти над Русью, или же идти снова покорять Русь,
поднявшую оружие против него. Через два года после битвы на Воже Мамай
предпринял поход на Русь.
Понимая, что Русь окажет ему стойкое сопротивление, Мамай собрал
большую рать и, кроме того, вошел в сношение с Литвой, которая, как мы
знаем, была тогда враждебна Москве. Литовский князь Ягайло обещал Мамаю
соединиться с ним 1 сентября 1380 г. Узнав о приготовлениях Ма-мая,
рязанский князь Олег также вошел в сношение с Мама-ем и Ягайлом, стараясь
уберечь свою украинскую землю от нового неизбежного разорения татарами. Не
укрылись приготовления татар к походу и от московского князя. Он собрал
вокруг себя всех своих подручных князей (ростовских, ярославских,
белозерских). Послал он также за помощью к прочим великим князьям и в
Новгород, но ни от кого из них не успел получить значительных
вспомогательных войск и остался при одних своих силах. Силы эти, правда,
были велики, и современники удивлялись как количеству, так и качеству
московской рати. По вестям о движении Мамая князь Дмитрий выступил в поход в
августе 1380 г. Перед началом похода был он у преподобного Сергия в его
монастыре и получил его благословение на брань. Знаменитый игумен дал
великому князю из братии своего монастыря двух богатырей по имени Пересвета
и Ослебя [*Слово Ослебя (Ослябя) склонялось как осля, щеня, теля: Ослебяти и
т. д. От этого имени произошла фамилия Ослебятевых. Оба богатыря троицких
погибли в бою с татарами; могилы их сохранились в Симоновом монастыре в
Москве.], как видимый знак своего сочувствия к подвигу князя Дмитрия.
Первоначально московское войско двинулось на Коломну, к границам Рязани, так
как думали, что Мамай пойдет на Москву через Рязань. Когда же узнали, что
татары идут западнее, чтобы соединиться с Литвой, то великий князь двинулся
тоже на запад, к Серпухову, и решил не ждать Мамая на своих границах, а идти
к нему навстречу в "дикое поле" и встретить его раньше, чем он успеет там
сойтись с литовской ратью. Не дать соединиться врагам и бить их порознь --
обычное военное правило. Дмитрий переправился через Оку на юг, пошел к
верховьям Дона, перешел и Дон, и на Куликовом поле, при устье речки Непрядвы
(впадающей в Дон справа) встретил Мамаеву рать. Литовский князь не успел
соединиться с ней и был, как говорили тогда, всего на один день пути от
места встречи русских и татар. Боясь дурного исхода предстоящей битвы,
великий князь поставил в скрытном месте, в дубраве у Дона, особый засадный
полк под начальством своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича и
боярина Боброка, волынца родом. Опасения Дмитрия оправдались; в жесточайшей
сече татары одолели и потеснили русских; пало много князей и бояр: сам
великий князь пропал безвестно; сбитый с ног, он без чувств лежал под
деревом. В критическую минуту засадный полк ударил на татар, смял их и
погнал. Не ожидавшие удара татары бросили свой лагерь и бежали без оглядки.
Сам Мамай убежал с поля битвы с малой свитой. Русские преследовали татар
несколько десятков верст и забрали богатую добычу. Возвращение великого
князя в Москву было торжественно, но и печально. Велика была победа, но
велики и потери. Когда, спустя два года (1382), новый ордынский хан,
свергший Мамая, Тохтамыш внезапно пришел с войском на Русь, у великого князя
не было под руками достаточно людей, чтобы встретить врага, и он не смог их
скоро собрать. Татары подошли к Москве, а Дмитрий ушел на север. Москва была
взята татарами, ограблена и сожжена; разорены были и другие города. Татары
удалились с большой добычей и с полоном, а Дмитрий должен был признать себя
снова данником татар и дать хану заложником своего сына Василия. Таким
образом, иго не было свергнуто, а северная Русь была обессилена безуспешной
борьбой за освобождение.
Тем не менее Куликовская битва имела громадное значение для северной
Руси и для Москвы. Современники считали ее величайшим событием, и победителю
татар, великому князю Дмитрию, дали почетное прозвище "Донского" за победу
на Дону. Военное значение Куликовской победы заключалось в том, что она
уничтожила прежнее убеждение в непобедимости Орды и показала, что Русь
окрепла для борьбы за независимость. Набег Тохтамыша не уменьшил этого
значения Мамаева побоища: татары одолели в 1382 г. только потому, что пришли
"изгоном", внезапно и крадучись, а Москва их проглядела и не убереглась. Все
понимали, что теперь Русь не поддастся, как прежде, нашествиям Орды и что
татарам можно действовать против Руси только нечаянными набегами.
Политическое же и национальное значение Куликовской битвы заключалось в том,
что она дала толчок к решительному народному объединению под властью одного
государя, московского князя. С точки зрения тогдашних русских людей, события
1380 г. имели такой смысл: Мамаева нашествия со страхом ждала вся северная
Русь. Рязанский князь, боясь за себя, "изменил", войдя в покорное соглашение
с врагом. Другие крупные князья (суздальско-нижегородские, тверской)
притаились, выжидая событий. Великий Новгород не спешил со своей помощью.
Один московский князь, собрав свои силы, решился дать отпор Мамаю и притом
не на своем рубеже, а в диком поле, где он заслонил собой не один свой удел,
а всю Русь. Приняв на себя татарский натиск, Дмитрий явился добрым
страдальцем за всю землю Русскую; а отразив этот натиск, он явил такую мощь,
которая ставила его естественно во главе всего народа, выше всех других
князей. К нему, как к своему единому государю, потянулся весь народ. Москва
стала очевидным для всех центром народного объединения, и московским князьям
оставалось только пользоваться плодами политики Донского и собирать в одно
целое шедшие в их руки земли.
Преемники Донского. Донской умер всего 39 лет и оставил после себя
несколько сыновей. Старшего, Василия, он благословил великим княжением
Владимирским и оставил ему часть в Московском уделе; остальным сыновьям он
поделил прочие города и волости своего московского удела. При этом в своем
завещании он выразился так: "а по грехом отыметь Бог сына моего князя
Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев
удел". На основании этих слов второй сын Дмитрия, Юрий, считал себя
наследником своего старшего брата как в московских землях, так и в великом
княжении. В этом он был неправ, потому что Дмитрий имел в виду только тот
случай, если бы Василий умер бездетным; вообще же московские князья
держались в своих завещаниях начала семейного наследования, а не родового, и
сами звали себя "вотчинниками" великокняжеских и своих удельных земель.
Великий князь Василий Дмитриевич (1389--1425) был человек безличный и
осторожный. При нем Москва захватила Нижний Новгород у суздальских князей в
виде обычного в то время примысла. Великий князь опирался в этом деле на
хана Тохтамыша, который дал ему ярлык на Нижний сверх ярлыка на великое
княжение. Но когда Тохтамыш был свергнут азиатским ханом Тимур-Ленком или
Тамерланом, то отношения с татарами у Василия испортились. Русь ожидала
страшного татарского нашествия и готовилась к обороне. Великий князь собрал
большое войско и стал на своем рубеже, на берегу Оки, решившись отразить
врага. Москва была готова к осаде. Митрополит Киприан, для того, чтобы
поддержать бодрость в народе, подал мысль принести в Москву главную святыню
всего великого княжения -- Владимирскую Икону Богоматери, привезенную во
Владимир с юга князем Андреем Боголюбским. (С тех пор эта икона остается в
московском Успенском соборе). Но Тамерлан не дошел до Оки и от города Ельца
повернул назад (1395). По-видимому, внезапное отступление страшного
татарского завоевателя было истолковано Русью как знак татарской слабости.
