О. А. Платонов

РУССКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

СВЯТАЯ РУСЬ (К читателю)

• ПРАВОСЛАВИЕ – ДОБРОТОЛЮБИЕ - СОБОРНОСТЬ
• НЕСТЯЖАТЕЛЬСТВО - ОТНОШЕНИЕ К СОБСТВЕННОСТИ —— СВОЕ, ЧУЖОЕ
• ТРУДОЛЮБИЕ КАК ДОБРОДЕТЕЛЬ
• НАРОДОВЛАСТИЕ - СВОБОДА
• ЛЮБОВЬ СЕМЬЯ
• ОКАЯННАЯ НЕРУСЬ
• ЧААДАЕВЩИНА – ТРИ ПОПУЛЯЦИИ “МАЛОГО НАРОДА
• ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА
• БОСЯЦКАЯ КУЛЬТУРА
• ПРОТИВ ЧУЖЕБЕСИЯ
• АНТИРУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
• РУССКИЙ ПУТЬ ЕЩЕ НЕ ПРОЙДЕН

Что такое Святая Русь

    Что такое Святая Русь, в чем заключаются самобытные черты русской цивилизации, составившие основу русского национального сознания, — на эти и другие вопросы отвечает исследование доктора экономических наук, известного писателя и публициста, автора книг “Русский труд”, “Воспоминания о народном хозяйстве”, “Путешествие в Китеж-град”, “Убийство царской семьи” и др. Издание включает “Библиотеку русского учителя”, уникальную библиографию трудов отечественных просветителей и педагогов, составленную В. Сергеевым.

К читателю:

      В этой книге я расскажу Вам о Святой Руси, судьбе и духовных  богатствах русской цивилизации, мысли о которой будут всегда тревожить душу коренного русского человека — своей глубиной, загадочностью, ощущением острой сердечной боли за утрату драгоценности — до обмирания, до потери сознания. Непоправимость ее утраты для русского человека так трагична, что, перефразируя известные слова, осознав ее, русский человек захочет в отчаянии упасть на землю и кататься по ней, судорожно хватая руками траву. Известный западноевропейский историк А. Тойнби насчитывает более чем два десятка цивилизаций, которые, по его мнению, существовали на нашей земле. Но оценку этих цивилизаций он ведет по западноевропейской шкале координат, с позиций ценностей западного человека. В его схеме не остается места для русской цивилизации, которую он формально относит к восточно-христианской, хотя ее основы сложились еще до принятия христианства. А ведь внимательный взгляд на русскую жизнь, по крайней мере за последнее тысячелетие, позволяет увидеть, что в нашей стране сложилась самобытная цивилизация, высокие духовно-нравственные ценности которой все больше открываются для нас в православной этике и добротолюбии, русской иконе, церковном зодчестве, трудолюбии как добродетели, нестяжательстве, взаимопомощи и самоуправлении русской общины и артели — в общем, в той структуре бытия, где духовные мотивы жизни преобладали над материальными, где целью жизни была не вещь, не потребление, а совершенствование, преображение души.

     Эти духовные формы существования пронизывают всю историческую жизнь русского народа, отчетливо прослеживаются по первоисточникам в течение более чем тысячи лет, проявляясь, конечно, не одинаково в разные периоды и в разных областях России.

См.: Тойнби А. Дж. Постижение истории. — М.1991

     Русская цивилизация— целостная совокупность духовно- нравственных и материальных форм существования русского народа, определившая его историческую судьбу и сформировавшая его национальное сознание.

Опираясь на ценности своей цивилизации, русский народ сумел создать величайшее в мировой истории государство, объединившее в гармоничной связи многие другие народы, развить великие культуру, искусство, литературу, ставшие духовным богатством всего человечества.

     Впервые к мысли о существовании русской цивилизации пришел выдающийся русский ученый Н.Я.Данилевский. Правда, он говорил не о русской, а о славянской цивилизации однако понятия, которые он в нее вкладывал, позволяют говорить, скорее всего, о русской цивилизации. Именно Данилевский задолго до Тойнби научно разработал теорию культурно-исторических типов, каждый из которых имеет самобытный характер.

     До него господствовало представление, что человеческое общество развивается во всех странах одинаково как бы линейно, вверх, от низших форм к высшим. Сначала были Индия и Китай, потом высшие формы развития перешли в Грецию и Рим, а затем получили окончательную завершенность в Западной Европе. Эти представления были рождены на Западе и являлись западной разновидностью концепции “Третьего Рима”, то есть Запад как бы принимал на себя эстафету мирового развития, объявляя себя высшим выражением мировой цивилизации. Все многообразие культурно-исторических типов рассматривалось в рамках единой цивилизации. Эти ошибочные представления Н. Я. Данилевский убедительно опроверг. Он показал, что развитие идет не линейно, а в рамках целого ряда культурно- исторических типов, каждый из которых является по отношению к другим замкнутым духовным пространством, и оценивать его можно только по его внутренним, присущим только ему критериям. См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М„ 1991.

     Цивилизация— главная форма человеческой организации пространства и времени, выражающаяся качественными началами, лежащими в особенностях духовной природы народов, составляющих самобытный культурно-исторический тип. Каждая цивилизация представляет собой замкнутую духовную общность, существующую одно- временно в прошлом и настоящем и обращенную в будущее, обладающую совокупностью признаков, позволяющих классифицировать ее по определенным критериям. Цивилизация не равнозначна понятию культура (хотя они нередко ошибочно отождествляются). Так последняя представляет только конкретный результат развития внутренних духовных ценностей цивилизации, имея строгое ограничение во времени и пространстве, то есть выступает в контексте своей эпохи.

     Разделение человечества на цивилизации имеет не меньшее значение, чем разделение на расы. Если расы представляют собой исторически сложившиеся разновидности человека, имеющие ряд наследственных внешних физических особенностей, которые образовались под действием географических условий и были закреплены в результате изоляции различных человеческих групп друг от друга, то принадлежность к определенной цивилизации отражала исторически сложившийся духовный тип, психологический стереотип, закрепившийся в определенной национальной общности, а также — следствие особых исторических и географических условий жизни и генетических мутаций. Если принадлежность к расе выражалась в цвете кожи, строении волос и ряде других внешних признаков, то принадлежность к цивилизации выражалась, прежде всего, во внутренних, духовных, психических и психологических признаках, самодовлеющих духовных установках.

     Каждая цивилизация имеет самобытный характер и развивается по собственным законам. В целом выводы Данилевского о природе цивилизаций сводятся к следующему:

     — всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, близких между собой, составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно по своим духовным задаткам способно к историческому развитию;

     — чтобы цивилизация, свойственная самобытному культурно- историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходима политическая независимость ее народов;

     — начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествовавших или современных цивилизаций;

     — цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, только тогда достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государства.

     Русская цивилизация как духовно-исторический тип зарождалась почти за два тысячелетия до принятия христианства. Ее контуры вырисовываются в духовных представлениях чернолесской культуры Среднего Поднепровья Х—VIII веков до н. э. Как отмечает академик Б.А.Рыбаков, уже тогда земледельческие племена восточного славянства создали союз для обороны от кочевых киммерийцев, научились ковать железное оружие и строить могучие крепости. Древние люди этих племен называли себя сколотами. В VII веке до нашей эры сколотский племенной союз вошел как автономная единица в обширную федерацию, условно называющуюся Скифией. Существует целый ряд свидетельств древних историков, географов, философов о жизни земледельческих сколотских племен Скифии. В частности Страбон отмечает характерные черты сколотское: добротолюбие (любезность), справедливость и простоту. Уже тогда прослеживается поклонение добрым началам жизни, демократический уклад жизни и быта, нестяжательство и презрение к богатству. Многие источники особо подчеркивают приверженность сколотских племен к своим традициям и обычаям.

     Нашествие многочисленных сарматских племен в III веке до н. э. приостановило процесс формирования и созревания русской цивилизации. Земледельческие племена были вытеснены в глухую лесную зону, где многое приходилось начинать с начала. Зарубинецкая и выросшая из нее черняховская культуры, просуществовавшие до IV—V веков н. э. были регрессом по сравнению со сколотским периодом, но тем не менее они сумели сохранить главные духовные черты, которые в новых условиях середины первого тысячелетия позволили окончательно сформировать культурно- исторический тип русской цивилизации, создавая союзы племен, а позднее и единое государство. Весь последующий период развития русской цивилизации можно характеризовать как процесс ее естественного расширения до естественных границ. Процесс расширения русской цивилизации осуществлялся преимущественно духовным могуществом, а отнюдь не военной силой. Русская духовная мощь организовала вокруг себя другие народы, подавляя противников и соперников силой добра и справедливости. Финно-угорские, а позднее многие сибирские народы были вовлечены в русскую цивилизацию добровольно, без крови и насилия.

     Великое открытие Данилевского о многообразии и самобытности цивилизаций не получило должной оценки современников, более того, его учение подвергается поношению. Продолжает преобладать мнение, что Россия развивалась, и будет продолжать развиваться в русле европейской цивилизации, являющейся высшим выражением мировой. Для многих выдающихся русских современников И. Я. Данилевского русский мир воспринимался глазами западного человека, через западноевропейские шоры, делающие невидимыми многие выдающиеся ценности русской культуры, определяющие ее самобытность. Но что можно было ожидать, если еще в конце XIX века многие русские философы не знали иконописи и церковного зодчества, а если и говорили о них, то только как о заимствованиях из Византии? Может быть. Самый выдающийся критик Н. Я. Данилевского В.С.Соловьев писал свои сочинения о Софии, не зная ни русской иконописи, ни древнерусской литературы. Отсюда его отпад от православия в католичество, неверие в русскую культуру и вывод о том, что русский народ не обладает особенными талантами.

     Подобные рассуждения были нередки. Так, например, историк В.О.Ключевский утверждал, что древнерусская мысль, при всей ее формальной напряженности и силе, так и не выходила никогда за пределы “церковно-нравственной казуистики”. Сказать так значит расписаться в своем невежестве в области древней русской литературы, давшей огромное количество талантливых литературных произведений различных жанров. Церковный историк Голубинский, который вроде бы должен был изучить древнерусскую литературу глубже, считал, что “Древняя Русь вплоть до самого Петровского переворота не имела не то что образованности, но даже и книжности...”**. Вот что делали даже с серьезными умами западноевропейские шоры на глазах.

     Отрицательное отношение интеллигенции и правящего слоя к ценностям русской цивилизации, которым они были обязаны служить, стало главной причиной великой трагедии России.

     *Лосский Н. О. История русской философии. — М„ 1991. — С. 174—175. **Флоровский Г. (протоиерей). Пути русского богословия. — Киев, 1991. — С.

     В силу разных исторических обстоятельств, о которых мы будем еще говорить, значительная часть российского правящего слоя и интеллигенции, призванная служить развитию и совершенствованию народной жизни, освоению культурного наследия страны, изменила своему предназначению и стала орудием отторжения национального наследия, навязывания народу чуждых идей и форм жизни, заимствованных преимущественно у Запада. Низкопоклонство перед Западом стало отличительной чертой значительной части российского образованного общества и правящего слоя, что отмечалось Ломоносовым и Фонвизиным, Пушкиным и Достоевским, Чеховым и Буниным.

     Развитие западноевропейского “просвещения” в России — это последовательный процесс отторжения и уничтожения национальной культуры, разрушения русской цивилизации, моральное и физическое уничтожение ее носителей, попытки построить в стране утопические формы жизни.

     Отторжение ценностей русской цивилизации деформировало общественное сознание, вызывало кровавые катаклизмы, создавая все новых и новых мучеников за идеи Святой Руси. Эти мученики были всегда — от Филиппа Митрополита до оптинских старцев, от Аввакума до славянофилов. Но после большевистского переворота мученичество стало неотъемлемой духовной принадлежностью коренных русских людей. Планомерно и организованно уничтожались русские священники и национальная интеллигенция, лучшие представители крестьянства. Идеалы Святой Руси закреплялись кровью мучеников — Русь становится Святой вдвойне.

     Что же разобщало русскую и западную цивилизации, делая их встречу такой трагической? Ответ на этот вопрос крайне важен для понимания ценностей русской цивилизации, и к этому мы будем постоянно возвращаться в нашей книге. Главное отличие — в разном миропонимании сути человеческой жизни и общественного развития. Цивилизация в России носила преимущественно духовный, а на Западе преимущественно экономический, потребительский, даже агрессивно- потребительский характер.

     Русская цивилизация отвергала западноевропейское понятие развития как преимущественно научно-технического, материального прогресса, постоянного наращивания массы товаров и услуг, обладания все большим количеством вещей, перерастающего в настоящую гонку потребления, “жадность к вещам”. Этому понятию русское миропонимание противопоставляло идею совершенствования души, преображения жизни через преодоление греховной природы человека.

     Для русского человека вера была главным элементом бытия, а для западного человека — “надстройка” над материальным базисом. Архимандрит Иларион (Троицкий) писал: “Идеал православия есть не прогресс, но преображение... Новый завет не знает прогресса в европейском смысле этого слова, в смысле движения вперед в одной и той же плоскости. Новый завет говорит о преображении естества и о движении вследствие этого не вперед, а вверх, к небу, к Богу”. Единственный путь преображения — в искоренении греха в самом себе: “Не вне тебя правда, а в тебе самом, найди себя в себе, овладей собой, и узришь правду. Не в вещах правда эта, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоем собственном труде над собою”.

     Приоритет главных жизненных ценностей и радостей человека Древней Руси был не на экономической стороне жизни, не в стяжании материальных благ, а в духовно-нравственной сфере, воплощаясь в высокой своеобразной культуре того времени. “Чем ближе мы возвращаемся к Древней Руси и чем пристальнее мы начинаем смотреть на нее... тем яснее для нас, — отмечает академик Д.С.Лихачев, — что в Древней Руси существовала своеобразная духовная культура — культура невидимого града Китежа, как бы “незримая”, плохо понятая и плохо изученная, не поддающаяся измерению нашими “европейскими” мерками высоты культуры и не подчиняющаяся нашим шаблонным представлениям о том, какой должна быть “настоящая культура”. Говоря о преимущественно духовном характере русской цивилизации, мы не собираемся утверждать, что такая цивилизация была единственной. У русской цивилизации было много общего с индийской, китайской и японской цивилизациями. Поиск цели развития не в стяжании материальных благ, не вне человека, а в глубине его души; в стремлении к абсолютным началам бытия роднит эти великие цивилизации.

     "Лихачев Д. С. Земля родная. — М., 1983. С. 78. В XVI веке идейная борьба русской и западной цивилизаций, в частности, нашла выражение в концепции “Москва — Третий Рим”, основой которой было утверждение ценностей русской цивилизации, противостояние западной идеологии. На Западе “просят сесветное житие”, а на Руси “угождают на будущее житие”. Конечно, причины этой борьбы гораздо серьезнее, чем простое столкновение между православием и католичеством. К XVI веку в Европе выкристаллизовались две противоположные жизненные идеологии, одна из которых, западная, развивалась в русле агрессивного потребительства, переросшего к XX веку в настоящую гонку потребления. Прямой толчок развитию и становлению западной потребительской цивилизации дали ограбление колоний и неравноправный обмен с ними.

     Западная цивилизация как самобытный тип рождается с эпохи колониальных открытий, когда вооруженные до зубов европейцы, открывая новые земли, вырезали целые народы, делали миллионы людей своими рабами, а в Европу шли корабли, нагруженные товарами, захваченными в колониях бесплатно или за бесценок.

     Первые “подвиги” западной цивилизации — это физическое уничтожение испанскими завоевателями государств майя и инков,обладавших высокой духовной культурой (гораздо выше испанской); это развитие работорговли и обезлюдение целых регионов Африканского континента, гибель десятков миллионов африканцев в результате экспедиций по добыче негров и их транспортировки в Америку и Европу; это истребление индейских племен в Америке; это порабощение народов в Индии и других странах Азии. В результате этих акций европейцам стала принадлежать собственность и сама жизнь десятков, а позднее и сотен миллионов людей на захваченных территориях, уровень цивилизации которых был нередко выше западной. В среднем на каждого европейца приходилось несколько убитых и порабощенных коренных жителей колоний.

     Так осуществлялось первоначальное накопление западной цивилизации. Ограбление других стран и неравноправный обмен с ними стали парадигмой развития западной цивилизации, объясняющей ее внутреннюю суть. Возникнув на такой основе, западная цивилизация уже не может существовать иначе, как эксплуатируя народы других стран. Именно на этом покоится ее экономическое процветание. Даже сегодня, по заниженным расчетам ООН, западные страны недоплачивают странам — поставщикам сырья за их ресурсы не менее 40% их стоимости. Если эту стоимость разложить на все население Запада (малочисленное по сравнению со странами-поставщиками сырья), то в западных странах на одну единицу национального дохода, созданного собственным трудом, приходится две и более единиц, полученных в результате эксплуатации других народов. Существующая сегодня система цен на ресурсы выгодна только Западу* и поддерживается его диктатом, в том числе военным.

     Кроме неравноправного обмена Запад эксплуатирует другие страны, используя их рабочую силу на производствах и видах деятельности, куда представители западного мира, как правило, не идут из-за их непривлекательности и низкой оплаты. Кроме того. Запад переносит за границу некоторые виды производств, связанных с привлечением неквалифицированного труда, а также экологически вредные производства.

     По оценкам ООН, западные страны, составляющие сегодня 20% населения мира, присваивают себе 80% национального дохода, принадлежащего всему человечеству. Только часть этого дохода западных стран получена за счет более высокой производительности труда, главное же относится к нетрудовому доходу в результате неэквивалентного обмена со странами-поставщиками сырья и недоплаты за труд рабочих из развивающихся стран. Сегодня, по сути дела, все человечество продолжает бесплатно субсидировать процветание западной цивилизации, которая в потребительской гонке жадно пожирает ресурсы, принадлежащие всему человечеству, подводя его к экологической катастрофе.

     Западная цивилизация растлевает душу людей, превращая многих из них в ограниченных потребителей-обывателей, замкнутых только на своих потребительских интересах и смотрящих на мир через призму своих первичных биологических инстинктов. Западная цивилизация порождает самое худшее рабство, — она делает людей рабами вещей, заставляя их служить вещам, жить ради вещей. Люди Запада становятся заложниками потребительской системы, в которой с каждым днем хочется все большего и большего. Но своим трудом получить этого нельзя, а значит, надо взять удругого. Западный потребитель в большинстве своем закрывает глаза на любые нарушения и произвол, если они способствуют высокому уровню потребления, — в США, например, это, называется национальными интересами, отражая ключевую позицию национального сознания американца.

     См., напр., Наше общее будущее: Доклад Международной комиссии по окружающей среде и развитию (МКОСР). — М., 1989. — С. 82. Кровавая карательная экспедиция западных стран в Ираке была принята рукоплесканием всего западного мира. В то время как агрессия Израиля против арабских стран, захватившего их территорию, такой карательной экспедицией не закончилась. Объяснение в том, что в первом случае Запад отстаивал свои “жизненные интересы” диктата над нефтепроизводящими странами, во втором же случае Запад закрывал глаза на преступную политику Израиля, так как тот является частью западного сообщества, отстаивающей его интересы в этом регионе мира.

     За внешне благопристойным, респектабельным видом западной цивилизации скрываются фашистские тенденции. Ведь фашизм — доведенное до пределов логическое развитие парадигмы западной цивилизации: жить за счет других стран, логическое развитие западных ценностей с культом потребительства, индивидуализма, эгоизма и конкуренции.

     Куда делась благопристойность западного обывателя в Германии, Италии, Испании, когда Гитлер начал свою экспансию на Востоке? Да она сразу же улетучилась, когда поманили наживой, безнаказанным захватом чужих земель, чужого имущества, представители западной цивилизации под разухабистые солдатские песни двинулись на Восток, заселенный “неполноценными” народами. Методично хватали все, что плохо лежит, — генералы вывозили в Фатерлянд добро целыми составами, офицеры — вагонами, солдаты старательно паковали в посылки украинское сало, украденные из городских домов и крестьянских изб полотно, ткани, посуду, одежду и обувь уничтоженных представителей “неполноценных” народов, варили людей на мыло. Фашизм — культ индивидуализма, материального стяжательства, презрения к другим народам — показал, что может сделать организованное государство ради благополучия за счет других народов. Имущественные ограбления и массовые убийства народов становятся стержнем государственной политики.

     Нередко говорят о том, что, мол, фашизм в Европе просуществовал недолго. Но ведь он погиб не естественным путем, а потерпев военное поражение в России. Нетрудно представить, какой была бы Европа, если б Гитлер не пошел в Россию, а с помощью Сталина раздавил Англию (внутри которой было немало его сторонников). “Новый порядок”, авторитарные режимы установились бы неизбежно во всей Западной и Восточной Европе. “Новый порядок” был тогда очень близок, европейское сообщество могло обратиться в стадо, руководимое мудрыми, непогрешимыми фюрерами. Европейский рационализм и педантизм превращался в методическое средство ограбления и уничтожения неугодных народов. Если Сталин переселял народы, то Гитлер и Муссолини уничтожали их физически, предварительно отобрав и рассортировав по кучкам их имущество. Западная цивилизация и по сей день несет в себе фашизм. До сих пор это сдерживалось существованием мощного государства на Востоке, невосприимчивого к потребительской агрессивной идеологии Запада. Крушение СССР в результате подрывной деятельности Запада, его агентов и ставленников неизбежно ведет к усилению экспансионистских, фашистских тенденций западного мира. Кажущаяся возможность “безнаказанно” похозяйничать на чужих территориях может послужить толчком к организации прямых фашистских структур. Впрочем, уже сегодня на Западе трубят об идеологической победе над нашей страной, говорят о преимуществах западных ценностей. Некоторые ученые объявляют даже о конце истории. Мол, ценности западной цивилизации победили во всем мире и на этом мировая история останавливается, достигнув своего рода абсолюта. Идеализация западной цивилизации, объявление ее образцом жизни для всех других народов сводит все многообразие мира к схеме, выношенной небольшой частью человечества. Такая “победа” была бы катастрофой для человечества, поскольку остановила быего рост, ибо уничтожила систему духовных, культурных и социальных балансов, служащих исходным моментом взаимного творческого обогащения и развития различных человеческих общностей, стран, наций и национальностей. Всеобщая победа западных ценностей в силувнутренней логики развития западной цивилизации неизбежно приведет к фашизму. Идея мирового правительства по логике западной цивилизации есть создание всеобщего тоталитарного фашистского режима, нещадно эксплуатирующего и даже уничтожающего “неполноценные” народы.

     Мы недаром останавливаемся подробно на закономерностях развития западной цивилизации и ее конфликте с русской цивилизацией. Противостояние двух цивилизаций стало определяющим событием нашей эпохи. Даже “холодная война” между “коммунизмом” и “капитализмом” в своей основе носила характер борьбы цивилизаций, ибо многие коммунистические идеи были извращенным вариантом идей русской цивилизации. И сегодня в этом противостоянии русской и западной цивилизаций решается судьба всего человечества, ибо, если окончательно победит западная цивилизация, мир будет превращен в гигантский концлагерь, за колючей проволокой которого 80% населения мира будут создавать ресурсы для остальных 20%. Лишенная всяких ограничений, гонка потребления западных стран приведетк истощению мировых ресурсов и гибели человечества. Шанс на выживание человечеству дают духовные цивилизации, одно из главных мест среди которых занимает русская цивилизация, ориентированная не на агрессивное потребительство и войну всех против всех, а наразумное самоограничение и взаимопомощь. Русская цивилизация была главным препятствием на пути Запада к мировому господству. В течение столетий задерживала она алчный напор западного потребителя на сокровища Востока. Этим она заслужила особую ненависть западного обывателя. Запад радовался любым неудачам, любому послаблению России.

     Для Западной Европы, писал И.А.Ильин, “русское инородно, беспокойно, чуждо, странно и непривлекательно. Их мертвое сердце мертво и для нас. Они горделиво смотрят на нас сверху вниз и считают нашу культуру или ничтожной, или каким-то большим и загадочным “недоразумением” (...). В мире есть народы, государства, правительства, церковные центры, закулисные организации и отдельные люди, — враждебные России, особенно православной России, тем более императорской и не расчлененной России. Подобно тому, как есть “англофобы”, “германофобы”, “японофобы”, так мир изобилует “русофобами”, врагами национальной России, обещающими себе от ее крушения, унижения и ослабления всяческий успех. Это надо продумать и почувствовать до конца”* * Ильин И. А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948—1954 годов. В 2-х т. Т. 1. М„ 1992. — С. 59—61. Напор западной цивилизации на русскую цивилизацию осуществлялся постоянно. Это была не свободная встреча двух самобытных сторон, а постоянная попытка западной стороны утвердить свое превосходство.

     Несколько раз западная цивилизация стремилась разрушить русскую цивилизацию путем военной интервенции, например, польско- католическое нашествие и поход Наполеона. Но каждый раз терпела сокрушительное поражение, столкнувшись с могучей, непонятной ей силой, пытаясь объяснить свою неспособность одолеть Россию разными внешними факторами — русской зимой” огромной территорией и т. п. И все же русскаяцивилизация разрушена, но не в результате слабости, а вследствие перерождения и национального вырождения ее образованного н правящего слоя. Люди, которые по своей национальной и социальной роли в обществе должны были быть хранителями драгоценного сосуда русской цивилизации, выронили его из своих рук, и он разбился. Это совершили интеллигенция и дворянство, лишенные национального сознания, под воздействием “западного просвещения”.

     Хотя драгоценный сосуд русской цивилизации разбит, ее образы продолжают сохраняться на генетическом уровне в глубинах национального сознания коренных русских людей. Они как память о Граде Китеже хранятся в национальном сознании, знаменуя собой “золотой век” русского народа, век, когда русский человек оставался самим собой, жилпо заветам предков в соборном единстве всех сословий. Национальное сознание формируется в течение жизни многих поколений и вбирает в себя родовой опыт народа, обусловленный Божественным промыслом и исторической судьбой. Национальное сознание — это не цепьумозрительных построений, а приобретшие характер бессознательного начала духовнонравственные ориентиры русского народа, выражающиеся в его типических поступках и реакциях, пословицах, поговорках, во всех проявлениях духовной жизни.

     Национальное сознание нельзя отождествлять с национальным идеалом, хотя последний является его неотъемлемой частью. Скорее всего, это своего рода узлы народной психики, предопределяющие самый вероятный вариант практического выбора в тех или иных условиях. Это вовсе не означает, что не могут быть отклонения и поступки, крайне противоположные.

     Национальное сознание создает одну из главных предпосылок полноценной жизни. Человек, лишенный национального сознания, ущербен и слаб, он превращается в игрушку внешних сил, глубина, полнота окружающей жизни недоступна ему. Ущербность и трагедия многих русских интеллигентов и дворян состояла в том, что они были лишены русского национального сознания и стали орудием разрушения России в руках ее врагов.

     Изучение русской цивилизации и глубин национального сознания имеет сегодня первостепенное значение, ибо оно позволяет открыть для нас и освободить от всяческих наслоений источник нашей силы — русское национальное ядро. Со времен славянофилов и Данилевского этот путь еще не был до конца преодолен. Ведущие русские философы и ученые конца XIX — первой половины XX века практически не касались это области знания, а если и рассматривали ее, то с западнических позиций, трактуя российскую самобытность как наследие византизма. Голоса национально мыслящих русских ученых заглушались стандартными формулировками о вековой отсталости России и реакционности ее народа. Только немногие ученые сумели преодолеть вздорный хор западнического обличительства и показать миру, каким драгоценным духовным сокровищем была историческая Россия. Вершинами русской национальной мысли стали труды Л.Тихомирова (“Монархическая государственность”), И.Солоневича (“Народная монархия”), И. Ильина (“Наши задачи” и др.), Г.Флоровского (“Пути русского богословия”).

     Большевизм, разрушивший национальную Россию, конечно, не оставил в русской национальной деятельности и мысли ничего, кроме глубоких и кровоточащих ран. Но он породил псевдонациональную необольшевистскую иллюзию о большевиках как собирателях и укрепителях русского государства. “Большевики - государственники”, “большевики -державники ” на самом деле заложили под русское государство мину замедленного действия (в виде нового национально- территориального деления и произвольных границ), которая взорвалась в наше время. Тем не менее в умах целого ряда современных публицистов и ученых эта идея продолжает жить, сводя все духовное многообразие русской цивилизации к мысли о сильной государственности и твердой власти, рассматривая Россию как простое соединение территорий. Еще более опасной и вредной иллюзией является так называемое “евразииство”, идеология необольшевизма, выросшая на его дрожжах. Для “евразийцев” Россия — это континент, территориальное понятие, соединение по геополитическому признаку. Духовный смысл русской цивилизации, ее ценности полностью выхолащиваются, заменяясь рассуждениями о взаимовыгоде союза народов, о каких-то мистических закономерностях континентов Европы и Азии, о соединении азиатских и европейских начал. Эта теория ненаучна хотя бы потому, что смешивает несоединимые элементы разных цивилизаций, пытаясь создать из них какую-то среднюю цивилизацию, которая должна устроить всех. Как и ортодоксальные большевики, евразийцы ищут в России, прежде всего государственное начало, не понимая, что оно само по себе есть следствие более глубоких закономерностей национальной жизни. Евразийство дезориентирует патриотическое движение, сужает патриотизм до требования державности, создавая иллюзию, что она может осуществляться вне других начал русской жизни или даже вне этих начал опираться на европеизм или ислам. Сегодня “евразийство” по своей духовной сути является современной модификацией либерального космополитизма и большевистского интернационализма, новой оболочкой мондиалистского мышления.

     Первичным источником нашего исследования о русской цивилизации стали исторические и этнографические материалы, жития русских святых, произведения древнерусской литературы, народные пословицы и поговорки, песни, былины, предания, сказки, то есть те материалы, в которых отражаются самобытность народа и оригинальность его мировоззрения.

     Особую ценность здесь представляют народные пословицы и поговорки — спрессованный веками экстракт народной мудрости, миропонимания, мироощущения. В них сосредоточены духовные ориентиры и моральные оценки на все случаи жизни. Это одновременно и философия народа, и практическое руководство к действию. Здесь уместно вспомнить замечательные выводы русского этнографа В.И.Пассека: “Обычаи народа в обширном смысле есть сокровищница его прошедшего, его знаний, философии, медицины, всей его жизни, его особенности и самобытности. Без этой особенности народ был бы бесхарактерен, несчастен, ничтожен. Доколе жив и силен народ, до того времени живы и сильны его обычаи. Они могут выдержать вековую борьбу с противодействием людей, даже природы, и гибель их, без замены другими чисто народными обычаями, служит предвестником гибели народной... Напрасно думают иные писатели уничтожить обычаи — как предрассудки и заблуждения народа. В народе есть высокая философия, которой он учится, правда, не в школах, есть бессознательные знания, которые часто идут впереди наук, как знания магнетизма, предания о переворотах земли и др. ...Худо человеку без собственного характера, горе народу без национальности. Эта национальность, более всего выражаемая и хранимая обычаями, составляет часть жизни целого человечества: каждый народ в этом отношении дополняет один другого, и доколе существует, составляет необходимое звено в неразгаданной цепи человечества”.

     Раскрывая духовные ценности русской цивилизации, хранящиеся в национальном сознании русского человека, мы имеем в виду, прежде всего человека Древней Руси, для которого они были органичным мировоззрением. В более поздние времена, вплоть до начала XX века, это цельное мировоззрение русской цивилизации сохранялось в сознании коренных русских крестьян, особенно в северных областях России (хотя уже далеко не у всех).

Говоря о русском народе, я, как это было принято до 17-го года, отношу к нему все его географические части, в том числе украинцев и белорусов. Еще в XIX веке ни у кого не возникали сомнения в принадлежности их к русской нации. Официальная статистика считала всех их русскими и подразделяла их на великороссов, малороссов и белорусов, по чисто географическому, а не национальному признаку. Подобно Сибири или Уралу, Украина и Белоруссия составляли единую географию русского народа, целостный братский организм. Некоторые языковые этнографические различия Украины и Белоруссии объяснялись особенностями их исторического развития в условиях многовековой польско-литовской оккупации. Провозглашение русского народа Украины особенным народом—результат подрывной работы австро-немецких спецслужб. Взращенные иностранными спецслужбами “самостийники” являются злейшими врагами Украины и Белоруссии, предателями русского народа.

Без понимания православия невозможно осознать значение русской цивилизации, Святой Руси, хотя следует помнить, что оно не сводится к чистой церковности и образцам древней русской святости, но гораздо шире и глубже их, включая всю духовно-нравственную, сферу русского человека, многие элементы которой возникли еще до принятия христианства, православие венчало и упрочило древнее мировоззрение русского народа, придав ему более утонченный и возвышенный характер.

     Русское православие — это прежде всего добротолюбие Любить добро — главное для истинного православного. Такое отношение к вере идет из глубины русского национального сознания, согласно которому человек по природе добр, а зло в мире — отклонение от нормы. Обращаясь к истокам, мы можем отметить, что это нравственное начало преобладало в древнем мироощущении наших предков. В древних русских воззрениях отчетливо пробивается мысль о совершенствовании, преображении души человека на началах добра и лада.

     Нравственный, поэтический взгляд наших древних предков на природу отмечает известный русский ученый — фольклорист А. Н. Афанасьев. Поклонение идет не языческим божкам, а нравственным основам бытия. Язычество для наших древних предков — скорее система духовно-нравственных понятий, чем религия. В основе поклонения — воссоздающее силы природы, которые для русского человека суть благо, добро и красота. Обоготворяется все, что связано с добротой и благом.

     Русский человек чувствовал кровную связь с языческими божествами, олицетворяющими добро. Он считал их своими предками. В какой религии возможно такое? Как справедливо отмечает А. Н. Афанасьев: “Со светлыми, белыми божествами славянин чувствовал свое родство, ибо от них ниспосылаются дары плодородия, которыми поддерживается существование всего живого на земле... “Слово о полку Игореве” говорит о славянах как о внуках солнца — Дажьбога. Представители творчества и жизни, боги света, были олицетворяемы фантазией в прекрасных и большей частью в юных образах; с ними связывались идеи о высшей справедливости и благе”*.

     Академик Б. А. Рыбаков полагает, что первоначально славяне “клали требы упырям и берегиням”, олицетворявшим два противоположных начала — злое и доброе, враждебное человеку и оберегающее человека.

     Позднее в сознании древнего русского человека высшие (по сути дела, нравственные) силы выражались в представлении о Роде. Это был не просто Бог, а скорее идея Вселенной, включавшая в себя все высшие и жизненно важные понятия существования русского человека. Б. А. Рыбаков отмечает, что с именем Рода связан широчайший круг понятий и слов, в котором корнем является “род”: Природа Родить, рожать Урожаи Род (семья, племя, династия) Народ Родина** Таким образом, в народном сознании семья, народ, родина, природа, урожай воплощаются в едином символе. Представление о Роде и почитание его сохранялось и через много веков после принятия христианства***. Только напрасно церковь преследовала своих чад, когда они наполняли свои кубки в честь Рода. Это было не поклонение языческому божеству, а традиционное почитание нравственного принципа мироздания, который воплощало понятие Род. *Афанасьев А.Н. Древо жизни. — М., 1983. — С. 48. **Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. — М., 1988. — С. 246. ***См. там же.

     Реконструируя мир верований дохристианского периода русского народа, Б. А. Рыбаков представляет его так: Небесная сфера Дажьбог — божество света, солнца, податель благ, мифический родоначальник русских людей (князей?) — “дажьбожьих внуков”.

     Перун — бог грозы и молнии, покровитель воинов. Земное пространство

     Макошь — “Мать урожая”, хозяйка символического рога изобилия. Одна из двух рожаниц.

     Лада — вторая рожаница, покровительница весенней ярой вегетативной силы и браков.

     Люди — хоровод мужчин и женщин, помещенных у подножия божеств.

     Подземный мир Волос — доброжелательный бог земли, в которой покоятся предки. Бережно держит на своих плечах плоскость земного пространства с людьми на нем.

     Рассматривая мир верований дохристианской Руси, мы хотим еще раз подчеркнуть его скорее нравственный, чем религиозный, характер. Боги — предки, осуществляющие постоянную нравственную опеку над живущими и требующими исполнения своих заветов. Божества как отражение добрых начал жизни, которым следует поклоняться. Культ добра и культ предков — главное содержание верований. С этими нравственными представлениями Древняя Русь приняла христианство, и это нравственное ядро прежних верований органически слилось с христианством, ибо во многом было созвучно ему и, можно даже сказать, способствовало развитию нравственных начал православия.

     Русское православие родилось как живая вера, состоявшая в единстве религиозного чувства и деятельности. Конечно, русское православие с самого начала есть соединение православных людей, принимавших всю обрядово-догматическую сторону веры, но этим оно не ограничивается. Русское православие не только религиозная система, но состояние души— духовно-нравственное движение к Богу, включающее все стороны жизни русского человека— государственной, общественной и личной. Русское православие развивалось вместе с национальным сознанием и национальных духом русского человека. По мере возвышения национального духа возвышалось православие и, наоборот, разложение национального сознания вело к вырождению православия.

     К Богу русский человек испытывал особое национальное чувство. “Русский Бог велик, — говорил он, — Велик Бог русский и милосерд до нас *.

     “Жив Бог, жива душа моя”, “Жить — Богу служить”, “Человек ходит — Бог водит”, “Нужен путь — Бог правит”, “Бог пути кажет”, “Человек гадает, а Бог совершает”, “Без Бога не до порога”, “С Бога начинай и Господом кончай”, “Утром Бог и вечером Бог, а в полдень да в полночь никто же кроме его”, “С верой нигде не пропадешь”, “Вера спасает”, “Вера животворит”, “Вера и гору с места сдвинет” * Здесь и далее в книге пословицы и поговорки приводятся по сборнику В. Даля. Пословицы русского народа. — М., 1957. Это, конечно, не означало безоглядное упование на Бога. Нужно не только молиться, но и действовать. Только тогда молитва будет действенной.

     “На Бога надейся, а сам не плошай!”, “Богу молись, а в делах не плошись!”, “Богу молись, а добра-ума держись!”, “Богу молись, а к берегу гребись!”

     Переменить веру православную, считал русский человек, — смертный грех: “Менять веру — менять и совесть”.

     Каждое дело надо начинать с молитвы — “Не торопись, сперва Богу помолись”. Любое дело — “Благословлясь не грех”. “Дело спорится — углам помолись”. “Что бы ни пришло, все молись”, “Кто перекрестясь работает, тому Божья помощь”, “С молитвой в устах, с работой в руках”.

     Однако и молиться надо, очистив себя от всякой скверны и греховных помыслов. “Лихо думаешь — Богу не молись”. В выборе веры сказался национальный характер народа. Красота богослужения, конечно, не главное, что определило выбор. Главное в том, что православие отвечало характеру народа и позволяло ему сохранять свои народные традиции, обычаи и идеалы. В отличие от католичества, православие не навязывало русскому народу чуждый язык богослужения (мертвую латынь), не пыталась поставить над русской землей деспотическую власть римских пап.

     “Рим никогда не отвечал нашему духу и нашему характеру, — писал И. Ильин. — Его самоуверенная. Властная и жестокая воля всегда отталкивала русскую совесть и русское сердце”*. Православие не противопоставляло власть светскую и духовную, а действовало по принципу Богу — богови, а кесарю — кесареви. Однако и “греческое вероисповедание мы, не искажая, восприняли настолько своеобразно, что о его “греческости” можно говорить лишь в условном, историческом смысле” (И. Ильин). Главное состояло в том, что новоиспеченные русские христиане внесли в новую веру глубокие нравственные начала, рожденные еще в дохристианский период, и, прежде всего мысль о приоритете добра в жизни, о неизбежности победы добра в борьбе со злом. На Руси православное христианство стало добротолюбием, вобрав в себя все прежние народные взгляды на добро и зло и оптимистическую веру в добро. *Ильин И. А. Указ. соч. т. 1. С. 58.

     Крещение Руси соединило два родственных мироощущения. Так, русские внесли в православие жизнеутверждающий оптимизм победы добра и усилили его нравственные начала, придав им более конкретный характер практического добротолюбия. Этим русское православие отличалось от византийского, которое абсолютизировало проблему зла, его неотвратимости, преодолеть которое можно только через строгий аскетизм и мистические искания. Безусловно, русская православная церковь освоила мистический и аскетический опыт Востока, но, как показывает история, в довольно узких пределах национальных традиций и обычаев. Широкой массе русского народа был чужд мистицизм в смысле “личной встречи с Богом”. Путь к Богу русского человека шел не просто через бездеятельную молитву или молитвенный экстаз, хотя это тоже было, а через живое дело добротолюбия и труд, совершаемый с молитвой. Развивался на Руси и религиозный аскетизм, хотя масштабы его распространения были не столь велики. Исследователи, ищущие в русском православии характерные особенности восточной церкви — аскетизм и мистицизм, совершают серьезную ошибку, накладывая типовую схему Востока на самобытный организм русского православия, в котором преобладали совсем другие черты.

     Аскетизм, уход от мира как средство борьбы с мировым злом в русском народном сознании допускаются только для немногих монашествующих, которые пользуются огромным авторитетом. Вместе с тем отгородиться от мира высокими стенами это еще не значит победить зло. Гораздо важнее бороться с ним повседневно в быту. Эта борьба не менее важна, чем аскетическое служение, а для большинства русских людей единственно приемлема. Первые русские христиане искали в православии подтверждения тех духовных ценностей, которыми они жили прежде. В отличие от Византии, русское православие смотрит на мир оптимистично. В нем нет мрачных тонов и чувства безнадежности, которыми пронизана византийская церковь. Русская иконопись, отражавшая мироощущение русского человека, — это жизнеутверждающий взгляд на мир, выражавшийся “в высветлении палитры, обретшей необычайную яркость и жизнерадостность, в неуклонном росте значения линии, особенно столь ценимого русскими иконописцами силуэтного очерка” (В.Н.Лазарев).

     Национальный характер русского православия служит единению нации и национальному самосознанию, а значит, способствует строительству национального государства. Еще в “Повести временных лет” проводится мысль о славянском (русском) единстве, единении Руси, богоизбранности славянского (русского) народа. Причем богоизбранность не как противопоставление другим народам, а как особая миссия борьбы с мировым злом, миссия добротолюбия. Национальный характер русского православия проявляется в создании целого ряда национальных иконографических типов — “Покров”, “Собор Богоматери”, “О тебе радуется” и др., отсутствующих в других христианских церквах. В иконе “Покров” выражается идея покровительства Пресвятой Богородицы над русским народом.

     Национальные русские святые — подвижники русского православия, все без исключения патриоты Русской Земли, для них всегда предпочтительней скорее погибнуть, чем вступить в сговор с врагами отечества. В “Слове о законе и благодати” (XI век) первый русский митрополит Иларион излагает духовно-нравственную суть русского православия. Писаный закон веры без благодати мало что значит. “Закон дан на “приуготовление” благодати, но он не сама благодать: закон утверждает, но не просвещает. Благодать же живит ум, а ум познает истину”*. Благодать у Илариона понимается не в чисто литургическом смысле, а как духовно-нравственная категория победы добра в душе человека и вытеснение зла. Закон, по мнению Илариона, разобщает народы, так как выделяет среди них один народ. Благодать дана всем народам, она соединяет их в одно целое, тождественная истине, дает оправдание земному существованию человека. Говоря о христианах, имея в виду, конечно, прежде всего, русский народ, Иларион пишет: “Иудеи в законе ищут свое оправдание, христиане на благодати основывают свое спасение; и если иудейство оправдывается тенью и законом, то христиане истиной и благодатью не оправдываются.

     Замалеев А.Ф. Философская мысль в средневековой Руси. — М., 1987. — С. 111. Иудеи веселятся о земном, христиане же пекутся о небесном. И кроме того, оправдание иудейское скупо и завистливо, оно не простирается на другие народы, но остается в одной Иудее; напротив, христианское спасение щедро и благостно, растекается на все земли”.

     Итак, не формальное следование закону и оправдание им, а постоянное стремление к добру, к высшему благу. Суть развития человеческой истории — во всеобщей победе благодати, добра, отрицании прежнего формального закона, погруженного в суету земных страстей и плодящего зло.