Великий князь прекратил уплату выхода и не оказывал никакого почтения
ханским послам. Орда тогда замыслила набег на Русь. Татарский князь Едигей
внезапно и скрытно, обманом, вторгся в Русскую землю и осадил Москву.
Великий князь ушел на север, а Едигей разорил почти все его области и, взяв
"окуп" с Москвы, безнаказанно вернулся в Орду. Таковы были отношения к
татарам. С Литвой у Василия также шла вражда, как и у его отца. Постоянно
усиливаясь, литовские князья подчиняли себе русские области на верховьях
Днепра и Зап. Двины. Но к тому же стремилась и Москва, собиравшая к себе
русские земли. Несмотря на то, что великий князь московский был женат на
дочери великого князя литовского Витовта (Софии), между ними дело доходило
до открытых войн. Столкновения закончились тем, что границей владений Литвы
и Москвы была признана р. Угра, левый приток Орды. Примирившись с тестем,
Василий Дмитриевич вверил Витовту попечительство над своим сыном, а его
внуком, великим князем Василием Васильевичем. Это была минута наибольшего
превосходства Литвы над Московской Русью.
Великий князь Василий Васильевич, по прозвищу Темный (т.е. слепой),
остался после своего отца всего 10-ти лет. Его княжение (1425--1462) было
очень беспокойно и несчастливо. Дядя великого князя, Юрий Дмитриевич, не
желал признавать малолетнего племянника великим князем, желал себе
старшинства и по смерти Витовта (1430) начал открытую борьбу с племянником
за Москву и Владимир. В борьбе приняли участие и сыновья Юрия: Василий Косой
и Дмитрий Шемяка. Юрий опирался на свой богатый галичский удел (Галич
Мерский на верховьях р. Костромы). За Василия же Васильевича стояли
большинство населения, духовенство и боярство. Москва много раз переходила
из рук в руки. Юрий умер, обладая Москвой, на великом княжении. После него
особенно действовал против Василия Васильевича Василий Косой; но был пойман
и ослеплен по приказанию великого князя. За то Дмитрий Шемяка, когда взял
верх над Василием Васильевичем, ослепил его самого (1446). Борьба шла почти
все княжение Темного и окончилась полной победой великого князя над Шемякой
и другими удельными князьями, державшими его сторону. В 1450 г. Шемяка был
разбит в большом сражении при Галиче, бежал в Новгород и там вскоре погиб,
говорят, от отравы. Земли его были взяты на великого князя, так же как и
земли его союзников. В борьбе галичских князей с великим князем в последний
раз в северной Руси выступает старый принцип родового наследования и
старшинства дядей над племянниками. Московский обычай вотчинного
наследования от отца к сыну восторжествовал здесь над старым порядком
решительно и бесповоротно благодаря всеобщему сочувствию: народ уже оценил
преимущества семейного наследования, ведшего к установлению единовластия,
желаемого страной.
Во время московской усобицы татары беспокоили русские земли, как и в
прежнее время, воровскими набегами. Распадение Золотой Орды выражалось,
между прочим, в том, что татарские князья все в большем числе изгонялись из
Орды во время междоусобий и должны были искать себе пристанища. Одни из них
мирно просились и поступали на службу к московским князьям, другие же
начинали разорять русские земли и сами попадали под удары русских. Из таких
изгнанников особенно заметен в это время был хан Улу-Махмет. Разорив русские
волости по Оке, он пошел на Волгу и устроил себе город Казань на р. Казанке,
близ впадения ее в Волгу. Основав там особое Казанское царство, он оттуда
начал громить Русь, доходя в своих набегах до самой Москвы. Великий князь
Василий Васильевич вышел против татар, но под Суздалем был разбит и взят
татарами в плен (1445). В Москве началась паника, ждали татар; но татары не
пришли. Они выпустили великого князя за большой выкуп, который был собран с
народа и пришелся ему тяжко. Неудовольствие народа усилилось еще и оттого,
что с великим князем, когда он вернулся из плена, приехало в Москву много
татар на службу. Москвичам казалось, что великий князь "татар и речь их
любит сверх меры, а христиан томит без милости". Тогда-то Шемяка,
воспользовавшись настроением народа, захватил великого князя и осмелился его
ослепить.
При многострадальном князе Василии Васильевиче произошло важное событие
в жизни русской церкви. Как известно, в 1439 г. на соборе православного и
католического духовенства во Флоренции была совершена уния церквей восточной
и западной. Император и партиарх константинопольские искали этой унии,
надеясь, что когда будет уничтожена церковная распря востока и запада, тогда
папа и западные государи помогут грекам в их борьбе с турками. Погибая от
турок, греческие власти готовы были на всякие уступки папе, и уния поэтому
была устроена так, что греки сохраняли свой церковный обряд, но признавали
все католические догматы и главенство пап. В то самое время, когда в
Царьграде готовились к собору, надо было назначить на Русь митрополита.
Назначили ученого грека, очень склонного к унии, Исидора. Приехав в Москву,
он сейчас же стал собираться на собор в Италию, отправился туда с большой
свитой и там стал одним из самых ревностных поборников соединения с
латинством. Обласканный папой, возвратился он в 1441 г. в Москву и объявил о
состоявшемся соглашении с Римом. Но в Москве соглашения не приняли, так как
сами же греки целыми столетиями воспитывали в русских ненависть к
католичеству. Исидор был взят под стражу и ухитрился бежать, "изшел
бездверием", скрылся в Литву и оттуда перебрался в Италию. А в Москве
решились отделиться от константинопольского патриархата, который предал
православие папе, и впредь самим ставить себе митрополита по избранию собора
русских архиереев. Новым порядком и был поставлен в митрополиты московские
рязанский епископ Иона. В то же время в юго-западной Руси, на старой
киевской митрополии, водворились особые митрополиты, по-прежнему назначаемые
из Константинополя.

Время великого князя Ивана III

Значение эпохи. Преемником Василия Темного был его старший сын Иван
Васильевич. Историки смотрят на него различно. Соловьев говорит, что только
счастливое положение Ивана III после целого ряда умных предшественников дало
ему возможность смело вести обширные предприятия. Костомаров судит Ивана еще
строже, -- он отрицает в нем всякие политические способности в Иване,
отрицает в нем и человеческие достоинства. Карамзин же оценивает
деятельность Ивана III совсем иначе: не сочувствуя насильственному характеру
преобразований Петра, он ставит Ивана III выше даже Петра Великого. Гораздо
справедливее и спокойнее относится к Ивану III Бестужев-Рюмин. Он говорит,
что хотя и много было сделано предшественниками Ивана и что поэтому Ивану
было легче работать, тем не менее он велик потому, что умел завершить старые
задачи и поставить новые.
Слепой отец сделал Ивана своим сопроводителем и еще при своей жизни дал
ему титул великого князя. Выросши в тяжелое время междоусобий и смут, Иван
рано приобрел житейский опыт и привычку к делам. Одаренный большим умом и
сильной волей, он блестяще повел свои дела и, можно сказать, закончил
собирание великорусских земель под властью Москвы, образовав из своих
владений единое Великорусское государство. Когда он начал княжить, его
княжество было окружено почти отовсюду русскими владениями: господина
Великого Новгорода, князей тверских, ростовских, ярославских, рязанских.
Иван Васильевич подчинил себе все эти земли или силой, или мирными
соглашениями. В конце своего княжения он имел лишь иноверных и иноплеменных
соседей: шведов, немцев, литву, татар. Одно это обстоятельство должно было
изменить его политику. Ранее, окруженный такими же, как он сам, владетелями,
Иван был одним из многих удельных князей, хотя бы и самым сильным; теперь,
уничтожив этих князей, он превратился в единого государя целой народности. В
начале своего княжения он мечтал о примыслах, как мечтали о них его удельные
предки; в конце же он должен был думать о защите целого народа от иноверных
и иноземных его врагов. Коротко говоря, сначала его политика была удельной,
а затем эта политика стала национальной.
Приобретя такое значение, Иван III не мог, разумеется, делиться своей
властью с другими князьями московского дома. Уничтожая чужие уделы (в Твери,
Ярославле, Ростове), он не мог оставлять удельных порядков в своей
собственной родне. Для изучения этих порядков мы имеем большое количество
духовных завещаний московских князей XIV и XV вв. и по ним видим, что
постоянных правил, которыми бы устанавливался однообразный порядок владения
и наследования, не было; все это определялось каждый раз завещанием князя,
который мог передать свои владения кому хотел. Так, например, князь Семен,
сын Ивана Калиты, умирая бездетным, завещал свой личный удел жене, помимо
братьев. Князья смотрели на свои земельные владения, как на статьи своего
хозяйства, и совершенно одинаково делили и движимое имущество, и частные
земельные владения, и государственную территорию. Последняя обыкновенно
делилась на уезды и волости по их хозяйственному значению или по
историческому происхождению. Каждый наследник получал свою долю в этих
землях, точно так же как получал свою долю и в каждой статье движимого
имущества. Самая форма духовных грамот князей была та же, что и форма
духовных завещаний лиц; точно так же грамоты совершались при свидетелях и по
благословению духовных отцов. По завещаниям можно хорошо проследить
отношения князей друг к другу. Каждый удельный князь владел своим уделом
независимо; младшие удельные князья должны были слушаться старшего, как
отца, а старший должен был заботиться о младших; но это были скорее
нравственные, нежели политические обязанности. Значение старшего брата
обусловливалось чисто материальным количественным преобладанием, а не
излишком прав и власти. Так, например, Дмитрий Донской дал старшему из пяти
сыновей треть всего имущества, а Василий Темный -- половину. Иван III уже не
хотел довольствоваться избытком одних материальных средств и желал полного
господства над братьями. При первой возможности он отнимал уделы у своих
братьев и ограничивал их старые права. Он требовал от них повиновения себе,
как государю от подданных. Составляя свое завещание, он сильно обделил своих
младших сыновей в пользу старшего их брата, великого князя Василия и, кроме
того, лишил их всяких державных прав, подчинив великому князю, как простых
служебных князей. Словом, везде и во всем Иван проводил взгляд на великого
князя, как на единодержавного и самодержавного монарха, которому одинаково
подчинены как его служилые князья, так и простые слуги. Новыя мысль о
народном единодержавном государе вела к переменам в дворцовой жизни, к
установлению придворного этикета ("чина"), к большей пышности и
торжественности обычаев, к усвоению разных эмблем и знаков, выражавших
понятие о высоком достоинстве великокняжеской власти. Так, вместе с
объединением северной Руси совершалось превращение московского удельного
князя в государя-самодержца всей Руси.
Наконец, став национальным государем, Иван III усвоил себе новое
направление во внешних отношениях Руси. Он сбросил с себя последние остатки
зависимости от золотоордынского хана. Он начал наступательные действия
против Литвы, от которой Москва до тех пор только оборонялась. Он даже
заявил притязания на все те русские области, которыми со времен Гедимина
владели литовские князья: называя себя государем "всея Руси", он под этими
словами разумел не только северную, но и южную, и западную Русь. Твердую
наступательную политику вел Иван III и относительно Ливонского ордена. Он
умело и решительно пользовался теми силами и средствами, которые накопили
его предки и которые он сам создал в объединенном государстве.
В этом и заключается важное историческое значение княжения Ивана III.
Объединение северной Руси вокруг Москвы началось давно: при Дмитрии Донском
обнаружились первые его признаки; совершилось же оно при Иване III. С полным
правом поэтому Ивана III можно назвать создателем Московского государства.
Подчинение Великого Новгорода. Мы знаем, что в последнее время
самостоятельной новгородской жизни в Новгороде шла постоянная вражда между
лучшими и меньшими людьми. Часто переходя в открытые усобицы, эта вражда
ослабляла Новгород и делала его легкой добычей для сильных соседей -- Москвы
и Литвы. Все великие московские князья старались взять Новгород под свою
руку и держать там своих служилых князей в качестве московских наместников.
Не раз за неповиновение новгородцев великим князьям москвичи ходили войной
на Новгород, брали с него окуп (контрибуцию) и обязывали новгородцев к
послушанию. После победы над Шемякой, который скрылся в Новгороде, Василий
Темный разгромил новгородцев, взял с них 10 000 рублей и заставил присягнуть
на том, что Новгород будет ему послушен и не будет принимать никого из
враждебных ему князей. Притязания Москвы на Новгород заставляли новгородцев
искать союза и защиты у литовских великих князей; а те, со своей стороны,
при всякой возможности старались подчинить себе новгородцев и брали с них
такие же окупы, как Москва, но в общем плохо помогали против Москвы.
Поставленные между двух страшных врагов, новгородцы пришли к убеждению в
том, что они сами не могут охранить и поддержать свою независимость и что
только постоянный союз с кем-либо из соседей может продлить существование
Новгородского государства. В Новгороде образовались две партии: одна -- за
соглашение с Москвой, другая -- за соглашение с Литвой. За Москву стояло по
преимуществу простонародье, за Литву -- бояре. Простые новгородцы видели в
московском князе православного и русского государя, а в литовском --
католика и чужака. Передаться из подчинения Москве в подчинение Литве
значило бы для них изменить своей вере и народности. Бояре же новгородские,
с семьей Борецких во главе, ожидали от Москвы полного разрушения старого
новгородского строя и мечтали сохранить его именно в союзе с Литвой. После
разгрома Новгорода при Василии Темном литовская партия в Новгороде взяла
верх и стала подготовлять освобождение от московской зависимости,
установленной при Темном, -- путем перехода под покровительство литовского
князя. В 1471 г. Новгород, руководимый партией Борецких, заключил с
литовским великим князем и королем польским Казимиром Ягайловичем (иначе:
Ягеллончиком) союзный договор, по которому король обязался защищать Новгород
от Москвы, дать новгородцам своего наместника и соблюдать все вольности
новгородские и старину.