     Русский человек иначе осмысливает и само христианское благочестие: благочестивым считал не того, кто проводит время только в постах и молитвах, но того, кто добродетелен в жизни. “Слово о мытарствах” (XII век) относит к греховным нравственные преступления: ложь, клевету, зависть, гнев, гордость, насилие, воровство, блуд, скупость, немилосердие. Русский человек считал, что для спасения недостаточно одного аскетического следования заповедям Христа; необходимо, чтобы деяния человека были полезны всем, общественно значимы; лишь перед теми откроются “врата небесные”, кто сознательно творит добрые дела, приносит благо ближним, ибо само неведение добра “злое есть согрешение”*. Там же, с. 70.

     По Нестору, русская история — это борьба добра со злом, вечных добрых начал человеческой души с бесовским соблазном сил зла. В этой борьбе у русского народа пробудилось национальное самосознание, проявилась его природа, “сверхвременной идеал и сверхвременное существо народа” (Л. Карсавин). В “Повести временных лет” земная жизнь рассматривается как противостояние добра и зла, причем не только как борьба посланников Бога и слуг сатаны, но как противостояние добрых и злых людей. Последние опаснее бесов, ибо “беси бо Бога боятся”, а зол человек ни Бога не боится, ни человека. Именно посредством их множится мировое зло. Борьба за добро, любовь к добру, добротолюбие существовали как своего рода культ в дохристианский период, после крещения Руси они получают дополнительное обоснование и высшее освящение, но вместе с тем кое-где вступают в противоречие с христианской догматикой. Так, Иаков Мних (XI век) восхвалял добро, считая, что святость достигается не чудотворением, а добрыми делами. Критерий истинной христианской жизни и святости — добрые дела.

     Основы добротолюбия излагаются в “Изборнике 1076 г.”. Его составитель Иоанн Грешный вопрошает: “Что есть воля Божия, что требует небесный царь от земных людей?” И отвечает — милостыни и добра.

     Благочестив не тот, кто проводит время в постах и молитвах, но кто добродетелен в жизни, творит благо ближнему, праведная вера обязывает прежде всего служить людям. Это и есть милостыня Богу, исполнение его просьбы. Это противопоставление внешней обрядовой стороны православия и его сущности несло в себе известный соблазн, бывший следствием языческого периода, когда те же самые идеивоплощались вне христианского обряда. Православие укрепило культ добротолюбия; освятив и усилив лучшие черты русского народа. В сборнике житейской мудрости “Пчела”, одной из любимых книг русского человека с XII по XVIII век, идеи добротолюбия занимают также главное место. Человек должен стремиться к совершению благих дел. Православный, не совершивший при жизни добра, умирает не только телом, но и душой. Пагубен не только грех, но и отсутствие добрых дел. Человек должен быть добродетельным и праведным, а не лукавым и злым, постоянно проводить границу между добром и злом, вытесняя зло, и таким образом становится равным Богу (конечно, в моральном смысле).

     Итак, на Руси православное христианство стало добротолюбием, вобрав в себя все прежние народные взгляды на добро и зло и оптимистическую веру в добро. Соединив нравственную силу дохристианских народных воззрений с мощью христианства, русское православие обрело невиданное нравственное могущество в сердцах и душах русских людей. Вера в Бога как в Добро и путь к Богу через Добро пронизывают русское национальное сознание, отражаясь, в частности, в сотнях народных пословиц и поговорок, посвященных теме добра.

     “Без добрых дел — вера мертва пред Богом”, “С Богом пойдешь — к добру путь найдешь”, “Кто добро творит, тому Бог отплатит”, “За добро Бог плательщик”, “Кто добро творит, того Бог благословит”, “Не хвались родительми, хвались добродетельми”, “Богу хвала, а добрым людям честь и слава”.

     “Не стоит город без святого, селение без праведника”. “Добрым путем Бог правит”, “Доброму Бог помогает”,“Доброхотна деятеля любит Бог”, “Добро добро покрывает”. “Любящих и Бог любит”, “Кто любит Бога, добра получит много”.

     Понятия добра и зла, что хорошо, что плохо, составляют жизненный кодекс русского человека. “Жизнь дана на добрые дела”, — говорит он. “Живи так, чтоб ни от Бога греха, ни от людей стыда”. “Доброе дело и в воде не тает”. “Доброе дело крепко”. “Доброе дело на век”. “Доброму делу не кайся”. “Добро не умрет, а зло пропадет”. “Добрые умирают, да делаих не пропадают”. “Все любят добро, да не всех любит оно”. “Все хвалят добро, да не всех хвалит оно”. “Добро наживай, а худо избывай”. “Доброго держись, а от худого удались”. “К добру гребись, а от худа отпихивайся”. “Доброго не бегай, а худого не делай”. “За добро постоим, а на зло настоим”. “Молись, да злых дел берегись”. “Кто зла отлучится, тот никого не боится”. “Отыди от зла и сотвори благо”. “Сей добро, посыпай добром, жни добро, оделяй добром”. “Кто доброе творит, того зло не вредит”. “Дей добро, и жди добра”. “Нам добро, никому зло — то законное житье”. “Нам добро, и всем таково-то законное житье”. “Люблю того, кто не обидит никого”.

     На Руси существовал настоящий культ доброго человека. “В них вера крепка”, — говорили о людях, делающих добро.

     “Доброму везде добро”. “Праведен муж весь день ликует”. “За доброго человека сто рук”. “Добрый человек надежнее каменного моста”. “Добрый человек добру и учит”. “Доброму человеку — что день, то и праздник”. “Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу”. “Добрый скорее дело сделает, чем сердитый”. “Добрый человек в добре проживет век”. “Сам потерпи, а другого не обидь”. “Лучше в обиде быть, нежели в обидчиках”. “Лучше самому терпеть, чем других обижать”. “Лучше мучиться, чем мучить”. “С добрым жить хорошо”. “С доброхотом всякому в охотку”. “Доброму добрая память”. “Добрым путем Бог правит”. “Доброму Бог помогает”. “Добро Богу приятно, а Царю угодно”. “Доброму ангелы небесные радуются”. “Кто добро творит, тому Бог отплатит” (или “того Бог благословит”).Кто добрых людей не слушает, тот Богу спорник”.“Злой не верит, что есть добрые люди”. “Тьма свету не любит — злой доброго не терпит”. “Злому человеку не прибавит Бог веку”. “Худо тому, кто добра не делает никому”. “Кто за худым пойдет, тот добра не найдет”. “За худом пойдешь — не добро найдешь”.

      Говоря о православии как добротолюбии, мы были бы неправы, закрывая глаза на струю формального понимания православия через соблюдение внешней обрядовости. Эту струю на Русь несли византийские митрополиты и приезжавший с ними служилый аппарат, взращенный в атмосфере разложения Византийской империи, с падением нравов и пренебрежением к человеческой личности. Культ добра, путь добротолюбия как средства приближения к Богу был для этих пришельцев не вполне ясен. В их церковном служении преобладала внешняя обрядовость. Для русского человека этого было мало, и он стремился следовать не букве, а сути православия, так созвучного его древним верованиям и даже усиливавшим его за их счет. Для пришельца такое живое понимание христианской жизни казалось языческой ересью, в которой они нередко обвиняли русский народ. Добротолюбие как моральное ядро православия в условиях сохранения пережитков язычества имело и отрицательную сторону. Она заключалась в соблазне отказа от литургической стороны церкви и замене его чисто моральной стороной. Такой взгляд вел к подрыву православия, так как истинной верой провозглашалось только моральное совершенствование, отрицались таинства и обрядовая сторона. На этой основе возникали разные еретические учения, например Феодосия Косого.

     Однако это были крайние точки зрения, не получившие широкого распространения. Столбовая дорога русского православия прошла далеко от них. Для истинно православного добротолюбие и труд были источником благочестия, средством приближения к Богу, но через церковь, а не вне ее. Из старых языческих ритуалов в православие вошло особое отношение к предкам, дедам.

     Еще от дохристианских времен в народном сознании русских людей сохранилось глубокое почитание предков, своего рода их культ, вера в то, что они участвуют в повседневной жизни живущих. “Обращение к предкам, — пишет известный русский этнограф М.Громыко, — как бы приобщение умерших к празднествам входило органично во все календарные обычаи: в единстве жизненных циклов человека и природы участвуют давно и недавно ушедшие из жизни. Народное мировоззрение подключало к естественной смене возрастов, воплощавшейся во многих обрядах, и посмертное существование: циклов внутри жизни одного поколения и циклы “жизнь — смерть — новая жизнь” (новая жизнь, как в смысле смены поколений, так и в смысле участия усопших в жизни живых). Соблюдение всех принятых обычаев — почитание есть залог благополучия семьи — такое представление, несомненно,, влияло на отношение к старым людям, на нормы поведения по отношению к ним”.

     Вплоть до начала XX века в коренных русских семьях старики пользовались особым почетом и уважением, их мнение считалось решающим во многих повседневных делах, более того, в “прощеный день” масленицы просили прощение не только у живых, но и у умерших, посещая их могилы. Вечная память о предках, постоянная оглядка на их опыт придавали обществу устойчивость, а их особое почитание приурочивалось к православным праздникам, приобретая чисто христианский смысл.

     Надо ясно отдавать себе отчет, что для подавляющей части народа вера — это не то, чему учат богословы в семинариях, а духовно-нравственные начала, заветы предков. Мало кто задумывается над теологическим обоснованием тех или иных догматов, для массы простого народа вера, — прежде всего нравственное чувство добротолюбия, придающее жизни смысл и устойчивость. Русский человек верил и не задавал вопросов, ибо ответ был в самой душе, в национальном сознании. Незыблемость веры — в высоком нравственном чувстве, имевшем национальный характер. Разрушение этого чувства пошатнуло и веру.

     Константин Аксаков в противовес русским либералам, обвинявшим русский народ в невежестве и темноте, заявлял, что народ наш давно уже просвещен и образован, имея в виду высшее образование — образование души добротолюбием.

     “Он обладает познанием добра и зла более верным, чем мы, ибо оно от Бога, тогда как наше — от людей. В то время как наш свет льется нам как бы сквозь узорные и цветные стекла, мужику сияет солнце прямо из вечности небесной. Подобно тому, как, не зная состава воздуха, мужик дышит лучшим воздухом, чем мы, знающие его состав, так, не умея формулировать нужных для жизни условий, мужик безотчетно вливает свою жизнь в эти формулы и крепко их держится. Оттого крестьяне одновременно поражают и крайним своим невежеством, и глубокой мудростью, и эту именно мудрость-чистоту сердца и здравый смысл — славянофилы считали образованностью нашего народа... Народ знает, как жить, и это знание доподлинное, философское, Христово и потому священное, но давление ложной цивилизации мнет и увечит жизнь”.

     Русский человек чувствует себя полноправным участником всемирной истории, даже не просто земной, а всей вселенской истории, всего подлунного мира. Она развивается по законам Божиим, ее основное содержание борьба добра со злом, в этой борьбе каждый человек активный участник, вносит свою лепту, человек от Бога добр, но лукавый соблазняет его.

     Каждый крестьянин знает устройство Вселенной, оно описано в народных пословицах.

     “Мудрено сотворено. Премудры дела твои. Господи. На семи поясах Бог поставил звездное течение. Над семью поясами небесными сам Бог, превыше его покров. На 1-м поясе небесные ангелы, на 2-м архангелы, на 3-м начала, на 4-м власти, на 5-м силы, на 6-м господства, на 7-м херувимы, серафимы и многочестие. Мир — нетленная риза. Небо — нетленная риза Господня. Небо — престол Бога, Земля — подножие. Небо — терем Божий; звезды — окна, откуда ангелы смотрят” (сборник В. Даля).

     Вся жизнь русского человека от рождения до смерти, день за днем, в будни и праздники была действом, осуществляемым по незыблемым законам бытия, где все события и дела текли по руслу многовековых обычаев и традиций, высоких нравственных понятий, среди привычных, необходимых и зачастую доведенных до эстетического совершенства вещей. Труд воспринимался как своего рода священнодейство, как мера богоугодности человека. Трудовой порядок, трудовой ритм русского крестьянина и ремесленника неразрывно связан с именами святых и церковными праздниками. Чаще всего русский человек даже в XIX веке не говорит просто, что он должен сделать то-то и то-то, а связывает это с высшими понятиями и именами святых — Илья зажинает жито, с Петрова дня пожня (покос), Петровка — навозница, Ирина — рассадница. Понятия трудовые и понятия священные сплетаются воедино, создавая неповторимое мироощущение, в котором работа становится не просто трудом, а своеобразным действом, служением высшим силам, а человек с таким мироощущением является не просто работником, а действующим лицом всеобщей священной истории, торжественно несущим высокое предназначение.

     Русский человек достаточно спокойно относится к смерти. “Не бойся смерти, бойся грехов!” “Бойся жить, а умирать не бойся!” “Жить страшнее, чем умереть”. “Меньше жить, меньше грешить”. “Дай Бог умереть, да дай Бог покаяться!” “Смерть без покаяния — собачья смерть”. “Земной быт не всему конец”. “Смерть — душе простор”. “Грех — не смех, когда придет смерть”. “Смерть злым, а добрым вечная память”. “Злому смерть, а доброму — воскресение”. Говоря о национальном характере русского православия, следует особо отметить понятие соборности, неотделимое от русского национального сознания.

     Русский мыслитель Д.А.Хомяков дает определение соборности, которое продолжает идейную линию русской мысли еще с дохристианских времен. Соборность, по его учению, — целостное сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям. Такое понимание соборности соответствовало древнерусскому пониманию “лад” и было неразрывно связано с общинной жизнью русского народа.

     Основной принцип православной церкви, писал Хомяков, состоит не в повиновении внешней власти, а в соборности. “Соборность — это свободное единство основ церкви в деле совместного понимания ими правды и совместного отыскания ими пути к спасению, единство, основанное на единодушной любви к Христу и божественной праведности”. Главное условие постижения истин веры состоит в соединении с церковью на основе любви, так как полная истина принадлежит всей церкви в целом. В православии человек находит “самого себя, но себя не в бессилии своего духовного одиночества, а в силе своего духовного, искреннего единения со своими братьями, со своим Спасителем. Он находит... себя в своем совершенстве, или, точнее, находит... то, что есть совершенного в нем самом — Божественное вдохновение, постоянно испаряющееся в грубой нечистоте каждого отдельного личного существования. Это очищение совершается непобедимой силой взаимной любви христиан в Иисусе Христе, ибо эта любовь есть Дух Божий”*.

     *Хомяков Д. А. Православие. Самодержавие. Народность. — Монреаль, 1982. Хомяков совершенно справедливо отождествляет принципы соборности и общинности как “сочетание единства и свободы, опирающееся на любовь к Богу и Его истине и на взаимную любовь ко всем, кто любит Бога”.

     Соборность — одно из главных духовных условий национального единства и создания мощной державы, какой была Россия. Запад не сумел создать такого мощного государства, как Россия, объединенного на духовных началах, потому что он не достиг соборности, а для объединения народов вынужден был использовать, прежде всего, насилие. Католические страны, справедливо считал Хомяков, обладали единством без свободы, а протестантские — свободой без единства.

     Россия сумела создать органичное сочетание единства и свободы, в условиях которого почти каждый русский был строителем великой державы не за страх, а за совесть. Абсолютные ценности, на любви, к которым объединялись русские люди — Бог, Царь, Родина, или, как это звучало в массе, за Бога, Царя и Отечество. Таким образом, известная формула “Православие, Самодержавие, Народность” возникла не на пустом месте, а отражала соборные ценности русского народа, возникшие еще в глубокой древности. Как мы уже видели, эти мотивы звучат в самых ранних произведениях Древней Руси.

     Говоря о соотношении веры и знания в национальном сознании русского человека, следует отметить безусловное предпочтение первого перед вторым. И не потому, что русский человек не уважает знание, а потому, что считает его всегда неполным, незавершенным, относительным, прогресс которого может продолжаться до бесконечности, сегодня отвергая то, что было достигнуто вчера. Вера же носит абсолютный, целостный характер, она неизменна и является постоянным ориентиром и вчера, и сегодня, и завтра. Более близок для русского человека идеал цельного познания, который сочетал веру и знание. Цельная истина — справедливо считали Киреевский и Хомяков — раскрывается только цельному человеку. Эта цельность невозможна вне национального сознания. Человек, лишенный национального сознания, неполноценен и не может постичь цельную истину бытия.

     Родина — Государство — Царь Русь Святая, православная, богатырская, мать святорусская земля — таков образ Родины в сознании русского человека.

     Для русского народа характерно раннее осознание своего национального “Я”. Это осознание начинается с чувства принадлежности человека не просто к племени или месту рождения, но к государству или большой территории, которая понимается им как его земля, земля его предков, за которую он готов положить свою голову.

     Уже в “Повести временных лет” отчетливо проявляется патриотическое сознание наших предков. Это осознание единства славянского народа (под которым подразумевается русский народ), стремление к единению Руси, а также провозглашение богоизбранности славянского народа (но не в плане противопоставления другим народам, а в моральном смысле первенства борьбы с мировым злом). Русские князья в XII веке клянутся именем земли Русской. Даниил Паломник в Иерусалиме возжигает на Гробе Господнем лампаду “за всех христиан земли Русской”.

     “Россия, — писал великий русский мыслитель И. А. Ильин, — есть не случайное нагромождение территорий и племен и не искусственный слаженный “механизм” “областей”, но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся ОРГАНИЗМ, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопониманием; этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национальными младшими братьями духовным взаимопитанием; он есть государственное и стратегическое единство, показавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейско-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия”*. *Ильин И. А. Указ. соч. т. 1. С. 254.

     Чтобы понять главный принцип национального строительства русской цивилизации, осознать, почему она выросла в великую державу, сумела объединить и сплотить десятки народов и племен, следует, прежде всего, обратиться к словам святого благоверного князя Александра Невского: “Не в силе Бог, а в правде”. Эти слова, ставшие народной пословицей, духовно пронизывают всю русскую историю), создавая положительный тонус национальному и государственному строительству.

     Величие русской цивилизации заключалось в том, что она никогда не полагалась на насилие (это, конечно, не означало полный отказ от его использования). Всем народам, входившим в Российское государство, давались права, равные с русским народом, и вместе с тем сохранялись их многие древние права. Русское государство не уничтожало правящей иерархии малых народов, а, как правило, включало ее в состав своего правящего класса. Более того, Русское государство освобождало представителей некоторых народов от обязанностей уплаты налогов и рекрутской повинности. Российское государство строилось не на насилии, а на духовных началах русского народа, величие которых сознательно и бессознательно понималось многими малыми народами. Великая русская культура духовно подчиняла себе, заставляя служить не за страх, а за совесть.

     “Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства, вольностью безгосударственного быта и расселения и нестепенностью своей внутренней индивидуализации; он всегда “удивлялся” другим народам, добродушно с ними уживался и ненавидел только вторгающихся поработителей; он ценил свободу духа выше формальной правовой свободы — и если бы другие народы и инородцы его не тревожили, не мешали ему жить, то он не брался бы за оружие и не добивался бы власти над ними” (И. Ильин). Коренное отличие Российского государства от всех

     существовавших ранее империй: Римской, Византийской, Британской, Германской, состояло в том, что оно не эксплуатировало нерусские народы, входившие в его состав, а, более того, предоставляло им значительную помощь и поддержку, создавая равные для всех экономические условия существования. Если в отношении всех перечисленных выше империй можно сказать, что в них центр и имперский народ жил за счет грабежа и эксплуатации окраин и колоний, постоянно богатея за их счет, то в России многие окраины жили за счет центра и щедрости русского народа, имея равный доступ ко всем богатствам Российского государства и практически бесплатно получая военную защиту от внешнего врага.

     Маловероятно, что на географической карте существовали бы сегодня такие государства, как Грузия, Армения, Азербайджан, Молдавия, если бы Россия в свое время не спасла их от разгрома Османской империей, или такие географические территории, выступающие сегодня в роли государств, как Эстония и Латвия, если бы русская нация не остановила немецкое движение, подчинившее себе все и физически уничтожавшее коренные народы, как это было сделано с жителями той же Прибалтики пруссами.

     Обладая высоким чувством национального достоинства, русские никогда не считали себя выше других народов, терпимо и с пониманием относились к проявлению национальных чувств других народов. Об этом прекрасно сказал И. Ильин: “Православная терпимость, — как и русская терпимость, происходит, может быть, просто-напросто вследствие великого оптимизма: правда все равно свое возьмет — и зачем торопить ее неправдой? Будущее все равно принадлежит дружбе и любви, — зачем торопить их злобой и ненавистью? Мы все равно сильнее других, — зачем культивировать чувства зависти? Ведь наша сила — это сила отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника, грабящего и насилующего. Ведь смысл бытия русского народа, весь “Свет Тихи” православия погибли бы, если бы мы хотя бы один раз, единственный раз в нашей истории, стали бы на путь Германии и сказали бы себе и миру: мы есть высшая раса...” Совсем иначе к другим народам относятся представители западной цивилизации. Как пишет тот же И. Ильин: “Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы и желает властвовать над ними”.

     Русское государство спасло многие народы от уничтожения, предоставив им равные с русскими людьми права и возможности развития, которые вплоть до 1917 года реализовывались безо всяких существенных ограничений. Русский центр проводил политику гармонизации отношений между отдельными народами, начисто отрицая типично имперскую политику “разделяй и властвуй”, которая была бессмысленна в отношении с народами, имевшими права, равные с русскими.

     В силу всего сказанного к Российскому государству неприменимо название “империя”. Тот, кто использует его, видит только некоторые формальные признаки (объединение народов при одном центре), но не понимает существа дела (отсутствие эксплуатации центром народов периферии). Всю катастрофичность существования вне Российского государства отпавшим от нее народам предстоит еще испытать, чему пример сегодняшние события в Закавказье и Средней Азии.

     Разница в подходе к государственному строительству Руси и государств будущей западной цивилизации (находившейся тогда в эмбриональном состоянии) видна на примере отношений славян и германцев.

     В IX веке славяне жили в самом центре Европы: от Киля до Магдебурга и Галле, за Эльбой, в “Богемском лесу”, в Каринтии, Кроации и на Балканах. Как отмечает И. Ильин, “германцы систематически завоевывали их, вырезали их верхние сословия и, “обезглавив” их таким образом, подвергали денационализации”. Такое решение национального вопроса через денационализацию и истребление германцы применяли и к другим народам.

     Присоединение к Руси новых земель происходило, как правило, мирно и бескровно. Главным аргументом здесь было не оружие и террор, а осознание народами новых земель преимуществ

     существования в составе Руси как мощного фактора государственного порядка, помощи и защиты от внешних посягательств. Карелия и часть Прибалтики стали частью Русской земли еще в IX—Х веках, а с XV века идет массовое заселение этих земель русскими крестьянами. Земли Коми вошли в Русское государство в XI—XV веках.

     Гибель разбойничьего государства Казанского ханства

     предопределила переход под руку России земель башкиров, марийцев, татар, удмуртов, чувашей.

     Присоединение Сибири началось после победных походов Ермака и завершилось к концу XVII века.

     “Россия, —писал лорд Керзон, —бесспорно обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы тех, кого она подчинила... Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени воспламеняет злобу, чем сама жестокость...”*

     В истории не было другого такого государства, как Россия, которое так часто подвергалось бы алчным посягательствам извне. Изнуряющая борьба со степью, противоборство с Ордой и агрессивным ливонским Орденом, набеги разбойничьих государств — Крымского и Казанского ханств, агрессивные посягательства Османской империи, Польши, Швеции, вторжения Франции и Германии дисциплинировали Россию, превратив ее в мощный оборонительный кулак. Победы России во всех войнах с внешними врагами обеспечивались высоким уровнем национального сознания, национального единства, национальной дисциплины. Все российские войны носили оборонительный характер, тогда как западные страны вели преимущественно наступательные войны, целью которых был захват чужих территорий и грабеж населения. Агрессивность и стремление к захвату чужого противоречили национальным идеалам Руси.

     “Русский идеал, — отмечал философ Л.Карсавин,— взаимное проникновение церкви и государства*. Эта мысль является ключом к пониманию национальных особенностей развития Русского государства. Русское государство было неотделимо от православия, а его глава был помазанник Божий, представитель Бога на Земле, стоящий над всеми сословиями, издающий законы и следящий за их исполнением.

     Народ видел в царе воплощение Родины и Государства и добровольно передавал ему свою жизнь на общее благо. Народ оставлял за собой нравственную и общественную свободу и вручал царю бремя государства.

     *“Литературная Россия”, 7 декабря1990 Цит. по : Лосский Н. О. — С. 397 “Царь для Русского человека, — отмечал Хомяков, — есть

     представитель целого комплекса понятий, из которого само собой слагается “бытовое” Православие. В границах этих всенародных понятий Царь полновластен; но его полновластие (единовластие) — самодержавие — ничего общего не имеет с абсолютизмом западно кесарского пошиба. Царь есть “отрицание абсолютизма” именно потому, что он связан пределами народного понимания и мировоззрения, которое служит той рамой, в пределах коей власть может и должна почитать себя свободной”*.

     Эта мысль Хомякова очень важна для понимания одного из главных принципов русской цивилизации. Самодержавие ограничено традицией и народным преданием. Царь не вмешивается в дела крестьянской общины, которые регулировались обычным крестьянским правом, он воздерживается от вторжения в дела окраинных народов, если только они не приобретают угрожающий характер, и т. п. Это, конечно, не означает, что он не может этого делать, но не делает этого, чтобы не нарушать традиционный государственный порядок, изменение которого чревато общественными потрясениями.

     “Русский народ, — писал К. Аксаков, — государствовать (т. е. принимать участие в управлении государством. — О. П.), не хочет... Он хочет оставить для себя свою не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт, — жизнь мирную духа... Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, — народной жизни внутри себя... Как единый, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: воздайте кесарева кесарсви, а Божие Богови, и другие слова Христа: Царство мое несть от мира сего; и потому, предоставив государству, царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя иной путь, — путь к внутренней свободе и духу, к царству Христову: Царство Божие внутри нас есть”.

     Хомяков Д. А. — С. 114.

     Идея самодержавной власти сложилась на Руси не сразу и имела своих противников, прежде всего в лице удельных князей. В “Повести временных лет” монах Нестор отвергает едннодержавство как неправедное и беззаконное, считая лучшим удельное династическое княжение: “кождо да держит отчину свою”, а признавая центром единства Руси только церковь. Однако такой взгляд на благо Русской земли противоречил интересам ее целостности и единства. Митрополит Иларион стоит уже на точке зрения самодержавия как единственно возможной для сохранения целостности и мощи Русского государства. Самодержавие, считал он, может осуществить эту задачу, только опираясь на православную церковь, таких же взглядов придерживается его современник Иаков Мних, считавший, что чем мощнее единодержавие, тем сильнее и заступничество Бога. Царская власть в России, справедливо отмечает И. Солоневич. была функцией политического сознания народа, и народ, устанавливая и восстанавливая эту власть, совершенно сознательно ликвидировал всякие попытки ее ограничения.

     Русская монархия, писал Л. Тихомиров, “представляет 'один из величайших видов монархии и даже величайший. Она родилась с нацией, жила с нею, росла совместно с ней, возвеличивалась, падала, находила пути общего воскресения и во всех исторических задачах стояла неизменно во главе национальной жизни. Создать больше того, что есть в нации, она не могла, это по существу невозможно. Государственная власть может лишь, хорошо ли, худо, полно или неполно реализовать то, что имеется в нации. Творить из ничего она не может. Русская монархия, за ряд долгих веков — исполнила эту реализацию народного содержания с энергией, искренностью и умелостью...”**

     Развитие и укрепление идеи самодержавной власти в национальном сознании диктовались требованиями жизни. Ордынский разгром Руси показал, насколько пагубна для страны раздробленность единого народа на отдельные территориальные образования. В борьбе против Орды старые идеи единодержавия приобретали новую силу, находили новое обоснование. Сама жизнь доказала преимущества самодержавия, и первый российский государь, стряхнувший ордынское иго, почувствовал себя настоящим единодержцем. По мысли Иосифа Волоцкого, его власть от Бога, ему подчиняются все христиане, в том числе духовенство. В его руках “милость и суд, и церковное и монастырское, и всего православного христианства власть и попечение”.

     См.: Солоневич И. Народная монархия. — М.,-1991. — С. 402—409. "Тихомиров Л. Монархическая государственность. — Мюнхен, 1923. — Т. 2. — С. 201.

     Еще дальше пошел старец Филофей. Он сумел обосновать, что русский царь является наследником величия римских и византийских императоров, а Москва по своему духовному значению является Третьим Римом. Обращаясь к царю, он писал, что “все царства православной веры сошлись в тое единое царство, во всей поднебесной ты один христианский царь”. Но власть самодержцу нужна не сама по себе, а чтобы быть щитом “правой веры”, защищать православие как добротолюбие, сохранять ценности русской цивилизации от попыток разрушить их со стороны Запада. Филофей подчеркивает преемственность русского самодержавия от Владимира Святого и Ярослава Мудрого, обосновывая его и как духовного наследника дел, начатых ими.

     Коренные русские люди всегда относились к царю с чувством глубокого почитания, высшего уважения и любви. Для них он был воплощением Родины и Государства, символом России, неразделимо связанным с именем Бога.“ Русский Бог — велик”, — считал русский человек. “Русским Богом да русским царем святорусская земля стоит, русский народ — царелюбивый”.

     “Нельзя быть земле русской без государя” — говорят народные пословицы. “Нельзя земле без царя стоять, без царя — земля вдова”. “Грозно, страшно, а без царя нельзя”. “Светится одно солнце на небе, а царь русский на земле”.

     А почему? А потому, что “без Бога свет не стоит, без царя земля не правится”. “Бог на небе, царь на земле”. “Один Бог, один государь”. “Все во власти Божьей и Государевой”. В народном сознании: “Народ — тело, царь — голова”. “Государь — батька, земля — матка”. “Царь города бережет”. “Царь от Бога пристав”. “Сердце царево в руке Божьей”. Царь —помазанник Божий, и потому все, что он делает доброго — Божья воля. “Кого милует Бог, того жалует царь”. “Виноватого Бог простит, а правого царь пожалует”. “Вся жизнь человеческая служение Богу и государю”. “Где ни жить — одному царю служить”. “За Богом молитва, за царем служба не пропадет”.

     В народном сознании царь обладает всеми высшими характеристиками. “Где царь, там и правда”, — говорит русский человек. “Всякая вещь перед царем не утаится”. “У царя руки долги”. “Царский глаз далече сягает”. “Нет больше милосердия, как в сердце царевом”. “Богат Бог милостию, а государь жалостию”. “У Бога да у царя всего много”. “Все ведает Бог и государь”. Да и вообще слово “царь” выражает принцип высшего совершенства. Отсюда “Царь-колокол”, “Царь-пушка”, “Царь-девица”, “Царь-земля”. “Государь только Богу ответ держит”, — считает русский человек. “Царский гнев и милость в руке Божьей”. Но ответственность царя перед Богом очень велика — ибо “За царское согрешение Бог всю землю казнит, за угодность милует”. “Народ согрешит — царь умолит; царь согрешит — народ не умолит”. Все русские люди — “Душою Божьи, а телом государевы”. “Царь думает, а народ ведает”. “Воля царская не судима”. От народа царь требует, прежде всего, правды — “Царю, правда, нужна”. “Царю, правда, — лучший слуга”. “Правда, Божья, а суд царев”. “Правда, Божья, а воля царская”. “Воля царя — закон”. “На все святая воля царская”. “Все во власти Божьей и государевой”. “Суди меня Бог и государь!”...

     По мнению народа, если у царя и случается ошибка или неправда, виноват не он, а его окружение. “Не от царей угнетение, а от любимцев царских”. “Не царь гнетет народ, а временщик”. “Не царь грешит, а думцы наводят”.

     В сознании русского человека крепко держится чувство обязанности всегда молиться за царя — “Не всяк царя видит, а всяк за него молит”. “Государь — батюшка, надежа — православный царь”. В народном сознании образ царя венчал сумму духовных ценностей русской цивилизации. Многие века народное сознание рассматривало царя как связующее звено между Богом и Отечеством. Лозунг “За Бога, Царя и Отечество” выражал ядро русской национальной идеи, доступной любому русскому.

     Злодейское убийство царской семьи рассматривается русскими как удар в сердце русской национальной идеи. намеренное уничтожение тех начал, которые были и будут всегда святы, хранятся вечно в родовом сознании и психологии народа. ДУША НАРОДА — РУССКАЯ ПРАВДА

     В сознании русского народа, прежде всего крестьянства, жило обостренное чувство справедливости, причем не просто материального воздаяния, компенсации, а чувство высшей справедливости — жить по душе достойно, вознаграждать по совести. Сформировался народный идеал справедливости, который был в душе русского крестьянина своего рода компасом в море жизни. Не следует гнаться за богатством, за наживой, преследовать материальный расчет, испытывать жадность к деньгам и вещам. Как цель жизни это считается недостойным. Главное же — прожить жизнь по-доброму, по правде, достойно.

     Мотивы побуждения крестьян к их нелегкому труду имели преимущественно духовно-нравственный характер, освященный традициями и обычаями трудолюбия. Крестьяне глубоко верили в то, что добросовестная старательная работа неизбежно получает хорошее вознаграждение. Стяжательство, стремление разбогатеть любыми средствами, не было свойственно русским крестьянам. Сознание крестьянина пронизывало чувство долга, чувство служения. Даже в самые тяжелые исторические эпохи это чувство было не рабским подчинением, а моральным мотивом — труд как духовно- нравственное деяние, а не как средство достижения материальных благ.

     Самое большое место в народном сознании занимали представления о душе, стыде, совести, грехе, доброте, справедливости, правде. Об этом можно судить по огромному количеству пословиц и поговорок, которые образуют своего рода кодекс народной мудрости и нравственности, служивший нашим предкам идеалом в жизни и труде. “Душа всему мера”, — говорили наши предки. “Сердце вещун, а душа мера, сердце пестун, а душа — дядька”. “Душа всего дороже”. “Душа заветное дело”.

     Идеальные отношения между людьми, считал русский человек, должны строиться только по душе. Он и говорил: “Душа душу знает” “Душа с душой беседует, а сердце сердцу весть подает”. “Мы с ним живем душа в душу”. “Поговорим по душам”. “Так в душу и вьется, — осуждал плохого человека наш предок. — Без сальца в душу влезет”. А такое отношение “с души прет, с души скидывает”. Если кто-то совершал плохой, безнравственный поступок, то ему говорили: “Покривил ты душою”. “Не пожалел ты души своей”. “Не криви душой, кривовато на тот свет уйдешь”. Впрочем, “если нет души, так что хошь пиши”.

     Разумеется, не все идеалы, жившие в душе наших предков, претворялись в жизнь. Конечно, нет. Было в их жизни немало плохого. Но вместе с тем нравственные ориентиры неуклонно указывали им путь в нужном направлении, а люди, жившие несогласно с ними, в общественном мнении стояли очень низко. Плохие люди были как бы заклеймлены печатью недоверия.

     Нередко русским приписывают максимализм в идеалах и деятельности. По мнению Л. Карсавина, “русские всегда хотят действовать во имя некоторого абсолюта или подняться на уровень абсолюта”*. Если русский сомневается в абсолютном идеале, он может впасть в полное безразличие ко всему.

     *Лосскии Н. О. — С. 397

     Здесь есть доля истины. Русское национальное сознание сформировалось в таких условиях, когда многим русским людям приходилось жить на пределах духовных сил, опираясь на высшие духовные ценности, в абсолютном значении которых у них не было сомнения: Бог— Православие— Добротолюбие; Царь — Государство— Национальное Единство; Русская земля — Родина.

     Все эти ценности были вплетены в единую ткань и осознавались неразрывно. В национальном сознании выработался высокий порог отношений к национальному идеалу, в сравнении, с которым многие абсолютные ценности, даже человеческая личность, были ничтожны главное, жить по совести, а если деяние не соответствует ей, человеческая личность теряла свою нравственную ценность и считалась пропащей.

     Отсутствие стыда, совести в глазах наших предков рассматривалось как нравственное уродство, таких людей избегали, вокруг них распространялся холодок отчужденности. “Добрая совесть глаз Божий”. “С совестью не разминуться”. “Как ни мудри, а совесть не перемудришь”. “Совесть с молоточком, и постукивает и подслуживает”. “Совесть без зубов, а загрызет”, “Береги платье снову, а честь смолоду”. “За совесть да за честь — хоть голову снесть!”

     В понимании наших предков совесть неотделима от стыда. Чувство стыда стоит как бы за спиной русского человека. Стыдно плохо работать, стыдно обмануть, стыдно взять лишнего, стыдно наживаться за чужой счет, стыдно нарушать заповеди. В ком стыд, в том совесть, — твердит народная мудрость, — есть совесть, есть и стыд, а стыда нет, и совести нет”. В народном сказании отсутствие стыда означает моральную смерть. “Стыд — та же смерть”. “Убей Бога стыд, все пойдет нипочем”. “Умри, коли стыда нет”.

     Недостойно и подло из материального интереса поступаться совестью. И здесь наши предки судили очень строго. “Убей Бог стыд, так будешь сыт”. “Стал сыт, так взял стыд”. “Стыдненько, да сытненько”.

     Кстати говоря, в западном мире такое понимание совести и души немыслимо. Понятие “душа всему мера” было чуждо западному человеку, представление о совести и доброте для него, как правило, — абстракции. “Средний европеец, — пишет И. Ильин, много лет проживший на Западе, — стыдится искренности, совести и доброты как “глупости”; русский человек, наоборот, ждет от человека прежде всего доброты, совести и искренности”.

     Смирение, кротость, незлобливость — народный идеал. “Смирение, — говорят народные пословицы, — Богу угождение, уму просвещение, душе спасение, дому благословенье и людям утешение”. “Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать”. “Смиренных Господь духом спасает”. “Не ищи мудрости, ищи кротости!” “Аще обрящещи кротость, одолееши мудрость”. “Тихо не лихо, смирнее прибыльнее”.

     Смирение — хорошо, а злопамятство, мстительность претит коренному русскому человеку. “Тому тяжело, кто помнит зло”. “Мета (месть) не мзда, она сушит душу”.

     В народном сознании допускается гнев, но не злопамятство. Русский человек отходчив.

     “Гневайся, да не согрешай”, — говорит он. “Гнев — человеческое, а злопамятство — дьявольское”. “Старого не поминать”. “Не поминай лихом”, “Зла за зло не воздавай”. “Кто старое помянет, тому глаз вон”. “Кто гнев свой одолевает, крепок бывает”. “Господин гневу своему — господин всему”. “Где гнев, там и милость”.

     “Судит Бог грешника, а человек прощает”. Сердцем, основой нравственных идеалов наших предков были представления о доброте, правде и справедливости.

      О доброте и добротолюбии мы уже говорили — они стали нравственной основой православия.

     Другой универсальной национальной категорией души русского человека является правда. Это не формальное понятие в западном смысле, которое всегда может быть вывернуто наоборот, а абсолютное понятие, как бы мера добра и совести, абсолютная истина души. “Не в силе Бог, а в правде”, — говорит русский человек. “Без веры Господь не избавит, без правды Господь не исправит”. “Всякая неправда — грех”. “Делай не ложью — все выйдет по Божью”. “И Мамай правды не съел”. “Бог тому даст, кто правдой живет”. “Кто правды ищет, того Бог сыщет”. “Живи не ложью — будет по Божью”. “Кто неправдой живет, того Бог убьет”. “Оправь Бог правого, выдай виноватого!”. “За правого Бог и добрые люди”. “Бог на правду призрит”.

     “В неправде Бог карает”. “В правде Бог помогает, а в неправде запинает (карает)”. “В Боге нет неправды”. “Вся неправда от лукавого”. “Нечего Бога гневить, надо правду говорить”.

     “Бог правду видит”. “Правда живет у Бога, а кривда на земле”. “Правда груба, да Богу люба”. “Правда гневна, да Богу мила”. Права и добро связаны между собой. “В ком правды нет, в том добра мало”, или другая пословица: “В ком добра нет, в том и правды мало”. “Лжей много, а правда одна”. “Ложью как хошь верти, а правде путь один”. “Правда глаза колет”. “Правда уши дерет”. “Правда рогатиной торчит”. “Правда на огне не горит, на воде не тонет”. “Правда тяжелее золота, а на воде всплывает”. “Правда сама себя очистит”. “Правда сама себя хвалит и величает”. “Придет пора, что правда скажется”. “Правды некуда девать”. “Правота — что лихота: всегда наружу выйдет”. “Правда шутки не любит”. “С правдой не шути!” “С правдой шутить, — что с огнем”. “Не ищи правды в других, коли ее в тебе нет”. “Правда светлее солнца”. “Правда чище ясного солнца”. “Правда дороже золота”. “Правда — свет разума”. “Свет плоти — солнце, свет духа — истина”. “Истина от земли, а правда с небес”. “От правды некуда деваться”. “Без правды не житье, а вытье”. “Без правды житье — вставши да за вытье”. “Без правды не живут люди, а только маются”. “Без правды жить — с бела света бежать”. “Без правды веку не изживешь”. “Дело знай, а правду помни!” “Дело делай, а правды не забывай!” “Доброе дело правду говорить смело”. “Правда суда не боится”. “Правда бессудна. На правду нет суда”. “Правда со дна моря выносит”. “Правда из воды, из огня спасает”.

     “Правды не переспоришь”. “Правда есть, так правда и будет”. “Как ни хитри, а правды не перехитришь”. “Правда прямо идет, с нею не разминешься, не обойти ее, не объехать”. “Правда, что шило — в мешке не утаишь”. “Все минется, одна правда останется”. Жизнь прожить следует только по-доброму, по правде, достойно. Народная мудрость проводит эту мысль постоянно. А.Н.Афанасьев в предисловии ко второму изданию 1873 г. “Народных русских сказок” отмечает: “...всегда сказка, как создание целого народа, не терпит ни малейшего намеренного уклонения от добра и правды. Она требует наказания всякой неправды и представляет добро торжествующим над злобою, например, ... сказка о правде и кривде задает практический вопрос: как лучше жить — правдою или кривдою? ... выведены два лица, из которых каждый держится противоположного мнения: Правдивый и криводушный. Правдивый — терпелив, любит труд, без ропота подвергается несчастию, которое обрушилось на него по злобе криводушного, а впоследствии, когда выпадают на его долю и почести и богатство, он забывает обиду, какую причинил ему криводушный, вспоминает, что некогда они были товарищами, и готов помочь ему. Но чувство нравственное требует для своего успокоения полного торжества правды — и криводушный погибает жертвою собственных расчетов”.

     “Основная болезнь народная, — писал в свое время Ф.М.Достоевский, — жажда правды, но неутоленная”. конца XVII века на глазах у простого русского человека рушили его основы, глумились над его святынями. Он видел непонимание и враждебность к нему со стороны “господ” и так называемой интеллигенции. Русский человек понимал, что по отношению к нему творится

     несправедливость, неправда, но в душе остро верил в торжество справедливости и правды. Этой жаждой правды воспользовались большевики, чтобы захватить власть, и принесли с собой более чудовищную неправду, почти полностью умертвив народное чувство. Правда для русского человека означает нравственный закон в противовес формальному закону. Но и нормальный закон зачастую отождествляют со словом “правда”, стремясь, по-видимому, подчеркнуть, что идеалом исполнения закона является правда. Слово “правда” вошло в название первого русского сборника законов “Русская правда”.

     Как справедливо отмечает Солоневич, что русский склад мышления ставит человека, человечность, душу выше закона и закону отводит только то место, какое ему и надлежит занимать: место правил уличного движения. Когда закон вступает в противоречие с человечностью — русское сознание отказывает ему в повиновении. В народном сознании понятие закон противопоставляется понятию правда и справедливость, причем в таком же духе, как в “Слове о законе и благодати” митрополита Илариона. Формальному закону противостоит жизнь по душе, по правде.

     “Хотя бы все законы пропали, только бы люди правдой жили”, — говорит народная пословица. “Все бы законы потонули да и судей бы перетопили”.