Когда в Москве узнали о переходе Новгорода к Литве, то взглянули на
это, как на измену не только великому князю, но и вере и русскому народу. В
этом смысле великий князь Иван писал в Новгород, убеждая новгородцев отстать
от Литвы и короля-католика. Великий князь собрал у себя большой совет из
своих военачальников и чиновников вместе с духовенством, объявил на совете
все новгородские неправды и измену и спрашивал у совета мнения о том, начать
ли немедля войну с Новгородом или ждать зимы, когда замерзнут новгородские
реки, озера и болота. Решено было воевать немедля. Походу на новгородцев
придан был вид похода за веру на отступников: как Дмитрий Донской вооружился
на безбожного Мамая, так, по словам летописца, благоверный великий князь
Иоанн пошел на этих отступников от православия к латинству. Московская рать
разными дорогами вошла в новгородскую землю. Под начальством князя Даниила
Холмского она скоро победила новгородцев: сначала один московский отряд на
южных берегах Ильменя разбил новгородское войско, а затем в новой битве на
р. Шелони главные силы новгородцев потерпели страшное поражение. Посадник
Борецкий попал в плен и был казнен. Дорога на Новгород была открыта, а Литва
не помогла Новгороду. Пришлось новгородцам смириться пред Иваном и просить
пощады. Они отказались от всяких сношений с Литвой и обязались быть
неотступными от Москвы; сверх того они заплатили великому князю огромный
окуп в 15 1/2 тыс. рублей. Иван возвратился в Москву, а в Новгороде
возобновились внутренние смуты. Обижаемые своими насильниками, новгородцы
жаловались великому князю на обидчиков, и Иван лично отправился в 1475 г. в
Новгород для суда и управы. Правосудие московского князя, не пощадившего на
своем суде сильных бояр, повело к тому, что новгородцы, терпевшие обиды у
себя дома, стали ездить из года в год в Москву просить суда у Ивана. Во
время одного из таких приездов два чиновника новгородских титуловали
великого князя "государем", тогда как раньше новгородцы звали московского
князя "господином". Разница была большая: слово "государь" в то время
значило то же, что теперь значит слово "хозяин"; государем тогда называли
своего хозяина рабы и слуги. Для вольных же новгородцев князь не был
"государем", и они его звали почетным титулом "господин", так же точно, как
звали и свой вольный город "господином Великим Новгородом". Естественно, что
Иван мог схватиться за этот повод, чтобы покончить с новгородской
вольностью. Его послы спросили в Новгороде: на каком основании новгородцы
называют его государем и какого хотят государства? Когда же новгородцы
отреклись от нового титула и сказали, что никого не уполномочивали называть
Ивана государем, то Иван пошел походом на Новгород за их ложь и
запирательство. Новгород не имел сил бороться с Москвой, Иван осадил город и
начал переговоры с новгородским владыкой Феофилом и боярами. Он потребовал
безусловной покорности и объявил, что хочет в Новгороде такого же
государства, как в Москве: вечу не быть, посаднику не быть, а быть
московскому обычаю, как государи великие князья держат свое государство у
себя в московской земле. Долго думали новгородцы и, наконец, смирились: в
январе 1478 г. согласились они на требование великого князя и целовали ему
крест. Новгородское государство перестало существовать; вечевой колокол был
увезен в Москву. Туда же была отправлена семья бояр Борецких, во главе
которой стояла вдова посадника Марфа (ее считали руководительницей
противомосковской партии в Новгороде). Вслед за Великим Новгородом были
подчинены Москвой и все новгородские земли. Из них Вятка оказала некоторое
сопротивление. В 1489 г. московские войска (под начальством князя Даниила
Щеняти) силой покорили Вятку.
В первый год после подчинения Новгорода великий князь Иван не налагал
своей опалы на новгородцев" и не принимал крутых мер против них. Когда же в
Новгороде попробовали восстать и вернуться к старине, -- всего через год
после сдачи великому князю, -- тогда Иван начал с новгородцами крутую
расправу. Владыка новгородский Феофил был взят и отправлен в Москву, а
взамен его был прислан в Новгород архиепископ Сергий. Много новгородских
бояр было казнено, еще больше было переселено на восток, в московские земли.
Исподволь все лучшие люди новгородские были выведены из Новгорода, а земли
их взяты на государя и розданы московским служилым людям, которых великий
князь в большом числе поселил в новгородских пятинах. Таким образом исчезла
совсем новгородская знать, а с ней исчезла и память о новгородской
вольности. Меньшие люди новгородские, смерды и половники, были избавлены от
боярского гнета; из них были образованы крестьянские податные общины на
московский образец. В общем, их положение улучшилось, и они не имели
побуждения жалеть о новгородской старине. С уничтожением новгородской знати
пала и новгородская торговля с Западом, тем более что Иван III выселил из
Новгорода немецких купцов. Так была уничтожена самостоятельность Великого
Новгорода. Псков пока сохранил свое самоуправление, ни в чем не выходя из
воли великого князя.
Подчинение удельных княжеств. При Иване III деятельно продолжалось
подчинение и присоединение удельных земель. Те из мелких ярославских и
ростовских князей, которые до Ивана III сохранили еще свою независимость,
при Иване все передали свои земли Москве и били челом великому князю, чтобы
он принял их к себе в службу. Становясь московскими слугами и обращаясь в
бояр московского князя, эти князья сохраняли за собой свои родовые земли, но
уже не в качестве уделов, а как простые вотчины. Они были их частными
собственностями, а "государем" их земель почитался уже московский великий
князь. Таким образом все мелкие уделы были собраны Москвой; оставались
только Тверь и Рязань. Эти "великие княжения", когда-то боровшиеся с
Москвой, теперь были слабы и сохраняли только тень своей независимости.
Последние рязанские князья, два брата -- Иван и Федор, были родными
племянниками Ивана III (сыновьями его сестры Анны). Как мать их, так и сами
они не выходили из воли Ивана, и великий князь, можно сказать, сам правил за
них Рязанью. Один из братьев (князь Федор) скончался бездетным и завещал
свой удел дяде великому князю, отдав, таким образом, добровольно половину
Рязани Москве. Другой брат (Иван) умер также молодым, оставив малютку сына
по имени Иван, за которого правила его бабушка и брат ее Иван III. Рязань
оказалась в полной власти Москвы. Повиновался Ивану III и тверской князь
Михаил Борисович. Тверская знать ходила даже с москвичами покорять Новгород.
Но позднее, в 1484--1485 гг., отношения испортились. Тверской князь завел
дружбу с Литвой, думая от литовского великого князя получить помощь против
Москвы. Иван III, узнав об этом, начал войну с Тверью и, конечно, победил.
Михаил Борисович убежал в Литву, а Тверь была присоединена к Москве (1485).
Так совершилось окончательное объединение северной Руси.
Мало того, объединительная национальная политика Москвы влекла к
московскому государю и таких служилых князей, которые принадлежали не
северной Руси, а Литовско-Русскому княжеству. Князья вяземские, одоевские,
новосильские, воротынские и многие другие, сидевшие на восточных окраинах
Литовского государства, бросали своего великого князя и переходили на службу
московскую, подчиняя московскому князю и свои земли. Именно переход старых
русских князей от католического государя Литвы к православному князю
северной Руси и давал повод московским князьям считать себя государями всей
Русской земли, даже и той, которая находилась под литовским владычеством и
хотя еще не соединялась с Москвой, но должна была, по их мнению, соединиться
по единству веры, народности и старой династии Св. Владимира.
Семейные и придворные дела. Необыкновенно быстрые успехи великого князя
Ивана III в собирании русских земель сопровождались существенными переменами
в московском придворном быту. Первая жена Ивана III, тверская княжна Мария
Борисовна, умерла рано, в 1467 г., когда Ивану не было еще и 30 лет. После
нее у Ивана остался сын -- князь Иван Иванович "Молодой", как его
обыкновенно называли. В ту пору уже завязывались сношения Москвы с западными
странами. По разным причинам, римский папа был заинтересован тем, чтобы
установить сношения с Москвой и подчинить ее своему влиянию. От папы и вышло
предположение устроить брак молодого московского князя с племянницей
последнего константино польского императора Зоей-Софией Палеолог. После
взятия Царьграда турками (1453) брат убитого императора Константина
Палеолога, по имени Фома, бежал с семейством в Италию и там умер, оставив
детей на попечение папы. Дети были воспитаны в духе Флорентийской унии, и
папа имел основания надеяться, что, выдав Софью за московского князя, он
получит возможность ввести унию в Москву. Иван III согласился начать
сватовство и отправил в Италию послов за невестой. В 1472 г. она приехала в
Москву и брак состоялся. Однако надеждам папы не было суждено осуществиться:
папский легат, сопровождавший Софью, не имел никакого успеха в Москве; сама
Софья ничем не содействовала торжеству унии, и, таким образом, брак
московского князя не повлек за собой никаких видимых последствий для Европы
и католичества [*Роль Софьи Палеолог основательно исследована проф. В. И.
Саввою ("Московские цари и Византийские василевсы", 1901).]. Но он имел
некоторые последствия для московского двора.
Во-первых, он содействовал оживлению и укреплению завязавшихся в ту
эпоху сношений Москвы с Западом, с Италией в особенности. Вместе с Софьей
прибыли в Москву греки и итальянцы; приезжали они и впоследствии. Великий
князь держал их у себя, как "мастеров", поручая им строение крепостей,
церквей и палат, литье пушек, чеканку монеты. Иногда этим мастерам вверялись
дипломатические дела, и они ездили в Италию с поручениями от великого князя.
Выезжих итальянцев в Москве называли общим именем "фрязин" (от "фряг",
"франк"); таким образом действовали в Москве Иван Фрязин, Марк Фрязин,
Антоний Фрязин и т. п. Из итальянских мастеров особой известностью
пользовался Аристотель Фиоравенти, построивший в Московском Кремле
знаменитые Успенский собор и Грановитую палату. Вообще трудами итальянцев
при Иване III Кремль был обстроен и украшен заново. Рядом с "фряжскими"
мастерами у Ивана III работали и немецкие, хотя в его пору они не играли
первой роли; выдавались только лекаря-"немчины". Кроме мастеров, в Москве
появлялись иноземцы гости (например, греческая родня Софьи) и послы от
западноевропейских государей. (Между прочим, посольство от римского
императора предлагало Ивану III титул короля, от которого Иван отказался).
Для приема гостей и послов при московском дворе был выработан определенный
"чин" (церемониал), совсем отличный от того чина, который соблюдался прежде
при приемах татарских посольств. И вообще порядок придворной жизни при новых
обстоятельствах изменился, стал сложнее и церемоннее.
Во-вторых, появлению в Москве Софьи московские люди приписывали большие
перемены в характере Ивана III и замешательства в княжеской семье. Они
говорили, что, как пришла Софья с греками, так земля замешалася, и пришли
нестроения великие. Великий князь изменил свое обращение с окружающими: стал
держать себя не так просто и доступно, как прежде, требовал знаков внимания
к себе, стал взыскателен и легко опалялся (налагал немилость) на бояр. Он
стал обнаруживать новое, непривычно высокое представление о своей власти.
Женившись на греческой царевне, он как будто считал себя преемником
исчезнувших греческих императоров и намекал на это преемство тем, что усвоил
себе византийский герб -- двуглавого орла. Словом, после брака с Софьей Иван
III проявил большое властолюбие, которое потом испытала на себе и сама
великая княгиня. В конце своей жизни Иван совсем было поссорился с Софьей и
отдалил ее от себя. Ссора их произошла по вопросу о престолонаследии. Сын
Ивана III от первого брака, Иван Молодой, умер в 1490 г., оставив великому
князю маленького внука Дмитрия. Но у великого князя был другой сын от брака
с Софьей -- Василий. Кому было наследовать престол московский: внуку Дмитрию
или же сыну Василию? Сначала Иван III решил дело в пользу Дмитрия и при этом
наложил свою опалу на Софью и Василия. Дмитрия он при своей жизни венчал на
царство (именно на царство, а не на великое княжение). Но через год
отношения переменились: Дмитрий был отстранен, а Софья с Василием снова
вошли в милость. Василий получил титул великого князя и стал соправителем
отца. При этих переменах терпели придворные Ивана III: с опалой на Софью
попали в немилость ее приближенные, причем несколько человек было даже
казнено смертью; с опалой на Дмитрия великий князь также воздвиг гонение на
некоторых бояр и одного из них казнил.
Вспоминая все то, что происходило при дворе Ивана III после его
женитьбы на Софье, московские люди высказывали осуждение Софье и считали ее
влияние на мужа скорее вредным, чем полезным. Ей они приписывали падение
старых обычаев и разные новизны в московском быту, а также и порчу характера
ее мужа и сына, ставших властными и грозными монархами. Не следует, однако,
преувеличивать значение личности Софьи: если бы ее и вовсе не было при
московском дворе, все равно московский великий князь сознал бы свою силу и
полновластие, и сношения с Западом все равно завязались бы. К этому вел весь
ход московской истории, в силу которого московский великий князь стал единым
государем могучей великорусской народности и соседом нескольких европейских
государств.
Внешняя политика Ивана III. Во время Ивана III существовали уже три
самостоятельных татарских орды в пределах нынешней России. Золотая Орда,
истощенная усобицами, доживала свой век. Рядом с ней в XV в. образовалась в
Черноморье Крымская Орда, в которой утвердилась династия Гиреев (потомков
Ази-Гирея). В Казани золотоордынские выходцы основали, также в середине XV
в., особую орду, объединив под татарской властью финских инородцев: мордву,
черемису, вотяков. Пользуясь несогласиями и постоянными междоусобиями среди
татар, Иван III исподволь добился того, что подчинил Казань своему влиянию и
сделал своим подручником казанского хана или "царя" (тогда ханов москвичи
называли царями). С крымским царем у Ивана III образовалась прочная дружба,
так как оба они имели общего врага -- Золотую Орду, против которой и
действовали вместе. Что же касается до Золотой Орды, то Иван III прекратил
всякие зависимые к ней отношения: не давал дани, не ехал в Орду, не оказывал
почтения хану. Рассказывали, что однажды Иван III даже бросил на землю и
топтал ногой ханскую "басму", т.е. тот знак (по всей вероятности, золотую
пластину, "жетон" с надписью), который хан вручил своим послам к Ивану, как
доказательство их полномочий и власти. Слабый золотоордынский хан Ахмат
пытался действовать против Москвы в союзе с Литвой; но так как Литва не
давала ему верной помощи, то он ограничивался набегами на московские
границы. В 1472 г. он пришел к берегам Оки и, пограбив, ушел назад, не смея
идти на саму Москву. В 1480 г. он повторил свой набег. Оставив вправо от
себя верховья Оки, Ахмат пришел на р. Угру, в пограничные между Москвой и
Литвой места. Но и здесь он не получил никакой помощи от Литвы, а Москва
встретила его сильной ратью. На Угре и стали друг против друга Ахмат и Иван
III -- оба в нерешимости начать прямой бой. Иван III велел готовить столицу
к осаде, отправил свою жену Софью из Москвы на север и сам приезжал с Угры к
Москве, боясь как татар, так и своих родных братьев (это прекрасно показано
в статье А. Е. Преснякова "Иван III на Угре"). Они были с ним в ссоре и
внушали ему подозрение в том, что изменят в решительную минуту.
Осмотрительность Ивана и медлительность его показались народу трусостью, и
простые люди, готовясь в Москве к осаде, открыто негодовали на Ивана.
Духовный отец великого князя, архиепископ ростовский Вассиан, и словом и
письменным "посланием", увещевал Ивана не быть "бегуном", а храбро стать
против врага. Однако Иван так и не решился напасть на татар. В свою очередь
и Ахмат, простояв на Угре с лета до ноября месяца, дождался снегов и морозов
и должен был уйти домой. Сам он скоро был убит в усобице, а его сыновья
погибли в борьбе с Крымской Ордой, и самая Золотая Орда окончательно
распалась (1502). Так окончилось для Москвы "татарское иго", спадавшее
постепенно и в последнюю свою пору бывшее номинальным. Но не окончились для
Руси беды от татар. Как крымцы, так и казанцы, и нагаи, и все мелкие кочевые
татарские орды, близкие к русским границам и "украйнам", постоянно нападали
на эти украйны, жгли, разоряли жилища и имущество, уводили с собой людей и
скот. С этим постоянным татарским разбоем русским людям пришлось бороться
еще около трех столетий.
Отношения Ивана III к Литве при великом князе Казимире Ягайловиче не
были мирными. Не желая усиления Москвы, Литва стремилась поддерживать против
Москвы Великий Новгород и Тверь, поднимала на Ивана III татар. Но у Казимира
не было достаточно сил, чтобы вести с Москвой открытую войну. После Витовта
внутренние осложнения в Литве ослабили ее. Усиление польского влияния и
католической пропаганды создало в Литве много недовольных князей; они, как
мы знаем, уходили в московское подданство со своими вотчинами. Это еще более
умаляло литовские силы и делало для Литвы очень рискованным открытое
столкновение с Москвой. Однако оно стало неизбежным по смерти Казимира
(1492), когда Литва избрала себе великого князя особо от Польши. В то время
как королем Польши стал сын Казимира Ян Альбрехт, в Литве вокняжился его
брат Александр Казимирович. Воспользовавшись этим разделением, Иван III
начал войну против Александра и добился того, что Литва формально уступила
ему земли князей, перешедших в Москву (вяземских, новосильских, одоевских,
воротынских, белевских), и кроме того, признала за ним титул "государя всея
Руси". Заключение мира было закреплено тем, что Иван III выдал свою дочь
Елену замуж за Александра Казимировича. Александр был сам католик, но обещал
не принуждать к католичеству своей православной супруги. Однако ему трудно
было сдержать это обещание из-за внушений своих католических советников.