     Правда —это нравственные принципы, по которым живет народ, закон — это нечто навязанное ему со стороны и не всегда справедливое для него. Закон, сочиненный правящим классом для простых людей, — средство их утеснения. Он провоцирует грех, обиду и преступления.

     Народные пословицы так и говорят: “Не будь закона, не стало б и греха”. “Где закон, там и обида”. “Где закон, там и преступление”. “Закон, что дышло, куда пошел, туда и вышло”, или: “Закон — дышло, куда захочешь, туда и воротишь”, “Закон, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет”. Впрочем, русские люди понимают, что законы нужны и полезны, но не уважают их потому, что они служат средством их утеснения. “Законы святы, да законники супостаты”. “Не бойся закона — бойся судьи”. “Законы — миротворцы, да законники — крючкотворцы”. В общем — “Кто законы пишет, тот их и ломает”. “Что мне законы, были бы судьи знакомы”.

     Многие русские отношения регулировались не правом, а совестью и обычаем (прежде всего жизнь крестьянской общины). Русское правосознание было ориентировано на жизнь по совести, а не по формальным правилам. “Никогда русский человек не верил и не будет верить в возможности устроения жизни на юридических началах” (Л.Тихомиров). Этим он отличался от западного человека. “Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское — бесформенно, добродушно и справедливо”, — писал И. Ильин. Для западного обывателя любой преступник злодей, а для русского человека — жертва обстоятельств.

     См.: Солоневич И. — С. 84—85.

     Наказанный по суду преступник в народном сознании несчастный, ему сочувствуют, ему нужно помогать милостью. “Несчастному милость творить — с Господом Богом говорить”. “Милость — подпора правосудию”. “Милость и на суде хвалится”.

     Правосознание совести вовсе не означало анархии в народной жизни. В России сложились достаточно жесткие и строгие нормы поведения в среде коренных русских людей, прежде всего крестьян, которые регулировались не юридическими установлениями, а силой общественного мнения. Пренебрежение законом в XVIII—XIX веках, неверие в него среди простых людей объяснялись тем, что они чувствовали в нем навязанную извне силу, противоречащую традиции и обычаю.

НЕСТЯЖАТЕЛЬСТВО -
ОТНОШЕНИЕ К СОБСТВЕННОСТИ - СВОЕ, ЧУЖОЕ

В атмосфере почитания идеалов добра, души, справедливости, правды было выношено и получило устойчивый характер нестяжательство. Суть его заключалась в преобладании духовно- нравственных мотивов жизненного поведения над материальными интересами. Нестяжательство было в известном смысле идеологией трудового человека Древней Руси, в значительной степени повлиявшей и на его дальнейшее развитие.

     Суть народного понимания нестяжательства: “Лишнее не бери, карман не дери, души не губи” или “Живота (богатства) не копи, а душу не мори”. Человек не должен стремиться ни к богатству, ни к накопительству, человек должен довольствоваться малым. “Лишние деньги — лишние заботы”. “Деньги — забота, мешок — тягота”. “Без хлеба не жить, да и не от хлеба (не о хлебе, материальном интересе) жить”. “Не о хлебе едином жив будешь”. “Без денег проживу, лишь бы хлеб был”. “Без денег сон крепче”. “Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою”. “Напитай, Господи, малым кусом”, — молит крестьянин. “Ешь вполсыта, пей вполпьяна, проживешь век дополна”. Нечего завидовать другим, говорит русский крестьянин и подчеркивает: “На людей глядя жить (то есть не по достатку) — на себя плакаться”.

     Отвергая стяжательство и накопительство, осторожно и с достоинством принимая богатство и деньги, трудовой человек выдвигает свой идеал — идеал скромного достатка, при котором и самому можно жить сносно и помогать своим близким. “Тот и богат, кто нужды не знат”. “Богаты не будем, а сыты будем”.

     В сознании русского человека понятие достатка, сытости связано только с трудом, работой, личными заслугами. “Как поработаешь, так и поешь”. “Каковы сами (как работаем), таковы и сани”. “Каков Пахом, такова и шапка на нем”. “По Сеньке и шапка”. “Каков Мартын, таков у него алтын” (столько заработал). Русский человек твердо считает, что “от трудов своих сыт будешь, а богат не будешь”, и то, что “от трудов праведных и не наживешь палат каменных”. Нажива такому человеку не нужна.

     “Сыта душа не берет барыша”. “Лучше жить в жалости, чем в зависти”. “Кто сирых напитает, тот Бога знает”. “Одной рукой собирай, другой — раздавай”. “Рука дающего не оскудеет”. “Не тем богат, что есть, а тем богат, чем рад” (то есть поделись с ближним). “Не богат, да гостям рад”. “Не надо мне богатого, подай тороватого” (нежадного). “Держи девку в темноте, а деньги в тесноте”. <Беда деньгу родит”, — настойчиво повторяет трудочеловек. “Деньги что каменья — тяжело на душу ложатся”, “Деньги прах”. “Деньгами души не выкупишь”, или еще один вариант этой пословицы — “Деньги — прах, ну их в тартарарах”. Отсюда понятно, что дало право Ф. М. Достоевскому писать, что русский народ оказался, может быть, единственным великим европейским народом, который устоял перед натиском золотого тельца, властью денежного мешка.

     Нет, деньги для трудового человека не являются фетишем. “Лучше дать, нежели взять”. “Дай Бог подать, не дай Бог просить”. Особо вопрос ставится об отношении к чужому имуществу, результатам чужого труда. Посягнуть на них — страшный грех. “Лучше по миру сбирать, чем чужое брать”. “Лучше попросить ради Христа, чем отнять из-за куста”. “Заработанный ломоть лучше краденого каравая”. “Хоть в латаном, да не в хватанном”.

     Для западноевропейского бюргера, наверное, чудовищной бессмыслицей показались бы русские народные пословицы, призывающие жалеть чужое добро: “Не береги свое, береги чужое”. “Береги чужое, а свое — как. Знаешь”. И ведь, в самом деле, было так — чужое добро берегли с большей ретивостью, чем свое. “В чужом кармане денег не считай”. “Пожалей чужое. Бог даст свое”. “Кто чужого желает, тот свое утратит”. Впрочем, русский труженик говорит и так: “Своего не забывай, а чужого не замай”. “За свое постою, а чужого не возьму”. “Лучше свое отдать, чем чужое взять”.

     Помните, как А.И. Герцен в книге “Былое и думы” рассказывает о крестьянине, который категорически отказался взять с него лишнее. В избе, где Герцен остановился ночевать по пути в ссылку, крестьянин накормил его ужином. Когда утром надо было рассчитываться за трапезу, хозяин запросил со ссыльного пять копеек, а у того самой мелкой монетой оказался двугривенный. Крестьянин отказался принять эту монету, потому что считал великим грехом взять за ужин больше, чем он того стоит. Писатель В.И. Белов справедливо отмечает: “В старину многие люди считали Божьим наказанием не бедность, а богатство. Представление о счастье связывалось у них с нравственной чистотой и душевной гармонией, которым, по их мнению, не способствовало стремление к богатству. Гордились не богатством, а умом и смекалкой. Тех, кто гордился богатством, особенно не нажитым, а доставшимся по наследству, крестьянская среда недолюбливала”.

     Среди крестьянских мудрецов и бывалых людей бытовали истины, идейно-нравственное содержание которых в переводе на современный язык было примерно таково: богатство человека состоит не в деньгах и комфорте, не в дорогих и удобных вещах и предметах, а в глубине и многообразии постижения сущности бытия, стяжании красоты и гармонии мира, создании высокого нравственного порядка.

     Человек, который думает только о своих личных материальных интересах, неприятен душе крестьянина. Его симпатии на стороне живущих по совести, справедливости, простоте душевной. Классическая русская сказка о трех братьях — двух умных и третьем дураке кончается моральной победой бессребреника, нестяжателя, простодушного младшего брата (“дурака”) над материализмом и практической мудростью старших братьев. “...Пожалуй, особое неприятие у многих русских просвещенных людей, — отмечает М.Ф. Антонов, — вызывала английская политическая экономия, поскольку на Руси с глубокой древности не прививалось понимание богатства, оторванного от нравственности...” К богатству и богачам, к накопительству русский человек относился недоброжелательно и с большим подозрением. Как трудовой человек он понимал, что “от трудов праведных не наживешь палат каменных”. Хотя было бы неправильным считать, что им руководило чувство зависти. Нет. Просто стяжание богатства выше своей потребности, накопительство всяких благ выше меры не вписывалось в его шкалу жизненных ценностей.“Не хвались серебром, хвались добром”.

     Многие в народе считали, что любое богатство связано с грехом (и, конечно, не без основания).

     “Богатство перед Богом — большой грех”. “Богатому черти деньги куют”. “Не отвернешь головы ключом (То, есть ограбишь ближнего), не будешь богачом”. “Пусти душу в ад — будешь богат”. “Грехов много, да и денег вволю”. “В аду не быть, богатства не нажить”. “Деньги копил, да нелегкого купил”. “Копил, копил, да черта купил!” “У кого деньги (богатство) вижу — души не вижу”. “Когда деньги говорят, тогда правда молчит”. “Деньгами души не выкупишь”.

     Отсюда выводы: “Лучше жить бедняком, чем разбогатеть со грехом”. “Неправедная корысть впрок нейдет”. “Неправедная нажива — огонь”. “Неправедно нажитое боком выпрет, неправедное стяжание — прах”. “Не от скудности скупость вышла, от богатства”. Итак, к богачам трудовой человек относится с большим недоверием. “Богатство спеси сродни”, — говорит он. “Богатый никого не помнит, только себя помнит”. “Мужик богатый гребет деньги лопатой”. “У него денег — куры не клюют”. “Рак клешнею, а богатый мошною”. “Мужик богатый, что бык рогатый”. “Богатый совести не купит, а свою погубляет”. Вместе с тем крестьяне даже чем-то сочувствуют богатому, видя в его положении нравственное неудобство и даже ущербность. “Богатый и не тужит да скучает”. “Богатому не спится, богатый вора боится”. А уж для нравственного воспитания ребенка богатство в народном сознании приносит прямой вред. “Богатство родителей — порча детям”. “Отец богатый, да сын неудатый”. Порой неприязнь к богачам доходит и до проклятий: “Бога хвалим, Христа величаем, богатого богатину проклинаем!” — гласит одна из народных пословиц.

     Да, трудовой человек осуждает неправедное богатство, как и любую другую форму паразитизма. С его идеалом скромного достатка больше согласуется бережливость и запасливость. “Бережливость, — говорит он, — лучше богатства”.

     “Запасливый лучше богатого”. “Береж лучше прибытка”. “Береж половина спасения”. “Запас мешка не дерет”. “Запас беды не чинит”. “Маленькая добычка, да большой береж — век проживешь”. “Копейка к копейке проживет и семейка”. “Домашняя копейка рубль бережет”. “Лучше свое поберечь, чем чужое прожить”. “Держи обиход по промыслу и добытку”. “Не приходом люди богатеют, а расходом”. “Кинь добро позади, очутится впереди”. “Кто мотает, в том пути не бывает”. “Не о том, кума, речь, а надо взять и беречь”, — поучает рассудительный хозяин. “Собирай по ягодке — наберешь кузовок”. “Пушинка к пушинке, и выйдет перинка”. В общем, “запас мешку не порча”. “Подальше положишь, поближе возьмешь”.

     Бережливость всячески поощряется. Но накопительство, жадное стяжание материальных предметов рассматривается как грех, ибо, считает народ, “скупому душа дешевле гроша”. Скупые и скряги, так же как и богачи, подозреваются в сговоре с чертом. “Скупой копит — черт мошну тачает”. “Черт мошну тачает — скряга ее набивает”. “Кто до денег охоч, тот не спит всю ночь”. “Скупые, что пчелы: мед собирают да сами умирают”.

     О таких народ говорил: “У него от скупости зубы смерзлись”. “У него в Крещенье льду взаймы не выпросишь”. “У него всякая копейка рублевым гвоздем прибита”. А общий приговор таков: “Скупому человеку убавит Бог веку”.

     Осуждая стяжательство, накопительство, жадность, скупость и неправедное богатство, народное сознание снисходительно относится к беднякам и, более того, симпатизирует им. По-видимому, образ бедняка больше согласуется с народным идеалами, чем образ богача. “Бедность — святое дело”. “У голыша та же душа”. “Гол да не вор; беден да честен”. “Богат да крив; беден да прям”. “Лучше нищий праведный, чем богач ябедный”. “Бедность не порок, а несчастье”. “Хоть мошна пуста, да душа чиста”. “Гол да наг — перед Богом прав”. “Бедность учит, а счастье портит”. “Убожество учит, богатство пучит”.

     Русское нестяжательство имело две стороны, тесно связанные друг с другом, — религиозную и бытовую. Религиозное понимание нестяжательства раскрывается в исихазме. Бытовое — в системе жизненных ценностей русского человека, в которой преобладали моральные, а не материальные ориентиры, осуждались погоня за вещами и богатством. Эта сторона нестяжательства была гораздо древнее религиозного и уходила далеко в языческие верования русского народа.

     Русское религиозное нестяжательство начинается с Феодосия Печерского, игумена Киево-Печерского монастыря (XV век), введшего в нем Устав, требовавший от монахов отречения от всякой собственности, строжайшей дисциплины и участия в физическом труде. Однако полное развитие нестяжательство получает в трудах и сочинениях Нила Сорского (XV — XVI века). Движение к Богу идет через отказ от собственности и упорный труд, следующим шагом к которому — отказ от мира. Но так как отказаться от мира могут только поступившие в монастырь, то для большей части русских людей главный путь к Богу — нестяжательство и труд, который сам по себе добро.

     В России сложилось иное, чем на Западе, отношение к собственности и богатству. В сознании коренного русского человека собственность это результат труда, когда как западный человек считает ее скорее функцией капитала, не отрицая, конечно, значение труда.

     “Живи всяк своим добром да своим горбом”. “Своя работа — первый барыш”. “Ищи себе прибыли, а другому не желай гибели”. “Хотя грош, да свой”. “Всяк в своем добре волен”. “Работай — сыт будешь; молись — спасешься; терпи — взмилуются”.

      Русский человек зал твердо — источник благополучия и богатства — труд. “Труд — отец богатства, земля — его мать” — говорит древняя пословица. Но труд важнее богатства, ибо последнее (даже если оно добыто праведным путем) не вполне устойчиво: налетел разбойник или иноземный враг и отобрал, вспыхнул пожар, а были они часты в деревянных домах, и от богатства горстка пепла. А труд, навык к нему придают жизни устойчивость, создают твердую основу. Все результаты жизни зависят от труда. “Что посеешь, то и пожнешь. Что пожнешь, то и смолотишь. Что смолотишь, то и смелешь. Что смелешь, то и съешь”. “Кто посеял, тот и пожал”. Добросовестный труд — нравственная гарантия благополучия человеческой жизни. Отсюда и трудовая система жизненных ценностей, система, в которой труд занимает первое место, а богатство находится на втором плане.

     Труд создает добро и в нравственном, и в имущественном смысле. Очень характерно, что понятие “добро” как нравственная категория и “добро” как имущество и вещи выражаются одним словом. Отсюда пословица “Жить - поживать и добра наживать” означает не только имущество накопить, а и совершить в жизни добрые дела. Народное сознание всегда считало, что единственным

     справедливым источником приобретения имущественных прав может быть только труд. Поэтому земля, которая не является продуктом труда, должна находиться не в индивидуальной собственности, а только во временном пользовании, право на которое может дать лишь труд. Большинство русских крестьян не знало частной собственности на землю. Отсюда древний социалистический идеал крестьянства, враждебно относившегося к частной собственности на землю. Земля в крестьянских общинах распределяется по тем, кто ее обрабатывает, кто может приложить к ней свою руку. Отсюда и всеобщая вера русского крестьянина в черный передел, когда вся земля будет вновь переделена между теми, кто ее фактически обрабатывает.

     Россия была очень богата землей, лесами и другими природными угодьями. Еще в XIV-XV веках стояли огромные массивы незаселенных земель, неосвоенных ресурсов. В этих условиях владение угодьями зависело от возможности человека освоить их своим трудом или трудом своих близких и челяди.

     Земля— Божья, считал крестьянин, и принадлежать она должна тому, что ее обрабатывает. Это основа трудового мировоззрения крестьянина, вокруг которого формировались все его другие воззрения.

     Как отмечал исследователь русской общины Ф.А. Щербина, до конца XVI века обычай свободной заимки земель был главным господствующим обычаем в экономической жизни и отношениях русского народа. Трудовое право русского человека состояло в том, что он пользовался занятым им пространством по известной формуле: “Куда топор, коса и соха ходили”. Затрата труда на место заимки служила в большинстве случаев определяющим фактором владения этой землей. Еще в XIX веке русский ученый А.Я. Ефименко отмечал, что в Западной Европе имущественные отношения строились на завоеваниях, насильственном захвате одной частью общества прав другой. В России же было иначе — для большей части общества имущественные отношения носили трудовой характер. “Земля не продукт труда человека, следовательно, на нее и не может быть того безусловного и естественного права собственности, какое имеет трудящийся на продукт своего труда. Вот то коренное понятие, к которому могут быть сведены воззрения народа на земельную собственность”. Аналогичные мысли высказывал князь А.И. Васильчиков. В России, считал он, “с древних времен очень твердо было понимание в смысле держания, занятия, пользования землей, но выражение “собственность” едва ли существовало: в летописях и грамотах, как и в современном языке крестьянства, не встречаются выражения, соответствующие этому слову”**.

     Сложившийся общинный принцип, ставится в России выше принципа частной собственности. Щербина рассказывает, как в Кадниковском уезде умер крестьянин собственник, оставив своей жене-старухе несколько десятин земли, приобретенных покупкой. Община, к которой принадлежала старуха, отобрала эту землю в общественное пользование, полагая, что старуха может содержаться за счет мира. “На что ей своя земля, — рассудили крестьяне, — ее “мир” прокормит и без земли”. Старуха пожаловалась в волость, где ей сказали, что мир поступил справедливо, ибо частная собственность превратилась в общинную из-за невозможности трудиться на ней старухе-хозяйке***. См.: “Русская мысль”. — 1880, № 6. С. 94.

     “Слово”. — 1878, № 1. С. 154.

     См.: “Русская мысль”. — 1880, № 5. С. 15.

     Таким образом, в нашем крестьянстве сохранялась гораздо в большей степени, чем на Западе, непосредственная связь между трудящимися и продуктом его труда, сохранились и юридические отношения особого трудового типа. С почти религиозным чувством крестьянин относился к праву собственности на те земельные продукты, которые были результатом труда человека. Украсть что- либо с поля, будь то хлеб или сено, считалось величайшим грехом и позором. Причем крестьянин четко разделял предметы, являвшиеся результатом человеческого труда, и дары природы. Если кто срубит бортяное дерево (где отдельные лица держали пчел), тот вор, ибо он украл человеческий труд; кто рубит лес, никем не посеянный, тот пользуется даром Божьим, таким же даром, как вода и воздух*. См.: “Основа”. — 1862, № 6. С. 68—69.

ТРУДОЛЮБИЕ КАК ДОБРОДЕТЕЛЬ

Еще в древности в народной жизни сложился образ крестьянина — богатыря, пахаря, труженика, неразрывно связанного с землей, получающего от нее свою силу. Не случайно одна из главных фигур в русском богатырском эпосе — Микула Селянинович, о котором вся Русь знала, что биться с ним нельзя, так как “весь род Микулов любит Матушка сыра земля”. Главное в жизни Микулы Селяниновича, согласно былинам, — труд, пахота. В его образе олицетворяется сам народ, ибо только он может поднять те “сумочки переметные”, в которых обретается “тяга земли”. Мощь Микулы Селяниновича подавляет и посрамляет черные силы колдовства. Былина рассказывает, как богатырь Волх Всеславьевич, известный своей силой и “вежеством” (то есть владеющий колдовскими тайнами), при рождении которого “подрожала Мать сыра земля; сотрясалося славно царство Индейское, а и сине море сколебалося”, вынужден был уступить пахарю Микулушке первенство в труде. Волх Всеславьевич увидел в поле пахаря, который пашет, да с таким размахом, что “ехал Волх до ратая день с утра до вечера, а не мог до ратая доехати”. Не утерпел Волх, зовет Микулу Селяниновича поехать с собою в побратимах, и Микула соглашается, но когда пришло время вынимать из земли соху, то ни сам Волх, ни вся его дружина не могли с ней справиться, а только Микула Селянинович одной рукою выдергивает соху из земли и перебрасывает ее за ракитов куст.

     Из семей простых крестьян-тружеников рождаются главные русские богатыри, прежде всего Илья Муромец, которые если уж берутся за работу, то выполняют ее от зари до зари, с полной отдачей и добросовестно. Народное сознание, выражаемое в сказках, пословицах, песнях, былинах, не мыслит труд иначе, как нравственное деяние, а труженика-крестьянина как главное действующее лицо государства.

     “Человек рожден для труда” (имея в виду труд как нравственное деяние), говорят бесчисленные народные пословицы. “Без труда нет добра”. “Труд человека кормит, а лень портит”. “Праздность — мать пороков”. “Кто не работает, тот не ест”. “Без труда не вытащишь и рыбку из пруда”. “Кто хорошо трудится, тому есть, чем хвалиться”. “Труду время, потехе час”. “Без труда меду не едят”. “Труд кормит и одевает”. “Терпение и труд все перетрут”. “Без хорошего труда нет плода”. “Работай боле — тебя ипомнить будут доле”. “Рукам работа — душе праздник”. “Добрые люди день начинают работой”. “Работай смелее — будешь жить веселее”. “Сегодняшней работы на завтра не откладывай”. “У кого работа — у того и хлеб”. “Без дела жить только небо коптить”. Отношение русского человека к труду вырабатывалось •в упорной борьбе за освоение новых земель с бесконечным дремучим лесом, в противостоянии ордам многочисленных кочевников. Именно в этой борьбе с лесом складывался его трудовой характер. Чтобы освоить пашню, “приготовить ее к новине”, в первый год наши предки обдирали с деревьев кору, подсушивая деревья, в следующем — в один из зимних месяцев — производились подсека, рубка леса. Было это очень тяжело. Леса тогда были не такие, как сегодня, а настоящая дремучая тайга. Как только сходил снег, и подсыхала почва, срубленные деревья складывали в гигантские костры и поджигали. Время от времени костры передвигали огромными шестами, по всему палу, чтобы выжечь на нем все пни и колоды, а землю равномерно удобрить золою. “Эта адски тяжелая и трудоемкая работа в дыму и копоти, с которой люди каждый вечер возвращались домой обожженные и черные, как из пекла, — пишет очевидец этой работы, — а затем надо было еще убрать с росчисти все не успевшие сгореть остатки леса. Именно о такой вырубке и уборке подсеки, как о богатырском подвиге, поется в одной из былин об Илье Муромце: Пошел Илья ко родителям, ко батюшке На тую на работу на крестьянскую, Очистить надо пал от дубья-колодья, Илья дубье-колодье все повырубил...

     Распахивать такой нераскорчеванный пал с тысячами корневых сплетений не под силу было бы даже мощному трактору, а потому его и вовсе не распахивали, а просто сеяли по пожоге, расковыряв кое- где примитивной мотыгой и заделывая кое-как брошенные зерна “наволоком”, бороной-суковаткой”*.

     Так наши предки жили не одну тысячу лет, ибо в самом древнем славянском календаре (замененным христианским в Х веке) этапы этого труда были увековечены в названиях месяцев. Месяц февраль назывался тогда сечень, ибо именно в это время производилась рубка леса под пашню, а месяц апрель именовался берозозоль — в это время сваленный и подсохший лес превращался в золу. Да и вообще в названиях месяцев отражался трудовой характер наших предков. Так, месяц уборки урожая назывался серпень, или жиивень.

     *Струмилин С. Г. Очерки экономической истории России.—М., 1960.—С. 132. Земледельческий труд в этих условиях — настоящий подвиг, требующий постоянного напряжения, самоотдачи и терпения. Конечно, все это рождало умение к тяжелому упорному труду, самостоятельность, энергичность и инициативу. Историк С. М. Соловьев отмечает дух предприимчивости, активности, умение концентрировать жизненные силы в борьбе с нелегкими условиями существования, проявляемые нашими предками на ранних этапах истории. Н. М. Карамзин свидетельствует о способности древних россиян искусно выполнять собственными руками многие виды работ, необходимые для хозяйства.

     Русский человек, отмечал историк Д. И. Иловайский, представлял замечательный образец “характера деятельного, расчетливого, домовитого, способного к неуклонному преследованию своей цели, к жестокому или мягкому образу действия, смотря по обстоятельствам...”.

     В силу природных особенности нашей страны труд русских людей носил неравномерный характер.

     Как писал В. О. Ключевский, русский человек знал, “что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляло великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и в пору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, апотом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряженному труду на короткое время, какой может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному постоянному труду”**.

     Иловайский Д. И. История России. СПб., 1880. — Ч. 2. — С. 227. "Ключевский В. О. Курс русской истории. — М., Трудовой характер русского человека в устойчивой, традиционной семье культивировался созданием и поддержанием в сознании всех членов трудящейся семьи образа идеального трудолюбивого предка, своим примером прокладывающего дорогу ныне живущим членам семьи. Поэтому трудовая деятельность русского человека всегда осуществлялась с оглядкой на этого идеального предка (или предков), отказаться от заветов которого было изменой или предательством.

     “Обособленность семьи, ее судьба и благополучие — все это олицетворялось в образе незримого домашнего духа — хранителя, неусыпно заботящегося о благосостоянии хозяйства. Однако он заботился о нем лишь в том случае, если члены семьи сами трудолюбивы и запасливы, если руководство хозяйством семьи в надежных руках. Незримый покровитель семьи, олицетворяющий ее благополучие, ассоциируется в сознании людей в образе предка...”*. Отсюда неискоренимое чувство русских крестьян связи с предками, почитания их, преклонение перед традициями и стариной. “Добрая старина, святая”, — говорил крестьянин. “Что старина, то и деяние”. “Старина что диво”. “Старина с мозгом”. Послушайте эти пословицы.

     Наши отцы и деды того не делали, да и нам не велели. Старики, чай, не меньше нашего знали. Как жили деды и прадеды, так и нам жить велели. Не сегодняшнее, вчерашнее, да и не нами сталось. Не нами установлено, не нами и переставится. Жили деды так, и мы поживем, как жили отцы и деды наши. Как отцы и деды наши, так и мы. Отцы и деды не знали этого, да жили не хуже нашего. Спокон веку, как свет стоит, так исстари повелось. Пускай будет по- старинному, как мать поставила.

     А сколько еще этих пословиц можно привести! Лучшая аттестация для крестьянина сказать: “Старинного закалу”. А если уж что-то сделать хорошо, то это “тряхнуть стариной”, “повытрясти старинушку”, ибо “старина посдобнее была”. 'Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX — начала XX века.— М.— Л., 1956.— С. 97.

     Многие трудовые качества русского человека, и, прежде всего его отношение к труду, сложились еще в дохристианский период. Орудия труда были с ним не только в жизни, но и брались в смертный путь. В древних славянских могильных курганах наряду с оружием, украшениями, различными предметами быта нередко находят и орудия труда (косы, молотки, серпы и т. д.), что значит и на том свете наши древние предки не мыслили себя без работы.

     Принятие христианства ознаменовало новый этап в развитии труда, внесло в него сильное организующее начало, укрепило его духовно-нравственное ядро. Вопреки формально-догматическим трактовкам труда как проклятия Божьего, отношение к труду в Древней Руси, только что принявшей христианство, носило живой самоутверждающий характер. Идея труда как общеполезного дела, и в идеале, как служение мирским интересам, конечно, родилась в крестьянской общине. Христианский индивидуализм с его установкой на личное спасение, широко господствующий в западноевропейских странах, на Руси распространения не получил, что было связано с характером русского народа, жившего в условиях общины и имевшего иное понимание жизненных ценностей. Спасение на Руси. мыслилось через жизнь и покаяние на миру, через соборное соединение усилий и, наконец, через подвижничество, одной из форм которого был упорный труд. Рассуждение о труде как проклятии Божием для абсолютного большинства наших предков оставалось мертвой фразой, иногда произносимой с амвона, не имеющей ничего общего с реальной практикой отношения к труду. Ибо с самого начала зарождения православия труд рассматривается как нравственное деяние, как богоугодное дело, а отнюдь не как проклятие.

     “Бог труды любит”, “С молитвой в устах, с работой в руках”, — часто повторяет русский человек. “Бог повелел от земли кормиться”. “Божья тварь Богу и работает”. “Пчела трудится — для Бога свечка пригодится”. “Не спрашивай урожай, а паши и молись Богу”. “Богу молись, а сам трудись”. “Богу молись, крепись да засоху держись”. “Молись Богу, землю паши, а урожай будет”. В “Поучении” Владимира Мономаха (XII век), значительно отразившем мировоззрение эпохи, труд — высшее мерило богоугоднрсти человека.

     Владимир Мономах не противопоставляет физический и умственный труд, хотя первый для него является необходимой предпосылкой успеха во втором. Знание облагораживает труд, делает человека уверенным и сильным.

     “Еже было творити отроку моему, — делится своим опытом с наследником Мономах, — то сам есьм отворил, дела на войне и на ловех, ночь и день, на зною и на зиме, не дая себе упокоя. На посаднике не зря, ни на биричи, сам творил, что было надобе, весь народ, и в дому своем то, я творил есьм”.

     Труд обогащает человека знанием: знание же плодит свободу, сообщает деяниям смысл и истину. Главное же — удовлетворенность собственной жизнью. Любой труд для человека — радость, а труд умственный вдвойне: в нем человек обретает спокойствие духа и постигает величие Божества*.

     См.:3амалеев Л. Ф. — С. 127—128.

     В древнерусском сборнике “Златоструй” (XII век) труд рассматривается как источник благочестия. “В труде раскрывается характер человека, и таким образом становится ясно, действительно ли он стремится к блаженству или только делает вид, лукавствуя перед другими”.

     Трудолюбие, желание старательно и добросовестно работать всегда были главным народным идеалом, определяющим жизнеспособность народа. Как пишет В. Белов: “...Все начинается с неудержимого и необъяснимого желания трудиться... Уже само это желание делает человека, этническую группу, а то и целый народ предрасположенными к творчеству и поэтому жизнеспособными. Такому народу не грозит гибель от внутреннего разложения. Творческое начало обусловлено желанием трудиться, жаждой деятельности”. Трудолюбие, старательность, добросовестность — отличительные черты положительных героев русских народных сказок, и, наоборот, отрицательные персонажи характеризуются чаще всего как ленивые, неумелые, стремящиеся урвать незаслуженные блага. Причем в сказках положительные черты героев определяют их победу в жизненной борьбе. “Терпение и труд — все перетрут”, — говорит крестьянин. В сказках о мачехе и бедных сиротах мачеха посредством трудных и, кажется, невыполнимых работ стремится извести сироту. “Но несчастье только воспитывает в сиротах трудолюбие, терпение и глубокое чувство любви ко всем страждущим и сострадания ко всякому чужому горю. Это чувство любви и сострадания, так возвышающее нравственную сторону человека, не ограничивается тесными пределами людского мира, а обнимает собой всю разно- образную природу... (эта) нравственная сила спасает сироту от всех козней; напротив, зависть и злоба мачехи подвергает ее наказанию...” — пишет исследователь русских сказок Афанасьев*. Трудолюбие, как главная добродетель крестьянина,добросовестное отношение к труду, ставшее устойчивым обычаем и привычкой, потребность в труде, превратившаяся в один из главных мотиваторов жизнедеятельности, составили неотъемлемую часть мировоззрения крестьянина.

     Таким образом, сельский труд имел ценнейшую духовно- нравственную основу; стремление выполнить работу как можно лучше обусловливалось духовно-нравственной культурой крестьянина. Среди многих тысяч русских пословиц вы не найдете ни одной, где бы труд воспринимался как проклятие. Бывает, жалуются на тяжелый труд, на господский труд, да удивительно мало жалуются, хотя жизнь русского крестьянина была очень нелегка, но взращенное с детства чувство подвижнического отношения к труду не позволяет крестьянину жаловаться.

     А зато пословиц, прославляющих трудолюбие и добросовестность в труде, великое множество.

     “Скучен день до вечера, коли делать нечего”. “Не то забота, что много работы, а то забота, как ее нет”. “Будешь счастлив, паши не лениво”. “Досуг будет, когда нас не будет”. “Не убить бобра, не нажить добра”. “Работать — день коротать, отдыхать — ночь избывать”. “Маленькое дело лучше большого безделья”. “Шевелись, работай — ночь будет короче” (т. е. хорошо поспишь от усталости). “Покидай на утро хлеба, не покидай на утро дела”. “С ночи сыт не будешь, не печь кормит, а руки”. “Лень мужика не кормит”. “Не пугай молодца работой, а сыпь ему молу” (т. е. Что молоть). *Афанасьев 1985. — Т. 1. — С. 9.

     Пословиц, прославляющих трудолюбие и трудолюбивого человека, многие десятки, всех не перечислишь, но вот еще некоторые. “Сер мужичок, да сердит на работу. И серо, да сбойтливо”. “Люблю серка за обычай: кряхтит, да везет”. “О добре трудиться, есть чем похвалиться”. “Добывай всяк своим горбом! Нет мошны, так есть спина”. “Работай до поту, так и поешь в охоту”. “Покуда цеп в руках, потуда и хлеб в зубах”. “Глаза глядят, а руки делают”. “Что потрудимся, то и поедим”. “Держись сохи плотнее, так будет прибыльнее”. “Где работно, там и густо, а в ленивом дому пусто”. “Кто пахать не ленится, у того и хлеб родится”. “Что умолотишь, то и в засек положишь”. “Работа лучший приварок. По работе еда вкуснее”. “Одна забота — не стала бы работа”.

     “Вразумись здраво, начни рано, исполни прилежно” — эта пословица встречается у Даля несколько раз. “Вполплеча работа тяжела: оба подставишь — легче справишь”. “Поспешай, да не торопись. Что скоро, то не споро”. “Взялся за гуж, так не говори, что недюж”. “Не бери ноши сверх мочи, а положат, кряхти да неси”. “Десять раз примерь, один раз отрежь”. “Хорошо смазал, хорошо ипоехал”. “Лес сечь не жалеть плеч”. “На скорую ручку — комком и в кучку”. Отношение наших предков к труду как к добродетели, как к нравственному деянию ярко выразилось в замечательном памятнике русского быта и литературы XVI века “Домострое”. В этой книге создается настоящий идеал трудовой жизни русского человека — крестьянина, купца, боярина и даже князя (в то время классовое разделение осуществлялось не по признаку культуры, а больше по размеру имущества и числу слуг). Все в доме — и хозяева, и работники— должны трудиться не покладая рук. Хозяйка, даже если у нее гости, “всегда бы над рукоделием сидела сама”. Хозяин должен всегда заниматься “праведным трудом” (это неоднократно подчеркивается), быть справедливым, бережливым и заботиться о своих домочадцахи работниках. Хозяйка — жена должна быть “добрая и трудолюбивая, и молчаливая”. Слуги хорошие, чтобы “знали ремесло, кто кого достоин и какому ремеслу учен”. Родители обязаны учить труду своих детей, “рукоделию — мать дочерей и мастерству — отец сыновей”.

     Книга проповедует трудолюбие, добросовестность, бережливость, порядок и чистоту в хозяйстве. Очень тактично регулируются трудовые отношения между хозяином и работником. Труд в хозяйстве русского человека приобретал характер сложного, многообразного ритуала, особенности которого определялись вплоть до мелочей — как мыть, тереть, сушить, скоблить, солить грибы, ухаживать за скотом и т. д. Во многих местах “Домострой” — настоящее пособие по научной организации труда русского крестьянина XVI века (например, глава 32. Как порядок в избе навести хорошо и чисто). Труд как добродетель и нравственное деяние — всякое рукоделие или ремесло, — по “Домострою”, следует исполнять приготовясь, очистясь от всякой скверны и руки вымыв чисто, прежде всего, — святым образам поклониться трижды в землю — с тем и начать всякое дело. Делать работу надо добросовестно, сосредоточенно, не отвлекаясь. “А если во время дела какого раздастся слово праздное, или непристойное, или с ропотом, или со смехом, или с кощунством, или скверные и блудливые речи, — от такого дела Божья милость отступит, и вот уже дело и всякое ремесло и любое рукоделие не с Богом совершается, а Богу во гнев, ибо и людям не благословенное не нужно и не мило, да и не прочно оно”. “Домострой” осуждает недобросовестную работу и обман как грех перед Богом. “Кто в каком рукоделье нечисто готовит или в ремесле каком украдет что или соврет, и притом побожится ложно: не настолько сделано или не в столько стало, а он врет, — так и такие дела не угодны Богу, и тогда их запишут на себя бесы, и за это все взыщется с человека в день Страшного суда”. В общем, полное созвучие с народной мудростью: “дело знай, а правду помни”, “Дело делай, а правды не забывай”.

     В XIX веке “Домострой” получил ярлык ретроградного произведения, но, скорее всего, это было связано с общим отрицанием ценностей древнерусской культуры, непониманием ее духовного богатства, чем с реальными недостатками этого идеального памятника русского быта. Исследователи этого памятника, в том числе некоторые современные, отказывают ему в духовности, сводя его к сугубо материальной стороне жизни. И нет более ошибочного, чем это суждение. Ибо в “Домострое” проводится идея практической духовности, духовности неразрывной от материальной стороны жизни, в чем и состояла особенность развития духовности в Древней Руси. Духовность— не рассуждения о душе, а практические дела по претворению в жизнь трудового идеала, имевшего духовно- нравственный характер. Идеи праведного труда, доброты, честности, добропорядочности, любви к ближнему, забота о жизни и условиях труда работников отражают лучшие качества человека Древней Руси. Вплоть до начала XX века многие лучшие черты отношения к труду русского человека по “Домострою” сохранялись в монастырях, давших идеальные образцы добросовестной, качественной и эффективной работы.

     Исстари русские монастыри (особенно пустынные монастыри) были религиозно трудовыми братствами, в которых на практике реализовывались трудовые идеалы русского общества. Как отмечал еще историк В. О. Ключевский, древнерусский общежительный монастырь в XIII — XIV веках в процессе своей эволюции превращался в трудовую земледельческую общину. По задачам иночества, писал В. Ключевский, “монахи должны питаться от своих трудов, свои труды ясти и пити, а не жить подаяниями мирян. Среди основателей и собиравшейся к ним рядовой братии пустынных монастырей встречались люди из разных классов общества — бояре, купцы, промышленники и ремесленники, иногда люди духовного происхождения, очень часто крестьяне. Общежительный монастырь, под руководством деятельного основателя, представлял рабочую общину, в которой занятия строго распределялись между всеми: каждый знал свое дело, и работы каждого шли “на братскую нужду”. Устав белозерских монастырей Кирилла и Ферапонта... живо изображает этот распорядок монастырских занятий, “чин всякого рукоделия”: кто книги пишет, кто книгам учится, кто рыболовные сети плетет, кто кельи строит; одни дрова и воду носили в хлебню и поварню, где другие готовили хлеб и варево, хотя и много было служб в монастыре, вся братия сама их исправляла, не допуская до того мирян, монастырских служек. Первой хозяйственной заботой основателя пустынного монастыря было освоение окрестной земли силами собирающейся в нем братии. Пока на монастырскую землю не садились крестьяне, монастырь самостоятельно обрабатывал ее “всем своим составом, со строители во главе выходя на лесные и полевые работы.

     Все побывавшие на Соловках или Валааме, да и во многих других русских монастырях в XVIII — XIX веках, отмечают их удивительную ухоженность, необыкновенное трудолюбие монахов, сумевших в сложных климатических условиях Севера создать настоящие оазисы. Могли это создать люди, считавшие труд проклятьем? Конечно, нет. “Труд — дело святое”, — как бы отвечая своим оппонентам, говорилимонахи, создавая настоящие образцовые хозяйства, выращивая на севере южные фрукты, превращая бесплодную землю в цветущий сад, возводя чуть ли не голыми руками сложные инженерные сооружения.

     Хозяйственное процветание Соловецкого монастыря продолжалась до 1917 года. После революции на базе монастырского хозяйства был создан совхоз, который в короткий срок разрушил всю историческую структуру и хозяйственные связи. Последнюю же точку на уникальном монастырском хозяйстве поставил ГУЛАГ. •Ключевский В. О. —Ч. II. — С. 331.

     Древнерусский идеал трудовой жизни долгое время продолжал существовать среди старообрядцев. Старообрядческие общины во многом сохранили трудовые ценности Древней Руси Как здесь не вспомнить старообрядческое крестьянское царство на реке Выг. Вплоть до середины XIX века старообрядцы сохраняли здесь древнерусские формы крестьянской жизни

     Религиозный центр крестьянского царства располагался в селе Данилове, в 27 скитах на началах самоуправления вели “мирскую” жизнь тысячи старообрядцев. Каждое поселение обладало полной самостоятельностью; общие дела решались на сходках всех жителей скита. Труд строился на артельных началах и принципах “Домостроя”, как святое дело и добродетель. Работали все от мала до велика -, расчищали дремучие леса, поднимали целину строили дома и многочисленные постройки, ловили рыбу, били зверя. Взяв в аренду 13078 десятин земли в Каргопольском уезде, Крестьяне старообрядцы построили там свои фермы — “пустыни” активно занялись хлебопашеством и скотоводстством, Продуктивность скота и эффективность использования земельных угодий у старообрядцев были одни из самых высоких в России. Была у выговцев заведена своя мукомольная фабрика, а также меднолитейное производство, снабжавшее значительную часть России медными крестами. Не гнушались крестьяне и торговлей — хлебом, маслом, рыбой звериными шкурами, медными изделиями - в крупных городах России: Петербурге, Москвве, Архангельске, Казани, Рыбинске, а также за границей— в Норвегии и др. Для торговли они имели свои суда и пристани. Торговых представителей крестьянского царства все знали как честных и порядочных купцов товарами высокого качества и как правило, более дешевыми, чем у других продавцов. . В ХУ111 — первой половине XIX века крестьянское царство на реке Выг достигло поразительных результатов, став одним из самых цветущих мест Российской Империи. Достаточно сказать, что доход на душу населения был в выговских скитах во много раз больше, чем в среднем по России. Кроме хозяйственных успехов, Выгореция, так иногда именовали это крестьянское царство, создала и развивала свои школы, библиотеки, мастерские по переписыванию древних книг, певческое училище и иконописную мастерскую. Процветание крестьянского царства на реке Выг было разрушено в 1850 году “декретом” Николая I, изгнавшего отсюда большую часть старообрядцев и поселившего на их месте переселенцев (в основном деклассированных элементов) из Псковской губернии. В короткий срок богатые и оживленные деревни превратились в ничтожные и запустелые.

      В целом, говоря о главном, что составляло сущность русского труда в эпоху его расцвета, следует подчеркнуть, что он никогда не сводился к совокупности действий или навыков, а рассматривался как проявление духовной жизни, причем трудолюбие было характерным выражением духовности. Очень верно сказано русским педагогом В.А. Сухомлинским, что “отношение к труду является важнейшим элементом духовной жизни человека. Было бы недостаточным и наивным сказать, что трудолюбие воспитывается в процессе труда. Трудолюбие как важнейшая черта морального облика воспитывается и в процессе духовной жизни — интеллектуальной, эмоциональной и волевой. Не может быть трудолюбивым человек, мало думающий, мало переживающий” . *Сухомлинский О воспитании 1975. — С. 128.