Судьба великой княгини Елены Ивановны была очень печальна, и ее отец
напрасно требовал от Александра лучшего с ней обращения. С другой стороны, и
Александр обижался на московского великого князя. К Ивану III на службу
продолжали проситься православные князья из Литвы, объясняя свое нежелание
оставаться под властью Литвы гонением на их веру. Так, Иван III принял к
себе князя бельского и князей новгород-северского и черниговского с
громадными вотчинами по Днепру и Десне. Война между Москвой и Литвой стала
неизбежна. Она шла с 1500 по 1503 г., причем сторону Литвы принял Ливонский
орден, а сторону Москвы -- крымский хан. Окончилось дело перемирием, по
которому Иван III удержал за собой все приобретенные им княжества. Было
очевидно, что Москва в ту минуту была сильнее Литвы, точно так же как она
была сильнее и ордена. Орден, несмотря на отдельные военные удачи, заключил
с Москвой также не особенно почетное перемирие. До Ивана III, под напором с
запада, Московское княжество уступало и проигрывало; теперь московский
великий князь сам начинает наступать на своих соседей и, увеличивая с запада
свои владения, открыто высказывает притязание на присоединение к Москве всех
вообще русских земель.
Воюя со своими западными соседями, Иван III искал дружбы и союзов в
Европе. Москва при нем вступила в дипломатические сношения с Данией, с
императором, с Венгрией, с Венецией, с Турцией. Окрепшее русское государство
входило понемногу в круг европейских международных отношений и начинало свое
общение с культурными странами Запада.
Великий князь Василий III Иванович. Иван III, по примеру своих предков,
составил завещание, в котором поделил свои владения между своими пятью
сыновьями. По форме это завещание было похоже на старые княжеские душевные
грамоты, но по сути своей оно окончательно устанавливало новый порядок
единодержавия в Московском государстве. Старшего своего сына Василия Иван
III делал прямо государем над братьями и ему одному давал державные права.
Василий получил один 66 городов, а четверо его братьев -- только тридцать, и
притом мелких. Василий один имел право бить монету, сноситься с другими
государствами; он наследовал все выморочные уделы бездетных родственников;
только его детям принадлежало великое княжение, от которого отказались
заранее его братья. Таким образом Василий был государем, а его братья и
прочая родня -- подданными. Такова основная мысль завещания Ивана III.
Василий III наследовал властолюбие своего отца, но не имел его
талантов. Вся его деятельность была продолжением того, что делал его отец.
Чего не успел довершить Иван III, то доканчивал Василий. Покорив Новгород,
Иван оставил прежнее самоуправление в Пскове. Внутренняя жизнь Пскова не
давала тогда поводов к вмешательству в его дела. Во Пскове не было
внутренних усобиц. Находясь на окраине Русской земли, в постоянном страхе от
литвы и немцев, Псков крепко держался Москвы, был ей послушен и всегда имел
у себя, вместо самостоятельного князя, московского наместника. При таких
условиях псковское вече не могло сохранить за собой прежнего
самостоятельного политического значения; оно стало органом местного
самоуправления под главенством московского государя. Однако послушание
псковичей великому князю не обеспечивало их от притеснений со стороны
московских наместников. Псковичи жаловались на своих "князей" в Москву, а
наместники жаловались на псковичей. В 1510 г., после одной из таких ссор,
Василий III уничтожил вече во Пскове, взял в Москву вечевой колокол и вывел
из Пскова на жительство в московские волости 300 семей псковичей, а на их
место прислал столько же семей из московских городов. Псков не оказал
великому князю никакого сопротивления:
псковичи только слезами оплакивали потерю своей вековой вольности и
жаловались, что город их поруган и разорен, "а псковичи бедные не ведали
правды московские".
То же было и с Рязанью. Иван III, овладев одной половиной Рязани,
другую оставил за малолетним рязанским князем Иваном, но управлял Рязанью за
него, как его дед. Московская опека продолжалась и при Василии III. Однако,
возмужав, рязанский князь стал тяготиться зависимостью от Москвы и мечтать о
самостоятельности. Заметив это, Василий арестовал князя Ивана, а его волость
присоединил к Москве (1517). Как и во Пскове, рязанцев толпами выводили в
московские волости, а на их место селили москвичей. Такой "вывод" из
покоренных земель делали для того, чтобы уничтожить в них возможность
восстаний и отпадении от Москвы.
Наконец, оставались еще князья Северной земли, перешедшие к Ивану III
от литовского великого князя со своими волостями. Василий III,
воспользовавшись их распрями, выгнал этих князей из их городов и взял их
владения к Москве (1523). Таким образом, все так называемые "уделы" были
упразднены, и в Московском государстве остались только простые служилые
князья, которые в своих вотчинах не имели уже никаких державных прав и
служили великому князю, как простые бояре.
Внешняя политика Василия была продолжением политики предшествующего
княжения. Москва по-прежнему притягивала к себе выходцев из Литвы (князья
Глинские), а Литва, как и ранее, не могла примириться с уходом князей из
литовского подданства. Дважды вспыхивала война между Василием III и
литовским великим князем Сигизмундом Казимировичем. Василий III овладел в
1514 г. Смоленском, имевшим важное военное значение. Как ни старались
литовцы, эта крепость осталась в московских руках, и Литва была вынуждена
заключить (в 1522 г.) перемирие с уступкой Смоленска Москве до "вечного
мира" или "докончания". Но этого "докончания" так и не было достигнуто в
течение более чем столетия, ибо Литва и Москва никак не могли размежевать
между собой спорные промежуточные между ними русские волости.
Татарские отношения после падения Золотой Орды не стали легче для
Москвы. Дружба с Крымом при Василии III прекратилась, а влияние Москвы в
Казани не было прочно. И со стороны Крыма, и со стороны Казани на русские
области совершались постоянные набеги. На южных границах Московского
государства грабили крымцы; в местах нижегородских, костромских и галицких
-- казанские татары и подчиненная им мордва и черемиса. От татарской и
черемисской "войны" русские люди не могли жить спокойно у себя дома и не
имели возможности колонизовать ни плодородной черноземной полосы на юге от
Оки (так называемого "дикого поля"), ни лесных пространств за Волгой по рр.
Унже и Ветлуге. Вся восточная и южная окраина государства была в постоянном
страхе татарских набегов. Мало того, если татарам удавалось не встретить на
границах Руси московской сторожевой рати, они устремлялись в центральные
русские волости и добирались даже до самой Москвы. Василию III оставалось
только сторожить свои границы и при случае вмешиваться во внутренние дела
татар и укреплять среди них свое влияние. В Казани это и удавалось. Крым же,
к сожалению, был так далек от Москвы, что нельзя было хорошо следить за
крымцами и влиять на них. Московское правительство ограничивалось тем, что
посылало в Крым посольство с "поминками", т.е. подарками, которыми думало
задобрить и замирить врага; а в то же время ежегодно летом на южной границе
государства (шедшей по берегу средней Оки и потому называвшейся тогда
"берегом") ставились войска, чтобы стеречь "берег" от внезапных набегов.
Сверх того, в наиболее опасных местах строили на Оке и за Окой недоступные
для татар каменные крепости (Калуга, Тула, Зарайск) и помещали в них войска.