      Трудолюбие, добросовестность, старательность, которые мы отмечаем в наших предках, рождались не просто в процессе выполнения трудовых функций (хотя и это немаловажно), а являлись итогом их богатой духовно-нравственной жизни. ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО — Хозяйство Возраст русского предпринимательства давно перевалил за тысячу лет. Его юбилей можно было отмечать вместе с тысячелетием России, которое праздновалось в прошлом веке. Однако до сих пор, говоря о тысячелетии России, почему-то подразумевают тысячелетие российской государственности, забывая важнейший факт, что, какой бы великой ни была эта государственность, она не смогла бы выполнить свои задачи без тесного союза с русским предпринимательством. Только опираясь на предпринимательство и частную инициативу, Русское государство сумело освоить безбрежные просторы нашей страны. Политическое освоение гигантских территорий, осуществляемое Российским государством, шло параллельно с их экономическим освоением русскими предпринимателями, тяжелым, самоотверженным трудом. В 1918 году предпринимательство было запрещено под страхом смертной казни. Из российской жизни изъяли важнейший элемент экономического развития. За несколько лет был ликвидирован слой людей предпринимателей — профессиональных организаторов российской экономики, которых Россия вынашивала и рождала столетиями. К 1920 году было физически истреблено или бежало за границу более 100 тысяч предпринимателей. В последующие десятилетия вплоть до последних лет предпринимательство по закону рассматривалось как уголовно наказуемое преступление.

      Потеря предпринимательского слоя была непоправима для России. Она лишилась уникальных тружеников, которые по своей культуре, психологии, образу жизни заметно отличались от западных предпринимателей. Очень важно подчеркнуть, что наряду с крестьянством русские предприниматели в гораздо большей мере, чем другие слои, сохраняли самобытные черты, несли в себе ценности русского национального сознания и русской культуры. Говоря об особенностях предпринимательства в России, прежде всего, следует отметить самобытный характер ее хозяйственного механизма.

     Прежде всего надо говорить о самобытной модели экономики, которая сильно отличалась от западной. Если в западной экономике господствовали индивидуализм, жесткая конкуренция, а эффективный труд мотивировался преимущественно материальными интересами, то в русской модели экономики предпочтение отдавалось коллективизму, обеспечению органичной, естественной связи и взаимозависимости между работниками, поддержанию духа общности и ответственности перед коллективом.

     Русская модель хозяйственного развития принадлежала к общинному типу экономики. Она развивалась на традиционных ценностях крестьянской общины и артели, коллективизма, взаимопомощи, трудовой демократии, местном самоуправлении. Эффективный труд мотивировался в ней преимущественно моральными, а не материальными стимулами.

      Отсюда особое место предпринимателя как организатора хозяйственного процесса. Если в западной модели•экономики это преимущественно строгий надсмотрщик, патрон, опирающийся на жесткий иерархно-бюрократический контроль и систему материального стимулирования, то в русской модели предприниматель это “кормилец”, управляющий хозяйственным процессом, применяя преимущественно моральные, отеческие формы воздействия, конечно, соблюдая принятые в обществе принципы справедливой оплаты за труд. 'Платонов О. А. Воспоминания о народном хозяйстве. — М., 1990. — С. 10—14. Русская модель экономики существовала как определенный национальный стереотип хозяйственного поведения. Это была не жесткая доктрина, а постоянно развивающаяся устойчивая система представлений, опирающихся на традиционные народные взгляды. Изучение деятельности русской модели экономики, существовавшей как господствующий тип с первого тысячелетия вплоть до начала XVIII века, а в усеченном виде даже до начала XX века, позволяет выявить семь основополагающих принципов ее функционирования. Рассмотрим их последовательно. Первый принцип — хозяйство как преимущественно духовно- нравственная категория. Ориентированность на определенный духовно- нравственный миропорядок.

     Предприниматель согласно этому принципу — глава хозяйства, Дома, а сам хозяйственный, предпринимательский строй именуется как Домостроительство.

     Домостроительство в понимании русского человека наука вести хозяйство для обеспечения достатки и изобилия на духовно- нравственных началах. Хозяйство в русской науке домостроительства — это, прежде всего, духовно-нравственная категория, в рамках которой исключена погоня за прибылью как самоцель, а хозяйственные отношения ориентируются на определенный нравственно-трудовой порядок, порицающий поклонение деньгам и несправедливую эксплуатацию. Многие основы этой науки выражены в уже рассмотренном нами замечательном памятнике экономической мысли и быта русского народа “Домострой”.

     Главная идея “Домостроя” — замкнутое саморегулируемое русское хозяйство, ориентированное на разумный достаток и самоограничение (нестяжательство), живущее по православным нравственным нормам. Как справедливо отмечалось, духовное начало одухотворяет мир экономики. Экономика “оживает, когда все “благословенно”, и благословенная денежка по милости Божией становится символом праведной жизни”.

     Второй принцип — автаркия — ориентированность хозяйственных единиц и системы в целом на замкнутость, самодостаточность, самоудовлетворенность.

     Основной поток эффективной хозяйственной деятельности направлен не во вне, а внутрь хозяйственной системы. Этот принцип обусловливал глубокий консерватизм русского предпринимательства, сдерживал его движение вне узких хозяйственных систем, а особенно за рубеж.

     Стремление к автономности, независимости, даже замкнутости хозяйства от внешней среды, стремление обеспечить себя всем необходимым, чтобы не зависеть от других, было характерной чертой большей части хозяйственных единиц России. Именно оно служило импульсом автаркических тенденций русской экономики. Деревня, мир, артель, монастырь стремились, в понятиях того времени, стать “беззаботными”, то есть сделать своими руками, создать независимое от внешней среды самостоятельное хозяйство. В этой хозяйственной независимости русский человек чувствовал себя “беззаботным*”, но это была “беззаботность” трудового человека, привыкшего надеяться только на свои руки. В этом смысле показательна заонежская сказка о беззаботном монастыре.

     Экономически Россия была единственной страной в •мире, которая приближалась к автаркии, то есть имела такой хозяйственный уклад, который позволял ей самостоятельно и полнокровно существовать независимо от иностранного ввоза и вывоза. По отношению к внешнему миру Россия в течение столетий была автономна, обеспечивая себя всеми необходимыми товарами и сама потребляла почти все, что производила. Высокие заградительные пошлины на многие товары стимулировали внутреннее хозяйство. Зарубежный импорт не играл для страны жизненного значения. Доля России в мировом импорт даже в начале XX века составляла немногим более 3% что для страны с населением, равным десятой части всего человечества, ничтожно. Для сравнения отметим, что большинство западных стран, обладая незначительной численностью населения, имело долю в мировом импорте во много раз большую, т. е. экономически зависело от импорта.

     Автаркические тенденции русского хозяйства объясняют тот факт, что только сравнительно незначительная часть русских предпринимателей ориентировалась на внешнеэкономические связи. Третий принцип — нестяжательство и самоограничение. Способность к самоограничению. Направленность не на потребительскую экспансию (постоянное наращивание объемов и видов товаров и услуг как самоцель), а на обеспечение самодостаточности. Самообеспечение и самоограничение — важнейший хозяйственный принцип. “Что сам можешь сделать, за то денег не плати”. “Не купи чего хочется, покупай, без чего обойтись нельзя”. Для А.Т. Болотова образцом для подражания служит трудолюбивый человек, который “во всю жизнь свою не полакомится ни гроша, не ел ничего покупнова, сам с детьми не носил ни нитки, кроме пряденова и вытканова ево женою и дочерьми”. Ничего покупного — девиз самообеспечивающего крестьянского хозяйства. И совсем не важно, если для этого придется себя ограничить в потреблении, главное — хозяйственная независимость, “беззаботность”. Ведь в самом деле — “От жареного не сытее наешься, как и щами с кашею”, “Тонкое сукно не лучше греет сермяги”, “Наработавшись, столько же сладко уснешь на соломе, как на перинах”. Кстати говоря, Болотов и сам так жил. Имея значительный достаток, не роскошествовал, а обеспечивал себе и семье только самое необходимое и разумное. В целом принцип нестяжательства и самоограничения ограничивал накопление богатства и развитие предпринимательства в западном смысле.

     Четвертый принцип трудовой характер хозяйственной деятельности. Экономический процесс направлен не на максимизацию капитала и прибыли, а на обеспечение трудовой самодостаточности. Этот принцип позволяет понять, почему русское предпринимательство было по духу крестьянским и выходило в большинстве своем из крестьян. Это ярко прослеживается в XVIII—XIX веках. Пятый принцип — отношение к собственности как к функции труда, а не капитала.

     Русская экономическая мысль рассматривает капитал как излишек, сверх определенного уровня потребления человека или общества, включающий в себя стоимость неоплаченного труда других людей. Он может быть достигнут частично в результате труда и бережливости, но все равно его основу составляет неоплаченный труд. Капитал может быть производительным, когда ориентируется на производство, или паразитическим, ростовщическим, когда ориентируется только на увеличение потребления его владельца сверх разумного достатка. Собирание капитала ради нового производства одобряется народной этикой и всячески порицается, когда это собирание осуществляется ради присвоения неоплаченного труда других людей.

     В России сложилось иное, чем на Западе отношение к •деньгам и богатству. Для западного человека свобода олицетворяется в деньгах (в частности, известный афоризм Б. Франклина), для русского свобода — это независимость от денег. Западный мир чаще всего сводит понятие свободы к степени возможности покупать, стяжать все новые и новые товары и услуги, русский видит в этой “свободе” форму кабалы, опутывающей его душу и обедняющей жизнь. Шестой принцип — трудовая и производственная демократия. В силу этого принципа русский предприниматель делегировал часть своих прав собственника в руки трудовых коллективов. Еще в конце XIX века на многих российских заводах и фабриках были широко распространены артельные формы труда, когда артельщики брали на свой подряд цех или участок производства и отчитывались перед руководством только за количество и качество работы, а все вопросы по выполнению подряда и распределения заработка решали сами внутри артели. Были случаи, когда рабочие артельно брали в свои руки все предприятие.

     Седьмой принцип — преобладание моральных форм понуждения к труду над материальными. Трудовая мотивация, построенная на принципе преобладания моральных форм понуждения к труду над материальными, была одной из главных основ культуры труда в России. Согласно этому принципу, качественный и эффективный труд стимулировался не столько материальным вознаграждением, сколько различными внутренними моральными мотиваторами, основывающимися на народном представлении о труде как добродетели, выполнить который плохо или некачественно грех, строго осуждаемый общественным мнением.

     Преобладание моральных форм принуждения к труду над материальными совсем не предполагало уравниловки в распределении, а наоборот, исключало ее. Для крестьянина считалось безнравственным заплатить равную плату и мастеру, и простому работнику. Качественный труд должен вознаграждаться значительно выше: “Работнику полтина, мастеру рубль”.

     В целом преобладание моральных форм понуждения к труду вынуждало предпринимателей следовать традиционным взаимоотношениям между работниками и нанимателями.

     В своей работе я проследил историю десятков русских предпринимательских родов и отметил, что только небольшая часть их перешагнула 3—5 поколений, а большинство довольно быстро хирело и разорялось. Можно предположить, что духовные основы русской цивилизации не способствовали долгожительству предпринимательских династий. Однако этот вовсе не означало, что не сохранялась преемственность российских предпринимательских традиций. Посредством народного сознания воспроизводилось главное — духовная система русского предпринимательства, черпавшая свои кадры в трудовой крестьянской Руси.

     Древнюю Русь называли страной городов: при князе Владимире их было 25, перед нашествием Орды — 271, в царствование Ивана Грозного — 715, при царе Алексее Михайловиче — 923. Были среди них и очень большие по тем временам города. Наверно, не случайно русской княжне Анне Париж XI века показался большой деревней, а спустя несколько веков англичанин Р. Ченслер отмечал в 1554 году, что Москва по размерам превосходит Лондон. Именно города становились оплотом развития предпринимательства, складочными местами, в которым сосредоточивались массы товаров, распределяемые отсюда как по стране, так и за рубеж.

     Вокруг городов возникало множество торговых и промысловых поселений. Сюда сходились для торговли, или, как тогда называли, “гостьбы” — купцы, бобровники, бортники, звероловы, смолокуры, лыкодеры и другие тогдашние “промышленники”. Места эти получали название погостов (от слова “гостьба”). Позже, уже после принятия христианства, в этих местах как наиболее посещаемых, строились церкви и устраивались кладбища. Здесь совершались сделки, заключались договоры, отсюда пошла традиция ярмарочной торговли. В подвалах церквей хранился необходимый ля торговли инвентарь,(весы, меры), складывались товары, а также хранились торговые договоры. За это духовенство взимало с торговцев особую пошлину. Купцы и предприниматели в Древней Руси не были выделены в отдельное сословие. В предпринимательской деятельности принимали участие все слои общества (в том числе князья и бояре). Тем не менее, уже в XI—XII веках русское законодательство дорожит жизнью купца, и за голову купца полагался штраф вдвое больший, чем за голову простого человека (12 гривен и 5—б гривен).

     Интересное описание предпринимательской деятельности русских людей еще в дохристианский период оставил в своих записках греческий император Константин Багрянородный (905—959 гг.)*. По его словам, с ноября месяца, как только подмерзала дорога, и устанавливался санный путь, русские купцы покидали города и направлялись в глубь страны. Всю зиму они скупали по погостам товары, а также собирали с жителей дань в оплату за ту охрану, которую им давал город. Весной уже по Днепру с полой водой возвращались купцы в Киев. К тому времени подготавливались суда, на которых купцы отправлялись в Царьград. Плыли огромным караваном, состоявшим из купцов разных земель — смоленских, любечских, черниговских, новгородских, выше городских. Труден и опасен был этот путь. И только большая охрана спасала купцов от многочисленных грабителей. Проплыв Днепр, выходили в море, держась берега, так как в любой момент могли погибнуть на своих утлых суденышках от крутой волны. Прибыв в Царьград, торговали там шесть месяцев. Согласно договору, оставаться на зиму они не могли. Размещали их не в самом городе, а у “святого Мамы” (монастырь св. Мамонта). Во время пребывания в Царьграде русские купцы пользовались различными льготами, предоставленными им греческим императором. В частности, русские купцы продавали свои товары и покупали греческие, не платя пошлины; кроме того, им выделяли бесплатно продукты питания и разрешали пользоваться баней. По окончании торга греческие власти выделяли купцам съестные товары и корабельные снасти. Возвращались купцы не ранее октября, а там уже снова наступал ноябрь и нужно было ехать в глубь страны, на погосты, распродавая то, что было привезено из Византии и скупая товары для зарубежной торговли на следующий год. Такая предпринимательская деятельность велась Русью не одно столетие. Круговорот торговой жизни сыграл огромную роль в освоении и объединении русских земель. Все большее и большее число людей вовлекалось в эту экономическую деятельность, становясь кровно заинтересованным в ее результатах.

      См.: История СССР с древнейших времен до наших дней. В 12 т. Т. 1. — М., 1966. — С. 485—487.

     Впрочем, русские купцы вели торговлю не только с Царьградом, откуда вывозили шелковые ткани, золото, кружева, вина, мыло, губки, различные лакомства. Большая торговля велась с варягами, у которых покупали бронзовые и железные изделия (особенно мечи и топоры), олово и свинец, а также с арабами, — откуда в страну поступали бисер, драгоценные камни, ковры, сафьян, сабли, пряности.

     О том, что торговля велась очень большая, свидетельствует обилие кладов того времени, которые до сих пор находят поблизости старинных городов, вблизи от больших рек, на волоках, возле бывших погостов. В этих кладах находят арабские, византийские, римские и западноевропейские монеты, в том числе даже отчеканенные в VIII веке.

     Первый русский свод законов “Русская Правда” был пронизан духом предпринимательства. Когда читаешь ее статьи, то убеждаешься, что она могла возникнуть в обществе, где важнейшим занятием была торговля, а интересы жителей тесно связаны с результатом торговых операций.

     “Правда, — пишет историк В. О. Ключевский, — строго отличает отдачу имущества на хранение — “поклажу” от “займа”, простой заем, одолжение по дружбе, от отдачи денег в рост из определенного условленного процента, процентный заем краткосрочный от долгосрочного и, наконец, заем — от торговой комиссии и вклада в торговое компанейское предприятие из неопределенного барыша или дивиденда. Правда дает далее определенный порядок взыскания долгов с несостоятельного должника при ликвидации его дел,умеет различать несостоятельность злостную от несчастной. Что такое торговый кредит и операции в кредит — хорошо известно Русской Правде. Гости, иногородние или иноземные купцы, “запускали товар” за купцов туземных, т. е. продавали им в долг. Купец давал гостю, купцу-земляку, торговавшему с другими городами или землями, “куны в куплю”, на комиссию для закупки ему товара на стороне; капиталист вверял купцу “куны в гостьбу”, для оборота из барыша”*. Городские предприниматели, справедливо отмечает Ключевский,являются то сотрудниками, то соперниками княжеской власти, что отражало их большую роль в обществе.

     "Ключевский В. О. — Ч. ** См. там же. — С. 298. С. 299. Успешный рост предпринимательской деятельности в Древней Руси подтверждался широким развитием кредитных отношений. Новгородский предприниматель купец Климята (Климент), живший в конце XII — начале XIII века, сочетал свою широкую торговую деятельность с предоставлением кредитов (отдачей денег в рост). Климята был членом “купеческого ста” (союз новгородских предпринимателей), занимался он преимущественно бортным промыслом и скотоводством. К концу жизни ему принадлежали четыре села с огородами. Перед смертью он составил духовную, в которой перечислял свыше десятка различного рода людей, связанных с нимпредпринимательской деятельностью. Из перечня должников Климяты видно, что он выдавал также и “поральское серебро”, за что взимались проценты в виде наклада. Деятельность Климяты была такова, что он не только предоставлял кредиты, но и брал их. Так, он завещал в уплату долга своим кредиторам Даниле и Воину два села. Все свое состояние Климята завещал Новгородскому Юрьевскому монастырю — типичный случай для того времени.

     По поводу предпринимательского кредита на Руси было особое мнение. Считалось не по-христиански брать высокие проценты. Однако пришлые люди пытались заниматься ростовщичеством под огромные проценты, что зачастую кончалось для них плачевно. Нетрудовой, паразитический характер такого ростовщического дохода вызывал широкий протест. Так, весной 1113 года в Киеве разразилось народное восстание, во время которого были разгромлены дома евреев-ростовщиков, взимавших огромные проценты, а также занимавшихся скупкой и перепродажей по спекулятивным ценам продуктов широкого потребления. После этого восстания Владимир Мономах ввел Устав, который резко ограничивал сумму процента, выплачиваемого по кредиту (не более 20 /о в год), и тем самым подрывал позиции паразитического предпринимательства, наживавшегося на народной нужде. По сути дела, ростовщичество как паразитическое предпринимательство было запрещено и всячески осуждалось.

     Анализируя характер великороссов, отмечая черты, которые могли способствовать развитию русского предпринимательства, русский историк академик В.П.Безобрааов выделяет особо: чувство меры, которое уравновешивает все разнообразные душевные порывы, движение увлечения всяких других чувств и страстей соразмеряет важность различных целей и силу наличных способов их достижения; практический расчет — умение сосредоточиться на ближайших и важнейших целях жизни и пожертвовать в момент действия всеми более отдаленными, менее необходимыми и менее достижимыми, хотя бы и самыми возвышенными целями; самообладание среди разнородных и противоположных потребностей жизни и стремления к их удовлетворению; трезвость характера, не позволяющая увлекаться никакими чувствами и страстями, удаляющими от раз поставленной задачи, от начатого предприятия; сила воли, поддерживающая бодрость духа, не позволяющая предаваться излишнему самообольщению при успехе и излишнему унынию при неудаче, всегда дающая рассудку господство над порывами чувств**.

     См.: История СССР... — Т. 1. — С. 553.

     ** См.: БезобразовВ.П. Народное хозяйство России.—Т. 1—СПб., 1882.—С. 65. Именно эти черты стали фундаментом для развития русского предпринимательства и определяли его успех более тысячи лет. Одним из самых характерных городов русского предприни мательства был Новгород Великий. Торговлей и предпринимательством здесь жила большая часть населения, и предприниматель был главной фигурой, о которой складывались сказки и легенды. В новгородской былине о Садко (прообразом которого, по мнению исследователей, был реальный человек Сотко Сытинеч, упоминаемый в летописи в 1167 г. в качестве строителя церкви Бориса и Глеба в Новгороде) купец-предприниматель показан как герой-богатырь, причем подвигом представлена его торговая деятельность. Никому неизвестный гусляр Садко своей энергией и удачей выбивается в богатые купцы. Однажды на пиру Садко похвастал, что скупит все товары в Новгороде. Два дня в торговых рядах он скупает товары, но вот на третий день приезжают московские купцы, и Садко вынужден сознаться, что ему не скупить товары со всего белого света. После этого Садко снарядил 30 кораблей и вместе с другими купцами поехал торговать; по дороге корабль вдруг остановился как вкопанный, несмотря на попутный ветер. Понял Садко, что морской царь требует дани, бросил в море бочки золота, серебра, жемчуга. Однако водяной требует живой жертвы. Купцы бросают жребий, и он выпадает на Садко. Берет Садко гусли, спускается в море на дубовой доске и попадает в палаты морского царя, который требует, чтобы он поиграл ему на гуслях. Под звуки гуслей царь морской пустился плясать, море взволновалось, корабли стали тонуть, люди гибнуть. Тогда Николай угодник под видом старца седого явился к Садко и велел прекратить ему игру, оборвав струны гуслей. Затем царь морской требует, чтобы Садко женился на морской девице. Садко вынужден согласиться. После свадебного пира Садко засыпает и просыпается в родных местах, и в это время по Волхову подъезжают его корабли с казной. В благодарность за спасение Садко строит церковь Николе Можайскому и Пресвятой Богородице.

      Вот такую красивую легенду создало русское предпринимательство. Кстати, очень типичен конец — спасение, большая коммерческая удача знаменовались в среде русских купцов возведением храма.

     Новгородские купцы вели свою торговлю и промысловую деятельность артелями, или компаниями, представлявшими из себя хорошо вооруженные отряды. Предпринимательских артелей в Новгороде насчитывалось десятки, в зависимости от товаров, которыми они промышляли, или местности, куда ходили торговать. Были, например, поморские купцы, торговавшие на Балтийском или Белом морях, низовские купцы, имевшие дела в Суздальской области, и т. п. Самые основательные новгородские предприниматели объединялись в торгово-промышленную “ассоциацию”, именуемую тогда “Иванове сто”, имевшую свой центр около храма святого Иоанна Предтечи в Опоках. Здесь располагался общественный гостиный двор, где купцы складывали свои товары, а также находилась “гридница” (большая палата), своего рода зал для проведения деловых совещаний. На общем собрании “Иванове сто” купцы выбирали старосту, который руководил делами этой “ассоциации”, наблюдал за общественной кассой и оформлением деловых документов.

     Около церкви проходил торг, стояли специальные весы, при которых находились выборные присяжные чины, наблюдавшие за правильностью веса и торговли. За взвешивание, как и при продаже товара, взималась особая пошлина. Кроме больших весов, возле церкви стояли и малые, служившие для взвешивания драгоценных металлов, слитки которых служили тогда вместо монеты. Возникающие между предпринимателями и потребителями противоречия решались в специальном торговом суде, председателем которого был тысяцкий.

     Купцы, входившие в “Иванове сто”, обладали большими привилегиями. В случае финансовых затруднений им предоставляли кредит или даже безвозмездную помощь.

     См.: Энциклопедический словарь Брокгауз и Эфрон. — СПб.,1890. — Т. 56.—С. 53—54. При опасных торговых операциях от “Иванове сто” можно было получить вооруженный отряд для охраны. Однако вступить в “Иванове сто” мог только очень состоятельный предприниматель. Для этого в кассу “ассоциации” нужно было внести большой взнос — в 50 гривен — и, кроме того безвозмездно пожертвовать в пользу церкви св. Ивана на Опоках еще почти 30 гривен (за эти деньги можно было купить стадо волов в 80 голов). Зато, вступив в “Иванове сто”, предприниматель и его дети (участие было наследственным) сразу занимали почетное положение в городе и получали все связанные с этим привилегии.

     Большую взаимовыгодную торговлю новгородские купцы вели с Ганзейским союзом. Новгородские купцы скупали по всей России и продавали ганзейцам льняные ткани, выделанные кожи, смолу и воск высокого качества, хмель, строевой лес, мед, меха, хлеб. От ганзейцев новгородские купцы получали вино, металлы, соль, сафьян, перчатки, крашеную пряжу и разные предметы роскоши. Сильно развитая система предпринимательства вкупе с народным самоуправлением были главными условиями экономического процветания Древнего Новгорода, которое неоднократно отмечалось иностранными купцами и путешественниками.

     Кроме “Иванове сто” в русских городах существовали и другие профессиональные объединения предпринимателей. В XIV — XVI веках торговые предприниматели, имевшие лавки на городском торгу (“ряды”), объединялись в самоуправляемые организации, члены которой назывались “рядовичами”.

     Рядовичи сообща владели отведенной под лавки территорией, имели своих выборных старост, обладали особыми правами на сбыт своих товаров. Чаще всего их центром была их патрональная церковь (в подвалах ее хранились товары), нередко им также предоставлялись даже судебные функции. Имущественное положение купцов было неравное. Самыми богатыми были “гости-сурожане” — купцы, торговавшие с Сурожем и другими городами Причерноморья. Состоятельными были и купцы суконного ряда — “суконники”, торговавшие привозным с Запада сукном. В Москве патрональным храмом “гостен-сурожан” была церковь Иоанна Златоуста. Принадлежность к корпорации московских гостей обставлялась примерно теми же правилами, что и в новгородской “Иванове сто”. Положение в этой корпорации было тоже наследственным. Гости возглавляли купеческие караваны, отправлявшиеся в Крым. Из XV века с нами говорит известный своей предприимчивостью тверской купец Афанасий Никитич Никитин, оставивший свои замечательные записки. Из этих записок следует, что русские купцы вели широкую торговлю с разными странами, находились в дружественных отношениях с иностранными купцами. Афанасий Никитин представляет собой образ настоящего русского купца, соединявшего в себе коммерческую хватку с глубокой религиозностью, совестливостью и патриотизмом. Увлеченный рассказами иностранных купцов о богатствах Индии, Афанасий Никитин, несмотря на все трудности, пробирается в неведомые земли, чтобы привезти оттуда товары, полезные для своей Родины. Из записок следует, что Афанасий Никитин — человек “общительный”, наблюдательный, быстро усваивающий языки, тщательно знакомился с предметами торговли каждого города, а попутно и с природой и с жителями каждой страны”. В своем “Хождении за три моря” — Каспийское, Индийское и Черное — Афанасий Никитин преодолевает полный смертельных опасностей путь, может быть, самый длинный по тем временам (1466— 1469 гг.) — от Твери до южных берегов Каспийского моря, через всю Персию, Индию, а затем возвращение на Русь. Он посещает Индию, почти за тридцать лет до Васко де Гама и, по сути дела, открывает Индию для России.

     В эпоху Ивана Грозного символом русского предпринимательства становится энергичная деятельность Строгановых. Самый знаменитый основатель рода Строгановых Аника Федорович продолжил и развил солеваренное дело, доставшееся ему от отца. Аника не только довел до совершенства сольвычегодские варницы, но и построил множество варниц на Кольской губе, Аника Федорович едет большую торговлю с иностранными купцами, скупает у них заморские товары и с выгодой перепродает их. Особую статью приобрела торговля Строгановых с народами Урала и Приуралья. Посредством этой торговли, по сути дела, начинается активное освоение русскими людьми Урала и Сибири.

     Люди Строганова доходят вплоть до Оби и начинают бойкую торговлю с остяками и другими народами этого края, “весьма дружелюбно поступая и лаская их, выменивая у них на свои дешевые товары дорогие меха соболей, лисиц, белок”. В 1557 году Аника Федорович едет в Москву и объявляет при царском дворе о выгодах этой торговли и необходимости экономического и государственного освоения Урала и Сибири.

     За свои труды Аника Федорович получает от царя огромную территорию малообитаемой, но “всем изобильной и к поселению весьма способной” земли по Каме в Перми Великой. Земли эти освоили уже его сыновья Яков и Григорий — они строили там крепости, города, предприятия, множество разных храмов.

     Еще один сын Аники, Семен, был главным инициатором отправления отрядов Ермака на завоевание Сибири, за что был награжден от Ивана Грозного Большой и Малой Солью на Волге. В Смутное время Строгановы проявили себя настоящими патриотами. Они всячески способствовали и деньгами, и людьми освобождению Руси от интервентов, а также избранию царя Михаила. Строгановы построили в России множество заводов, которые обеспечивали работой десятки тысяч людей*.

     См.: Введенский А. А. Торговый дом XVI—XVII в. — М., 1924. — С. 10. Кроме Никитина и Строгановых, в истории русского предпринимательства множество славных имен, которым Россия обязана открытию и освоению новых земель. Это и великоустюжские, и тотемские купцы, и беломорские мореходы-промышленники. И много других имен купцов и промышленников всех краев России. Их трудом и заботами шло “приращение земли Российской”.

     Кильбургер, побывавший в Москве в царствование Алексея Михайловича в составе шведского посольства, отмечал, что все москвичи “от самого знатного до самого простого любят купечество, что есть причиной того, что в городе Москва помещается больше торговых лавок, чем в Амстердаме или хотя бы ином целом княжестве”. Некоторые города по внешнему виду напоминали пестрые торговые ярмарки. Широкое развитие торговли отмечалось и в более ранние времена. Иностранцы, побывавшие в Москве XV века, обращают особое внимание на изобилие съестных товарных продуктов, что свидетельствовало о широком развитии товарных отношений среди крестьян, а отнюдь не о господстве натурального хозяйства. По описанию венецианца Иосафата Барбаро, “зимою привозят в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно купить до двухсот штук”. “Изобилие в хлебе и мясе так здесь велико, — отмечает Барбаро, — что говядину продают не на вес, а по глазомеру”. Другой венецианец Амвросий Контарини также свидетельствует о том, что Москва “изобилует всякого рода хлебом” и “жизненные припасы в ней дешевы”. Контарини рассказывает, что каждый год в конце октября, когда река Москва покрывается крепким льдом, купцы ставят на этот лед “лавки свои с разными товарами и, устроив таким образом целый рынок, прекращают почти совсем торговлю свою в городе”. На рынок, расположенный на реке Москве, купцы и крестьяне “ежедневно, в продолжение всей зимы привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и прочие нужные припасы”. В конце ноября обычно “все окрестные жители убивают своих коров и свиней и вывозят их в город на продажу”. “Любо смотреть, — пишет Контарини, — на это огромное количество мерзлой скотины, совершенно уже ободранной и стоящей на льду на задних ногах”.

     Ремесленными изделиями торговали в лавках, на рынках и в мастерских. Уже в глубокой древности ряд дешевых массовых товаров, изготавливаемых городскими ремесленниками (бусы, стеклянные браслеты, крестики, пряслица), распространялись купцами- коробейниками по всей стране.

     Русские купцы вели большую торговлю с другими странами. Известны их поездки в Литву, Персию, Хиву, Бухару, Крым, Кафу, Азов и др. Предметом торговли были не только сырье и продукция добывающих промыслов, вывозившаяся из Руси (пушнина, лес, воск), но также изделия русских ремесленников (юфти, однорядки, шубы, холсты, седла, стрелы, саадаки, ножи, посуда и др.). В 1493 году Менгли-Гирей просит Ивана прислать ему 20 тысяч стрел. Крымские царевичи и князья обращались в Москву с просьбой о присылке панцирей и других доспехов. Позднее, в XVII веке, огромная торговля русскими товарами шла через Архангельск — в 1653 году сумма вывоза через порт города за рубеж составляла свыше 17 млн. рублей золотом (в ценах XX века). Масштабы русской торговли поражали иностранцев, посещавших нашу страну в XVII веке.

     “Россия, — писал в самом начале XVII века француз Маржарет, — весьма богатая страна, так как из нее совсем не вывозят денег, но они ввозятся туда ежегодно в большом количестве, так как все расчеты они производят товарами, которые имеют во множестве, именно разнообразными мехами, воском, салом, коровьей и лошадиной кожей. Другие кожи, крашенные в красный цвет, лен, пеньку, всякого рода веревки, кавиар, т. е. икру соленой рыбы, они в большом количестве вывозят в Италию, далее соленую семгу, много рыбьего жира и других товаров. Что касается хлеба, то хотя его очень много, они не рискуют вывозить его из страны в сторону Ливонии. Сверх того, у них много поташа, льняного семени, пряжи и прочих товаров, которые они обменивают или продают, не покупая чужеземного на наличные деньги, и даже император... приказывает платить хлебом или воском”.

     Уже в XVI—XVII веках Россия обладает сильно развитой торговой сетью. В городах, посадах, селах, возле монастырей, на ярмарках ведут оживленную торговлю многие тысячи купцов и торговцев, идет интенсивный обмен товарами между отдельными районами страны, т. е. возникает всероссийский рынок.

     В XVII веке в Москве торговое, купеческое сословие из разряда тяглых людей выделяется в особую группу городских или посадских людей, которая, в свою очередь, разделялась на гостей, гостинную и суконную сотни и слободы. Самое высшее и почетное место принадлежало гостям (их в XV веке было не более 30 человек). Звание это получили от царя самые крупные предприниматели, с торговым оборотом не меньше 20 тыс. в год — огромная по тем временам сумма. Все они приближены к царю, были свободны от уплаты пошлин, вносимых купцами рангом пониже, занимали высшие финансовые должности, а также имели право покупать в свое владение вотчины. Члены гостиной и суконной сотен (в XVII веке их было около 400) пользовались также большими привилегиями, занимали видное место в финансовой иерархии, но уступали гостям в “чести”. Гостиные и суконные сотни имели самоуправление, их общие дела вершили выборные головы и старшины.

     Низший разряд купечества представляли жители черных сотен и слобод. Это были преимущественно ремесленные самоуправляемые организации, сами производившие товары, которые потом продавали. Этот разряд, скажем так, непрофессиональных торговцев составлял сильную конкуренцию профессионалам-купцам высших разрядов, так как “черные сотни”, торгуя собственной продукцией, могли продавать ее дешевле.

     В крупных городах посадские люди, имеющие право вести торговлю, делились на лучших, средних и молодших. Главное, на что делал ставку Петр Первый — на использование творческой инициативы и самостоятельности русского предпринимателя и работника. Петр создал благоприятные условия для реализации лучших качеств и не ошибся. Конечно, он не стеснялся, когда это было нужно, привлекать к делу и иностранцев, но их вмешательство носило второстепенный, вспомогательный характер. Из более двух сотен петровских заводов, в том числе примерно сорок крупных мануфактур, только единицы возглавлялись иностранцами или дворянами. При прочих равных условиях царь предпочитал отечественных специалистов и для этого посылал их учиться за границу.

     “Своими реформами и творческой инициативой, — пишет академик Струмилнн, — Петр Великий впервые открывал широкую дорогу индустриальному предпринимательству. И на этот путь вполне естественно, прежде всего, вступили твердой ногой выходцы из тех самых трудовых низов, которые получили свою подготовку в области так называемых “народных” ремесленно-кустарных промыслов Московской Руси. Вот почему во главе петровских заводов и мануфактур оказалось так много бывших кузнецов и всякого иного рода тяглецов”. Как, например, целовальник Тимофей Филатов, комнатный истопник Алексей Милютин, дворцовый служитель Родион Воронин, посадский человек И. Комаров, кожевенный мастер Пахомов, “красносельцы” Симоновы и другие. Среди более мелких предпринимателей встречалось немало крепостных крестьян на оброке. Прав был историк С. Соловьев, отмечавший, что петровские преобразования есть дело “народное, а не лично принадлежащее одному Петру”.

     Весьма характерно, что большая часть русских предпринимателей петровского времени, как и в более поздний период, вышла из крестьян или посадских людей, тогда как в западноевропейских странах — из дворян. И это прежде всего самые выдающиеся фамилии русских предпринимателей — Морозовы, Рябушинские, Прохоровы, Гарелины, Грачевы, Шорыгины, Бардыгины, Разореновы, Зимины, Коншины, Балины, Горбуновы, Скворцовы, Миндовские, Дербеневы, Локаловы, Дордоновы, Сеньковы, Клюшниковы, Елагины, Заглодины и многие другие. За каждым из этих предпринимателей — организация огромных производств, снабжавших своей продукцией десятки, а то и сотни тысяч людей в России и за границей.

     Для развития индустриального предпринимательства разрабатываются программы мероприятий содействия промышленному развитию, осуществляемые не административными методами, а путем предоставления различных привилегий и льгот. Частные предприниматели для устройства фабрика заводов получали ссуды без процентов; их снабжали инструментами и орудиями производства; освобождали от государственной службы; предоставляли временные льготы от податей и пошлин, беспошлинный привоз из-за границы машин и инструментов; обеспечивали гарантированными государственными заказами.

      Поддерживание народной инициативы и предприимчивости в XVIII веке шло по пути отмены ограничений. Если при Петре еще существовали некоторые ограничения и стеснялась свобода торговли, то уже при Екатерине II ликвидируется необходимость получения “разрешительных указов на открытие нового предприятия и устройство всякого рода промышленных заведений объявлено совершенно свободным для всех”.

     Екатерина II создает самые благоприятные условия для развития русского предпринимательства. Она отменяет все возможные ограничения, объявив, что теперь “всем подданным нашим к заведениям станов и рукоделий столь беспредельная от нас дана свобода, что не стесняются они уже ни частным на то испрошением дозволения, ни надзиранием за делом рук их, где собственная каждого польза есть лучшее и надежнейшее поощрение”. Одновременно объявляется об уничтожении монополий (“за вредни”) и введение полной свободы торговли (“всякому торгу свободну быть надлежит”). Историки отмечают “исключительную яркость” этого периода по “необычайной интенсивности процесса индустриализации” и по роли в нем частного предпринимательства. В 1785 году российские предприниматели получают от Екатерины жалованную грамоту, которая сильно возвысила их положение. Согласно этой грамоте все купцы были разделены на три гильдии. К первой гильдии относились купцы, владевшие капиталом не менее 10 тысяч рублей. Они получали право оптовой торговли в России и за границей, а также право заводить фабрики и заводы. Ко второй гильдии принадлежали купцы с капиталом от 5 до 10 тысяч рублей. Они получали право оптовой и розничной торговли в России. Третью гильдию составляли купцы с капиталом от 1 до 5 тысяч рублей. Эта категория купцов имела право только на розничную торговлю. Купцы всех гильдий были освобождены от подушной подати (вместо нее они платили 1% с объявленного капитала), а также от личной рекрутской повинности.

     Кроме купцов разных гильдий, вводилось понятие именитый гражданин”. По статусу он был выше купца первой гильдии, ибо должен был обладать капиталом не менее чем 100 тысяч рублей. “Именитые граждане” получали право иметь загородные дачи, сады, заводы и фабрики.

     Опора на лучшие качества русского предпринимателя и работника, использование инициативы и предприимчивости дали поразительные результаты, которые с полным основанием можно назвать промышленной революцией. Количество промышленных предприятий (без ремесленных мастерских) только за XVIII век увеличилось в 10—12 раз, достигнув в 1801 году 2433 предприятий с числом занятых почти 100 тысяч человек.

     Мы уже рассказывали, что торговля в Древней Руси носила в значительной степени ярмарочный характер. Конечно, по мере времени возникло много и других форм торгового предпринимательства, но эта традиция ярмарок стала сердцем русского предпринимательства, ибо ярмарки были для России своего рода биржами.

     Было в России место, куда ежегодно в августе со всех концов страны и света стекалось огромное количество людей. Загодя плыли сюда баржи и пароходы, тянулись поезда, бессчетные обозы и караваны... В сказочный срок возникали магазины, лавки, склады, трактиры, гостиницы, театры, цирки, балаганы...

     Место было выбрано очень удачно при впадении Оки в Волгу и называлось Нижегородская Макарьевская ярмарка, а в просторечии — Макарием, или Макарьевской.

     Кого здесь только не было! — русские промышленники и купцы, маклеры и агенты, кяхтинские торговцы чаем, армяне, торгующие калмыцкими тулупами хивинцы и бухарцы с хлопком, немцы, англичане, французы, индийцы, местные кустари, крестьянские коробочники и офени со своим товаром.

     Здесь можно было купить или договориться о покупке любого товара, производимого в России, заключать сделки — от небольшой до многомиллионной суммы на долгий срок, наряду с крупно оптовой торговлей была и мелочная — розничная, разносная. Ярмарка товаров была одновременно и ярмаркой смотром всех творческих сил, технических новинок, тут же рождалась предприимчивость, сколачивались артели, товарищества. Ярмарка была самым чутким барометром экономической жизни и ее надежным регулятором. Именно здесь формировался баланс между спросом и предложением, производством и потреблением главных российских продуктов. На ярмарке отдельные, самостоятельные части, отрасли, виды деятельности гигантского хозяйственного механизма России связывались в одно целое, координировались, получали общественное признание или недоверие, определялись и направления развития, по крайней мере, на год вперед. По своему значению и размаху ярмарка могла быть сравнима только со всемирными выставками, часто опережая и их по масштабу торговых оборотов. Нижегородская ярмарка, корни которой уходят в глубокую старину, задавала тон 18,5 тысячи местных ярмарок, существовавших во все времена года по всей России в семи тысячах населенных пунктов и игравших там роль такого же экономического регулятора и распределителя местного сельского хозяйства, ремесел и промышленности. Одна ярмарка следовала за другой, перерастала в третью — на Николу, на Спас, на Успенье, на Покров в губернских, уездных, штатных и заштатных городах, а также в больших селах и при монастырях. Зимой — сибирская ярмарка в Ирбите, осенью — Крестово- Ивановская в Пермской губернии, весной — Алексеевская в Вятской, летом — Караванная в Казанской и много много других. Нижегородская ярмарка, прошумев шесть положенных недель в сентябре как бы переезжала в Москву, где до конца месяца продолжался макарьевский торг и съезд покупателей, часто называемый вторым Макарием.

     Столь оригинальное и оперативное решение многих проблем было исторически обусловлено свободным, инициативным характером развития хозяйства в России, чуждым централизму и административному нажиму. Для русских предпринимателей ярмарка была одной из самых понятных, доступных и привлекательных форм хозяйственного общения, развивающихся в рамках народных традиций и обычаев, в основе которых лежала крестьянская Русь.

     Мечтой жизни большей части русских предпринимателей было желание построить храмы. Пройдитесь по старым русским городам — на каждой улице по церкви, а том и больше, и возведены они преимущественно на добровольные пожертвования купцов и промышленников. Так в сознании русского человека отражалась идея искупления за богатство, которое всегда связано с грехом. Писатель М. Горький, много беседовавший с известным русским предпринимателем миллионером-старообрядцем Бугровым, отмечает, что о своей работе он говорил “много, интересно и всегда в его речах о ней звучало что-то церковное, сектантское. Мне казалось, что к труду он относится почти религиозно, с твердой верой в его внутреннюю силу, которая со временем свяжет всех людей в одно необозримое целое, в единую разумную энергию, — цель ее: претворить нашу грязную землю в райский сад”. Не понимая духовную сущность отношения этого старообрядца к труду как святому делу и добродетели, характерному для мировоззрения Древней Руси, Горький пытается объяснить это по-своему, с каких-то поверхностно- западноевропейских технических позиций. Но главное здесь в том, что такое отношение к своему делу было характерно для многих русских

     предпринимателей. И недаром самыми выдающимися русскими предпринимателями XIX—XX веков стали выходцы из старообрядцев, которые в значительной степени сумели сохранить идеалы и традиции Святой Руси. Эти идеалы и жизненные принципы, заложенные в них, способствовали созданию гигантских семейных фирм, подобных фирмам старообрядцев Морозова и Рябушинского.

     Итак, труд как добродетель, а что же богатство? Богатство в этике коренных русских предпринимателей не самоцель и не только путь к наслаждению жизнью (хотя это и допускается), но прежде всего средство делать добро, служить людям. Только таким образом национальная психология русского человека смиряется с греховностью богатства, если оно рождено не как следствие труда, а за счет капитала.

     И вот в течение веков русские предприниматели воздвигают в нашем Отечестве на свои средства десятки тысяч церквей и часовен, один перечень которых займет много томов. С полным основанием можно говорить, что русские купцы и промышленники материально подготовили тот расцвет национальной культуры, который наблюдался в конце XIX — начале XX века. Возрождение национальных русских форм в искусстве в то время, когда господствовали западноевропейские понятия о прекрасном, связано тоже с меценатской деятельностью купцов. Строительство церквей в русском стиле, возрождение русской духовной живописи, поощрение мастеров, создававших произведения в национальном духе — в значительной степени заслуга русских предпринимателей. По сути дела, русское купечество выполняло функции, которые в других странах лежали преимущественно на интеллигенции и образованном слое. Не здесь ли корень серьезного разлада между купечеством и интеллигенцией? Горько сказать, но ведь это правда, что значительная часть российской интеллигенции с момента своего зарождения в XVIII веке не любила русского купечества, презиралаего, гнушалась им. Примеров этому много.

     Так, с легкой руки интеллигенции XVIII—XIX веков, воспитанной преимущественно на западноевропейских ценностях, русские предприниматели (особенно купцы), подобно крестьянам, подавались как существа отсталые, темные и невежественные. И если по отношению к крестьянам у интеллигенции было определенное снисхождение как к “эксплуатируемому” классу, то к предпринимателям только недоброжелательство и зло. Их представляли закоренелыми плутами и мошенниками, постоянно нечистыми на руку и алчными, как волков. По сути дела, такое отношение к отечественным предпринимателям (особенно купцам) было связано с тем, что они, как и крестьянство, были оплотом сохранения национального духа России, чего нельзя было сказать о значительной части российской интеллигенции, лишенной национального сознания. Поэтому с полной уверенностью можно утверждать, что такое отношение было формой проявления антирусских настроений нигилистической интеллигенции, создавшей себе миф о грязных и подлых “ТитТитычах”. Здесь их мнение было солидарно с мнением антирусски настроенных иностранцев. Миф о бесчестности русских купцов распространяется в записках некоторых иностранцев, побывавших в России XVI—XVII веков, имеет объяснение больше в их психологии, чем в реальной жизни.

     Большая часть иностранцев, приезжавших в Россию в XVI—XVII веках, были люди авантюрного, а порой даже мошеннического склада, люди, которым было нечего терять, их цель была ловля “счастья и денег”. Причем на русских людей они зачастую смотрели как на объект наживы и нередко пытались их надуть. Всучить какую-нибудь дешевку за дорогую вещь, клинок, выкованный в немецкой деревне, за дамасскую сталь, кусок дерева, найденный на дороге, за святыню с Афона было среди иностранцев довольно распространенным явлением. Поэтому и русские люди смотрели на них с недоверием и в целях обезопасить себя от обмана назначали цену с учетом риска. “Если бы торговое сословие и в прежней Московии, и в недавней России, — отмечает исследователь русского купечества П.А.Бурышкнн, — было бы на самом деле сборищем плутов и мошенников, не имеющих ни чести, ни совести, то как объяснить те огромные успехи, которые сопровождали развитие русского народного хозяйства и поднятие производительных сил страны. Русская промышленность создавалась не казенными усилиями и, за редкими исключениями, не руками лиц дворянского сословия. Русские фабрики были построены и оборудованы русским купечеством. Промышленность в России вышла из торговли. Нельзя строить здоровое дело на нездоровом основании. И если результаты говорят сами за себя, торговое сословие было в своей массе здоровым, а не таким порочным, как его представляли легенды иностранных путешественников”*.

     У русских предпринимателей существовал своего рода негласный кодекс чести, осуждавший все виды паразитического, ростовщического, спекулятивного капитала. По неписанному табелю о рангах российские предприниматели делились на несколько групп, а точнее, на две почтенных и одну непочтенную, презираемую. К первой группе относились промышленники, фабриканты (даже мелкие), крупные торговцы-оптовики, имевшие, кроме того, свои промышленные предприятия, а позднее финансисты и предприниматели в области страхования и кредита. Ко второй — торговцы крупные, средние, мелкие, ведущие дело “по чести и без обмана”. А к третьей, “презираемой”, группе относилось большое количество всяческих жучков, спекулянтов, перекупщиков, процентщиков, пытавшихся нажиться путем различных махинаций и обмана.

     ? Бурышкин П. А. Москва купеческая. 1991. — С. 21. “В московской неписаной купеческой иерархии, — писал В.И.Рябушинский, — на вершине уважения стоял промышленник- фабрикант; потом шел купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дешевы его деньги ни были и как бы приличен он сам ни был. Процентщик.”

     Отношение к этой категории двух первых было крайне отрицательно, как правило, их на порог не пускали и по возможности пытались всячески наказать. Большая часть дельцов третьей группы происходила из западных и южных губерний России. Кстати, на базе именно этих элементов пытались возродить предпринимательство при нэпе. Русские предприниматели начала нашего века с подобными явлениями боролись жестоко и беспощадно (об этом, в частности, пишет П. А. Бурышкин), ибо существование подобной паразитической волны подрывало кредит общества к предпринимателям в целом.

НАРОДОВЛАСТИЕ —— СВОБОДА

Среди бездны неправды и заблуждений, которыми окутана русская история, самыми лживыми, пожалуй, являются рассуждения о несвободе как отличительной черте русской жизни. “Русская душа — тысячелетняя раба, девятьсот лет просторы России были немой ретортой рабства... подобно тысячелетнему спиртовому раствору, кипело в русской душе крепостное, рабское начало... развитие Запада оплодотворялось ростом свободы, а развитие России оплодотворялось ростом рабства”.

     Трудно сказать, чего здесь больше — ненависти к русским или незнания особенностей развития народовластия и свободы в России и на Западе. Народовластие в народной жизни у нас и у них различалось по своей внутренней конструкции. Россия имела свою самобытную модель народовластия. Если на Западе его основой был индивидуализм (требовавший равных прав в конкурентной борьбе), то в России — коллективизм крестьянской общины (с полным равноправием всех членов внутри нее). Если на Западе говорили: мой дом — моя крепость, то русский человек мог бы сказать: моя община — моя крепость.

     Претворение в жизнь прав и свобод личности на Западе шло преимущественно сверху “декретами” государства и чаще всего в интересах правящих слоев, в России же — снизу, основываясь на вековых традициях и обычаях, посягнуться на которые до определенного времени боялись и государство, и феодалы. Русская община (о ней мы еще расскажем подробнее) обладала такой суммой прав (самоуправление, выборы руководителей, гласное решение дел на сходке, совместное владение землей), которая и не снилась западноевропейскому обществу.

     “Русский народ, — писал А. И. Герцен, — жил только общинной жизнью, свои права и обязанности он понимает лишь по отношению к общине. Вне ее он не признает обязанностей и видит только насилие”*.

     Законы, защищающие права личности в западноевропейских странах, постоянно нарушались “правом” сильного и богатого, были просто фикцией для преобладающей части населения. Факты этих нарушений постоянно прослеживаются в исторических источниках. С самого начала своего существования западный мир подразумевает существование равных прав лишь для узкого круга людей — только для знатных и богатых. Даже передовые (в западноевропейском смысле) мыслители, идеи которых легли в основу западноевропейского права, например, Вольтер, считали, что “в этом несчастном мире необходимо, чтобы люди, жившие в обществе, делились на два класса — угнетателей и угнетенных”.

     Обосновывая это разделение, Вольтер заявляет, что обычно угнетенные, задавленные постоянным трудом, не имеют возможности осознать положение, в котором они находятся, а когда начинают понимать его, поднимают войну против угнетателей, но эти войны рано или поздно заканчиваются новым порабощением, так как власть принадлежит тем, кто имеет деньги. “Деньги — полный хозяин государства”. В этом суть западноевропейской цивилизации, отражающей ее понимание народовластия и свободы. На фоне этого лозунга все остальные рассуждения о политической свободе, веротерпимости являются простым дуновением ветра. Бедным не следует давать политических прав. Те, “кто не владеет ни землей, ни домом, не должны иметь права голоса... точно так же, как приказчику, состоящему на жаловании у купцов, не дано право руководить их торговлей”.

     Идеи Великой Французской революции, которыми так восхищаются нынешние леворадикалы как точкой отсчета западной демократии, в первой конституции разделили граждан на активных (имеющих права) и пассивных (не имеющих их). Причем к последним была отнесена большая часть населения страны. * Герцен А. И. Собр. соч. — Т. 7. — М„ 1956. С. 251. Впрочем, и более древние западноевропейские республики — Швейцария, Нидерланды, Венеция, Генуя — тоже являлись примером господства богатых и знатных, ибо власть в них принадлежала высшим сословиям, а не народу.

     В XVIII—XIX веках то же самое наблюдается в Англии, Австрии, Пруссии. Право иметь своих представителей в парламенте принадлежало только определенным классам общества или находилось в определенном соотношении с имущественным цензом. Всеобщее избирательное право пришло в западный мир поздно. Поэтому не представляется говорить о нем как о народной традиции. В течение последнего тысячелетия подавляющая часть народа западноевропейских стран была оттеснена от власти, не имела демократических прав. Иначе обстояло дело в России.

     История доносит до нас многочисленные сведения о том, что важной отличительной чертой общественного уклада наших предков была склонность к демократическим формам жизни и труда. Еще в XVI веке византийский писатель Прокопий Кессарийский писал, что славянские племена “не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии) и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим”.

     То же самое писал император Византии Маврикий: “Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе, их никоим образом нельзя склонил к рабству или подчинению... Находящихся у них в плену не держат в рабстве, как прочие племена... но... предлагают еиу на выбор: желают ли они за известный выкуп возвратиться восвояси, или остаться там (где они находятся) на положении свободных и друзей”. Эти черты нашего народа выразились в демократическом обычае — вече, которым в Древней Руси называлась сходка жителей одного населенного пункта для решения общих дел. В больших городах вече принимало решения о Приглашении или изгнании князя. Поэтому древнерусское вече являлось народной властью, независимой от князя.

     * История СССР... — Т. 1. — С. 344—345. Княжеские дружины Древней Руси, сообщают источники, были демократическими объединениями, носящими чисто добровольный, своего рода артельный характер. Члены княжеской дружины неоднократно заявляли своему князю, что хотят идти в поход или, наоборот, не желают идти. И князь, по обычаю, почти всегда считался с ними. Многие важные дела решались на собрании всей дружины. Вспомните, как князь Владимир Красное Солнышко советовался со своей дружиной.

     Дружинники заключали с князем свободный договор; отношения в дружине, включая самого князя, носили товарищеский характер. Вступление в дружину и выход из нее были свободны. Традиция земского самоуправления, оформленная юридически в середине XVI века, пронизывает общественную жизнь Древней Руси. Земские соборы — съезды всех сословий государства — проходили в то время, когда по всей Западной Европе царил холод абсолютизма. Русская монархия вплоть до XVIII века носила сословно- представительный характер. Царское правление осуществляется по обычаям и традициям страны, согласно которым царь обязан править совместно с боярами (Боярская дума) и советуясь с народом на Земских соборах. Попытки царя узурпировать всю власть в своих руках, попирание “синклита” и “Совета чинов”, по мнению Аврамия Палицына, приводит к беспорядкам и в конечном результате к “самовластию рабов”.

     Тирания Ивана Грозного, отвергнувшего традицию русской монархии править вместе с боярами и советуясь с народом, привела к падению нравственных устоев и возникновению Смутного времени. Понятие свободы в Древней Руси отличалось от нынешнего. Свобода для коренного русского человека — возможность жить полноценной национальной жизнью во всем богатстве ее проявления. История политических и правовых учений XVII—XVIII вв.—М., 1989. — С. 280. “Свобода праведна только через любовь, но и любовь. возможна только в свободе, — через любовь к свободе ближнего. Несвободная любовь вырождается неминуемо в страсть, оборачивается насилием...” (Г. Флоровский). Главным условием свободы русского человека была соборность— свободное единение в любви к общим духовным идеалам, одинаково близким и родным, и в царском дворце, и в самойбедной курной избе. Свобода для русского человека претворялась через любовь и братство. Всякий иной путь ведет к своеволию и выпадению из национальной жизни.

      Свобода носила коллективный характер и определялась принадлежностью человека к самоуправляющейся общине, которая создавала условия для свободы и самостоятельного развития каждого отдельного человека (в городах подобную роль играли самоуправляемые объединения, дружины, черные сотни), ограждая его от феодальных поборов и произвола центральной власти. Распространенное заблуждение некоторых наших современников понимать свободу как абсолютную независимость человека от установленных веками традиций и обычаев национальной жизни не были бы поняты нашими предками, смотревшими на такую независимость, как на разнузданность и своеволие, ничего общего со свободой не имевшие. По сути дела, свобода в представлении человека Древней Руси носит высокий духовный характер.

     “Стремление к гармонии, — пишет исследователь древнерусской культуры В. Колесов, — выражается по древнему образцу: свободен тот, кто живет в пределах собственного мира, в своем кругу, руководствуясь своим мерилом ценности и красоты, пусть даже этот мир и будет в каком-то отношении и не очень хорош... (но)... это мир мой, знаком мне, и признаки этого мира выражают именно мое существо”*.

      *КолесовВ. Мир человека в слове Древней Руси. — М., 1986. — С. 109. В основе русской демократии лежали тысячелетние традиции народоправия, выношенные крестьянской общиной — демократическим союзом местного самоуправления, трудовой демократии, взаимопомощи и совместного владения землей. Корни общины в “самом духе народа, в складе русского ума, который не любит и не понимает цивилизация жизни вне общины и даже в своей кровной семье хочет видеть общину, товарищество”, — писал видный исследователь русской общины И.Н.Миклашевский. Народное сознание выработало бесчисленное количество пословиц, так или иначе связанных с общиной (миром), которые отражали господствующее значение ее в жизни и судьбах русского народа: “Миром все снесем”, “Мирская слава сильна”, “Мир столбом стоит”, “Мира не перетянешь, мир за себя постоит”, “На мир и суда нет”, “На мир ничего не сменяют”, “В миру виноватого нет”. Понятие “мир” для крестьянина отражало всю глубину его духовно- нравственного сознания, олицетворяя не просто арифметическое соединение большого количества крестьян, а нечто большее — соборное соединение, имеющее характер высшего закона и даже модель мироздания.

     Крестьянин говорил так: “мир собирался”, “мир порешил”, “мир руки давал”, “мир выбрал”, вкладывая сюда значение не нынешнего профсоюзного собрания, а высшей духовно-нравственной инстанции — “мир христианский”.

     Экономический принцип общины, отмечал А. И. Герцен, — полная противоположность знаменитому положению Томаса Р.Мальтуса: она представляет каждому без исключения место за своим столом. Земля принадлежит общине, а не отдельным ее членам; последние же обладают неотъемлемым правом иметь столько земли, сколько ее имеет каждый другой член той же общины.

     Мальтус считал, что право на жизнь имеет только сильнейший, победивший в острой конкурентной борьбе; побежденный в ней не имеет таких прав. Нет! Решительно говорил русский крестьянин, право на жизнь имеет всякий родившийся на этот свет — гарантией чего является взаимопомощь и взаимная поддержка в общине, которая Слово “община” позднего происхождения. Оно возникло путем точного перевода аналогичных иностранных понятий. Русские же крестьяне говорили “мир” или “общество”, тем самым подтверждая, что не мыслили общество вне демократического устройства. за много столетий до Великой Французской революции жила по принципам свободы, равенства и братства.

     Общинная демократия в Древней Руси наиболее сопоставима с классическими образцами демократии в Древней Греции. Например, в Афинах каждый гражданин, по достижении совершеннолетия, имел право принимать активное участие в обсуждении всех общественных дел; каждый мог быть избран для отправления любой общественной должности; суд производился всенародно. Таким образом, моментом, определяющим понятие демократии в древности, было участие каждого гражданина в управлении и решении общественных дел. Вместе с тем власть государства над личностью и собственностью граждан была весьма велика. То же самое относится к русской общине. Полное местное самоуправление в условиях сильной центральной власти. “Кто бы мог помыслить, — восклицал А.Н.Радищев, — что в России совершается то, чего искали в древности наилучшие законодатели, о чем новейшие не помышляют”. И делал вывод о необходимости сохранить крестьянскую общину как совершенный демократический институт.

     * См.: Радищев А. Н. Поли. собр. соч. — Т. 3. — С. Община, писал русский историк и этнограф И.Г.Прыжов, основана на вечном законе о братской любви, на законе, что “веревка крепка с повивкой, а человек с помощью”. “Друг о друге, а Бог обо всех”. Мир как одна семья — мнение которой, нередко стоит выше писаного закона: “все за одного и один за всех”. Сила, связующая мир, по мнению Прыжова, — общая выгода, общая беда: “Люди — Иван и я — Иван, люди в воду и я в воду”, “На миру и смерть красна”. Личность в общине всецело предана ее интересам: “Где у мира руки, там моя голова”, “К миру приложился — головой заложился”. Мир являет собой высшую инстанцию для крестьянина, выше которой только Царь да Бог: “Мир — велик человек”, “Мир — великое дело”. В преданности миру залог благополучия и преуспевания, поэтому решениям мира подчиняются беспрекословно: “Где мир да люди, там Божья благодать”, “Что мир порядил, то Бог рассудил”, “Что миром положено, так тому и быть”, “На мир и суда нет”, “Мир один Бог судит”.

     “Мир силен, — отмечает Прыжов, — ему нипочем никакое несчастье, никакая нищета: “Вали на мир — все снесет”, “Мир — золота гора”, “С миром и тебе не убыток”. “Мир силен и несокрушим”, “С миром не поспоришь”, — говорит народ и при этом гордо спрашивает: “Кто больше мира будет?”, “Мир не перетянешь”, “Мир запоет, так камень треснет”. Общинное самоуправление русских крестьян возникло в процессе освоения огромной территории нашей страны. Множество рек и озер, непроходимые леса и сравнительно малочисленное население, селившееся здесь мелкими деревеньками, между которыми порой пролегали пространства в сто-двести верст. Территория с центром в сравнительно большом населенном пункте называлась крестьянами волостью, а население волости — миром. Волость на своих собраниях-сходках выбирала старосту и некоторых других руководящих лиц, решала вопросы о принятии в общину новых членов и выделении им земель.

     “Действительная власть в деревне принадлежала не представителям царской администрации, а волостным и сельским сходам и их уполномоченным старшинам и сельским старостам... Волостная община самостоятельно ведала сбор податей, низший суд и полицию. Тиун и доводчик являлись в волость, только когда в ней возникало уголовное дело и начинался спор о границах ее территории с соседними и крупными землевладельцами. ...Значение широкого самоуправления усиливалось высшей выборной должностью сотского, общего представителя этих волостных общин стана. Сотский связывал эти общины в одно целое, в один земской мир стана. Он являлся посредником между волостным старостой и чиновниками наместника... Свои нормы и поборы чинов- ничество могло получать только от высшего мирского представителя сотского...” — писал Н.П.Павлов-Сильванский.

     В более позднее времена выборный сотский выполняет полицейские функции: наблюдает за чистотой в селениях, за чистотой воды в реках, за пожарной безопасностью, за порядком во время торгов, базаров, за продажей доброкачественных продуктов, за проведением торговли с надлежащими свидетельствами. Проходили столетия, но русская деревня продолжала сохранять сложившиеся в глубокой древности традиционные формы общественной жизни. Еще в начале XX века можно было встретить социальные структуры, существовавшие тысячу лет назад.

     Прежде всего, как и в старину, одна или несколько деревень составляли мир, сельское общество обязательно со своим демократическим собранием — сходом — и своим выборным управлением старостой, десятским, сотским.

     На сходах демократическим путем обсуждались дела по общинному владению землей, раскладу податей, периселению новых членов общины, проведению выборов, вопросы пользования лесом, строительство плотин, сдача в аренду рыболовных угодий и общественных мельниц, согласие на отлучку и удаление из общины, пополнения общественных запасов на случай стихийных бедствий и неурожаев.

     На сходах отдельных селений (чаще составляющих только часть общины) демократически регулировались все стороны трудовой жизни села — сроки начала и окончания сельскохозяйственных работ, дела, связанные с лугами (“заказы” лугов, выделение вытей, жеребьевки, аукционы); починка дорог, чистка колодцев, строительство изгородей, наем пастухов и сторожей; штрафы за самовольные порубки, неявку на сход, нарушение общинных запретов; семейные разделы и выделы, мелкие преступления; назначение опекунов; конфликты между членами общины и некоторые внутрисемейные конфликты; сборы денег на общие расходы селения. Крестьянские сходки, их демократизм, гласность, независимый характер выступлений поражали наших интеллигентов. Вот как описывал одну из таких сходок писатель Н. Н.Златовратский: “Сходка была полная. Большая толпа колыхалась против моей избы. Тут собралась, кажется, вся деревня: старики, обстоятельные хозяева, молодые сыновья, вернувшиеся с заработков в страдное время, бабы и ребятишки. В тот момент, когда я пришел, ораторские прения достигли уже своего апогея. Прежде всего, меня поразила замечательная откровенность: тут никто ни перед кем не стеснялся, тут нет и признака дипломатии. Мало того, что всякий раскроет здесь свою душу, он еще расскажет и про вас все, что только когда- либо знал, и не только про вас, но и про вашего отца, деда, прадеда... Здесь все идет начистоту, все становится ребром; если кто-либо по малодушию или из расчета вздумает отделаться умолчанием, его безжалостно выведут на чистую воду. Да и малодушных этих на особенно важных сходах бывает очень мало. Я видел самых смирных, самых безответных мужиков,; которые в другое время слова не заикнутся сказать против кого-нибудь, на сходах, в минуты общего возбуждения, совершенно преображались и, веруя пословице: “на людях и смерть красна”, набирались такой храбрости, что успевали перещеголять заведомо храбрых мужиков. В такие минуты сход делается просто открытою взаимною исповедью и взаимным разоблачением, проявлением самой широкой гласности. В эти же минуты, когда, по-видимому, частные интересы каждого достигают высшей степени напряжения, в свою очередь общественные интересы и справедливость достигают высшей степени контроля. Эта замечательная черта общественных сходов особенно поражала меня”. Решение схода считалось у крестьян законом. Они так и говорили: “Что мир порядил, то Бог рассудил”, “Что миром положено, тому так и быть”. В общем, что мир захочет, рассудит, порядит, поставит, поволит, приговорит, положит — это мирская воля. Несколько сельских общин образовывали волость. Высшим органом волости был волостной сход, собиравшийся в большом торговом селе и состоявший из сельских старост и выборных крестьян (по одному от десяти дворов). Но это совсем не означало, что на сход не могли прийти и другие крестьяне, желавшие участвовать в собрании. Волостной сход выбирал волостного старшину (как правило, на три года), волостное правление (собственно, это былистаршины и все старосты волости) и волостной суд.

      Волостное правление вело книги для записывания решений схода, а также сделок и договоров (в том числе трудовых), заключенных крестьянами как между собою, так и с посторонними для волости лицами. Вся бумажная работа велась волостным писарем, который, конечно, был важным лицом в деревне, но крестьянского схода побаивался, ибо всегда мог быть с позором изгнан. Да и волостного старшину крестьяне не больно боялись. Знали, коль старшина начнет злоупотреблять доверием общества, то его в следующий раз не выберут или убавят жалованье.

     Кроме руководителей на крестьянских сходах по мере необходимости выбирали ходатаев по общественным делам, челобитчиков в губернский или столичный город. Такие ходатаи звались мироедами (негативный смысл у этого слова появился позже, а тогда это означало людей, живших на мирской счет во время своей командировки по общественным делам).

     В каждой волости на крестьянском сходе избирался волостной суд из четырех судей — крестьян-домохозяев, достигших 35 лет, грамотных, пользующихся уважением среди односельчан. В волостном суде, руководствуясь местными крестьянскими обычаями, дела разбирались по совести, стараясь склонить спорящих к примирению. Конечно, права волостного суда ограничивались мелкими спорами и тяжбами, хотя и могли разбирать дела по мелким кражам, о мотовстве, дела, связанные с наказанием пьяниц и других нарушителей общественной нравственности. Волостные суды имели право приговаривать виновных к денежным взысканиям до 30 рублей и к аресту на хлебе и воде до 30 дней. Но главное, конечно, было общественное презрение односельчан, чувство неотвратимости нравственного воздаяния, заставлявшее нарушителей крестьянской морали либо исправляться, либо бежать в город. Главным признаком демократичности того или иного общества является степень развития демократических отношений в сфере труда. Без реальной трудовой демократии (а труд — основная сфера деятельности человека) все рассуждения о правах человека — пустой звук.

     Широко рекламируемые сейчас на Западе идеи участия трудящихся в управлении производством, трудовой демократии, рабочего самоуправления представляются как новейшее достижение западной демократии. Однако исторические факты свидетельствуют, что претворение в жизнь идей трудовой демократии впервые произошло в России на полтора столетия раньше, чем в Западной Европе. Одно из известных, но не самых древних свидетельств рабочего самоуправления относится к 1803 году, когда на Красносельской бумажной фабрике близ Петербурга рабочие заключили с владельцем договор, по которому фабрика в течение долгого времени находилась в управлении самих рабочих. Для руководства работ они выбирали из своей среды мастера, сами определяли продолжительность рабочего дня, порядок работы, распределение заработка.

     И это далеко не единственный и не случайный факт. Рабочее самоуправление, трудовая демократия имеют глубокую и устойчивую народную традицию, древние корни в вековом общественном укладе русского народа, в его общинных и артельных принципах. Важнейшей чертой развития промышленности и торговли на Руси было то, что оно осуществлялось на началах трудовой демократии, самоуправлении и самоорганизации, отражавших главные принципы существования трудовых коллективов того времени. Крестьянство развивалось в рамках общинного самоуправления, аналогично ему происходило объединение ремесленников по профессиональным признакам на артельных началах.

     Уже данные XII века косвенно свидетельствуют о соединении русских ремесленников в корпорации, сходные западноевропейским цехам.

     В XIV—XV веках типичной формой организации ремесленников становится “дружина” — артель во главе со “старейшиной” или мастером. Причем дружина была одновременно и производственным коллективом, и общественной организацией, в чем было ее несомненное сходство с крестьянской общиной. См: Архив Истории труда в России. 1923. — С. 68.Кн. 10. — Пг., На Руси существовало большое количество различных форм объединения ремесленников, но все они тяготели к общинному самоуправлению, самоорганизации, порой даже обладали судебными правами. Часто ремесленники одной профессии селились рядом друг с другом, образуя, как, например, в Новгороде, “концы”, “улицы”, “сотни”, “ряды”, строили свои патрональные церкви, объединялись вокруг них в “братчины” или “обчины” с правами суда. Древними организациями рабочего самоуправления были черные сотни и черные слободы, имена которых до сих пор сохранились в названиях улиц (Мясницкая, Кузнецкий мост, Кожевники). Каждая черная сотня составляла объединение ремесленников или торговцев, управляемых, подобно сельскому обществу, выборными старостами или сотскими.

     Как осуществлялось рабочее самоуправление ремесленными слободами в Древней Руси можно описать на примере Кадашевской хамовной и Тверской-Константа - новской хамовной слобод Москвы XVII века.

     Слободы эти были ткацкими и изготовляли десятки видов тканой продукции. Каждый член слободы, работая у себя дома, обязан был выполнять работу определенного качества и количества. Мастерам и мастерицам выдавалось ежегодное жалованье. Собственно самоуправление в слободе осуществлялось двумя старостами, четырьмя целовальниками и 16 десятскими, избираемыми всем миром один раз в год (о чем составлялась бумага, которая скреплялась подписями избирателей). О деятельности рабочего самоуправления ремесленных слобод древней Москвы дошло до нашего времени немало документов. Как живые доносятся к нам голоса наших соотечественников, выбиравших старосту и целовальников Тверской-Константиновской слободы: “Быть им за нашим выбором... у полотняной казны и великим государем обо всех делах ходить, бить челом неоплошно... а они... люди добрые и с такое дело их будет и верить им в том мочно, то наш и выбор”. Или еще запись о мирском сходе Казенной слободы в 1685 году: “...выбрали мы Кондратея Федора сына Шапошника в том, что быть ему Кондратью у всяких великих государей дел в Казенном приказе и у мирских дел той Казенной слободы в старостах... А он Кондратей человек добрый и пожиточный и в таком деле верить ему мочно и ходить ему Кондратью за нашим выбором за их великих государевых и за мирским делом... неоплошно и во всем мирском деле радети, а нам его ни в каком деле ни в чем не выдать, а без мирского ведома никакова дела своим изволом не делать”. Ремесленные самоуправляющиеся организации на Руси носили более демократичный характер, чем в Западной Европе. Цехи в России — писал в XVIII веке французский промышленник Фрибе — не подавляют талантов и не делают помех в труде. В русских ремесленных братчинах, дружинах, артелях нет следов цеховой принудительности, так распространенной на Западе, где запрещалось заниматься ремеслом тем, кто в цех не записан, с точным регулированием цен, количества и качества вырабатываемых каждым ремесленником товаров, с определенной регистрацией взаимоотношений мастеров, подмастерьев и учеников. В Древней Руси эти вопросы были внутренним делом самоуправляющейся организации, оставляя права за другими организациями и отдельными ремесленниками решать их по-своему. Особо следует рассказать о высшей форме народной трудовой демократии — артели.

     В отличие от других народов, отмечал исследователь русской артели М.Слобожанин, русский народ неизмеримо дальше удерживает артельные формы, обращаясь к ним на всем протяжении времен от догосударственного быта и до наших дней. И это не потому, что он отстал в культурном и экономическом отношении от других народов. Артель не признак отсталости. Есть отсталые в социально- экономическом отношении народы, которые веками уже не пользуются артельными формами жизни и не возвращаются к ним. Многие европейские народы, находясь 50—100 лет тому назад приблизительно на той же ступени общественного развития, на которой находится русский народ в настоящее время, тоже не пользовались тогда артелями в своей жизни, как не пользуются и теперь, давно и прочно позабыв о них. Русский же народ удерживает их неизменно, несмотря на все происходящие перемены и в государстве, и в хозяйственном строе, и обращается к ним во все времена. Этот факт, подчеркивает М. Слобожанин, устанавливает несомненную склонность к артелям русского народа и побуждает признать за ними значение одного из устоев народной жизни.

     Русская артель была добровольным товариществом совершенно равноправных работников, призванным на основе взаимопомощи и взаимовыручки решать хозяйственные и производственные задачи. Объединение людей в артель не только не ограничивало дух самостоятельности и предприимчивости каждого артельщика, а, напротив, поощряло его. Мало того, артель удивительным образом позволяла сочетать склонность русского человека к самостоятельному и даже обособленному труду с коллективными усилиями. Подчеркивая самостоятельность и равноправие членов артели, старинная пословица гласила: “Артели думой не владати. Сто голов — сто умов”. Началом равноправности артели резко отличались от капиталистических предприятий; попытки эксплуатации одних членов артели другими, как правило, жестко пресекались (в этом плане артель была антикапиталистической организацией). Причем равноправность не нарушалась представлением одному из членов распорядительной функции, так как каждый из членов мог быть назначен товарищами на ее выполнение. В некоторых артелях распорядительная функция выполнялась поочередно каждым из артельщиков. Равноправие, конечно, не означало уравниловки — распределение дохода осуществлялось по труду.

     Чисто русской особенностью этой формы труда было также то, что члены артели связывались круговой порукой, т. е. каждый из них ручался солидарно за всех остальных, все же вместе за каждого отдельно. Этот признак вытекал из самого понятия об артели, как о самостоятельной общественной единице. Эта ответственность друг за друга есть искони отличительный признак артели, доказательством чего служат дошедшие до нас исторические памятники, договоры с артелями, заканчивающиеся указаниями, что ответственность за ущерб и убытки, нанесенные артелью, должны падать на того, “кто будет в лицах”, т. е. На каждого конкретного члена артели. Все это лишний раз подчеркивало общинное происхождение артели, кровное родство с ней. Недаром Герцен считалартели передвижными общинами. Одно время мне было неясно, почему так много пословиц ходило в народе об общине и значительно меньше об артели. А потом я понял, что дело здесь именно в этом кровном родстве общины и артели. Пословицы, посвященные общине (миру), почти в равной степени распространяются и на артель.

     Кстати говоря, общинные и артельные формы народной жизни и хозяйствования тесно переплетались между собой. Известны случаи, когда целые общины организовывали артель. В Вологодской и Архангельской губерниях были часты случаи, когда целые деревни- общины образовывали артель по обслуживанию почты и перевозов. Такие артели сами распределяли работу между своими членами, устанавливали норму выработки и оплату по гонке и перевозу. Вот почему многие характеристики общины в равной степени справедливы для артели. Артелью, писал историк Прыжов, называется братство, которое устроилось для какого-нибудь общего дела. Русская артель имеет своего рода семейный характер: “Артель — своя семья”. Про большую семью говорят: “Экая артель”. Товарищеская взаимопомощь и общее согласие — главное в артели: “Артельная каша гуще живет”.

     Артельная система, — отмечал М. Слобожанин, — есть не классовая, а общечеловеческая система, форма же проявления ее — артель есть союз личностей. В артели человеку делается лучше и человек становится лучше.

     См.: Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон.—Т. 2.—СПб., 1890.—С. 184. ** Прыжов И. Г. Очерки, статьи, письма. — М.-Л.,1936. — С. 175. В артели человек должен был проявить свои лучшие способности, а не просто приложить труд. Демократический характер артели был не в примитивном равенстве, а в равном праве для всех выразить свои способности вне зависимости от социального положения. В самых типичных артелях Древней Руси могли участвовать все без исключения при одном условии — признания ими артельных основ. В складочные пиры, в пустынные монастыри, в братства и вольные дружины могли входить и “лучшие”, и “молодшие” люди, и смерды, и бояре, и духовные лица, и даже князья.

     Итак, артель— самоуправляемый трудовой коллектив. “Артель суймом крепка” — гласит древняя пословица. Суйм, или суем — сейм; сходка, общее собрание. Люди объединяются для совместной, слаженной работы, где отвечает каждый перед всеми другими. Самоуправляющий характер артели вовсе не означает, что у нее нет начальника. “По ватаге — атаман, по овцам — пастух”. Артель выбирает его из самых авторитетных членов, понимая, что есть вопросы, которые арифметическим сложением мнений не решишь. “Без атамана дуван не дуванят”. Нужна твердая воля, выражающая конечные интересы артели, но, конечно, не подавляющая их самостоятельности. “Артель думой не владети”, ибо “сколько в артели голов — столько умов”.

     Артельный дух русских работников всегда принимался правительством как реальность, с которой надо считаться, хотя отношение к нему у разных царей и правителей было неодинаковое. Одни только мирились с ним, другие, их было мало (такие, как Анна Иоанновна и Бирон), пытались даже бороться, третьи (Петр I, Екатерина II) стремились поддерживать его.

     Слобожанин М.-Историческое развитие идей артельного движения. — Боровичи, 1919—С. 6.

Правительству приходилось считаться с народными традициями самоуправления. Петр I, а за ним и Екатерина II создали и развивали ремесленные цехи на основах, рожденных еще средневековыми ремесленными артелями, дружинами и братствами. В тех случаях, когда на заводы привлекались крестьяне, их труд организовывался с учетом их общинных и артельных представлений. Характерный пример — организация внутреннего самоуправления приписанных крестьян во время исполнения ими вспомогательных работ на заводах, впервые выработанная князем Вяземским для Ижевского и Боткинского заводов (1763 г.), а затем распространившаяся на другие заводы. Приписанные крестьяне, работавшие на заводах, делились на сотни, которые должны были выбирать ежегодно, с общего согласия, сотника, выборного, старост и по два писчика. Протоколы о выборах за подписью крестьян отсылались в заводскую контору, чтобы она могла знать, с кого требовать исполнения ее распоряжений. Все выборные, по желанию крестьян, могли переизбираться и на следующий год. Крестьянские выборные занимались разбором всяких ссор между крестьянами, назначением работников на определенные виды работ по требованию руководства завода, выбором и отсылкой на завод здоровых и годных людей (если контора будет нуждаться в мастеровых), а также наблюдением за порядком выполнения работ крестьянами. То есть крестьянам давалось полное самоуправление. Если в какой-нибудь сотне явится ослушник, который не только сам не будет повиноваться, но и других станет подговаривать к неповиновению или к какому-либо другому “злу”, то таких, не давая им усиливаться, брать под караул и, “ежели злость не велика”, то при мирском сходе высечь нещадно; если не окажется какое-либо “злое намерение”, то, “прописав непорядки”, означенного человека отсылать вместе со свидетелями в заводскую контору, которая производит расследование и, если определяет, что “злодейство гораздо велико”, отправляет дело виновного в государственный суд. Если при решении какого-либо дела между выборными происходило разногласие, то его решали все крестьяне на сходе.

     Если и на сходе не было достигнуто единодушия, то представитель управителя вместе с двумя выборными или сотниками из других сотен должны были вынести решение. Точно так же, если случался спор между разными сотнями или между сотней и ее выборными органами, то его решает управитель вместе с двумя сотниками или выборными других сотен. При Екатерине II дело дошло до того, что даже рабочих из беглых крестьян и беспаспортных организовывали в артели. Указ гласил, что всех их следует разделить на десятки и каждому десятку выбрать десятника, пятидесяти - пятидесятника, а “кто всем одного выборного, сопоручить их кругом, а буде из них по десяткам или порознь будут в состоянии поставить порук и не из между себя, а из посторонних людей, мещан или крестьян... людей надежных, так и сих поручительств принять”.

     В XVIII - начале XIX века артельные формы труда широко применялись на заводах и фабриках, что явилось одной из главных причин бурного развития крупной железноделательной промышленности, которая уже в 17^0-х годах обогнала Англию. К 1782 году выплавка чугуна на всех заводах России достигла 7,5-8 млн. пудов, т. е. была значительно выше, чем в Англии, Швеции, Франции, Пруссии или Америке.

     Артели, работавшие на российских заводах, выбирали из своего состава старост, старшин и других выборных, а также нередко и писарей для ведения общих дел. По обычаю, заводские артели могли решать вопрос наказания своих членов. Виновные в лености, нерадении, небрежности, недобросовестности, пьянстве наказывались своими же товарищами весьма сурово. По словесному приговору артели за перечисленные выше вины член артели мог быть наказан розгами, а часть причитающейся ему платы удерживалась в пользу артели. Каким же образом устраивались артельные формы организации труда Приведем пример Кувшинского завода на Урале, где артельные формы организации труда существовали в кричном, листокатальном и ударно-трубочном цехах. Ежегодно артели заключали договор, которым определялись отношения как членов артели между собой, так и самой артели к администрации завода. Члены артели получали все необходимые материалы от администрации завода по установленным ценам, производили по своему усмотрению (но под наблюдением заводского мастера) оговоренные объемы работ, а за них получали плату черва выборных доверсииыж. Заработок делился между членами артели соразмерно количеству и качеству их труда См.: Архив Истории труда в России. - Кн. 8. - С. 99-100. Как же управлялась Россия в эпоху расцвета русской цивилизации. Как явствует из исторических материалов, Россия в XV- XVI веках обладала единственной в то время среди других стран мира системой управления, основой которой было самоуправление на всесословной основе Изложим ее по данным, приводимым историками А. Тихомировым и В. Ключевским. Царь обладал самодержавной властью и наблюдал за соблюдением общественного блага и жизнью всех сословий. К нему мог обратиться с челобитной любой человек.На места царь назначал своих воевод, которые ведали всеми областями жизни вверенной им территории. Власть воеводы была велика, но возможность поборов была ограничена специальным доходным списком, определявшим доходы, кормы и пошлины. Если воевода или другое должностное лицо, назначенное царем, превышали этот список, то население имело право выставить ему по суду иск и потребовать возмещения за неправедные поборы.

     Свою власть воевода осуществлял с представителями общественного самоуправления. Вторым лицом после воеводы был губной староста, ведший уголовные дела. Губной староста выбирался всем населением из профессионального служилого населения. После губного старосты важным лицом местного самоуправления был земскии староста, выбираемый городским и уездным населением. При земском старосте состояли выборные от уездных крестьян советники. Они составляли земскую избу. Дело земского старосты и состоящих при нем советников заключалось в раскладе податей, в выборе окладчиков и целовальников. Воевода в дела земского старосты вмешиваться не имел права, не позволялось ему влиять на выборы или смещать выборных лиц и вообще пытаться воздействовать на мирские дела.

     Земская изба заведовала городским хозяйством, разверсткой земли, обсуждала нужды посадких и уездных людей, сообщая о них, если не могла помочь им сама, воеводе или в Москву. Свои власти, кроме общей с городом земской избы, были и у уездных крестьян. Крестьяне выбирали своих общинных старост, “посыльщиков” (для сношения с воеводой и его приказными людьми), выбирали земского пристава “для государева дела и денежных сборов”. Приходы выбирали священников и церковных дьячков, которые имели значение сельских писарей. По грамотам Ивана Грозного монастырские крестьяне избирали у себя приказчиков, старост, целовальников, сотских, пятидесятских, десятников. Все представители центральной власти, назначенные в городе и волости, не могли решать дел без общественных представителей.

     Согласно судебнику 1550 года представитель центральной государственной власти (воевода и т. п.) не имел права арестовать человека, не предъявив доказательств его вины представителям местного самоуправления старосте и целовальнику. Если это не происходило, то староста и целовальник, по требованию родственников арестованного, могли освободить его и взыскать с представителя администрации штраф за “бесчестье” Таким образом, первый закон о неприкосновенности личности впервые был принят в Древней Руси, а не в Западной Европе, где он появился только 120 лет спустя.

     Система местного самоуправления получила свое продолжение в системе земских учреждений XIX - начала XX века. И даже для того времени это была одна из самых передовых в мире форм самоуправления.

     “Мы со смелостью, беспримерной в летописях мира, - писал князь А. И. Васильчиков о развитии в России учреждения земского самоуправления, - выступили на поприще общественной жизни... ни одному современному народу Европейского континента не предоставлено такого широкого участия во внутреннем управлении, как русскому”.

     См.: Солоневич И. - С. 334.

     Земские учреждения существовали на уровне губерний, уездов и волостей, сами избирали свои руководящие органы, формировали структуру управления, определяли основные направления своей деятельности, подбирали и обучали специалистов. Земства существовали на началах самофинансирования, имели право для покрытия своих расходов вводить специальные налоги. Источником средств земств служили поступления от сборов на недвижимое имущество: земель, лесов, фабрик, заводов, доходных домов. Главный упор деятельности земских учреждений был на школы, библиотеки, здравоохранение, ветеринарное дело, статистику.

     В Положении о земских учреждениях подчеркивалось, что “заведование земскими делами уездов и губерний предоставлено самому населению уезда и губернии на том же основании, как хозяйство частное предоставляется распоряжению частного лица, хозяйство общественное - распоряжению общества”. Идея земского самоуправления была непосредственно связана с идеей общинного самоуправления и была близка и понятна русскому человеку. Можно было бы еще долго перечислять формы самоуправления, существовавшие в дореволюционной России, - достаточно назвать самоуправление казачьих земель, самоуправление университетов, самоуправление национальных территорий, например Финляндии и Средней Азии.

     Я далек от идеализации русского народовластия. Был у него органический недостаток - изолированность, обособленность друг от друга самоуправляющихся обществ и трудовых единиц, делающих их беззащитными от узурпации прав со стороны центральной власти. Пока соотношение прав местного самоуправления и центральной власти определялись традиционными, патриархальными представлениями о роли центра и мест, пока центральная власть носила в известном смысле отеческий характер, противоречия между центром и местами были невелики. Однако по мере усиления центральной власти и вытеснения традиционных правительственных форм заимствованными с Запада бюрократическими учреждениями происходит постепенное лишение прав местного самоуправления в пользу центра. Процесс этот имел характер национальной катастрофы, так как подрывал стержневую основу народного уклада жизни.

     До сих пор западные историки охотно рассуждают о вековой жестокости и дикости русского народа, вчистую забывая соразмерить их с реальными историческими фактами, а точнее, заменив их несколькими мифами – о варварской жестокости, о вечном тоталитаризме и подавлении свобод, о принудительном труде и крепостном праве как неотъемлемом свойстве русской жизни. Типичным русским правителем объявляется Иван Грозный, жестоко истреблявший своих подданных. Сейчас уже всем известно, что в русской истории это был крайний случай, но даже если сравнивать с ним события Западной Европы - миф о жестокости русских развеется в прах. В России никогда не было такой вакханалии жестокости, как в Западной Европе. Одна “святейшая” католическая инквизиция за XVI- XVII века казнила сотни тысяч людей. По приговору католической церкви были осуждены на смерть все жители Голландии, которых герцог Альба вырезал целыми городами.