Василий III был женат на Соломонии из боярского рода Сабуровых и не
имел детей. Он, однако, никак не хотел оставить великого княжения своим
братьям (Юрию и Андрею), так как, по его мнению, они и своих уделов не умели
устроить. Поэтому, с разрешения митрополита (Даниила), он заставил свою жену
постричься в монахини (с именем Софьи) и отправил ее на житье в Суздальский
женский Покровский монастырь. Сам же женился вторично, взяв за себя княжну
Елену Васильевну Глинскую, из рода литовских выходцев. В этом браке у него
было два сына, Иван и Юрий. Старшему из них было всего 3 года, когда Василий
III заболел случайным нарывом и умер, не дожив до 60 лет.
Отношения к боярству. Властный, требовательный и строгий, Василий не
обладал достоинствами Ивана III, но зато еще более его любил власть и умел
показать свое могущество и самовластие всем его окружавшим. При нем простые
удельные отношения подданных к государю исчезают. Герберштейн, германский
посол, бывший в ту пору в Москве, замечает, что Василий III имел власть,
какой не обладал ни один монарх, и затем добавляет, что когда спрашивают
москвичей о неизвестном им деле, они говорят, равняя князя с Богом: "Мы
этого не знаем, знает Бог да государь". Такой казалась власть государя
иноземцам; но пойманные ими фразы назначались не только для того, чтобы
политически возвысить государя в дипломатических сношениях с иноземцами;
внутренние отношения действительно менялись, и власть московского государя
росла не только по отношению к удельным князьям как власть единого
властителя сильного государя, но и в отношениях подданных. Эта перемена,
отношений к подданным резче всего сказалась изменениями в быте боярства.
В Москве издавна, благодаря богатству московских князей и другим
причинам, собралось многочисленное боярство: со времени Ивана Калиты с юга и
с запада приезжали сюда именитые бояре и мало-помалу около московского
великокняжеского стола столпилось больше слуг, чем у кого бы то ни было из
других русских князей. Основанием отношений между князем и боярами до
половины XV в. в Москве был договор; боярин приходил "служить князю", а
князь за это должен был его "кормить", -- вот главное условие договора.
Сообразно с этим каждый служилый боярин имел право на "кормление" по
заслугам и вместе с тем право отъезда и участия в совете князя. До половины
XV в. интересы боярства были тесно связаны с интересами князя: боярин должен
был стараться об усилении своего князя, так как чем сильнее князь, тем лучше
служить боярину и тем безопаснее его вотчина. Князья в свою очередь
признавали заслуги бояр, что видим из завещания Дмитрия Донского, в котором
он советует детям во всем держаться совета бояр. Словом, московские князья и
бояре составляли одну дружную политическую силу. Но с половины XV в.
изменяется состав московского боярства и изменяется отношение боярства к
государю. С этого времени в княжение Ивана III и Василия III, в эпоху
окончательного подчинения и присоединения уделов, замечается прилив новых
слуг к московскому двору: во-первых, это удельные князья, потерявшие или
уступившие свои уделы московскому князю; во-вторых, это удельные князья,
которые ранее потеряли свою самостоятельность и служили другим удельным
князьям; наконец, это бояре -- слуги удельных князей, перешедшие вместе со
своими князьями на службу к московскому князю. Толпа княжеских слуг
увеличивалась еще новыми пришельцами из Литвы, -- это были литовские и
русские князья, державшиеся православия под властью литовских владетелей и
после унии 1386 г. стремившиеся перейти со своими уделами под власть
православного государя. Все перечисленные пришельцы скоро стали в
определенные отношения к старым московским боярам и друг к другу. Эти
отношения выразились в обычаях местничества. Так называется порядок
служебных отношений боярских фамилий, сложившийся в Москве в XV и XVI вв. и
основанный на "отечестве", т.е. на унаследованных от предков отношениях
служилого лица и рода по службе к другим лицам и родам. Каждый князь или
боярин, принимая служебное назначение, справлялся, не станет ли он в
равноправные или подчиненные отношения к лицу, менее его родовитому по
происхождению, и отказывался от таких назначений, как от бесчестящих не
только его, но и весь его род. Такой обычай "местничаться" разместил
мало-помалу все московские боярские роды в определенный порядок по знатности
происхождения, и на этом аристократическом основании большие роды княжеские,
как самые знатные, стали выше других; они занимали высшие должности и
являлись главными помощниками и сотрудниками московских государей. Но бывшие
удельные князья, пришедшие на службу к московскому государю и ставшие к нему
в отношении бояр, в большинстве сохранили за собой свои удельные земли на
частном праве, как боярские вотчины. Перестав быть самостоятельными
владельцами своих уделов, они оставались в них простыми
вотчинниками-землевладельцами, сохраняя иногда в управлении землями
некоторые черты своей прежней правительственной власти. Таким образом, их
положение в их вотчинах переменилось очень мало: они остались в тех же
суверенных отношениях к населению своих вотчин, сохраняли свои прежние
понятия и привычки. Делаясь боярами, эти княжата приносили в Москву не
боярские мысли и чувства; делаясь из самостоятельных людей людьми
подчиненными, они, понятно, не могли питать хорош их чувств к московскому
князю, лишившему их самостоятельности. Они не довольствуются положением
прежних бояр при князе, а стараются достигнуть новых прав, воспользоваться
всеми выгодами своего нового положения. Помня свое происхождение, зная, что
они -- потомки прежних правителей русской земли, они смотрят на себя и
теперь, как на "хозяев" русской земли, с той только разницей, что предки их
правили русской землей поодиночке, по частям, а они, собравшись в одном
месте, около московского князя, должны править все вместе всей землей.
Основываясь на этом представлении, они склонны требовать участия в
управлении страной, требуют, чтобы князья московские советовались с ними о
всех делах, грозя, в противном случае, отъездом. Но служилые князья не могли
отъехать, как отъезжали бояре удельных князей, т.е. не могли переехать на
службу от одного удельного князя к другому; теперь уделов не было и можно
было отъехать только в Литву или к немцам под иноверную власть, но и то и
другое считалось изменой русскому государству. В конце концов, их положение
определялось так; допуская местничество, московские князья не спорили до
поры до времени против права совета, но старались прекратить отъезд; вместе
с тем самый ход исторических событий все более и более мешал отъезду, а
право совета иногда не осуществлялось. С царствования Ивана III, именно со
времени его брака с Софьей Фоминишной, которую не любили бояре за ее
властолюбивые стремления, начинают раздаваться жалобы со стороны бояр, что
государь их не слушает. Время Василия III было еще хуже для бояр в этом
отношении, еще более увеличивалось их неудовольствие против князя.
Выразителем боярского настроения может служить Берсень-Беклемишев, типичный
представитель боярства начала XVI в., человек очень умный, очень начитанный.
Он часто ходил к Максиму Греку и беседовал с ним о положении дел на Руси,
причем высказывал откровенно свои взгляды. Он говорил, что все переменилось
на Руси, как "пришла Софья", что она переставила все порядки, и потому
государству стоять недолго;
князь московский не любит, как бывало прежде, советоваться с боярами и
решает дела "сам третей у постели", т.е. в своем домашнем совете, состоявшем
из двух неродовитых людей. Эти речи Беклемишева были обнаружены следствием,
и за них ему отрезали язык.
Так, в начале XVI в. стали друг против друга государь, шедший к
полновластию, и боярство, которое приняло вид замкнутой и точно
расположенной по степеням родовитости аристократии. Великий князь двигался,
куда вела его история; боярский класс действовал во имя отживших
политических форм и старался как бы остановить историю. В этом историческом
процессе столкнулись, таким образом, две силы, далеко не равные. За
московского государя стоят симпатии всего населения, весь склад
государственной жизни, как она тогда слагалась; а боярство, не имея ни
союзников, ни влияния в стране, представляло собой замкнутый
аристократический круг, опиравшийся при своем высоком служебном и
общественном положении лишь на одни родословные предания и не имевший
реальных сил отстоять свое положение и свои притязания. Однако, несмотря на
неравенство сил, факт борьбы московского боярства с государем несомненен.