     В XVIII веке один саксонский судья Карпцоф казнил 20 тысяч человек, а Елизавета Английская приговорила к смерти 90 тысяч человек. Западный мир рождался в бессмысленной жестокости и порождал жестокость. Что значит только последний случай с “наказанием” непокорного Ирака, когда западное сообщество убило 150 тысяч ни в чем неповинных мирных жителей в городах Ирака, чтобы принудить к повиновению арабский мир. Общее число жертв за все правление Ивана Грозного составляет не более 5 тысяч человек, тогда как за одну Варфоломеевскую ночь во Франции было убито две тысячи человек, а несколько столетий спустя Робеспьер своей рукой только за один год подписал 17 тысяч смертных приговоров. Массовые сожжения еретиков и ведьм были широко распространены в Западной Европе, в России же было отмечено только несколько случаев. Вопрос о недопустимости смертной казни был впервые поднят именно в России еще князем Владимиром Святым, который считал се грехом перед Богом. Та же мысль проводится в “Поучении” Владимира Мономаха, который считал, что каждый человек имеет право на тот срок жизни, который отпущен Богом, казнь же человека - грех перед Богом. Отмена смертной казни при Елизавете (дочери Петра I) была вполне в духе русской цивилизации, как и редкое ее применение в XIX – началеXX века (кроме государственных преступлений). В рассуждениях о вечном русском тоталитаризме и подавлениях свобод совершенно игнорируется факт самоуправлении русской общины и других трудовых объединений Забывается также такой факт, что общинное самоуправление продолжало существовать даже в условиях крепостного права. Так рушится еще один миф.

     И, наконец, миф об извечно принудительном характере труда в России. Главный козырь мифотворцев здесь - крепостное право и использование принудительного труда на промышленных предприятиях России. И этот миф рушится при самом первом знакомстве с историческими фактами. Крепостное право в нашей стране не было чем-то присущим только нам и утвердилось значительно позднее, чем в странах Западной Европы. Положение крепостных крестьян в России (а закрепощено было не более половины крестьян) было лучше, чем крепостных на Западе, так как община обеспечивала определенную защищенность от произвола помещика (хотя и не во всем). Отмена крепостного права в России произошла не намного позже, чем во Франции (конец XVIII века) или Германии и Австрии (середина XIX века) и одновременно с отменой рабства в США.

     Так же развеивается миф о специфической особенности русской промышленности использовать принудительный труд. Широко известные факты показывают, что использование принудительного труда имело место в промышленности многих стран Западной Европы XVII-XVIII веков, и в частности во Франции, Германии, Австрии, Великобритании. Однако любители порассуждать о преимуществах западной демократии закрывают на это глаза. Как обычно не вспоминают они, чем кончались революции на Западе. Английская буржуазная революция - диктатурой Кромвеля, Великая Французская революция - диктатурой Наполеона, Французская революция XIX века - диктатурой Луи-Наполеона.

     Не любят они вспоминать и гитлеровскую Германию, муссолиниевскую Италию, франкистскую Испанию, создававших “образцовые” тоталитарные режимы со всеми атрибутами подавления личности, концлагерями и застенками. Почему хваленые западные демократии так легко превращались в тоталитарные государства вразумительного ответа на этот вопрос пока не дано. Как не даны ответы о корнях французского бонапартизма (и прежде всего французского фюрера - Наполеона); расцвета рабовладения в демократических Соединенных Штатах XIX века, государственного терроризма Великобритании в Индии до ее освобождения, Израиля (сионизм – одна из форм фашизма) на оккупированных им арабских территориях (давить танками женщин и детей, зверски убивать тысячи мирных жителей), США во Вьетнаме (физическое уничтожение населения целых деревень).

     А ведь фашизм, как мы уже отмечали, - доведенное до пределов логическое развитие ценностей западной цивилизации

ЛЮБОВЬ СЕМЬЯ

Любовь для русского человека - высшее чувство. “Где любовь, тут и Бог”, “Бог - любовь” - говорят народные пословицы. “Нет ценности супротив любви”. “Ум истиной просветляется, сердце любовью согревается”. “Совет да любовь, на этом свет стоит”. “Где любовь, там и совет”. “Где совестно, там и любовно”. “Где любовь, там и свет”. “Милее всего, кто любит кого”. “Нет того любее, как люди людям любы”. “Мило, как людям люди милы”. “Для милого не жаль потерять и многого”. “Ради милого и себя не жаль”. “За милого и на себя поступлюсь”.

     “Равные обычаи - крепкая любовь”. “Одна думка, одно и сердце”. “Сердце сердце чует”. “Сердце сердцу весть подает”. “Любовь - златница великая”, высшее чувство, данное Богом, поэтому в создании русского человека оно было связано с понятиями целомудрия, стыда, греха.

     Совсем иначе чувство любви воспринималось в сознании западного человека. Здесь оно носило преимущественно чувственный, плотский характер, сладкой страсти, приносящей глубокое физическое удовлетворение. Главная цель любви в сознании западного человека - физическое обладание, русский же человек видел в любви не просто обладание, а высшее духовное единение. Причем чисто физическая сторона любви, конечно, не отрицалась, но считалась глубоко интимным делом двоих, всяческая огласка которого неприлична. Любовь мужчины и женщины в народной культуре России венчалась не просто обладанием, а, прежде всего браком.

     Логика развития западной цивилизации и товарных отношений определила вырождение любви из высокого чувства в механизм получения полового удовлетворения. В сегодняшнем западном мире женщина и женское тело рассматриваются как объект потребления и товар. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть два десятка наиболее популярных западных фильмов. Как признают западные исследователи, в общей шкале потребительских ценностей американского мужчины обладание красивым женским телом находится на одном из престижных мест наряду с обладанием машиной, квартирой или загородным домом. Отношение к женщине - один из критериев доброкачественности любой цивилизации. Взгляд на женщину как на объект потребления - верный признак вырождения и злокачественной духовной болезни.

     Мы недаром подчеркиваем эти черты западной цивилизации. Отталкиваясь от них, легче понять, как воспринимал любовь русский человек. Нет, он совсем не отрицает плотской любви и всех ее радостей, но он осуждает торговлю любовью, превращение тела в товар, выставление его на арену как зрелище для похотливых глаз. Половая любовь и физическое обладание любимым в народной культуре России мыслились только в браке, конечно, были и исключения, но крайне редко. Физическое обладание не может быть выше духовного элемента любви - считал коренной русский человек. Это вытекало из всех его жизненных ценностей, рассмотренных нами ранее.

     В понятии русского человека половое сношение вне брака - грех. О тех, кто еще не вступал в эти сношения, в народе так и говорили: “Он (она) еще греха не знает”. Лишить невинности девушку без намерений стать ее мужем в народной этике страшный грех, за который придется строго отвечать перед Богом “мученьем души”. Вместе с тем девушка, которая не сумела “соблюсти себя” по своему хотению, считалась падшей, и к ней относились как к блуднице, презирали, с ней водились только ей подобные. В России вплоть до XVIII века отсутствовал литературный жанр скабрезных историй об интимных отношениях между мужчиной и женщиной - западноевропейские фабльо, пошлые анекдоты. Причем на Западе в создании этих скабрезных историй принимали участие все слои общества - от рыцарей и монахов до ремесленников и крестьян. В России же подобные рассказы появились только в XVIII веке, их сочинителями и распространителями были деклассированные, денационализированные элементы. Но что закономерно - потребителями подобной литературы (я имею в виду “сочинения” Баркова, Кострова и т. п.) стали представители образованных слоев, ориентированных на западную культуру. Так происходило объединение “национально далеких” и “социально близких”.

     В толще коренных русских людей этот жанр воспринимался как непотребство вплоть до конца XIX века. Еще в начале XX века в большинстве деревень Русского Севера не только такие рассказы, но и употребление матерных словечек считалось грехом и бесстыдством. Поголовную матерщину в русскую деревню принесли большевики с их опорой на деклассированные элементы, ставшие ядром начальствующего состава большевистского режима в деревне. Похабщина и мат для этих элементов были выражением “народности”. В полной мере этот элемент “народности” был развит советской интеллигенцией, для которой похабные анекдоты и матерщина стали неотъемлемой частью лексикона от инженера и профессора до министра.

     Взгляд на женщину и женское тело как на объект потребления и товар, который сегодня стал общим местом во многих российских телепередачах, особенно в западных фильмах и клипах, еще в конце XIX века в России был невозможен и воспринимался как плод развращенного ума. Еще раз хочется подчеркнуть, что половая любовь и все связанное с ней в традиционной народной культуре не отрицались, но воспринимались только в браке, целью которого является создание семьи, рождение и воспитание детей. В народных песнях и сказках счастливая любовь венчается браком по закону и веселой свадьбой. Свадьба для русского человека - “Закон принять. Идти на суд Божий” (т. е. венчаться).

     Народный идеал - добрая жена и крепкая дружная семья. На эту тему множество пословиц. “Не ищи красоты, ищи доброты”. “Добрая жена - веселье, а худа - злое зелье”. “Добрая жена да жирные щи - другого добра не ищи!” “Не бери жену богатую, бери непочатую!” “Не с богатством жить, с человеком”. “Дай Бог совет и любовь!” “Жить- поживать да добра наживать”.

     “Своя семейка - свой простор”. “Семейная каша погуще кипит”. “В своей семье и каша гуще”. “Семейный горшок всегда кипит”. “Доброю женой и муж честен”. “Добрую жену взять ни скуки, ни горя не знать”. “С доброй женой горе - полгоря, а радость вдвойне”. “Не надобен и клад, коли у мужа с женой лад”. “Живут рука в руку, душа в душу” - говорится о дружных супругах. Большое количество пословиц посвящено злой жене. “Злая жена сведет мужа с ума”. “Злая жена - засада спасению”. “Злая жена - мирской мятеж!”. “Злая жена - поборница греху”. “Злая жена - та же змея”. “Злая жена - злее зла”. “Всех злыднев злее жена злая”. “Лучше камень долбить, нежели злую жену учить”. “Железо уваришь, а злой жены не уговоришь”. В общем, по мнению русского человека, “от злой жены не уйдешь”. “От злой жены одна смерть спасает да пострижение”.

     Да, русский человек предпочитал смерть или пострижение в монастырь, чем развод. Народная психология протестует против развода, в народной среде они были крайне редки. И вообще говорит русская пословица: “Первая жена от Бога, вторая от человека, третья от черта”.

ОКАЯННАЯ НЕРУСЬ

ПАРАДИГМА ЧУЖЕБЕСИЯ

“Ничто не может быть более гибельным для страны и народа, нежели пренебрежение своими благими порядками, обычаями, законами, языком и присвоение чужих порядков и чужого языка и желание стать другим народом”, - писал в XVII веке Юрий Крижанич с болью в сердце за судьбу русской державы. Главной опасностью для любого государства, считал он, является “чужебесие” - “бешеная любовь к чужим вещам и народам и чрезмерное доверие к чужеземцам”. Живший еще до эпохи петровских преобразований, Крижанич справедливо подметил эту роковую особенность общественной жизни Руси XVII века, ставшую впоследствии главной причиной разрушения русской цивилизации.

     Эпизодически с Х1У-ХУП веков, нарастая в XVIII и приобретая угрожающий характер в XIX веке, рядом с традиционной народной культурой, народными основами жизни и хозяйствования возникает идущее сверху движение за их отрицание, которое мы назовем парадигмой чужебесия Сначала незначительная, а затем преобладающая часть высшего правящего слоя и дворянства России начинает предпочитать народным основам жизни заимствованные преимущественно из Западной Европы формы и представления. Первые известные случаи связаны с попытками проникновения в Россию католической церкви. С легкой руки католических иерархов, потерпевших в России XV века крушение надежд на господство, создаются мифы о безнадежной темноте и невежестве русских, сыгравшие свою роль в становлении правящего класса западнорусских земель, находившихся тогда под литовско-польской оккупацией. Отрицание народной культуры как явление широко проявилось со второй половины XVII века, неверно и несправедливо связывалось с именем Петра (ибо дело Петра носило народный характер). Но деяния Петра стали своего рода отправным моментом, с которого интенсифицировались все народныеи антинародные процессы русского общества.

     “С Петра I, - писал видный русский социолог П. А. Лавров, - московское служивое сословие преобразовалось в чиновничество по внешнему европейскому образцу, но без европейского содержания... Для русского крестьянства этот служивый класс московского царства и петербургского императорства все решительнее закрывался с дальнейшим ходом истории. Крестьянство было все более закрепощено и при отсутствии возможности политического развития принуждено было все тщательнеесохранять в себе традиции сельского мира и сельской громады, традиции артельной солидарности как единственное средство отстоять, хотя бы в некоторой мере, свое экономическое благосостояние (крестьянство. - О. 77.), все более отделялось от господствующего класса не только экономическими интересами, не только легальным бесправием, но самыми формами культуры... Оно было и осталось единственным сословием в государстве, сохранившим традицию элементарной местной организации, общины, громады, мира, артели, но этаорганизация обращалась все более в фискальное средство, в орудие деморализации масс; она все суживалась и атрофировалась”.

     Высший правящий слой и дворянство все более стремились опереться на внешний авторитет западноевропейского политического, экономического и социального опыта, порой просто механически копируя некоторые западные представления и формы. “У нас..."более чем где-нибудь, - пишет Даль, -и просвещение сделалось гонителем всего родного и народного... ревнители готового чужого, не считая нужным изучить сперва свое, насильственно переносили к нам вес в том виде, в каком оно попадалось им на чужой почве, где оно было выстрадано и выработано, тогда как тут могло приняться только заплатами и лоском...”

      Крепостное право пришло в Россию сравнительно поздно, когда у крестьян уже сложились черты национального характера, выражаемого, прежде всего самостоятельностью и инициативой в рамках традиций и обычаев самоуправляющейся общины. Чтобы удержать в узде крестьян, правящие слои должны были вступить в настоящую войну с народом. А на войне как на войне - культура противника отвергается. Правящий слой шаг за шагом отказывается от многих ценностей народной культуры, отечественных обычаев и идеалов, заменяя их представлениями и понятиями, заимствованнымииз-за рубежа. Причем речь шла не о стремлении к творческому освоению и взаимному обогащению равноценных культур России и западноевропейских стран, а о вытеснении народной культуры как якобы отсталой и отжившей. Процесс это был тяжелым и болезненным, утраты просто катастрофическими. На несколько столетий для многих поколений были “закрыты” допетровская литература и музыка, древнерусская архитектура, иконопись, живопись - шедевры мирового значения - считались бледными примитивами, заимствованиями, жалкой мазней, и только во второй половине XIX века начали снова “открываться” как произведения великого искусства. Самобытная русская культура на несколько веков становится Золушкой в родном доме, ей отказывается в праве на общечеловеческое значение, признавая его только за западноевропейской культурой. Такое явление не могло не вызвать протеста.

     'Даль В. Пословицы русского народа. - М., 1957. - С. 8. “Русский народ, - писал К. Аксаков, - имеет прямое право, как народ, на общечеловеческое, а не через посредство и не с позволения Западной Европы. К Европе относится он критически и свободно, принимая от нее лишь то, что может быть общим достоянием, а национальность европейскую откидывая... Европеизм, имея человеческое значение, имеет свою и очень сильную национальность... Итак, ...с одной стороны, так называемые славянофилы стоят за общечеловеческое и за прямое на него право русского народа. С другой стороны, поборники Западной Европы стоят исключительно за европейскую национальность, которой придают всемирное значение и ради которой они отнимают у русского народа его прямое право на общечеловеческое”.

     Привычка видеть в русской жизни только отсталость сказалась в не меньшей степени и в отношении народной культуры труда и хозяйствования. Правящие круги, особенно с конца XVIII века, относились ко многим народным формам жизни и хозяйствования, в частности к общине и артели, как к чему-то варварскому, архаичному и скорее терпели их, чем признавали.

     Так сложились в российской жизни два параллельных течения, которые сосуществовали и даже взаимодействовали друг с другом, редко пересекаясь, но если уж пересекались, то почти всегда трагически. Повреждение веры Пагуба католичества для Русской земли состояла в том, что оно создало всеохватывающую организацию мирового господства, являющуюся скорее политической, чем религиозной. Главной целью католичества было не христианское служение, а политическая власть. Для западного мира оно стало орудием экспансии и подавлением других народов. Рядом с католическим священником шел вооруженный солдат, подавляющий всякое самобытное начало, как это, например, было сделано испанскими католиками в Америке. Попытки подчинить себе славянский мир католицизм предпринимал неоднократно. В частности, еще в Х веке Рим запрещает вести богослужение на славянском языке, объявляя его ересью.

     Начиная с эпохи Возрождения христианство, превращается в Европе в театральный фарс, в зрелище на потребу по своей сути языческой толпе. Оно не отвергнуто, но оно не связано с душой человека, а выступает как внешний факт, как роскошь, как формальный обряд, за которым скрывается жадный потребитель жизни - язычник. Посмотрите, например, на живопись, образ Богоматери, срисованный с красотки-натурщицы или веселой подружки художника. Образ Господа теряет духовные черты и начинает напоминать какого- то купца или ростовщика. Почитается не Бог, а богатство, не дух, а деньги и плотская красота, и биологическая полнота жизни человека- потребителя. Различные протестантские толкования западного христианства пытаются противостоять этому язычеству, но, как правило, не более чем продолжается жизнь их основателей, а дальше сами попадают в плен, делая свою веру - верой купцов и ростовщиков.

     Протест русских людей против подобных верований был очень резок. Православные, побывавшие в Европе, по возвращении с возмущением рассказывали своим единоверцам о “бабах голых” в Риме, “о блудницах в образе Богородицы”, о нечестности и корыстолюбии тамошнего духовенства. Вера, как формальный обряд, вера без добротолюбия, без духовных начал- не истинная вера - делали вывод русские люди. Латинсгву (католицизму) и протестантской “прелести” прямой путь в Россию был закрыт.

     Первой победой западной цивилизации над русской была церковная уния, т. е. подчинение западнорусской церкви римским католикам. Опершись на предательские, изменнические элементы русского общества в западных землях, католицизм потаенно, путем темных интриг разрушил духовное единство русского народа, создав противоречие между народом и правящим слоем, в значительной части пошедшим на отступничество, отход от идеалов русской цивилизации. Как справедливо отмечал Г. Флоровский, уния расколола западнорусскою церковь, разъединила иерархию и народ. Это было, прежде всего, клерикальное движение. Уния была делом епископов, действовавших в отрыве от церковного народа, без его свободного и соборного согласия и совета, “скрыто и потаенно, без поразумления народу крестьянского”*. И создавалось странное положение: во главе православного народа оказывалась униатская иерархия, подобострастно подчиняющаяся всем унизительным антирусским решениям Рима. Подавляющее большинство русского народа в западных землях не приняло унию, а к униатским священникам относилось как к предателям и отступникам от веры.

     С этих пор западные русские земли стали оплотом разрушения русской цивилизации. Католицизм и его политический агент, униатство, подтачивали се ценности, отравляя сознание правящего класса и духовенство этих земель.

     К концу XVI века часть правящего класса западнорусских - земель окатоличилась, а часть подпала под униатство. Только твердый протест простого народа удерживал остальную часть правящего класса от духовного разложения, но даже в эту, оставшуюся часть, вливался яд западной цивилизации, выражавшийся в презрении к традиционной культуре своего народа. Даже православные священники и иерархи в западных землях вольно или невольно подпадают под разлагающее влияние чуждых духовных представлений. Прежде всего, это отражается в сочинениях западнорусских писателей того времени, которые были преимущественно духовного сана. “Всего важнее и опаснее было то, что русские писатели привыкли обсуждать богословские религиозные вопросы в их западной постановке” (Г. Флоровский). Именно с тех времен “известный налет протестантизма навсегда остался на украинском народном складе”.

     Флоровский Г. С. 38.

     Язва униатства сохранялась и поддерживалась в западных землях с помощью католического золота, воспитывая тысячи отступников от русского народа и православия. Именно используя униатство, части русского народа, жившего в западных землях, удалось внушить, что он не русский, а какой-то особый, украинский народ. По своей сути униатство было создано западными католиками как антирусская организация, недаром в годы Великой Отечественной войны оно вошло в тесное сотрудничество с гитлеровским режимом и благословляло массовые убийства русский людей.

     Другая струя вредоносного влияния западной цивилизации шла на Россию из Греции. С потерей государственной самостоятельности многие образованные греки, на которых в России по традиции смотрели как на светочей веры, становятся зависимы от ценностей, складывающихся в то время на Западе, ибо свое образование и многие культурные навыки получали именно там. “Греческие учителя, - пишет Г. Флоровский, обычно приходили с Запада, где учились сами, в Венеции или Падуе, или даже в Риме, или в Женеве, или в Виттенберге, и приносили оттуда не столько византийские воспоминания, но чаше западные новшества. В XVI веке это бывали обычно протестантские симпатии, позже, напротив, прикрытый латинизм”.

     Внешне католицизм ни на йоту не ущемил формальный канонической стороны западнорусской церкви. Все обряды и каноническая независимость были сохранены, а главный удар католицизма пришелся на духовно-нравственную сферу русского народа, поразив его мировоззрение и язык. Католики были готовы закрывать глаза на религиозно-драматическое расхождение, но за это требовали власти над русским народом. Католики стремились поработить душу народа, что им из-за предательства правящего класса в значительной степени и удалось.

     “Внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и самое мерило для самопроверки... Восточные связи были прерваны. Утверждается чуждая и искусственная, не органическая традиция, и она как бы перегораживает творческие пути... На опустевшем месте строится латинская и латинствуюшая школа, и латинизации подвергаются не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и сама религиозная психология. Латинизируется самая душа народа” (Г. Флоренский Латинизация народного сознания в западных землях имела трагические последствия не только для заладнорусского народа. После возвращения западных земель в состав России эта латинизация начинает проникать и в центральные области страны, отравляя национальное сознание правящего класса, хотя практически не затрагивает сознание широких народных масс. Сочинения Петра Могилы, М. Смотрицкого, а позднее Симеона Полоцкого получают признание среди некоторых представителей образованного слоя в сердце России. Созданная в Москве Славяно- греко-латинская академия повторяла учебные программы, разработанные в Киево-могилянской коллегии, строившейся по образу католических духовных учреждений, да и преподаватели в московской академии в значительной части были из западных земель. Западное влияние затрагивает даже таких выдающихся деятелей церкви, как св. Дмитрий Ростовский (1651-1709) и Стефан Яворский (1658.1722).

     Главный труд св. Дмитрия Ростовского “Жития Святых” составлен преимущественно по западным источникам, и в основу положены латинский сборник Л. Сурия, а также труды кардинала Барония и П. Скарги. Западнический характер носили и его проповеди. Ректор Киевской духовной академии С. Яворский учился у иезуитов, принял римское послушание и лишь позднее вернулся в православие. Его книга“Камень веры” - компиляция из многих латинский книг.

     Так называемое украинское барокко, часто связываемое с именем предателя Мазепы, несло в себе нерусскую западническую струю, которое оказало разрушительное влияние на русскую цивилизацию. Даже в западных землях оно было бесплодно, так как имело заимствованный нетворческий характер.

     Как отмечал Г. Флоровский, “сложилась школьная традиция, возникла школа, но не создалось духовного творческого движения. Сложилась подражательная и провинциальная схоластика, именно “школьное богословие”. Это обозначало некую новую ступень религиозно-культурного сознания. Но в то же время богословие было сорвано с его живых корней. Возникло болезненное и опасное раздвоение между опытом и мыслью. Кругозор киевских эрудитов был достаточно широк, связь с Европой была очень оживленной, и до Киева легко доходили вести о новых движениях и исканиях на Западе. И, однако, была некая обреченность во всем этом движении. Это была псевдоморфоза религиозного сознания, псевдоморфоза православной мысли...”*.

     Флоровский Г. - С. 56.

     Русская икона, столетиями воплощавшая высшие духовные начала русской жизни, ее цельность и стремление к добру, теряет многие из этих качеств. Мощные, глубокие образы Бога и святых заменяются их описательными изображениями, в которых видишь не Бога или подвижника, а портрет человека-современника! Духовный образ вытесняется рисунком с подробностями. Русская икона, тревожившая духовные начала человека, шедшая к его сердцу через духовные представления о Боге, сейчас ищет этот путь через чувственно- плотские представления о Нем. Бог и святые на иконах становятся похожи на нарядных бояр или даже немцев, картины мироздания или подвижнической жизни святых теряют обобщенность и начинают походить на бытовые рисунки.

     Вырождение русской иконы - результат разрушения духовных начал русской цивилизации. Меняется все: и духовные представления, и средства их художественного выражения, хотя я не стал бы рассматривать вырождение русской иконы как абсолютный процесс. На самом деле ему противостояло многое, и даже в образах новой иконописи, так или иначе, сохранялись элементы прежних представлений.

     Власть церкви в России была духовно-нравственной, отчасти экономической, но почти никогда политической. До конца XVI века Россия не имела своих патриархов, а русская церковь управлялась митрополитами, поставленными Константинопольским патриархом, чаще всего по рекомендации царя. Эти митрополиты пользовались огромным уважением, но политической власти и влияния на государственные дела не имели. То же было и с введением в России патриаршества (просуществовавшего тогда не более ста лет). Исключение, может быть, составляли патриарх Филарет, отец царя Михаила Федоровича, и патриарх Никон, возжелавший политической власти, чем все это закончилось, известно. В России сложилась традиция, что по всем важнейшим вопросам руководители церкви принимали точку зрения царя. Царь - помазанник Божий, его разумом и устами говорит сам Бог. В лице царя олицетворялось Российское православное государство, значение которого было абсолютно в сознании русских людей.

     Царь, Церковь, Государство- неразрывные понятия, и ни у кого из русских людей не могло возникнуть мысли рассматривать их в отдельности, Царь-воля, церковь-дух, государство-тело. и все это вместе православное государство. Неразрывность этих понятий придавали устойчивость и стабильность могучему организму России, но вместе с тем повреждение одного из этих составляющих вело к глубокому кризису всей целостности, это хорошо понимали враги России. С ненависти “к царю и попу” (революционный лексикон) начинались все попытки разрушения российской державы. Существует мнение, что царь Петр I своей церковной реформой ввел в русскую церковь протестантские элементы, произвел раскол между властью и церковью (Г.Флоровский). Это чисто формальный и поверхностный взгляд. Напротив, царь Петр довел до логического завершения целостность “царь, церковь, государство”, изъяв из нее все возможности противоречий. Что бы ни говорили о Петре, но он мыслил национально, заботился об интересах Российского государства и если и проводил реформу церкви, то на основе сложившихся традиций. Введением нового “Духовного Регламента”, упразднением патриаршества Петр юридически узаконил уже реально существовавшее положение дел, ведущую роль православного царя - хранителя государства в церковной жизни. Возвеличивание царской власти, главенство паря в духовной, церковной жизни не изобретение Петра, а факт национальной жизни, существовавшей задолго до него. Петр придал этому факту юридическую определенность.

     Но разве противоречит национальному духу страны мысль Феофана Прокоповича, принадлежащая, по своей сути, самому Петру, что “Государь – власть высочайшая, есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействмтсльный, то есть имущий силу и повеления, и крайнего суда, и наказания, над всеми себе подданными чинами и властью, как мирскими, так и духовными. И понеже и над духовным чином государскос надсмотритсльство от Бога установлено есть, того ради всяк законный Государь в Государстве своем есть воистину Епископ Епископов”.

     Образование Святейшего Синода, возглавляемого самим царём и упразднение патриаршества только укрепили позиции русской церкви не раскол духовной и царской власти произошел, а, наоборот, ее объединение. Церковь была и осталась частью православного государства, ее литургическая сторона сохранялась без изменений. Разрушение церкви осуществлялось не в результате петровских реформ, а по мере разрушения Российского государства, с которым она была связана неразрывно, а также с появлением на российском престоле неправославных государей. Эрозия национального государства, космополитизация его в XVIII XXX веках, западно европейский чиновничий дух, насаждаемый в госаппарате, омертвили многие естественные связи православной церкви и государства, превращая священников в своего рода государственных служащих, сводя на нет духовно-нравственный авторитет православия. Еще больший вред русской церкви нанесло внутреннее разложение значительной части ее священников. Речь идет о внедрении в сознание западноевропейских религиозных представлений и потребительского мироощущения. В мыслях, в выборе тем, слов, богословских обсуждений все сильнее чувствуется западный дух. В проповедях и богословских трудах все чаще используются сочинения католических и протестантских клириков и все реже – русских мыслителей и подвижников.

     Во второй половине XVII века, а особенно при Петре из западных земель хлынуло в российские столицы большое количество священников и монахов, просто отравленных католическими и протестантскими представлениями. Вера для них - обрядовая формальность, церковь - роскошь, священники - духовные дворяне, стоящие над толпой. Духовно-нравственные представления православия, добротолюбия, соборность им непонятны и чужды, подвижническое служение добру - "пустая фраза. Пришельцы с западных земель несли не духовную культуру, а ее суррогат, состоящий из примитивношкольного освоения католических и протестантских духовных мотивов. Оторванность от народной культуры, школярство, духовная беспочвенность, умноженные на редкое самомнение малоросских учителей-чужаков, вели к перерождению русского православия и деградации православных священников.

     “Все эти наставники были для учеников в собственном смысле слова люди чужие, наезжие из какой-то чужой земли... со своеобразными привычками, понятиями и самой наукой, со своей малопонятной, странной для великорусского уха речью; притом же они не только не хотели приноровиться к просвещаемому ими юношеству ... но даже явно презирали великороссов как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было непохоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали, как единственно хорошее”. Эту мутную волну псевдопросвещения русской культуре удалось преодолеть только во второй половине XVIII, отчасти даже начале XIX века.

     Прекрасная оценка этого “просветительства” была дана М. В. Ломоносовым, который из своего учения в подобной школе не смог вынести полезных знаний, кроме мертвой латинской схоластики и отчасти некоторого знания слов латинского языка. Ученики бежали из этих школ, ибо они были чужды и почти бесполезны.

     Была поломана традиционная система подготовки священников. Как на Руси до Петра I приготовляли батюшек и ученых людей! Они должны были с детства служить в церкви или в монастыре, практически изучить грамоту, чтение, пение и церковный устав. В их распоряжении нередко были многотомные своды житии святых, служившие нравственным примером и пособием по изучению истории, сочинения отцов церкви, а также многочисленные сборники философско-религиозного и нравоучительно-исторического содержания - Златоуст, Златоструй, Иэмарагд. Мы уже не говорим о многочисленных произведениях древнерусской литературы, которые, конечно, были не в каждом монастыре, но, во всяком случае, в большинстве. Все эти сочинения, на которых учились русские батюшки и ученые люди, при всей разнице их жанров, несли нравственно- нравоучительный заряд - добротолюбие. Человек, духовно вскормленный на этих сочинениях, не терял духовное преемство со своими предками, продолжая и развивая традиции русской цивилизации.

     А что предлагали своим ученикам учителя из западнорусских земель, воспитанные в католическом или протестантском духе:* Прежде всего знание мертвой латыни, латинскую грамматику, риторику, пиитику, заучивание латинских вокабул и флексий, бессмысленную зубрежку.

     Кстати говоря, сами учителя в этой латыни чаще всего были не вполне тверды и заставляли своих учеников заучивать просто варварскую тарабаршину. В национальном смысле это обучение носило антирусский характер, ибо все коренное и самобытное объявлялось этими учителями темнотой и невежеством. Обучение вопросам веры велось формально по латинским учебникам, бессмысленными силлогизмами, прерывалась отечественная традиция религиозного сознания как добротолюбия. Богословие приобретает латинский, западный характер, богословские диспуты ведутся на латыни, в неуклюжих, примитивных, схоластических формах. Главным становился не поиск истины, а выбор формы изложения, стандартных выражений. Язык богословия, если его сравнивать с языком богословских произведений “Древней Руси, стал беден и примитивен. В общем, как справедливо отмечает Г. Флоровский, “это школьное” богословие было в собственном смысле беспочвенным. Оно взошло и взросло на чужой земле... Точно надстройка над пустым местом... и вместо корней сваи... Богословие на сваях, - вот итог XVIII века”.

     Но это богословие не ушло без следа, его образцы в той или иной форме проявлялись в духовных учреждениях России и в XIX веке Беспочвенное богословие рождало беспочвенное духовенство, а от беспочвенного духовенства один шаг к атеизму и революционным представлениям. Разве удивительно, что большая часть российских революционеров и разрушителей национальной России вышла из духовного сословия Нет, это было логическим итогом западного псевдопросвещения

     Удивительно ли, что в рассуждениях русских священников появляются мысли и суждения, противоречащие православной традиции. Древняя традиция русской цивилизации, русского православия, заключавшаяся в мысли, что вера без дел мертва, что только подвижническое служение, через практическое добротолюбие можно получить спасение, начинает вытесняться протестантским представлением о сплочении только верой. В этом отношении весьма характерна мысль Феофана Прокоповича, одного из ближайших сотрудников Петра I, что “совершается спасение верою и дела человека не имеют никогда совершительной силы”.

     Протестантские и католические влияния сильно поколебали духовную целостность русского православия. Конечно, этого бы не произошло, если бы на престоле царствовали истинно православные государи, но с Петра I только Елизавету, Николая I, Александра III и Николая II можно назвать истинно православными государями, верховными руководителями русской церкви. Все остальные были нетверды в православии, некоторые в своей гордыни даже пытались его “улучшить”. С национальной точки зрения для особы, возглавляющей русскую церковь, это было непростительно и вело к разрушению духовного ядра православия. Екатерина II, например, не видела разницы между православием и лютеранством. При Анне Иоанновне и Бироне гонение на православие приобрело безобразные формы. Чем сильнее склонялись к Западу русские императоры, тем больше Святейший Синод напоминал, какую-то канцелярию. Хотя сам принцип главенства царяв духовной жизни был верен, дело было только в самом царе. Отделить церковь от царя и государства значило то же, что и произвести большевистскую реформу.

     В XVIII веке в духовном сословии целенаправленно формируется слой людей, своего рода “Орден”, из которого в основном формируются епископы русской православной церкви - “Орден ученого монашества”, западническое включение в русскую церковь. Как пишет Г.Флоренский: “Это “ученое монашество” возникает впервые на Юге в XVII веке в связи с заведением новых латинских школ. И вместе с этими школами переходит и на Север. От живых монастырских преданий это новое монашество вполне отрывается. Между монашеством “ученым” и монастырским не было взаимного понимания, и рознь между ними достигала иногда трагической остроты... И главный парадокс в судьбе “ученого монашества” связан с тем, что организуется оно под властью и верховенством обер-прокурора... Это было не только обмирщение, но бюрократизация монашества. “Орден” создается светской властью, как средство властвовать и в церкви. В сущности, то было только номинальное монашество, кроме видимого “образа” или одежды здесь мало оставалось монашеского. Это ученое “черное” духовенство всегда меньше было носителем аскетического начала. Обеты молчаливо преступались по невыполнимости. Монашество для “ученых” перестает быть путем послушания и подвига, становится для них путем власти, путем ко власти и чести...”*

     ХУ1И-Х1Х века нанесли русскому национальному сознанию, русскому духовному религиозному сознанию огромный и, можно сказать, невосполнимый урон. Это сознание, отмечает Г. Флоровский, “так часто съеживалось, сжималось, укрывалось в молчании, в отмалчивании и замалчивании вопроса для самого себя... Утрачивался единый и общий язык, терялась та симпатическая связь, без которой взаимное понимание невозможно. И этому еще более содействовали те насмешки и издевательства, в которых так любовно изощрялись русские культуртрегеры и просветители XVIII века... В истории русского богословия и русского национального сознания вообще все эти противоречия и ушибы XVIII века отозвались и сказались с большей силой и болезненностью...Первые русские масонские ложи возникли в XVIII веке как филиалы масонских орденов Западной Европы, с самого начала отражая политические интересы последних. Главный постулат, который исповедовали новоиспеченные российские масоны, было мнение о духовной и культурной неполноценности России, ее темноте и невежестве, которые необходимо рассеять путем масонского просвещения.

     Опорой масонского проникновения в Россию стала часть правящего класса и образованного общества, от рванная от народа, но знавшая и даже презиравшая его национальные основы, традиции и идеалы. Это предопределило антирусский, антинациональный характер развития масонства в России, не изменившийся вплоть до настоящих дней.

     Прикрываясь лозунгами о “свободе, равенстве, братстве”, о “просвещении и счастье человечества”, руководители масонских лож вели грязные интриги против представителей государственной власти и русской церкви. Будучи строго тайной организацией, масоны не раскрывали свои конечные цели даже всем своим членам, в число которых порой обманом вовлекались честные и порядочные люди. С масонством начинается сознательное повреждение русского обрадованного общества и правящего слоя. Оторвавшись от отечественных корней, они ищут “ключик таинствам натуры” в западных ценностях бытия. Это люди, ориентированные на Запад, несчастные в своей беспочвенности. Стремление найти истину для себя в чужой жизни приводит к болезненному духовному раздвоению. Да, в масонстве были одно время моменты, которые казались созвучными некоторым прежним верованиям русского человека. И. В. Лопухин, известный масон, писал о борьбе с самостью и рассеянием, о собирании чувств и помыслов, отсечении желаний, “образованиисердца” и “насиловании воли”. Это было созвучно, например, мыслям св. Нила Сорского. Масоны много говорили о нравственном совершенствовании, воздержанности и бесстрастии, самосознании и самообладании, о прелестях “добродетели” и “тихой жизни”. Можно согласиться, что в масонстве образованный слой искал то, что он потерял вместе с утратой национального сознания и отеческого предания.

     К концу семидесятых годов (XVIII века) масонское движение охватывает почти что весь тогдашний культурный слой, - система масонских лож своими побегами насквозь прорастает его...” (Г. Флоровскии). Но русское образованное общество не нашло в масонских ложах того, что искало, ибо по своей сути российское масонство было скорее не духовным движением, а политическим и идеологическим инструментом Запада для овладения ситуацией в России. Все российские масонские ложи были филиалами западных и управлялись ими. Руководители западных масонских лож были, как правило, крупные государственные и общественные деятели, преследующие интересы своих государств.

     Новообращенным российским масонам внушались мысли о бесспорном преимуществе западной культуры и общественной жизни по сравнению с русской темнотой и невежеством. Зарубежных руководителей русских масонских лож мало интересовало нравственное совершенствование русских братьев, напротив, вся история масонства - пример постоянных аморальных, темных интриг. ущемляющих национальное достоинство и национальные интересы России. Русские масоны становятся своего рода агентами зарубежных государств. Именно масонские ложи дали первые примеры противостояния образованного слоя государственному строю России, от них идет начало революционного антирусского движения, направленного на разрушение национальных основ.

     Духовная сторона масонства заключалась в вытеснении из сознания образованного слоя России национальной духовной традиции и внедрение в него духовных ценностей западной цивилизации. Весьма характерно распространение чуждого русской природе мистицизма и отвлеченного сентиментализма, когда человек замыкается в своем мирке, пребывая в постоянной мечтательности, чувствительности и задумчивости. Активной жизненной позиции русского человека в добротолюбии противопоставляется отстранение от жизни, пассивное созерцание и констатирование греховности человеческой природы. Предполагается не бороться со злом и активно творить добро, а стремиться к внутреннему очищению и “серафическим грезам”. Человек делает самого себя - эту мысль проводит весьма чтимый масонами Юнг-Штиллинг: “Будь человеком, ты будешь богом, и притом наполовину создавшим самого себя”.

     Основой во взаимоотношениях между масонами было строгое послушание членов низших ступеней организации высшим. А во главе стояло лицо с диктаторскими полномочиями. В 1782 году таким диктатором был объявлен Шварц, “единственный верховный представитель теоретической степени Соломоновых наук в России”. Дисциплина и строгое выполнение указов масонских руководителей, которые в свою очередь получали инструкции из-за границы, сделали, например, самую известную масонскую ложу России “Гармония* (куда входил, в частности Н. И. Новиков) чем-то вроде тайного инструмента немецкого влияния на русскую политическую жизнь. Дело в том, что заграничный руководитель русских масонов Вельнер был государственным советником врага России - прусского короля Фридриха-Вильгельма II, “следовательно, русские масоны оказались подчиненными советнику враждебной державы”.

     Через масонские связи представители зарубежных государств предпринимают попытки повлиять на внутреннюю и внешнюю политику России. Это осуществляется у них довольно успешно, так как в масонские ложи входят известные русские вельможи Татищев П. А., князья Трубецкой Ю. Н., Трубецкой Н. Н., Черкасский А. А., а также Кутузов, Херасков, Лопухин, Тургенев. Ведется небезуспешная интрига за вовлечение в масонскую ложу наследника русского престола великого князя Павла Петровича.

     Эта интрига открывается, в ходе расследования выясняется причастность масонов и к другим неблаговидным делам, направленным против России. В результате масонские ложи запрещаются вплоть до воцарения Александра I. Впрочем, и в царствование этого императора “поведение” масонов в отношении России нисколько не меняется, оно носит отчетливо антирусский характер и ориентируется на разрушение государственного строя и православия. В масонских ложах зреет вооруженный заговор против царя. В результате в 1822 году существование тайных организаций - запрещается законом. Однако за время царствования Александра I масонские ложи успели дать ядовитые плоды в виде декабристского движения, леворадикальный путч которого надолго остановил развитие реформ в России. Руководители декабристского восстания и многие декабристы были масонами - братья Муравьевы-Апостолы, С. П. Трубецкой, А. Н. Муравьев, С. Г. Волконский, П. И. Пестель.

     Известно существование российских масонов и после 1822 года, но это в большинстве своем члены зарубежных масонских лож. Новый этап российского масонства наступает в конце Х1Х-начале XX века. “Русские масоны, - писал Г. Аронсон, - как бы светили заемным светом с Запада”. Первые русские масонские ложи в начале XX века организуются масонскими эмиссарами из Франции Сеншолем и Буле.

     Массовую масонскую работу в России осуществляет масон М. М. Ковалевский. В 1905-1906 годах он вместе с французскими эмиссарами создает филиал французских лож “Космос” и “Гора Синай”, завербовав туда ряд известных политических деятелей и писателей. Именно тогда уже числятся в масонах один из лидеров кадетов В. А. Маклаков, князь С. Д. Урусов, дипломат И. Лорис-Меликов, граф Орлов-Давыдов, присяжный поверенный М. С. Маргулис, писатели А. М. Амфитеатров и Вас. Ив. Немирович-Данченко.

     Ковалевскому поручается открыть две ложи в Москве и одну в Петербурге. К 1908 году в России было образовано не менее 18 масонских лож, кроме Москвы и Петербурга, в Нижнем Новгороде. Харькове, Киеве, Варшаве, Иркутске и других городах. Ложи утверждались “Великим Востоком” Франции. С самого начала моделируется зависимый характер русских лож от Запада. Оттуда идут инструкции и поучения, как действовать в тех или иных условиях, какую политику поддерживать, а какую торпедировать. См.: “Вопросы литературы”, 1990, № 1. - С. 152-153 Масонские ложи складываются как тайный политический центр собирания антирусских сил. Они объединяют вокруг себя представителей правящих слоев и образованного общества, лишенных национального сознания, ненавидящих историческую Россию и мечтающих о ее крушении. Многие масоны ненавидели само слово “Россия”, отрицая за ней как за государственной единицей право на целостное существование. По политической принадлежности масоны преимущественно принадлежали к так называемым либералам - от левых октябристов до правых социалистов.

     В 1909 году масон В. Н. Обнинский признавался: “Почти столетие, мирно спавшее в гробу русское масонство показалось воскресшим к новой жизни. Оставив там, в гробу этом, внешние доказательства, в виде орудий ритуала и мистических книг, оно выступило в эмансипированном виде политической организации, под девизом которой “свобода, равенство, братство” могли соединяться чуть ли не все политические группировки и партии, соединиться для того, чтобы свергнуть существующий строй”. Масонские ложи становятся координирующим центром антирусского революционного движения. Недаром известный русский анархист Кропоткин считал, что “русскому революционному движению хорошо и полезно быть связанным с масонством”. Впрочем, так считали не только анархисты. С масонским движением сотрудничают эсеры, меньшевики и даже большевики в лице Скворцова Степанова и Середы. В письме к Вольскому известная социалистка, член масонской ложи Е. Д. Кускова писала: “Самый трудный вопрос о масонстве - наше молчание было абсолютным... Скажу Вам кратко: Началось после гибели революции 1905 г...