Жалобы со стороны бояр начались с Ивана III, при Василии раздавались
сильнее, и при обоих этих князьях мы видим опалы и казни бояр; но с
особенной силой эта борьба разыгралась при Иване Грозном, когда в крови
погибла добрая половина бояр.
Москва -- третий Рим. Такова фактическая сторона превращения
Московского удела в национальное великорусское государство. Была и идейная
сторона в этом быстром историческом движении. Простое накопление сил и
средств путем безразборчивых "примыслов" характеризует московскую политику
до конца XIV в., с этого же времени в усилении Москвы заметно становятся
мотивы высшего порядка. Толчком к такому перелому послужила знаменитая
Куликовская битва. Подготовленный исподволь разрыв с Ордой поставил Русь
перед опасностью всеобщего разорения. Рязань думала отвратить разгром
покорностью, Москва приготовилась к защите, остальные "великие княжества" и
"господин Великий Новгород" выжидали. Под "высокою рукою" Дмитрия Донского
собрались только его служебные князья да удельная мелкота с выезжими
литовскими князьями. Со своей ратью Дмитрий по стратегическим соображениям
-- чтобы не дать соединиться татарам с Литвой -- выдвинулся не только за
пределы своих земель, но и за пределы русской оседлости вообще, в "дикое
поле", и встретил татар на верховьях Дона, в местности, носившей название
Куликова поля. Битва, принятая русскими в дурных условиях, окончилась,
однако, их победой. Татары и литва ушли, и таким образом Донской заслонил
собой и спас не только Москву, но и всю Русь. И вся Русь почувствовала, кто
именно оказался ее спасителем. Только московский князь имел силу и желание
стать за общенародное дело в то время, когда Новгород и прочие княжества
притаились в ожидании беды. С этих пор Дмитрий из князя московского
превратился в "царя Русского", как стали называть его в тогдашних
литературных произведениях, а его княжество выросло в национальное
государство Московское. "Оно родилось на Куликовом поле, а не в скопидомном
сундуке Ивана Калиты", -- метко и красиво сказал о нем В. О. Ключевский.
Древнерусская письменность в XV в. отметила нам и эту перемену в фактах, и
перелом в народном сознании. Многочисленные редакции повестей о Куликовской
битве представляют ее, как национальный подвиг ("Сказание о Мамаевом
побоище", "Повесть" о нем, "Слово о Задонщине"). "Слово о житии Димитрия
Донского" проникнуто национальным сознанием; церковные проповеди конца XIV и
начала XV вв. на московских князей указывают как на национальных государей.
Мало того, что народность сознала свое единство, она вскоре затем
почувствовала свою силу, оценила, быть может, даже выше меры свои
политические успехи и стала смотреть на себя, как на Богом избранный народ,
"новый Израиль", которому суждено играть первенствующую роль среди других
православных народов и в этом отношении занять место отживающей, теснимой
турками, подчинившейся папам (на Флорентийском соборе) Византии. Такие
тенденции начинают проглядывать в письменности того времени, в рассказах
(Серапиона) о Флорентийском соборе, в повествовании о пребывании на Руси
апостола Андрея Первозванного, в легенде о происхождении московских князей
от Пруса, брата императора Августа, в преданиях о передаче на Русь из Греции
"белаго клобука", который носили новгородские архиепископы, Мономахова венца
и прочих "царских утварей" и других святынь, увозимых из Византии и
обретаемых на Руси.
Все эти сказания о святынях церковных и о символах политического
главенства имели целью доказать, что политическое первенство в православном
мире, ранее принадлежавшее старому Риму и "Риму новому" (Roma nova --
Византия), Божьим смотрением перешло на Русь, в Москву, которая и стала
"третьим Римом". В то время, когда турки уничтожили все православные
монархии Востока и пленили все патриархаты, Москва сбрасывала с себя
ордынское иго и объединяла Русь в сильное государство. Ей принадлежала
теперь забота хранить и поддерживать православие и у себя, и на всем
Востоке. Московский князь становится теперь главой всего православного мира
-- "царем православия". Псковский монах ("старец") Филофей первый высказал
ясно эту мысль о всемирном значении Москвы и ее "царства" в послании к
великому князю Василию:
"Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царства
снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третий (Москва) стоит, а
четвертому не быта".
Эта пышная литературно-политическая фикция в XVI в. овладела умами
московских патриотов, стала предметом национального верования и освещала
москвичам высокие, мировые задачи их национального существования. Как идеал,
она стала руководить московской политикой и привела московскую власть к
решимости сделать Московское княжество "царством" через официальное усвоение
московскому князю титула "цезаря" -- "царя" (1547). Немного позднее (1589) и
московский митрополит получил высший церковный титул патриарха, и таким
образом московская церковь стала на ту же высоту, как и старейшие восточные
церкви.
Наблюдая развитие национального сознания и рост народной гордости в
московском обществе, некоторые историки (Милюков) склонны думать, что
литературные формы, в каких выразилось умственное возбуждение москвичей,
составляют плод литературного заимствования от Византии через посредство
балканских славян, а самая конструкция московских политических теорий не что
иное, как перенесение на Москву национально-политических стремлений южных
славян, совершенное юго-славянскими выходцами в Москву. Глубже и правильнее
взгляд И. Н. Жданова, хорошо изучившего состав патриотических сказаний
Московской Руси. "Содержание сказаний, -- говорит он, -- объясняется кругом
тех историко-политических представлений, которые стали обращаться в нашей
литературе после Флорентийской унии и особенно после падения
Константинополя. Какое же значение имели все эти памятники старомосковской
публицистики, в которых повторялось на разные лады, что истинное благоверие
удержалось только в Москве, что Москва -- третий Рим, а московский князь --
наследник власти римских императоров и т. п.? В этой публицистике нужно
различать ее живой исторический смысл и условную литературную оболочку.
Смысл сказаний об Августе и Прусе, о византийском венце, о третьем Риме
представится нам вполне ясным, если припомнить то значение, которое получает
Московское княжество при Иване III и Василии Ивановиче. Рядом с московским
князем не стало на Руси таких представителей власти, которые могли бы
считать себя равными ему, не зависимыми от него. Силы, которые стояли выше
московского князя, исчезали: пала власть византийских царей, пало "иго"
Золотой Орды. Московский князь поднимался на какую-то неведомую высоту.
Нарождалось в Москве что-то новое и небывалое. Книжные люди позаботились
дать этому новому и небывалому определенную форму, стиль которой отвечал
историческому кругозору и литературному вкусу их времени. Придавать этой
форме самостоятельное значение, видеть в этих сказаниях о Прусе и о третьем
Риме указание на византийское начало, вносившееся в русскую государственную
жизнь, утверждать, что московский князь действительно преобразовывался в
"кафолического царя", значило бы придавать слишком мало цены русским
историческим преданиям -- государственным и церковным. Можно ли думать, что
среди русских людей откроется какое-то особенное увлечение византийскими
идеалами как раз в то время, когда государственный строй, их воплощавший,
терпел крушение, когда византийскому "царству" пришлось выслушать суровый
исторический приговор? Наши предки долго и пристально наблюдали процесс
медленного умирания Византии. Это наблюдение могло давать уроки
отрицательного значения, а не вызывать на подражание, могло возбуждать
отвращение, а не увлечение. И мы видим, действительно, что как раз с той
поры, когда будто бы утверждаются у нас византийские идеалы, наша
государственная и общественная жизнь медленно, но бесповоротно вступает на тот действительно новый путь, который привел к "реформе Петра".