     < >

     3. Цель масонства - политическая, работать в подполье на освобождение России (правильнее было бы сказать, на ее развал. - О. П.) 4. Почему выбрана была такая, чтобы захватить высшие и даже придворные круги... Князьев и графьев было много. Вели они себя изумительно: на Конгрессах некоторых из них я видела. Были и военные – высокого ранга... Движение это было огромно. Везде были “свои люди”. Такие общества, как Вольно-Экономическое, Техническое, были захвачены целиком. В земствах то же самое. ...До сих пор тайна огромна. К Февральской революции ложамибыла покрыта вся Россия...”

     Действительно, к началу 1917 года масонские ложи были практически во всех крупных городах России. Кроме уже перечисленных выше, в Риге, Самаре, Саратове, Екатеринбурге, Кутаиси, Тифлисе, Одессе, Минске, Витебске, Вильно. Но главное было не в географическом охвате, а в проникновении представителей масонства во все жизненно важные государственные, политические и общественные центры страны. Произошел процесс, который сами масоны называли “обволакивание власти людьми. Сочувствующим масонству”.

     Масонами были великие князья Николай Михайлович и Александр Михайлович, постоянно сотрудничали с масонами великие князья Николай Николаевич и Дмитрий Павлович. Масоном был генерал Мосолов, начальник канцелярии министра царского двора. Среди царских министров и их заместителей были, по крайней мере, восемь членов масонских лож - Поливанов (военный министр), Наумов (министр земледелия), Кутлер и Барк (министерство финансов), Джунковский и Урусов (министерство внутренних дел), Федоров (министерство торговли и промышленности).

     В Государственном Совете сидели масоны Гучков, Ковалевский, Меллер-Закомельский, Гурко и Поливанов.

     Измена проникла и в военное ведомство, главой которого был уже дважды упомянутый нами масон Поливанов. В масонских ложах числились начальник генштаба России Алексеев, представители высшего Генералитета - генералы Рузский, Гурко, Крымов, Кузьмин Караваев, Теплов, адмирал Вердеревский, и офицерства - Самарин, Головин, Полковников, Маниковский. Членами масонских лож были многие царские дипломаты - Гулькевич, фон Мекк (Швеция), Стахович (Испания). Поклевский-Коэслл (Румыния), Кандауров, Панченко, Нольде (Франция), Мандельштам (Швейцария), Лорис-Меликов (Швеция, Норвегия), Кудашев (Китай), Шербацкий (Латинская Америка), Забелло (Италия), Иславин (Черногория).

     Во главе городской администрации Москвы почти бессменно стояли масоны - городские головы Гучков Н. И. (брат Гучкова А И.), Астров, Челноков.

     Масонство проникло и в предпринимательскую среду в лице ее руководителей Рябушинского и Коновалова. Мы уже не говорим, что под контролем масонских лож находилась большая часть средств массовой информации и издательств (в частности, газеты “Россия”, “Утро России”, “Биржевые ведомости”, “Русские ведомости”, “Голос Москвы”).

     Как же строилась работа масонских организаций? Прежде всего, она велась в строгой тайне. Нижестоящие в масонской иерархии не знали тайн вышестоящих. Рядовые масоны, выполняя приказания, зачастую не знали от кого они исходят. Письменного делопроизводства и протоколов заседаний не велось. За нарушение дисциплины члены масонских лож подвергались процедуре радиирования (исключения).

     Ведение масонской интриги разрабатывалось на заседаниях во всех деталях с принятием всех возможных мер предосторожности, чтобы политические силы, среди которых масоны вели свою работу, не догадывались, что являются средством тайной политической манипуляции.

     Прием новых членов осуществлялся очень разборчиво, искали их исключительно в среде себе подобных ненавистников исторической России, лишенных русского национального сознания. Определенному члену ложи поручали собрать все необходимые сведения о кандидате, всесторонне обсуждали их на заседании масонской ложи и только после подробной проверки кандидату делалось предложение вступить в некое общество, преследующее “благородные” политические цели. Если кандидат соглашался, то его приглашали на предварительные переговоры, допрашивали по определенной схеме и только после всего этого проводили ритуальную церемонию посвящення в масоны Новичок клялся соблюдать тайну и подчиняться масонской дисциплине. Рассказывает масон бывший секретарь Верховного Совета масонских лож России А. Я. Гальперин:

     “В организационном отношении каждая ложа имела председателя - Венерабля - оратора и двух надзирателей, старшего и младшего, из которых младший исполнял функции секретаря. (...) Все заседания открывал Венерабль, который на них и председательствовал. После открытия заседания все усаживались полукругом: Венерабль задавал традиционные вопросы: “закрыта ли дверь?” и др.

     Функции оратора сводились к наблюдению за соблюдением устава; он же и хранил устав, произносил приветственные речи новым членам. Все члены ложи платили членские взносы, их принимал Венерабль и передавал секретарю Верховного Совета. Конспирация в организации была выдержана последовательно и строго. Члены одной ложи не знали никого из других лож. Масонского знака, по которому масоны в других странах опознают друг друга, в России не существовало. Все сношения лож с другими ячейками организации происходили через одного председателя ложи - Венерабля. Членов ложи, которые раньше состояли в различных революционных организациях, поражала выдержанность и последовательность конспирации. Позднее, когда я был секретарем Верховного Совета и знал по своему положению почти всех членов лож, мне бывало почти смешно видеть, как иногда члены разных лож меня же агитировали в духе последнего решения Верховного Совета, не догадываясь, с кем имеют дело.

     Вновь вступивший в ложу, получал при приеме звание ученика. Через некоторое время, обычно через год, его возводили в степень мастера. Право решения вопроса, когда именно следует произвести подобное повышение, принадлежало ложе. Но иногда повышение в степени производили по инициативе Верховного Совета. В этих последних случаях действовали обычно соображения политического и организационного характера, т. е. Верховный Совет считал полезным то или иное лицо, которым он дорожил, продвинуть вперед по лестнице масонской иерархии”*.

     Руководящий орган российского масонства Верховный Совет контролировал всю работу масонских лож. Выборы в Верховный Совет были тайными. Имена лиц, вошедших в Верховный Совет, никому не были известны. Инструкции и приказы от Верховного Совета масонским ложам поступали через определенное лицо, и только через это же лицо масонские ложи связывались с Верховным Советом. Первоначально этот Верховный Совет существовал не как самостоятельная организация, а как совещание представителей русских лож, аффинированных к “Великому Востоку” Франции. В 1907- 1909 годах Верховный Совет русских лож состоял из пяти человек. Председатель - князь С. Д. Урусов, два заместителя Головин (председатель второй Государственной Думы) и Маргулис (темная лошадка из адвокатов, кадет). Казначей - граф Орлов-Давыдов. Секретарь – князь Бебутов.

     . М. 'Николаевский Б. И. Русские масоны и революция . 1990. - С. 51.52. Позднее (в 1912-1916 гг.), когда Верховный Совет стал формально самостоятельным, его состав увеличился примерно в три раза. Из прежних членов туда входил только Головин. Среди других его членов были: Керенский, Некрасов, Волков, Степанов, Коновалов, Соколов, Колюбакин, Григорович-Барский. Секретарем Совета в 1916 г. был Гальперн А. Я. – Во главе мирового масонства стоял Всемирный МасонскийСовет иа “Досточтимых* и “Премудрых* Венераблей Представители России в этом Совете не имели права иметь свою делегацию. “Интересы” российских масонов в этом Совете представляла французская делегация. “Будучи частью французской делегации, русские масоны в вопросах выборов в высшую инстанцию, повышений, перемещений и утверждений в высшей степени должны были координировать свои действия с французами, несмотря на то, что русские Досточтимые и Премудрые продолжали себя считать представителями Верховного Совета Народов России”*.

     Всемирный Масонский Верховный Совет ежегодно собирал Конвент, т. е. Генеральную ассамблею, для выработки общей политики, ревизии действий Верховного Совета, назначения на высокие места новых “Мастеров” и разных церемониальных процедур. “Всемирный Верховный совет влиял - в разные годы с различной силой - на ход мировой политики...”".

     * “Вопросы литературы”^ 1990, № Э. - С. 199. ~ Там же. - С. 200.

     Уже только эта зависимость российского масонства от решений зарубежных органов, чаще всего, не отражающих интересов России, делала его изменнической организацией в чистом виде. Масонские международные ассамблеи принимали решения по масонскому уставу, обязательные для исполнения, а русские масоны, среди которых были, как мы видели, министры, дипломаты, военные начальники, члены Государственного Совета и Государственной Думы изыскивали тайные пути претворения их в жизнь. Изменническая роль российских масонов ярко проявилась в первой мировой войне, когда они фактически стали агентами Франции.

     Не говоря уже о вовлечении России в войну, где масонским руководителям принадлежала одна из ведущих ролей, члены масонских лож, связанные масонской клятвой с “Великим Востоком” Франции тайным образом через своих собратьев в высшем военном руководстве (Поливанова, Алексеева, Рузского, Крымова), регулируют ход военных действий так, чтобы любой ценой создать преимущества для Франции. Путем разных интриг русские войска без учета интересов русского фронта снимаются с него и перебрасываются во Францию. Под нажимом “союзников” русские войска вынуждают выступить неподготовленными то в Карпатах, то в Румынии. В результате ослабления фронта русские войска несут тяжелые потери - десятки и сотни тысяч жизней русских солдат становятся разменной монетой в отношении масонских лож Франции и России. Масонские эмиссары (например, Эжен Пети) курсируют между Парижем и Петербургом, настаивая на все новых и новых жертвах русской стороны.

      Второстепенная роль отводилась России международным масонством в послевоенном переустройстве мира. В книге исследователя французского масонства С. Ютёна рассказывается о масонском конгрессе во время войны, на который Россия либо не послала делегатов, либо, что вернее, не была приглашена. Там обсуждались будущее, связанное с концом войны, победой Франции и переустройством мира; были подняты вопросы об Эльзас и Лотарингии, Истрии, Триесте, Восточной Адриатике, Шлеэвиг-Гольштейне, Польше, Армении и колониальных землях Германии. Совершенно ясно, отмечает С. Ютск, что никакой роли в переустройстве мира союзники при этом России не предназначали.

     Главной целью членов масонских лож России было свержение существующего государственного строя и разрушения православной церкви. В своем кругу масоны это не скрывали и рассматривали свою организацию как центр собирания революционных (читай - подрывных и антирусских) сил. Они готовили даже доклады на тему типа: “О роли масонства в революционной борьбе . * “Вопросы литературы”. 1990, № 1. - С. 168.169. "Николаевский Б. И. - С. 81. *** Там же. - С. 50.

     Уже упомянутый нами Секретарь Верховного Совета российских масонов А. Я. Гальперн рассматривал эту тайную организацию как центр согласования действий разных политических партий в борьбе за свержение существующего государственного строя Масонские ложи всеми возможными путями провоцировали антиправительственные выступления, поддерживали деятельность всех враждебных русскому государству сил, готовили заговоры против царя, царицы и близких к ним лиц. Идею убить царя некоторые масоны, например Керенский и Маклаков, вынашивали еще с 1905 года. В этом Керенский признается в своих воспоминаниях.

     Один из учредителей масонских лож князь Бебутов дал Азефу 12 тысяч рублей для организации убийства Николая II. Но тогда у них что-то не удалось*.

     Вопрос об устранении царя или царицы постоянно обсуждается в масонских ложах. Предлагаются самые разнообразные варианты - от высылки царицы в Крым или заточения до убийства царя во время смотра войск.

     Новым центром масонского заговора против царя становится так называемая военная ложа, “душой” которой являлся А. И. Гучков, вовлекший в нее ряд видных царских военачальников - военного министра Поливанова, начальника Верховного штаба Алексеева, генералов Рузского, Крымова, Теплова, Гурко. Так далеко зашла измена!

     * См.: “Вопросы литературы”, 1990, № 4. - С. 167. "Верховский А. И. На трудном перевале. - М., 1959. - С. 228. В октябре 1916 года, по свидетельству жандармского генерала Спиридовича, да и по другим источникам, проходит ряд совещаний масонских лож, на которых принимается решение вынудить царя на отречение от престола и убить его. Масон генерал Крымов сколачивает группу боевиков, преимущественно из офицеров, которые подготавливают план нападения на царский поезд, чтобы вынудить царя отречься, а в случае отказа убить его. В воспоминаниях бывшего военного министра Временного правительства Верховского передастся рассказ Гучкова об этом заговоре. “На 1 марта, - рассказывает он, - был назначен внутренний дворцовый переворот. Группа твердых людей должна была собраться в Питере и на перегоне между Царским Селом и столицей проникнуть в царский поезд, арестовать царя и выслать его немедленно за границу. Согласие некоторых иностранных правительств было получено”. Вместе с разработкой заговора против царя в том же октябре 1916 года масонами подбирается состав нового правительства.

     Масон М. А. Алданов писал в 1919 году: “Правительство было составлено еще в 1916 году. Оно было составлено на заседаниях у кн. Львова, в номере гостиницы “Франция” в Петербурге, и список будущих министров почти целиком совпадал с первым составом временного правительства”*.

     Так за спиной русского народа творилась политика, идейными продолжателями которой стали большевики.

     Лишенные национального сознания, ненавидящие Россию, презиравшие ее историю, российские масоны являли собой образец духовно неполноценных аморальных людей, способных на любой самый подлый поступок или преступление. Согласно своему уставу масоны присваивали себе право лгать, фальсифицировать клеветать ради тайных интересов своей тайной организации (у них это называлось “ложь во спасение”, “освобождение от обетов”).

     Патологическая ненависть к России автоматически приводила их в стан изменников Родины. Измена – главная отличительная черта российских масонов. Посудите сами. Долгоруков П. Д. и Поклевский- Козелл в первой мировой войне стояли на пораженческих позициях. Гучков А. И. поддерживал Гитлера в войне против России. Масон князь Бебутов оказался в конце немецким агентом, масон Аладьин - английским, масон С. Н. Третьяков работал на чекистов и способствовал похищению и убийству председателя Общевоинского союза (Белой армии) генерала Миллера**.

     “Вопросы литературы”. 1990, № 1. - С. 172.

     " Все факты взяты из книги Н. Берберовой “Люди и ложи”.

ЧААДАЕВЩИНА – ТРИ ПОПУЛЯЦИИ “МАЛОГО НАРОДА”

Масон П. Я. Чаадаев являет характерный тип образованного человека, лишенного национального сознания. Слава его была раздута искусственно. Ни как мыслитель, ни как писатель он не представлял ничего оригинального. В нем выражена вся посредственность, беспочвенность и недалекость русского образованного общества, лишенного национального сознания, воспитанного масонскими ложами. Читать Чаадаева без чувства недоумения и скуки невозможно. Замешанная на невежестве (а русскую историю он совсем не знал), ненависть к своему народу нашла отклик в умах, подобных ему “индивидуумов”. Настоящие талантливые русские люди того времени его всерьез не принимали. В то время как рядом с ним развивалась великая русская культура Пушкина и Лермонтова, он, по обломовски лежа на диване, брюзжал на все русское, осуждая его, вынашивая утопические проекты какого-то социального христианства, за которым явно проглядывались рога римской теократии. Вся его острота ума суть банальные представления иностранца о России. Оригинально лишь то, что так открыто о ней заговорил русский.

     Чаадаев предлагает не развитие России на своих национальных основах, а использование России в качестве материала для реализации некой социально-христианской утопии. По мнению Чаадаева, у России нет тяготеющего над ней прошлого (то есть национальных основ, традиций и идеалов), а значит, из России можно лепить что угодно. Сколько раз к этой идее будут возвращаться российские революционеры от Бакунина до Троцкого, и каждый раз кровожадно восхищаться ею!

     Атрофия национального сознания в интеллигенции имеет начало в атрофии этого чувства у значительной части русского дворянства, особенно происходящего из западнорусских земель. В XVIII веке в дворянской среде складывается традиция искать себе зарубежных предков, ибо отечественные считаются недостаточно почтенными. Дворяне с усердием сочиняют себе родословные, нередко легендарные (а, попросту говоря, липовые), в которых выискивают себе родственников чуть ли не из Рима, но обязательно откуда-то из Европы, на худой конец из татарских мурз.

     Если русский дворянин еще в конце XVII века по формам культуры, мировоззрению и воспитанию (преимущественно церковному) ничем не отличается от крестьянина и городского ремесленника),различие состояло только в богатстве и количестве слуг), то дворянин XVIII века стремится отгородиться от простого народа. Он ориентируется на европейскую культуру, черпает оттуда образование, язык, одежду и уже к концу XVIII века становится для своих простых соотечественников иностранцем. Конечно, были и исключения, но не они определяли тонус дворянского сословия. Да, дворяне продолжали оставаться на службе России, но ее интересы начинают понимать весьма своеобразно, как интересы своего сословия. Возникает первая популяция “малого народа”, живущего с оглядкой на Европу и культурно связанного больше с ней, чем с Россией, которая оставалась для них преимущественно местом службы и доходов и которую они охотно покидали по мере возможности, проводя многие годы заграницей. “Как ни близко знал я своих земляков – крепостных рязанских крестьян, - писал П. П. Семенов Тян-Шанский, - как ни доверчиво относились они к своему ... барину, но все-таки в беседах об их быте и мировоззрениях, в заявлениях об их нуждах было что-то недоговоренное и несвободное, и всегда ощущался предел их искренности ...”* Правда, Семенов считал, что в этом сказывалось влияние крепостного права. Конечно, было и это, однако причина была глубже. Русские крестьяне смотрели на своих господ как на чужаков, и зачастую весьма недружелюбно.

     В русских пословицах почти невозможно найти такие, которые отражали бы положительное отношение крестьян к дворянам. Зато много проявлений отрицательного отношения.

     Семенов-Тянь-Шанский П. П. Путшествие в Тян. Шань. - М., 1946. - С. 41- 42.

     “Хвали рожь в стогу, а барина в гробу”, “Белые ручки чужие труды любят”, “Родом дворянин, а делами жидовин”, “Барин-татарин, кошку обжарил” (насмешка над дворянами, которые едят все, например, зайца), “Господская болезнь - крестьянское здоровье”. Границы русской общины становятся тем естественным бастионом, за которым русский крестьянин пытался сохранить свою национальную культуру. Естественно, в таких условиях противостояния, защиту своего национального уклада крестьянин, по словам Герцена, видел “в полицейском и в судье - врага”, “в помещике – грубую силу, с которой ничего не может поделать”, и только в самом крайнем случае убить.

     Второй популяцией “малого народа”, противопоставляющего себя национальной России и громадному большинству ее народа, была подавляющая часть российской интеллигенции. А точнее, та часть, которая была лишена национального сознания и безразлична к национальным интересам России.

     По формам своей культуры и образования она была ближе к европейскому обывателю, чем к русскому народу. Понятие “европейски образованный человек” эта интеллигенция воспринимала как похвалу, как критерий личного достоинства. Воспитанная на понятиях западноевропейской культуры, она в значительной степени не понимала многих ценностей национальной русской культуры, остается, глуха к национальным нуждам народа. Точнее и справедливее сказать, что российская интеллигенция эти народные нужды воспринимает слишком общо, через абстрактные и общечеловеческие представления (скроенные по западноевропейской мерке). Трудно назвать другую страну, где разрыв между великой народной культурой и культурой значительной части интеллигенции был так резок и глубок, как в России. Кстати говоря, наиболеевеликие представители русской интеллигенции Гоголь, Тургенев, Толстой, Достоевский и другие этот разрыв остро ощущали. Хотя, конечно, их самих нельзя обвинить в отрыве от народа. Великие русские писатели всегда противостояли интеллигентской “массовке”, жадно глядящей на Запад, протестовали против бессмысленных разрушении национальной культуры именем европейской цивилизации.

     “Вы говорите, что спасение России в европейской цивилизации, - писал Гоголь Белинскому. – Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы Вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный и всякий, и все готовы друг друга съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация?” Но отрицание национальной русском культуры именем европейской цивилизации продолжалось весь Х1Х век. Именно поэтому в глазах народа многие представителироссийской интеллигенции, как и дворяне, представлялись народу вроде иностранцев, “немцев”. Народ продолжал жить своим укладом, следовал своим традициям, обычаям и идеалам, а интеллигенция существовала в своем узком, оторванном от жизни и, можно еще сказать, “сектантском” мирке. Недаром понятия “нигилизм* и “нигилисты” родились именно в России. Идеи бессмысленного мракобесного разрушения национальных основ развивались в среде интеллигенции, жившей под знаменем западной цивилизации.

     Публицисты XIX века отмечают неустойчивость эпохи, случайность идейного содержания многих представителей интеллигенции, объясняемого их оторванностью от России. “... У нас в России быстрый рост жизни создал множество групп, ничего между собой не имеющих, не знающих, как определить свою родословную, в смысле своей преемственности в отношении к народу”. И все же я был бы не прав, если бы утверждал, что русское образованное общество полностью порвало с ценностями русской цивилизации. Это невозможно хотя бы в силу генетической заданности, которую нельзя поломать даже в течение нескольких поколений нигилизма. Подспудно многие представители интеллигенции при всем западном воспитании не ощущали себя внутренне людьми западной культуры, ибо на уровне бессознательного обладали другим психическим стереотипом. Этот стереотип включал в себя такие характеристики, как обостренное восприятие понятий добра и зла, правды и справедливости, высших целей бытия. Но то, что для коренного национально мыслящего человека было органично и естественно, выражаясь в стройном православном мировоззрении добротолюбия и соборности, у интеллигента, лишенного национального сознания, выражалось максималистски, абстрактно, с жаждой разрушения, не соразмеряясь с действительностью. Да, этого интеллигента тоже интересовало понятие добра и зла, но у него они превращались в абстракции, отталкиваясь от которых он на основе западных представлений делил людей на хороших и плохих, исходя из западного критерия прогрессивности и реакционности. Правду и справедливость он тоже воспринимал категорически, отталкиваясь от этого же критерия, но без национальной конкретности. И, наконец, лишенный национальной почвы, высшие цели бытия он воспринимал по схеме западноевропейского прогресса, как почти автоматический переход от отсталых форм к передовым. По существу, от всего богатства духовных ценностей русской цивилизации русский интелегент сохранял только нравственный настрой (и то не всегда), а в остальном жил идеями западной цивилизации. Это предопределяло его внутреннюю раздвоенность, отсутствие цельности и определенности жизненных позиций. Это также предопределяло его постоянную внутреннюю неудовлетворенность своей жизнью и всем окружающим, ибо нравственный настрой требовал от него других мыслей и поступков. Русский интеллигент не мог быть духовным вождем своего народа, а мог объединить вокруг себя только себе подобных.

     Оторванный от национальных корней, русский интеллигент нередко воображает себя свободным и сильным, но это только иллюзия. На самом деле он раб своих беспочвенных идеи, освободиться от которых не может из-за отсутствия национальной опоры. В своем выдуманном своеволии он мечется как рыба, выброшенная на берег, обреченная после ряда судорог погибнуть. Свобода как возможность жить полноценной национальной жизнью во всем богатстве ее проявлений превращается для него в свободу в понимании разбойника как возможность грабить и убивать, творить любой произвол. Именно такой свободы желали “бесы” Достоевского, именно к такой свободе для себя привели Россию большевики Рабство человека вне национального бытия худшее из рабств. Его свобода потенциально преступна для всех других.

     Лучше всего деградацию личности, избравшей такую свободу, показал Достоевский на материале русской интеллигенции. Убийство старушки-процентщицы русским интеллигентом ради великой цели, разве это не прообраз миллионов преступлений в застенках большевистской ЧК? Достоевский показывает главное - саморазрушение свободы вне национального бытия. “Упорство в своем самоопределении и самоутверждении отрывает человека от преданий и от среды и тем самым его обессиливает. В беспочвенности Достоевский открывает духовную опасность. В одиночестве и обособлении угрожает разрыв с действительностью. “Скиталец” способен только мечтать, он не может выйти из мира призраков, в который его своевольное воображение как-то магически обращает мир живой. Мечтатель становится “подпольным человеком”, начинается жуткое разложение личности. Одинокая свобода оборачивается одержимостью, мечтатель в плену у своей мечты ... Достоевский видит и изображает этот мистический распад самодовлеющего дерзновения, вырождающегося в дерзость и даже мистическое озорство. Показывает, как пустая свобода ввергает в рабство, - страстям или идеям. И кто покушается на чужую свободу, тот и сам погибает” (Г. Флоровский.) Достоевский предсказал модель поведения русского интеллигента, лишенного национального сознания, ставшего “подпольным человеком” и могущим объединяться с другими людьми только по принципу подпольности. “Подпольные” люди объединяются друг с другом, чтобы бороться против русских людей, живущих согласно национальному сознанию. “Подпольные” люди ненавидят настоящих людей и готовы на все, чтобы их уничтожить.

     Жизненные интересы народа, замечал русский историк академик В.П.Безабразов, не прикасаются к “движению идей”, которое происходит в живущем над их головами “оторванном от них мире “интеллигенции”; народ оставался чуждым этому миру, узнавая только изредка из газет о злобах дня” в этом мире. Своих злоб и язв у них (как мы увидим) немало, но они совсем другого рода. Иначе было, например, в Германии, где реальный рабочий вопрос, действительные условия быта рабочих масс служат жизненной почвой для социально- демократической агитации. Беэобразов замечает, как чуждость народа интеллигенции после убийства 1 марта 1881 года царя Александра II переросла в настоящую враждебность. С тех пор народ, отмечал Безобразов, даже неграмотный, стал обращать на “нигилистов” серьезное внимание, которого прежде их не удостаивал. После этого убийства крестьяне в деревнях стали озираться по сторонам, подозревая каждого неизвестного приезжего, чтобы как-нибудь не пропустить “злодеев”. “Но все-таки вся эта мрачная сфера революционной агитации и политических преступлений остается для нашего народа совсем посторонним, как бы чужеземным миром; из него происходят как бы только насильственные вторжения в народную жизнь и посягательства на ее святыню, совершенно непонятные народу иначе, как какие-то иноземные набеги”.

     “Длительным будничным трудом, - писал И. А. Бунин, -мы (интеллигенция. -О. П.) брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А вот отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот: Ах, я задыхаюсь среди всей этой николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем, - карету мне, карету!... Какая это старая русская болезнь (интеллигентов. - О. 77.), это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!”

     *Беэобраэов В. П. Народное хозяйство России СПб., 1882. - Ч. I. - С. 111-112.

     Жажда все совершить одним махом, критиканский зуд, жажда разрушить все - “до основанья, а затем ... определяли многие черты образованного общества.

     С болью в сердце пишет Бунин об оторванности значительной части интеллигенции от народа, об себе безразличии к народным нуждам. Ибо им, “в сущности, было совершенно наплевать на народ, - если только он не был поводом для проявления их прекрасных чувств, и которого они не только не знали и не желали знать, но даже просто не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое- нибудь Вольно-экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды: - Я никогда в жизни не видел, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания.

     А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только “народ”, “человечество”. Даже знаменитая “помощь голодающим” происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но, правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была”*.

     “Москва”, 1989, № 3. - С. 197-198

     Оторванность интеллигенции от народа, а точнее, от России национальной ощущалась во многом, и это особенно проявилось в период революции, хотя совершенно неверно считать, что в образованном обществе не было искреннего движения в сторону крестьянства, рабочих. Мы знаем многочисленные случаи беззаветного служения и жертвенности. Но, тем не менее, разность культурных установок и “языков”, разность образов и представлений, которыми жили образованное общество и национальная Россия, препятствовала их плодотворному диалогу. И не мало представителей образованного общества это чувствовали и понимали, горько ощущая свою неспособность к такому диалогу.

      “Со своей верой при своем языке, - писал видный русский этнограф С.В.Максимов, - мы храним еще в себе тот дух и в том широком и отвлеченном смысле, разумение которого дается туго и в исключение только счастливым, и лишь по частям и в частностях. Самые частности настолько сложны, что сами по себе составляют целую науку, в которой приходится разбираться с усиленным вниманием и все-таки не видеть изучению конца и пределов. Познание живого сокровенного дую народа во всей его цельности все еще не поддается, и мы продолжаем бродить вокруг да около. В быстро мелькающих тенях силимся уяснить живые образцы и за таковые принимаем зачастую туманные обманчивые признаки, и вместо ликов пишем силуэты”. К концу XIX века в глазах многих представителей российской интеллигенции деревня представляется в безнадежно черном цвете как царство темноты, невежества, отсталости, а крестьяне как какие-то непонятные существа. Даже для самых талантливых литераторов российский мужик - нечто странное и незнакомое.

     Так, Андрей Белый в очерке “Арбат” пишет: “Капиталист”, “пролетарий” в России проекция мужика; а мужик есть явление очень странное даже: лаборатория, претворяющая ароматы навоза в цветы; под Горшковым, Барановым (Белый приводит фамилии арбатских лавочников. - О. П.), Мамонтовым, Есениным, Клюевым, Казиным - русский мужик; откровенно воняет и тем и другим: и навозом, и розою - в одновременном “хаосе”; мужик существо непонятное; он какое-то мистическое существо, вегетариански ядущее, цвет творящее из лепестков только кучи навоза, чтобы от него из Горшковских горшков выпирать: гиацинтами! Из целин матерщины... бьет струйная авритмия словес: утонченнейшим ароматом есенинской строчки”*. Андрей Белый. Проблемы творчества. М.1988

     Какое надменное высокомерие к крестьянству сквозит в словах А. Белого, представляющего себя выше мужицкой культуры, а на самом деле просто трагически оторванным от родных корней, а вернее, связанным с ними множеством опосредованных отношений с каждым новым звеном, притупляющим остроту и жизненность его творчества. Однако наиболее характерным примером непонимания крестьянской культуры может служить изображение деревни в рассказе А.П.Чемва “Мужики”. Здесь крестьяне наделены самыми отрицательными чертами, какие можно найти в человеческой природе. Крестьянские труженики представлены в рассказе безнадежно грубыми, тупыми, нечестными, грязными, нетрезвыми, безнравственными, живущими несогласно, постоянно ссорящимися, подозревающими друг друга. Рассказ вызвал восторг легальных марксистов и интеллигентов либерального толка и резкий протест патриотически настроенных деятелей русской культуры. Крайняя тенденциозность, односторонность и ошибочность оценок образа русского крестьянства отмечались еще в момент выхода этого рассказа, тем не менее, написанный талантливым писателем, он стал своего рода хрестоматийной иллюстрацией крестьянина и всегда приводится в пример людьми, враждебными русской культуре, когда заходит речь о российской дореволюционной деревне. Подобный показ крестьянской жизни вызывал у многих желание идти и учить крестьянина как ему жить. “Прочитайте “Мужиков” А. Чехова, - писал критик Фингал, - и вы в миллионный раз убедитесь, что в деревню идти надо, но не за тем, чтобы учиться, а чтобы учить ...” Прошло немного времени, и эти самонадеянные критики, закосневшие на своем непонимании крестьянской жизни, пошли приказом и свинцом учить крестьян жить.

     Рассказы, подобные чеховским “Мужикам”, вызывали резкий протест в русском обществе. Лев Толстой оценивал рассказ Чехова *Мужики” как “грех перед народом. Он (Чехов) не знает народа*. “Из ста двадцати миллионов русских мужиков Чехов взял только темные черты. Если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать”*. Да, это был грех перед народом, но и величайшая трагедия значительной части российской интеллигенции, составившей “малый народ”, отвернувшейся от интересов национальной России.

     “Литературное наследство*. 779.Т. 22-24.

     Не надо, однако, думать, что нигилизм, леворадикальный террор (тогда еще только моральный) заразил всю русскую интеллигенцию. Конечно, нет. Многие, как могли, противостояли ему. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, тысячи других истинно русских людей открещивались от этой духовной чумы. Тогда их объявляли “противники прогресса”. Удивительно актуально читаются сегодня слова Ф. М. Достоевского: “Не против прогресса мы, Боже сохрани, но дело в том, что в прогресс-то идут стертые пятиалтынные люди, люди без предания, с ненавистью, а ненависть есть явление ненормальное”.

     Третьей популяцией “.малого народа”, по-настоящему проявившейся во второй половине XIX века, была значительная часть еврейства (хотя, конечно, далеко не всё). Национально крепко сплоченному еврейству, жившему тогда преимущественно в западнорусских землях и постепенно проникавшему в главные города России, были абсолютно чужды ценности русской цивилизации. Более того, в силу исторических особенностей национального развития многим евреям были более близки ценности западной цивилизации, чего они, впрочем, никогда и не скрывали. Мироощущение и мировосприятие русского народа было совершенно иным, чем мировосприятие евреев, это отмечал еще в XI веке митрополит Иларион.

     Черта оседлости, установленная русскими царями для евреев, конечно, обозляла их, но, по сути, она носила не дискриминационный, а национально охранительный характер. Русское правительство не ставило своей целью ущемлять права евреев, а защищало права абсолютного большинства простого русского крестьянства, воспитанного на иных нравственных началах и поэтому беззащитного перед буржуазным духом, который, по справедливому замечанию К.Маркса, несла в себе значительная часть еврейства. Правительство как бы разводило границы разных цивилизаций, стремясь избежать их противостояния. Однако большинством евреев это воспринималось как акция, направленная против них, усиливая в их сознании антирусские настроения. Эти настроения усиливались живущей в душе многих евреев хилиастической утопией (хилиазм - золотой век, тысячелетнее царство святых на земле), смешанной с представлением о конце света. Еще русский мыслитель С.Н.Булгаков отмечал, что путаница из эсхатологических и хилиастических планов придает апокалиптике (ожиданию конца света) “специфический характер, благодаря которому она сыграла такую роковую роль в истории иудейского народа, притупляя в нем чувство

     действительности, исторического реализма, ослепляя утопиями, развивая в нем религиозный авантюризм, стремление к вымогательству чуда”*.

     Еврейство стало одной из самых активных сил по разрушению ценностей русской цивилизации. С понятием русский мир оно не связывало никаких чувств, кроме ненависти. И не случайно, что представители именно этой популяции “малого народа” были организаторами и исполнителями злодейского убийства царской семьи. Евреи составляли около половины так называемых революционеров и подавляющую часть руководителей разных подрывных антирусских организаций.

     Среди других представителей “малого народа”, противоположного национальным интересам России, евреи были меньше всего “закомплексованы”. Если для русских интеллигентов, лишенных национального сознания, существовали генетические границы добра и зла, то для многих евреев таких границ по отношению к России и се народу практически не было. Россия для них была то же самое, что для испанцев империя инков или для англичан - Африка - отсталая страна, населенная темным народом, которую необходимо было цивилизовать в западном духе.

      Коммунистическая утопия, сторонниками претворения которой были многие евреи, ближе и яснее всего воспринималась еврейским национальным сознанием, склонным к таким утопиям “ожидания чуда”. Не сомневаюсь, что большая часть евреев совершенно искренне вкладывала в претворение этой утопии все национальные склонности ^ способности, а когда убедилась в ее неосуществимости, стала объяснять это отсталостью русского народа.

     Н. О. Лосский - С. 235.

     Я далек от мысли подозревать в русофобии поголовно всех евреев. Известно немало примеров, когда евреи воспринимали русскую культуру как свою не за страх, а за совесть, подчиняясь ее духу. Например, творчество художников Левитана и Серова, поэта Пастернака развивалось в русле русской национальной культуры. Работая в архивах с документами начала XX века. Я видел также примеры, как значительная часть евреев стыдилась подрывной деятельности своих собратьев—. революционеров, осуждала их, помогая деньгами русским патриотическим организациям, таким, как Союзу русского народа, в борьбе против антирусской революционной бесовщины.

ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА

Прослеживая пути национальной русской мысли, невозможно пройти мимо такого противоречивою явления второй половины XIX — начала XX века, как религиозно-философские искания русской интеллигенции. В этих исканиях отразились ее самые лучшие и самые худшие стороны, желание общественного блага и разрушение общественных устоев, сила мысли и национальная обреченность. Давая оценку русской религиозной философии конца XIX — XX веков, с горечью следует отметить, что русской в ней была только выбор главных тем и обостренное внимание к проблемам добра и зла, нравственным аспектам веры, сама же трактовка многих вопросов отходила от традиций русской православном церкви и носила скорее западный характер, а у некоторых философов, например, у В. Соловьева, смыкалась с католическим богословием. Нет никаких сомнений в искренности религиозных исканий, усиленной мощью ума и глубокой эрудиции таких философов, как В. Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Флоренский и целого ряда других, но воспитанные и получившие образование в среде, лишенной русского национального сознания, эти люди были духовно обречены. Обреченность их состояла в том, что они не чувствовали органической связи с православной церковью, подходили к ней преимущественно критически и даже пытались научить ее религиозному знанию. По сути дела, они ее не принимали, так как связывали с российской отсталостью и реакционностью, и пытались создать своего рода новую веру для образованных слоев. Вся глубина национальной святоотеческой традиции была отрезана от них их собственной гордыней. Религиозные идеи, которые создавались ими, скорее были представлениями этих философов на то, какой должна быть христианская вера, чем отражение. В святоотеческой православной традиции, переданнойнам в наследие от предков.

     Русская религиозная философия этого времени отражала духовный распад русской интеллигенции. Русская интеллигенция не смогла выполнить свой долг перед Отечеством, а этот долг интеллигенции в любом государстве состоит в сохранении, творческом развитии и совершенствовании национальных основ, традиции и идеалов. В России произошло чудовищное. Значительная часть образованного общества была сторонниками не сохранения и развития, а разрушение национальных основ, рассматривая их какреакционные и отсталые. Русская православная церковь была главной мишенью разрушителей. Она не подходила им из-за своей “реакционности”. В этой “духовной” обстановке и начинают возникать религиозные .учения, которые в древности бы назвали еретическими, целью которых было создать веру, подходящую для интеллигентов, лишенных национального сознания, или хотя бы приспособить православие к нуждам этих интеллигентов.

     Совершенным примером национальной глухоты и отсутствия национального сознания был философ В.С.Соловьев. Этот философ, несмотря на огромную эрудицию и мощный ум, никогда не понимал идей Святой Руси, сводя их к какой-то абстрактной религиозности и мистицизму, рабскому самоотречению и покорности. Главная причина такой глухоты — тенденциозная католическая, западная за данность, обесценивавшая его глубоко оригинальный ум.

     Преклонение национальных русских философов Киреевского, Хомякова, Аксакова перед Святой Русью рассматриваются Соловьевым как “преклонение перед татарско-византийской сущностью”. В самом этом термине видно его непонимание особенностей и духовной культуры и истории России, сведение их к каким-то мифическим привностностным влияниям. Совершенно поверхностна и убога его критика работ Данилевского. Она недостойна его философского ума итолько свидетельствует, на какую обочину может быть выкинут мыслитель, лишенный национального сознания и живущий эрзац- духовностью, привнесенной с Запада.

     Идеи христианского универсализма и вселенской правды в интерпретации Соловьева это подчинение православия католицизму Отсутствие национального сознания толкало Соловьева на утопический проект соединения православия и католичества в “свободную теократию, в рамках которой русский народ (который, по Соловьеву, лишен особых талантов) должен пойти на самоотречение и признать папу вселенской церкви. Место русского народа в этой “теократии” — служить другим народам и всему человечеству (чем не идея мирового коммунизма!).

     Хотя в философии Соловьева есть ряд моментов, которые совершенно очевидно связаны с идеями русской цивилизации. Это, прежде всего его этическое учение.

      Задача человека, считает Соловьев, в развитии добра, которое изначально присуще ему, в преодолении всех проявлений ала и несовершенства, являющегося следствием грехопадения и связанных с непроницаемой вещественностью. Путь к этому идет через жертву ради любви к Богу и цельному миру. Существуют три абсолютные ценности — благо, истина и красота, которые суть просто различные формы любви, если под этим словом понимать “всякое внутреннее единство, всякое изнутри идущее соединение многих”. Эти абсолютные ценности соответствуют трем ипостасям Святой Троицы, которые есть высший идеал, достигнутый на основе совершенной любви — Бог есть Любовь. Недаром св. Сергий Радонежский, пишет Соловьев, посвятил Святой Троице церковь в своем монастыре, чтобы созерцающие истину Божественного триединства монахи имели возможность сделать все, что было в их силах, для воплощения этой истины в жизнь. Совершенное добро, к которому мы должны стремиться, есть добро не для отдельной личности, а для всего человечества. Тем не менее, В. Соловьев во многом был далек от православия. “Исповедуемая мною религия Св. Духа, — писал он, — шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий...” Такое “релнгиотворчество” было свойственно не только В. Соловьеву, оно проявлялось и у многих российских интеллигентов, лишенных национального сознания.

     Собрать из всех религий все лучшее, отказаться от всего “плохого” в православии весьма характерно для отношения интеллигенции к религии.

     Беспочвенность рождала дикие религиозные сочетания, религия приобретала эстетский характер, причем из нее бралось только то, что нравилось эстету, и добавлялось тоже по вкусу.

     “Мы зачарованы, —писал Н.А.Бердяев в 1907 г., — не только Голгофой, но и Олимпом, зовет и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на Кресте, но и Бог Пан, бог стихии земной, бог сладострастной жизни, и древняя богиня Афродита, богиня пластичной красоты и земной любви ... И мы благоговейно склоняемся не только перед Крестом, но и перед божественно прекрасным телом Венеры”.

     Превосходную, хорошо аргументированную критику многих русских религиозных философов дал отец Георгий Флоренский в своей работе “Пути русского богословия”. Он совершенно справедливо отмечал, что многим из этих философов присуще отсутствие понимания смысла истории или церковной жизни. Он отмечал целый ряд моментов в их трудах, которые прямо противоречат православию и, в частности, учение о Боге как о всеединстве, учение о перевоплощении, а также софиологию П. Флоренского и С. Булгакова.

     Вера в трудах этих философов приобретала абстрактный характер, создавались сложные умозрительные построения, наполненные противоречиями. Христианские идеи приобретали абстрактно универсальный характер, терялась качественная ткань русского православия, намеренно стирались его самобытные национальные черты. Говоря об универсальности христианских ценностей, забывалось о разных путях их воплощения у разных народов, особый путь русского православия почти не рассматривался, а если и рассматривался, то только с точки зрения отрицательного опыта.

     Такая религиозная философия не могла удовлетворить настоящего православного человека, который рассматривал ее как какую-то заумь. Вместе с тем она и не способствовала возвращению к православной вере русской интеллигенции. А если вообще и способствовала возвращению к вере, то, скорее к католицизму, протестантизму или даже буддизму, — настолько абстракты, неопределенны и далеки от православия были умозаключения этих философов. Даже лучшие из них, такие, как отец Павел Флоренский, чужды православному миру. Об этом пишет в книге “Пути русского богословия” отец Георгий Флоровский. Дух философии Флоренского, отмечает он, по существу, западнический. Это философия западника, который мечтательно и эстетически ищет спасения на Востоке. В своей работе Флоренский делает, по-видимому, шаг назад, отступая от христианства к платонизму и религии древности или в царство оккультизма и магии. Такое обращение к другим культам и слабое изучение духа православия характерно было для большинства русских философов, даже некоторых из тех, кого считали славянофилами. У К.Н.Леонтьева, например, по мнению Г. Флоровского, была религиозная тема жизни, но вовсе не было религиозного мировоззрения. В работах К. Леонтьева чувствуются западные, латинские мотивы, его тянет к католичеству, он близок к идее Соловьева о мировой теократии. В национальном смысле Леонтьев был далек от русского православия, так как не верил в идею преображения мира, христианство было для него религией конца. К. Леонтьев сводит религиозно-культурные корни России к некоему упрощенному византизму, которые, по его мнению, царь плюс церковь. Русский интеллигент, потерявший национально религиозное чувство и ощущающий внутри свою духовную неполноценность вне веры в Бога, стремится на своем языке убедить себя в его существовании. Но так как это убеждение идет не от души, а от ума, его рассуждения о Боге скорее лекция по философии, чем живое религиозное чувство. Истинная Вера всегданеотрывна от национального святоотеческого сознания и предания, передаваемого из поколения в поколение. Там, где Вера отрывается от национального сознания, там она превращается в абстракцию, отвлеченное понятие, которое не может тронуть и зажечь человеческую душу.

     Чего стоят только интеллигентские мудрствования о Софии. Почти каждый русский “религиозный философ” считал своим долгом внести свой вклад в разработку этой темы, причем каждый по- разному. Получилась, удивительная по своему абсурду и оторванности от живой веры система схоластических рассуждений о высшей мудрости, расположенной между Богом и человеком. А на деле — не имеющие отношения ни к Богу, ни к человеку. Оторванная от национальной жизни, философия нередко порождала философские нелепости.

     Идеал личности, по Соловьеву и Бердяеву, — некое двуполое существо, “цельная личность, сочетающая мужчину и женщину”, соединяющую мужские и женские добродетели. Этот идеал полностью осуществим в Царстве Божием, в котором преображенные тела не имеют половых органов или сексуальных функций.

      Следовательно, по мнению этих философов, в Божием Царстве личности сверхсексуальны и не двуполы. Для большей части интеллигентов, лишенных национального сознания, религиозные искания заканчивались отпадом от православия, сопровождаемым его оголтелой и чаще всего примитивной критикой. Православие объявлялось ими оплотом реакции и отсталости, который необходимо разрушить. Так думала большая часть русских интеллигентов во второй половине XIX века. Разочаровавшись в православии, эти люди, как правило, не переходили в другую веру, а становились самыми вульгарными атеистами. Вульгарный атеизм — характерная черта многих русских интеллигентов XIX века, православие для них — мракобесие, а священники — обманщики и плуты. Религиозное искусство для них примитивно и достойно внимания, ходить в церковь может только отсталый человек. Идет постоянная травля православных подвижников. В конце XIX века, например интеллигенция, ведет клеветническую кампанию против святого Иоанна Кронштадтского

     К концу века вульгарный атеизм уже не удовлетворяет всей массе русской интеллигенции, лишенной национального сознания, и рядом с ним возникает другая вульгарная разновидность отношения к религии — религиозное реформаторство и, в частности, предложения объединить православие и католицизм при главенствующем значении последнего (В. Соловьев). Это выражало не меньшее, чем у вульгарных атеистов, пренебрежение русским православием. Были также попытки к созданию новых религий, все они были порождены духовным невежеством их создателей, представляли из себя чудовищную ересь и, естественно, терпели крах. Все эти искатели “религии сердца”, “религии братства”, “религии человечества”, “религии богочеловечества” были по своей сути жалкими, беспочвенными людьми, не сумевшими устроить даже свою жизнь, и как шапки выбрасывались на задворки бытия. Но, тем не менее некоторые из них оказывали влияние на молодежь. Так, основатель секты так называемых “богочеловеков” Маликов увлек за собой в США немало молодежи строить религиозную коммуну, которая, естественно, провалилась.

     Отпад от православия значительной части правящего и образованного слоя (фактический отпад, не внешний, — внешне многие из них могли исправлять церковные обряды) привел к тому, что в XVIII — XIX веках главным оплотом православной веры был простой народ. Он продолжал верить так, как верили его предки. Однако неучастие в деле веры образованного слоя, его западный взгляд на православие подорвали веру и в простом народе который все в большей степени стал поддаваться западническим настроениям господ. Но и господа начинают менять свое отношение к религии, многие из них понимают свою религиозную ущербность, стремятся восстановить порванную связь с православием. Однако стремления эти идут на западный манер в духе исканий “философско-религиозного общества”, в них чувствуется эстетство и высокомерное отношение к вере простого народа. Складывается парадоксальная ситуация: простой народ теряет веру, а образованные слои безуспешно ищут ее в каком- то религиотворчеством.

     “Христианство в России, как и повсюду в мире, — писал Н. Бердяев, — перестает быть народной религией по преимуществу. Народ, простецы, в значительной массе своей уходит в полупросвещение, в материализм и социализм, переживает первое увлечение марксизмом, дарвинизмом и проч. Интеллигенция же, верхний, культурный слой, возвращается к христианской вере... Старый бытовой, простонародный стиль православия кончился, и его нельзя восстановить... И простая баба сейчас... стала нигилисткой и атеисткой. Верующим же стал философ и человек культуры”. Бердяев проводит мысль, что в его время к самому среднему христианству предъявляют несоизмеримо более высокие требования, — мол, верить по-настоящему может только ученый человек. Это заблуждение очень характерно для интеллигенции начала XX века, вера для многих из них предмет особой науки, которой простому человеку недоступен. Православное мироощущение через добротолюбие и соборность остается вне понимания многих российских интеллигентов.

БОСЯЦКАЯ КУЛЬТУРА

Русская интеллигенция перевернула понятие добра и зла. С се легкой руки нетрудовые босяцкие элементы общества стали героями, а настоящие труженики — реакционным элементом. Праздношатающийся человек без ремесла и без дела, по-нашему, тунеядец, был для Руси явлением довольно редким. Такой человек мог жить либо на милостыню, либо воровством. Как закон, так и народное нравственное чувство сдавливало его со всех сторон, не давая развиваться. Поэтому на Руси таких лиц было сравнительно мало. Но именно в этой нетрудовой и босяцкой среде рождалась и развивалась своя нетрудовая босяцкая “культура” со своим языком и фольклором и, естественно, неистребимым презрением к труду и народной морали. Где-то в середине XIX века происходит в известном смысле сближение идеологии босячества и некоторой части российской интеллигенции, ибо те и другие стояли на основах отрицания народной культуры. Именно в этом сближении и сочетании родились большевистские воззрения на русский народ. Впрочем, в формировании этих воззрений принял участие два сравнительно узких слоя российской интеллигенции, относящихся к “малому народу”.

      С одной стороны — слой людей, не знавших России, не понимавших ее богатейшей культуры, не чувствовавших родства с ней, видевших в ее истории только примеры своих национальных обид и утеснений. Причем любые ошибки царского правительства объяснялись представителями этого слоя отсталым характером русского народа его темнотой, дикостью и невежеством. С другой — слой российских интеллигентов, сблизившихся с босяцкой нетрудовой средой, выражавши мировоззрение деклассированных элементов страны, по своему романтизируя паразитические элементы общества (босяков, обитателей хитровых рынков и даже уголовных преступников, видя в них жертву социальной системы).

     В любой нации существуют паразитические элементы не желающие работать и постоянно противопоставляющие себя творческому большинству. Любая нация всегда сдерживает рост этих элементов, пресекая их развитие. У нас же произошло иначе. Разочаровавшись в трудящемся крестьянстве, не принявшем чужую социальную философию, разрушение родных святынь именем европейской цивилизации, многие российские социалисты начали делать ставку на те малочисленные слои населения, которые, по их мнению, были более отзывчивы на “революционную пропаганду”. Да и идти к ним далеко было не надо. В любом кабаке или ночлежке можно было найти готовых “революционеров” (челкашей, обитателей хитровок, романтиков “дна”), всей своей жизнью отрицавших общественные устои. Именно с тех времен для определенной части российских социалистов деклассированные, и уголовные элементы стали “социально близкими”. Именно им были созданы условия наивысшего благоприятствования, и именно они стали опорой большевистского уголовного режима на островах ГУЛАГа под тем же названием — “социально близких”. Трудовой паразитизм деклассированных элементов воспринимался в подобной среде как героический социальный протест, нежелание работать как своего рода забастовка, пьяное прожигание жизни — жертвенность за какую-то неосознанную идею.

     именно такую мысль несла драма М.Горького “На дне”, которой так восхищались представители российского образованного общества. Лодыри, бездельники, уголовная шпана становятся положительными героями. Их немного, но вокруг них создается ореол жертвенности. Девяносто процентов населения настоящих тружеников-крестьян России представляются темной массой по сравнению с челкашами. И, о парадокс! — наступает момент — и о нравственных качествах русского человека начинают судить именно по этим деклассированным элементам, выдуманным “положительным героям”. Дешевая романтика “дна” сбивала с толку даже выдающихся литераторов, заставляя видеть в подонках типичных выразителей трудовой России. Так, например, И. Бунин писал: “Ах, эта вечная русская потребность праздника! Как чувственны мы, как жаждем упоения жизнью, — не просто наслаждения, а именно упоения, — как тянет нас к непрестанному хмелю, к запою, как скучны нам будни и планомерный труд”.

     М. Горький стал создателем мифа о героической сущности презираемых народом челкашей, певцом “романтики дна” и восхваления социально вредных элементов. Трудно найти более антинародные и антирусские книги, Чем его “Несвоевременные мысли” или “Если враг не сдается, его уничтожают”.

     Во время великого голода в России в 1921 году Горький заявил, что “из 35 миллионов голодных большинство умрет”. В его понимании это была реализация “принципа”: “все, что ни делается, все к лучшему”. В книге, выпущенной в Берлине в 1922 году, он писал: “...вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень... и место их займет новое племя — грамотных, разумных, бодрых людей”.

     Нужно ли более убедительное объяснение со стороны “инженера человеческих душ” Горького для обоснования предстоящего в 30-х годах геноцида русского крестьянства? Да для чего беречь этих глупых и диких людей! Русский народ, по Горькому (наблюдение из его общения с деклассированными элементами), — азиатская стихия, жестокий и хитрый травленый зверь, вечно бунтующий раб, который из отупения и покорности выходит не в свободу, а в анархический разгул, в хамство, обалдение и гульбу. Русский человек, полагает Горький, тяготеет к равенству в ничтожестве — из дрянной азиатской догадки, что быть ничтожеством проще, легче. Поэтому русский головотяп вечно ищет виноватых на стороне. Он ищет врагов где угодно, только не в бездне своей матерой глупости. Важно отметить воззрения “романтиков дна” на русскую культуру труда. Как вы понимаете, они обуславливаются общим отношением к народу — его “жуткой темноты”, “невежественности”, “культурного идиотизма”. И вот его вывод: “... русский человек в огромном большинстве плохой работник. Ему неведом восторг строительства жизни и процесс труда не доставляет ему радости; он хотел бы — как в сказках — строить храмы и дворцы в три дня и вообще любит все делать сразу, а если сразу не удалось — он бросает дело. На Святой Руси труд ... подневолен ... отношение (русского человека) к труду — воловье”. Этот антирусский вывод стал точкой отсчета для теоретических построений российских социал-демократов, задав заранее ложные предпосылки, — мол-де русские лентяи, — их еще надо учить работать, учить добросовестному отношению к труду и умению жить вообще.

     Сразу после революции Горький выдает еще целый ряд глобальных обобщений такого рода. Все беды не в том, что народу навязывают чужой ему уклад жизни и формы хозяйствования, а в том, что русские не умеют добросовестно работать.

     “Костер зажгли, — пишет Горький, — он горит плохо, воняет Русью, грязненькой, пьяной и жестокой. И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира ... А западный мир суров и недоверчив, он совершенно лишен сентиментализма ... В этом мире дело оценки человека очень просто: вы ... умеете работать? ... Не умеете? ... Тогда ... вы лишний человек в мастерской мира. Вот и все. А так как россияне работать не любят и не умеют, и западноевропейский мир это их свойство знает очень хорошо, то нам будет очень худо, хуже, чем мы ожидаем...”

БЕСЫ

“Нам надо войти в союз со всеми ворами и разбойниками русской земли”, — говорил знаменитый русский революционер М.А.Бакунин. Не надо долго идти за примерами, чтобы заметить, что русское образованное общество XIX века с явной симпатией относится к уголовным и деклассированным элементам, выходящим с топором на дорогу. Как здесь не вспомнить романтизацию явно бандитских движений Степана Разина и Емельяна Пугачева! Эта интеллигентская симпатия не была сродни народной симпатии к “несчастненьким”, а выражала их страсть к разрушению национальных начал. Революционером в России мог быть только человек с уголовными наклонностями, ибо он шел против самого святого для Русского человека. Народным языком такого человека — преступника против национальных и государственных устоев — еще в XVII веке называли “вор”. Уголовный характер русских революционеров отмечается такими проницательными писателями, как Достоевский и Лесков. Декабрист Пестель, этот неудавшийся русский Бонапарт, развивает широкую программу действия, одним из первых актов которой было бы убийство всех членов царской фамилии и установление диктатуры. Время переносит исполнение его планов на сто лет вперед.

     Как-то раз еще до события 1825 года поэт-декабрист К. Ф. Рылеев, рассердившись на булгаринскую газету “Северная пчела”, крикнул в лицо самому Ф. Булгарину: “Когда случится революция, мы тебе на “Северной пчеле” голову отрубим”. “ ... Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную ...” — заявляет В. Г. Белинский в 1841 году, а в другом месте декларирует: “Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью”. Или вот еще заявление Огарева: Есть к массам у меня любовь И в сердце злоба Робеспьера, Я гильотину ввел бы вновь, Вот исправительная мера!

     “Программа революционных действий” П. Н. Ткачева и С. Г. Нечаева прокламировала физическое уничтожение “гнезда власти”, установление диктатуры и истребление всех несогласных с ней. Созданная С. Нечаевым подпольная организация “Народная расправа” начала свою деятельность с убийства одного своего члена, отказавшегося подчиниться диктату Нечаева. В первом номере печатного органа “Народной расправы” Нечаев перечисляет окружение царя, которое по завершению восстания подлежит физическому уничтожению.

     Цель новых людей, заявляли революционеры, — освободить трудовые массы от древних суеверий и предрассудков расы, нации, класса, религии, создать всемирное братское общество (М. Горький). То есть, по сути дела, речь шла об уничтожении национальной культуры.

     Либо все, либо ничего — заявляли российские революционеры. Постепенное улучшение народной жизни это не для нас, нам сразу же весь рай в полном комплекте, иначе не примем. А эта идея всегда ставила общество в затруднительное кризисное положение, грозила остановить всякую общественную жизнь.

     Как справедливо замечал Е.Н.Трубецкой, по мнению российских максималистов, нельзя учиться в школе, потому что мы не имеем “истинно демократической школы”, нельзя законодательствовать в парламенте, потому что мы не имеем “истинно народного представительства”. Нельзя терпеть какую бы то ни было власть, пока власть не перейдет в руки всего народа. Нельзя заниматься земледелием, пока вся земля не перейдет в руки всего народа; нельзя давать работать фабрикам, покуда мы не добьемся восьмичасового рабочего дня.

     Нельзя давать жить, пока не восторжествуют в полном объеме наши священные формулы. Что из того, что мы ввергаем народ в нищету, уничтожаем всякую безопасность, продолжаем до бесконечности безнадежную, партизанскую войну... Сверхзадачи, которые бесы ставили перед Россией, постоянно отбрасывали страну назад, тормозили культурное и социально- экономическое развитие.

     Главное состояло в том, что они всегда стремились нарушить естественный, органичный ход вещей. Насильственно врываясь в исторический процесс, игнорируя •национальные традиции и идеалы (да и не зная их), российские революционеры провоцировали откат назад, перечеркивали многие достижения предшествующих десятилетий. Сколько раз так было в российской истории, когда пораженный бессмысленным ударом слева общественный организм, еще недавно динамично развивавшийся естественным путем, в целях самосохранения отшатывался назад, вынужденный залечивать раны для дальнейшего пути вперед!

     После победы над Наполеоном Россия была близка к проведению глубоких национальных реформ, и они уже готовились. Восстание декабристов вызвало глубокую реакцию, отсрочив эти реформы почти на полстолетия. Первого марта 1881 года Александр II должен был подписать первую российскую конституцию. Его злодейское убийство революционерами именно в этот день откинуло страну еще на четверть века назад. А сколько достижений предшествующих десятилетий (и даже столетий) перечеркнули преступления большевиков! Стремление облагодетельствовать Россию переплетается у революционной интеллигенции с отвращением к отечественной истории и непониманием и недоверием к народу.

     “Мы не думаем, чтобы мыслящий гражданин России мог смотреть на прошедшее своей родины без горести и отвращения; нам не на что оглядываться, нам в прошедшем гордиться нечем...” (Д. Писарев). Довольно характерным явлением, отражающим настроения определенной части русских революционеров, была деятельность П.Н.Ткачева. Осознавая идеалы крестьянства, он вместе с тем сокрушался, что после победы революции русский крестьянин, “разрушив учреждения, чуждые, враждебные привычным ему формам общежития, уничтожив всех своих непосредственных врагов, захватив в свои руки их достояние, он, более свободный, более довольный, более обеспеченный, возвратится в свою “святая святых” — в свой “мир”, в свою общину, к своей семье. Его внутренний мир, обветшалые, традиционные формы его жизни останутся нетронутыми, он любит их, он дорожит ими, и он не прикоснется к ним ни единым пальцем”. По мнению Ткачева, пассивной, консервативной силе народа необходимо революционное меньшинство, которое научит народ жить, и покажет, куда ему идти.

     Социал-демократы пошли еще дальше, они видели опасность в поддержке артельного и кооперативного движения. По их мнению, крестьянство и пролетариат могут попасть под влияние правых оппортунистов, которые будут направлять их по пути реформ, отклоняя от революции. Правительственные реформы воспринимались ими как контрреволюционная агитация. Никакой помощи правительству. “Все реформы, — писал Ф. М. Достоевский о событиях 60—70-х годов, — были сделаны прежними людьми, мимо помощи нашей молодежи, — она только свистела”.

     Г.В.Плеханов и В.И.Засулич, вплоть до своей смерти, скрывали от других русских революционеров письмо Маркса, в котором тот отмечал, что для России не существует исторической необходимости проходить все те же фазы развития, которые прошла Западная Европа, и то, что русская крестьянская община является точкой опоры социального возрождения России и даже элементом превосходства России над другими капиталистическими странами. Совершенно очевидно, что Плеханов не был согласен с этими выводами Маркса. Отмечая “тупость” русских крестьян, ошибочно видя в них только опору царского режима, Плеханов заявлял, что “кроме буржуазии и пролетариата мы не видим других общественных сил, на которые могли бы у нас опираться оппозиционные или революционные комбинации”. Оспаривая роль русского крестьянства в революции, он, подобно Ткачеву, уповает на революционное меньшинство. “Необходимость участия массы в великих исторических событиях обуславливает собою, — пишет Плеханов, — необходимость воздействия на эту массу более развитых, более нравственных личностей”. Это нужно для того, чтобы менее развитую, чем революционное меньшинство, народную массу, ее экономику согласовать с умозрительными идеалами передовой интеллигенции, которая, конечно, лучше понимает, что надо народу, чем сам народ.

     “Передовая революционная интеллигенция” “изверилась в народ”, так как его идеалы оказались несозвучны идеалам этой интеллигенции. Поэтому интеллигенция вступает в намеренное противоречие с “народной экономией”; надеясь привести ее в соответствие со своими идеалами.

     И если еще в 60—70-е годы XIX века часть интеллигенции пытается творчески освоить основы и идеалы народной жизни, то примерно с 80-х годов начинает преобладать противоположное стремление — учить народ жить!

     Согласно сложившейся схеме крестьянская жизнь рассматривается только в темном свете в противоположность городской жизни, представляемой тоже мрачно, но с несомненным проблеском надежды, которую несут новый нарождающийся класс пролетариат и революционная интеллигенция. “Идиотизм” деревенской жизни противопоставляется явному Превосходству городской культуры и прогрессивности пролетариата. Предвзятые изображения крестьянской жизни как темной и отсталой на долгие годы становятся общим местом многих печатных изданий.

     В начале XX века в среде российских социал-демократов идет непрекращающийся спор о методах и средствах борьбы за социалистические идеалы. Часть социал-демократов считала, что общество всеобщей справедливости и счастья можно построить только чистыми руками, благородными средствами. Но эти люди оказались в меньшинстве. Победило мнение, что “по отношению к врагу (а врагами были все несогласные с социал-демократами русские люди. — О. П.) все средства хороши”.

     Членов РСДРП, возражавших против кровавых методов ведения революционной борьбы, Я. Свердлов осенью 1905 года учил, что “революцию в белых перчатках не делают”, революции не может быть “без крови, без выстрелов, кто думает иначе, тому с нами не по пути”. Конечно, такие представления могли возникнуть только у людей, духовно чуждых народу древней страны, для которых кровь людская просто водица. Общество в понятии “революционеров” разделялось на “наших” и “не наших”. К последним относились все, кто отказывался принимать как истину в последней инстанции лозунги и призывы “революционеров”. В социал-демократической среде считалось, что каждый, вступивший на путь “революции”, получал своего рода индульгенцию как человек, “творивший великое дело на общее благо”. Естественные человеческие чувства — милосердие, сострадание, жалость, доброта, — по мнению таких революционеров, — удел обывателей, по отношению к врагам проявление этих чувств — преступная слабость.

     Такая идеология способствовала притоку в революционную среду людей с жестокими или даже садистскими наклонностями. Именно из таких людей большевистские лидеры еще в 1905—1907 годах формируют тайные боевые организации мафиозного типа, действовавшие на началах политического бандитизма с целью терроризирования своих противников.

ПРОТИВ ЧУЖЕБЕСИЯ

Какие бы силы ни противостояли русской цивилизации, все они были рождены или инициированы на Западе. Нажим на Россию был естественным проявлением развития западной цивилизации, которая смотрела на нашу страну глазами голодного хищника. Этот образ зверя. нависшего над Русью, постоянно тревожит сознание русского человека с XV—XVI веков, выражаясь в разных литературных произведениях.

     Кто же реально противостоял западной экспансии против России? Прежде всего, простой народ (в основном крестьянство) и большая часть купечества. Среди правящего слоя и образованного общества убежденных защитников ценностей русской цивилизации было сравни ельно мало. Но все же многие из них не торопились с разрушением отечественной самобытности, так как интуитивно понимали, что это разрушение пагубно для Российского государства, от которого зависело их благополучие. Большая часть правящего класса и образованного общества скорее мирилась, чем поддерживала ценности русской цивилизации.

     Охранительная идеология (подобная идеологии Бенкендорфа — Победоносцева) была неэффективна, потому что ставила своей целью “подморозить” Россию, а не 'творчески развить ее духовные начала. Эта идеология наносила России не меньший вред, чем деятельность “малого народа”, ибо останавливала развитие многих традиционных ценностей России, обрекая их на превращение в этнографический материал. Более того, представители охранительной идеологии смотрели с глубоким подозрением на любые проявления живой народной жизни, часто пытаясь втиснуть их в узкие рамки официальной Церковности и примитивно понимаемого самодержавия. Государственные мероприятия по поддержанию “народности” нередко сводились к строительству церквей в Русском стиле (что само по себе, конечно, было неплохо).

     Вырождение государственной охранительной идеологи в болезненное детище Бенкедорфа — Победоносцева происходило по мере разрушения национальных начал Русского государства. Первым серьезным противоречием, возникшим в духовной сфере русской цивилизации, был спор между иосифлянами и нестяжателями как выразителями двух сторон одного идеала православной жизни, которая стала терять целостность в результате вторжения в нее западных, католических представлений.

     Наиболее четко сущность этого противоречия сформулировал Г. Флоровский: “Разногласие между иосифлянством и заволожским движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях внешней работы в нем или преодоления мира через преображение и воспитание нового человека, через становление новой личности. Второй путь можно назвать и путем культурного творчества...”

     Как мы уже видели, для первых веков православия было характерно соединение начал внешней работы в мире и преображение души. Раскол этих начал был первым шагом к духовному кризису в обществе и, более того, грядущему расколу церкви. Западноевропейское возрождение, развитие начал абстрактного гуманизма и рационализма, косвенным путем через западнорусские земли приходит и на Русь. Здесь оно задевает только умы духовных лиц и интеллектуалов того времени, внеся в них заразу сомнений в правильности духовнойжизни Руси. Это был первый соблазн, который выпал этим умам, искус которого они не выдержали. Вместо целостности, которая была им передана предками, они приняли “или — или”. Противопоставляя себя друг другу, и нестяжатели, и иосифляне несли в себе только часть истины. Полная же истина, казалось, оставалась в прошлом.

     Однако в то время церковь сумела преодолеть противоречия: духовный опыт нестяжателей Нила Сорского, Вассиана Патрикеева, Максима Грека и опыт последователей Иосифа Волоцкого был творчески усвоен и соборно принят, хотя и не без драматических страниц. Церковь признала истинность и праведность обеих сторон. Москва — Третий Рим строила великое и новое христианское царствие, объединенное соборной любовью.

     XVI век для России был веком упрочения национальных основ, он же подвел ее и к грядущим испытаниям. “Это было время собирания. Собирали старину, — притом именно местную, русскую старину, к греческим образцам заново не обращались” (Г. Флоровский)”. греческий источник заменяется своими древнерусскими навыками, обычаями и преданиями. Русское подвижничество и святость (XV—XVI века дали сотни подвижников) становятся высшим образцом, канонизируются святые, оставляется огромный свод книг “Жития Святых”, большую часть которых составляют русские. Некоторые исследователи считают, что именно тогда происходит кризис византизма, как части русской культуры, вытеснение русских традиций. Но внимательное рассмотрение вопроса не позволяет с этим согласиться. Следует говорить не о кризисе или вытеснении византизма, а о недопущении преобладания его начал над национальной традицией. За ним оставляется то же место, которое он имел в первые века русского православия.

     “В Московский охранительный синтез, — пишет Г. Флоровский (стоящий на той точке зрения, что в XVI веке происходило вытеснение византизма), не входит лучшее и самое ценное из Византийских преданий, не входит созерцательная мистика и аскетика, наследие исихастов XIV века. Это был синтез избирательный, тенденциозный, — не столько даже собирание, сколько именно выбор или подбор, определяемый предвзятой идеею или решением воли”.

     Да, это был выбор, и не простой, а национальный выбор. Церковь брала из Византии то, что отвечало национальному духу народа. Пассивный аскетизм и мистика не имели широкого распространения раньше, не получили его и сейчас. Первым массовым движением народного протеста против принятия правящим классом чужеземных порядков и отказа от традиций родной старины было старообрядчество. Исследуя требования старообрядцев, становится ясно, что они боролись, прежде всего, за ценности русской цивилизации. Сохранение церковных обрядов было только общим символом национальной борьбы за сохранение отечественной самобытности, диапазон которой был очень широк, включая быт и культуру.

     В полемической риторике многие православные богословы обвиняют старообрядчество во всяческих грехах, видят в нем отрыв от соборности, исход из истории, некую социально-апокалипсическую утопию. Это сужение старообрядчества (особенно старообрядчества XVII—XVIII вв.)до какой-то секты —глубокая ошибка. Действительно, старообрядцы ставят во главу угла спасение души, но это не отвлеченное понятие, сводимое к религиозному догмату, а спасение душевной целостности и чистоты в том виде, как это понималось предками. Старообрядчество — народное движение национального сохранения, реакция на отход значительной части правящего и образованного слоя общества от национальных основ бытия. Конечно, раскол церкви было страшное зло, он разрушил соборное единство, но в этом расколе были виноваты не старообрядцы, а правящие и образованные слои, создавшие условия для такой общественной реакции. Раскол в тех условиях был неизбежен в силу инстинкта национального самосохранения, толкнувшего наиболее нравственно здоровые силы на противостояние официальным структурам.

     Церковная реформа, начатая Никоном, еще с большим темпераментом проводилась и после его низложения патриаршества. Это говорит о том, что дело было не Никоне, а в создавшейся обстановке.

     Большой Собор 1667 года, на котором был низложен Никон, вынес решения, которые были сочинены приезжими греками. Иностранные епископы, значительная часть которых получила образование на Западе, выступают как “судьи всей русской жизни”, многие стороны русской церковной жизни объявляются “не мысленным мудрованием” или даже просто ересью. Отменяются многие клятвы и решения Стоглавого собора: “и той собор не собор, и клятву не в клятву, и ни во что вменяет якоже и не бысть, зане той Макарий митрополит и иже с ним мудрствоваша невежеством своим безрассудно ...” Но как здоровый русский человек мог отнестись к подобным оценкам, как он мог вынести хулу на всю русскую жизнь, которую позволяли иноземные “судьи”, договорившиеся до того, что с тех пор, как русская церковь обрела самостоятельность, она начала скатываться к ереси (как это утверждал архимандрит с Афонской горы грек Дионисий)?! Старообрядчество дало прекрасные примеры, каких высоких культурных и экономических результатов можно достигнуть, следуя идеалам Святой Руси. Прежде всего, это процветание знаменитой Выговской пустыни, это предприниматели из старообрядцев (самые замечательные русские предприниматели вышли из них). Однако отрыв от основной части народного тела давал о себе знать с каждым годом все больше. Абсолютизировалось старое, отрицалось новое, что в XIX веке вызывало вырождение некогда мощного организма народных верований, превращение его в духовное сектантство.

     Наступление западной цивилизации нанесло большой урон русскому национальному сознанию, но не смогло его разрушить. Оплотом его оставался простой народ, живший по старым обычаям и размышлявший привычными категориями. Оплотом русского национального сознания продолжали оставаться крестьянство и купечество. Последнее было весьма важно для экономической поддержки отеческих основ. И, наконец, в самом духовенстве, особенно в монастырях, было немало лиц, живущих по старым заветам и успешно отбивавших атаки западных “учителей”. В конце XVIII — начале XIX века наблюдается настоящее монашеское возрождение и подъем духовной жизни, яркими выразителями которых стали святитель Тихон Задонский и старец Паисий Величковский, издавший по-русски “Добротолюбне”.

     Именно с этого времени получает развитие оптинское старчество, ставшее одним из духовных центров национального возрождения России и притягивавшее к себе Гоголя, Достоевского, Толстого.

     В середине XIX века духовные ценности Святой Руси находят поддержку и в среде некоторой части дворянской интеллигенции. Это были славянофилы И.В.Киреевский, А.С.Хомяков” К.С.Аксаков, Н.Я.Данилевский и еще целый ряд русских мыслителей. Они стали последовательными защитниками национальных основ жизни, творчески трактуя формулу исторической России — “Православие, Самодержавие, Народность”.

     Общинность и артельность, по их мнению, являются” основой государственного и общественного строя России. Община гарантирует равенство жизненных условий в массе народа, земледелец является и землевладельцем В то время как Запад обманывает низшие классы призраком формальной свободы, Россия обеспечивает их лучше, а именно — фактической свободой и самостоятельностью в рамках традиций и обычаев самоуправляемой общины. Так как русский народ, благодаря общине навеки обеспечил для себя землю, то в противоположность разъедаемым социальной болезнью западноевро пейским народам он является юным носителем будущего. Община — самое ценное наследие, удержанное русским народом от истории. С ним народ вступил на мировую сцену, чтобы выполнить свою историческую миссию: установить общественную организацию на место общественной анархии, которую оставит сходящая со сцены Европа. Главная заслуга славянофилов в том, что они с полной определенностью поставили вопрос об использовании национальных особенностей и самобытности народа, выражаемых в его традициях, обычаях и идеалах, как обязательном условии успешного культурного и социально-экономического развития страны.

     К концу XIX — началу XX века в России складывается обстановка, благоприятная для широкого национального возрождения. Проявляется она в интересе значительных слоев населения к национальным основам бытя. Ведется широкое строительство (и не только церквей) в русском стиле. Раскрывается во всей красе русская икона. Выходят книги, открывавшие глубину, самобытность величие национального художественного гения. Все этому способствовала национальная политика последних русских царей Александра!!! и Николая II — горячих приверженцев Святой Руси. На это же время приходится расцвет оптинского старчества и деятельность великого святильника Русской земли святого праведного Иоанна Кронштадтского.

     Время царствования Николая II является также периодом самых высоких в истории России темпов экономического роста. По темпам роста промышленной продукции и по темпам роста производительности труда Россия вышла на первое место в мире, опередив стремительно развивавшиеся США. Специалисты предсказывают России мировое лидерство в экономике. Для западного мира это были самые весомые аргументы жизнеспособности России, которые вызывали у него тревогу и даже страх.

     Время Николая II это не только период национального подъема, но и время энергичной организации антирусских сил, проникновение их во многие жизненно важные центры страны.

Антирусская революция

В чем же состояла действительная суть 1917 года и последовавших следом за ним событий большевистского режима? Главное — нарушение баланса сил между национальной Россией и антирусскими силами (“малым народом”), составлявшими значительную часть образованного и правящего слоя страны. Под влиянием войны, активной подрывной деятельности левых партий, немцев и масонских лож произошел трагический прорыв в плотине национальной России. Так называемая революция 1917 года имела не социальный, а национальный антирусский характер. Она была направлена против русской цивилизации. В этой революции хорошо организованные антирусские силы дали бой национальной России подрывным, предательским путем, предварительно уничтожив (развалив изнутри) ее главные центры.

     Антирусская революция 1917 года имела два этапа — либеральный (масонский) и большевистский. Причем на первом этапе были созданы окончательные условия для развития второго. Погром национальной России был начат масонским правительством Львова — Керенского. В течение нескольких месяцев этим правительством было сделано все по разрушению русской армии и государственного аппарата, расчищен путь для большевистского погрома.

     Почему же стала возможна большевистская революция?

Во-первых, большевикам благоприятствовало напряжение в обществе, главная суть которого состояла в недоверии большей части народа к правящему слою и интеллигенции, ибо для народа они были чужаками, людьми другой культуры, несправедливыми и лукавыми. В глазах народа абсолютен был только авторитет царя и царской власти, остальная же часть правящей системы доверием не пользовалась. После дискредитации и свержения царя правящий режим потерял всякое оправдание своего существования. Без имени царя он стал просто чужим для большинства русских людей. Большевики очень хорошо сумели использовать это настроение.

Во-вторых, большевики имели возможность черпать кадры практически неограниченно из среды правящего слоя и интеллигенции, лишенной национального сознания. Они сумели организовать или, по крайней мере, нейтрализовать все антирусские силы. Без активной поддержки со стороны всех антирусских сил большевистский режим пал бы через несколько дней. Все интеллигенты, сотрудничавшие с большевиками, военспецы из числа офицеров, совслужащие из числа чиновников, предали Россию и ее национальные интересы. С приходом к власти большевиков основная часть образованного общества стала сознательным и активным проводником самой кровавой большевистской политики. При большевистском режиме образованное общество трансформируется, его антирусский характер становится абсолютным. Внутри него уничтожаются все национально мыслящие, а само национальное сознание относится к разряду самых опасных государственных преступлений, караемых смертной казнью. Русский ученый В.И.Вернадский, характеризуя большевистский режим, писал: “...Поколениями русская интеллигенция подготовляла (и с какой энергией и страстностью) этот строй. Как химическая реакция: полученный результат — освещает весь процесс. Должна в нашем самосознании произойти коренная перестройка ценностей! Радищев, Пестель, Желябов, Перовская (и им подобные), ближе к Магницкому, Бенкендору, Победоносцеву, чем к нам (Вернадский имеет в виду свободомыслящих ученых. —О. П.). Деятельность “Отечественных записок” или “Русского богатства” (журналы, считавшиеся у революционеров прогрессивными), по существу деятельность глубоко реакционная!”

     Да, полученные результаты осветили весь процесс и показали истинное лицо революционеров. Террор, насилие, ложь, провокация стали постоянными орудиями большевиков в той многолетней борьбе, которую они вели с русским народом. А полученные результаты таковы: По нашему подсчету, общее число лиц, умерших не своей смертью от массовых репрессий, голода, эпидемий, войн, составило за 1918—1955 годы более 87 миллионов (в том числе около 70 миллионов русских, включая белорусов и малороссов). Из них мы вычли число лиц, умерших от голода, эпидемий и в результате военных действий. Оставшиеся 48 миллионов человек (39 миллионов русских), выходит, погибли в результате репрессий в местах заключения и ссылках. Практическиполностью уничтожены священнослужители и национальная русская интеллигенция. Итак, за 1918—1955 годы не своей смертью умер каждый пятый человек, когда-либо живший в нашей стране после революции. Для сравнения скажем, что за 1861—1917 годы удельный вес лиц, умерших не своей смертью, был менее двух процентов, а во Франции, Великобритании, Италии, США в 1920—1960 годы — менее одного процента. Однако кроме умерших не своей смертью, в убыль страны пошло пять миллионов жителей, покинувших Россию после 1917 года. Но и это еще не полная сумма человеческих потерь. Ведь насильно выведенные из жизни люди могли иметь детей и внуков и продолжать человеческий род. Самые заниженные подсчеты подсказывают, что “недобор” рождений и “эхо” недобора рождений составит 64 миллиона человек.

     А если сплюсовать число лиц, умерших не своей смертью, покинувших родину, а также число детей, которые могли бы родиться у этих людей, то общий людской ущерб страны составит 156 миллионов человек (нынешняя численность населения Англии, Франции, ФРГ, вместе взятых). Таким образом, при ином стечении исторических событий в нашей стране могло бы жить не 280 миллионов человек, как в середине 70-х, а не менее 400—430 миллионов человек. Общий же ущерб только русского населения (включая белорусов и малороссов) 125—130 миллионов человек.

     Причем сегодня уже понятно, что погибла и не смогла дать потомство не просто часть населения, а генетически лучшая его часть — самые активные, честные и трудолюбивые представители коренного крестьянства и купечества, а также национальная интеллигенция — главные творцы материальной и духовной культуры страны, носители лучших трудовых традиций и идеалов. А сколько было уничтожено культурных ценностей, выражавших духовные результаты русской цивилизации По самым заниженным подсчетам, погибло или превращено в руины 25—30 тысяч церквей и соборов, около 500 монастырей, не менее 50 тысяч ценных городских зданий (палат, особняков и т. д.), около 2 тысяч усадеб. Только в Москве разрушено около 700 памятников архитектуры и около 8 тысяч зданий исторической застройки. Уничтожены сотни тысяч предметов прикладного искусства, десятки тысяч художественных живописных произведений, фресок, росписей, не менее 20 миллионов икон. По самой заниженной денежной оценке стоимость утраченных культурных сокровищ России составляет, по крайней мере, десятки триллионов рублей, что по мировым меркам равно культурным ценностям большого европейского государства.

     Однако это еще не все. Духовные ценности русской цивилизации “выпадали” из нашего культурного окружения не только в результате гибели, но и из-за плохой сохранности, недоступности для показа. Так что если добавить эти причины, то в культурном фонде русской нации остается не более пятой части культурных ценностей, доставшихся нам в наследство от предков.

     Сколько сел, деревень и поселков было стерто с лица России? Сколько укорочено жизней и умерло людей в результате политики сселения “неперспективных” деревень? Счет населенным пунктам ведется на сотни тысяч, а погибшим людям даже уже после Сталина — на миллионы.

     А экономический ущерб? Он просто астрономичен. Начиная с 1918 года по сей день национальный доход страны составляет в 2—4 раза меньше ее возможностей. Ежегодно на каждый рубль в нашем кармане несколько рублей уходили в космос в результате порочных антинародных методов хозяйствования. В общем, мы не получили дохода на многие сотни триллионов рублей. Образно говоря, если мановением волшебной палочки оживить все то, что было убито, погублено, изгнано, уничтожено, сломано, разрушено, то рядом с уже существующей страной можно было бы создать такую же страну — с городами и селами, лесами и реками, фабриками и заводами, дорогами и кораблями, монастырями и храмами, усадьбами и музеями, памятниками искусства и культуры. Страну с народом, по численности равным населению Западной Европы, Страну, духовно-нравственный и культурный потенциал которой был бы неизмеримо выше того, что имеем в нашей реально существующей Державе. Такова трагедия России, такова трагедия русской цивилизации.

     Но разве на этом все кончилось? Сегодняшние наследники большевиков, так называемые “демократы”, предлагают России новые, не менее разрушительные эксперименты. Отчаявшись в построении утопического социализма, они предлагают нам строить утопический капитализм и немедленно включиться в западную цивилизацию (как будто Россия не является мощным фактором мировой цивилизации через свои культуру, искусство, науку, через свою цивилизацию) методом капиталистического первоначального накопления. На практике это означаетсоздание крупных состояний путем разорения и обеднения и без того малоимущих российских тружеников. Сегодняшние экономические проблемы предлагается решать не производством товаров, а различными финансовыми и ценовыми манипуляциями, а также продажей национальных ресурсов за рубеж.

     С этого, кстати, начинали и большевики. Например, хваленый нэповский золотой червонец был создан преимущественно за счет золота и других ценностей Российской империи. Кончились эти ценности, “сдуло” их за границу, кончился и червонец. Так подрубается будущее страны, видимо, по принципу после нас хоть потоп! В западную цивилизацию, считают сторонники чужебесия, России входить лучше не целой страной, а по частям. Для этого страна разбивается на множество самостоятельных территорий, каждая из которых начинает тяготеть к какой-либо части западной цивилизации — одна к Германии, другая к Финляндии, третья к Швеции: и т. п. Подобные идеи включения в мировую цивилизацию могут быть сравнимы, пожалуй, только с идеей мировой революции. Развитие национальной русской культуры намеренно сдерживается нынешним правительством, которое всячески способствует насаждению самых варварских и примитивных форм западной масскультуры. Разрушена государственная система сохранения памятников, огромное количество культурных ценностей уходит за границу. Средства массовой информации отданы на откуп представителям “малого народа”, организовавшего непрерывную антирусскую пропаганду. Западная эрзац-культура, которую почитают сегодняшние

     революционеры-реформаторы, как гремучая смесь разъедает остатки национального сознания русского народа, особенно поражая молодежь, которая зачастую не видит ничего, кроме этой зловонной жвачки, способствующей деградации человека. Если в предыдущие семьдесят лет Россия сумела, хотя и с большим ущербом, сохранить себя как страна, народ и культура, то претворение в жизнь планов “новых сторонников чужебесия” означает гибель и страны, и народа, и культуры.

Русский путь еще не пройден

Да, многие вершины национального сознания разрушены. Дом Духа Русского взорван, как храм Христа Спасителя, сохранились только остатки фундаментов, и то в глубине земли. Прервалась преемственность поколений. Большая часть населения России воспитана манкуртами и являет собой Иванов, родства не помнящих. Тем не менее, есть надежда на сохраняющиеся в глубинах бессознательного узлы национальной памяти, национальные психологические стереотипы, приобретшие, можно сказать, генетическую устойчивость. Чем бы новые властители ни пытались застроить это место, глубинные особенности национального устройства будут давать о себе знать, то в неустойчивости вновь строимого здания, то в стихийных взрывах и разрушениях. Выход один — строить здание на старом фундаменте, конечно, укрепив его. Но такое строительство невозможно без воспитания чувства патриотизма. В основе патриотизма живет строгая иерархия духовных ценностей и осознанное духовное самоопределение. Это подчеркивал еще и И.А.Ильин. Он писал, что “в основе патриотизма лежит акт духовного самоопределения... Патриотизм может жить, и будет жить, лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное; которая живым опытом испытала объективность и безусловное достоинство этого священного — и узнала его в святынях своего народа ...”. Система ценностей русской цивилизации создавала все условия для высшего духовного самоопределения, а значит, и зрелого патриотизма русского человека. Опираясь на эту систему ценностей, русский человек осознавал свою силу и мощь, здоровое чувство гордости и удовлетворения от своего образа жизни и мысли. Возрождение этого чувства — первый шаг к национальному возрождению, которое, безусловно, возможно даже в наших тяжелейших условиях. Сегодня мы, русские, — нация поврежденная, черпающая свою силу не из прямых источников света, а воспринимающая ее в слабом отражении кривых зеркал. И все же мы живы и готовы к возрождению. Вот как велик источник, дающий нам силу даже в отраженном, преломленном виде Свет сохраняется в глубине национального чувства, и пока оно есть, нация продолжает жить. “Исторический путь еще не пройден, история церкви еще не кончилась. Не замкнулся еще и русский путь. Путь открыт, хотя и труден” (Г. Флоровский). Но другого пути у нас нет. Иначе — окончательное вырождение и рабство. Заветом на этом пути да станут для нас слова Святого Иоанна Кронштадтского: “Отечество Земное с его Церковью есть преддверие Отечества Небесного, потому любите его горячо и будьте готовы душу свою за него положить, чтобы наследовать жизнь вечную”...