Вот и осталось пять минут, Уж виден Кисловодский поезд Ничто уж вспять не повернуть, И с глаз не снять туманный пояс. Уж помрачнел седой Бештау, Зелёный потемнел Машук. Иль за меня им стыдно стало, Что всё никак я не решусь
		Сказать тех самых слов прощальных, Что в миг разлуки говорят? Сквозь сумрак перегонов дальних Слова те звёздами горят. Но что же девочке беспечной До этих слов и грёз моих? Что до любви, до клятв ей вечных!? …Но стук колёс вдруг сразу смолк.
	И поезд замер у перрона, Чтоб дать мне те слова сказать, Пока железный плен вагона Не скрыл ещё её глаза, Пока ещё мы были рядом И что-то связывало нас. Она ж пронзила гордым взглядом… Но… слёзы брызнули из глаз.
		Вот здесь бы мне презреть условность, Вот здесь бы мне воскликнуть: "Стой!", Но вдруг застряло в горле слово, И вдаль увёл событий строй… О, сколько в жизни раз бывало, Когда всего пяти минут Нам так до счастья не хватало, И жизнь меняла свой маршрут!
	Когда её тот поезд скорый В плену вагонном увозил За долы, за леса, за горы, Напрасно я судьбу молил Вернуть мне глазок детско-взрослых Столь поздно оценённый свет. И отвечали мне колеса: "Нет-нет, нет-нет, нет-нет, нет-нет!".
		И таял, таял этот стук, А в сердце боль уже вливалась. Всё так же был сердит Машук, Угрюм Бештау пятиглавый. О, сколько раз на Машуке И у подножия Бештау Моя рука в её руке Сердечка ритм её считала!
	Как было на душе светло, Но делался я очень робким, Когда на Малое Седло Мы поднимались в Кисловодске! Весь мир готов я был объять, В мечтах не ведая предела, А вот её не смел обнять. Вы спросите: "Так в чём же дело?".
		Я был свободен, полон сил, И танцевал совсем не дурно. В тот день партнёршу проводил И вечер весь стоял понуро. И пусть курортные романы Известны лёгкостью своей, А всё же оставляют раны За чередой счастливых дней.
	Вдруг взгляда трепетная нить Мне в сердце заглянула смело, И я услышал: "Пригласить Позвольте вас на танец белый!". Но что же это? Предо мной Была совсем ещё девчонка. Коснулся талии рукой И вновь услышал голос звонкий:
		"Просила маму разрешить Хоть раз, хоть танец скромный самый, И вот на белый пригласить Лишь вас позволила мне мама. Ей, видно, показались вы И симпатичным и надёжным…". "А вам?". Но спрятала свои Глаза в улыбке осторожной.
	Ну а потом её глаза В восторге детском отражали Огни волшебные и зал, В котором с нею танцевали. Кружили в танцах долго с ней, Затем, её вручая маме, Сказал, что можно верить мне - Партнёром буду скромным самым.
		Партнёром стал, а позже - гидом, Ведь жизнь сама брала своё. Какие в Пятигорске виды! И ей хотелось видеть всё. Не раз вступали с ней одни Мы в полумрак аллей тенистых, Где даже в солнечные дни Уютно за стеной из листьев.
	Там, робко руку взяв её, Стук сердца слушал учащённый, Но дерзких грёз моих полёт Взгляд прерывал её смущённый, Доверчивый и дерзкий взгляд. Так смотрит в мир родник таёжный; В нём звёзды даже днём горят, И замутить его - как можно!?
		Не мог я в двадцать восемь лет, Когда ей было восемнадцать, Закрыв собою звёздный свет, В её святой родник ворваться. На фонаре, как на цветке, Свивались мошки лёгким шарфом, Когда в чарующей тоске Эолова нам пела арфа.
	Свет фонаря, за ним - стена Мятежной пятигорской ночи, И тишина.., и тишина.., Лишь сердце яростно клокочет! В канун отъезда - не до сна. Мы до утра не расставались, И пела, пела арфа нам О неизведанной печали.
		И жизнь взяла: рубеж из стали В ту ночь не выдержал огня, И сами мы не осознали, Как вдруг расплавилась броня. Тот чудный миг! Он был, иль не был?! Сквозь годы он манил огнём - Её огнём - огнём волшебным, С годами, обращаясь в сон.
	Я осознал свою печаль, Лишь стоя на пустом перроне, А скорый поезд мчался вдаль, Не зная, что увёз в вагоне. И я не знал, хотя считал, Что прочитал ответ тот главный В её глазах, и написал Письмо, наполненное лавой
		Моей любви и грёз моих, Но, словно вылили ушат Бездушных строчек ледяных В ответе: "Выбыл адресат!". А ночью сон: "Ты не любим!" - Мне птицы черные кричали. И я один, совсем один В туннеле заперт, на "Провале".
	Над Машуком гремит гроза, И арфа не поёт, а стонет, Но вместо слёз в её глазах Надменный смех на том перроне. И я решил: её слеза Была лишь искоркой безпечной. Так на цветке, порой, роса Сверкнёт на миг под солнцем вечным,
		Сверкнёт и высохнет, и вот Цветок подсохший повернётся К тому, кто вновь его польёт - Ему, как солнцу, улыбнётся. Текли, меж тем, потоки лет, Как будто серой прозы строки. Один ли был? Конечно, нет. И всё же был я одиноким.
	О ней не раз напоминал Мне Кисловодский поезд скорый, И, осаждавшие вокзал, Сердитые, как прежде, горы. Да, там не раз ещё бывал, И сквозь иные впечатленья, Стал понимать, что потерял Я в ней Небес благоволенье.
		И я искал, искал, искал, Но больше не нашёл такую. Под звуки арфы я мечтал О тех далёких днях впустую. Но, в прозе продолжая жить, Кружился в вальсах также смело, И вдруг услышал: "Пригласить Позвольте вас на танец белый!"
	И тот же глаз волшебный свет, И голос, будто тот же самый… Но!.. Те же восемнадцать лет!? "Вас пригласить просила мама!" - Немой вопрос мой уловив, Произнесла она безпечно. Я о такой судьбу молил, Но юность не бывает вечной.
		"Так, где ж она?" - "Да, там она - Вон, перед залом, на площадке". "Что это? Миг волшебный сна, Иль шутка?" - я искал разгадку. Из зала вышел вслед за ней. Она ж вернулась в зал гремящий, Лишь указав мне средь огней Огонь так много лет манящий.
	"О, Боже! Ты?" - В ответ мне: "Да!" Я ж: "Встретив, не узнать так можно!" Тут улыбнулась, и звезда Сверкнула в роднике таёжном! Как даль с вершины Машука, Как солнце на скале Бештау, Ту звёздочку из родника С восторгом трепетным узнал я.
		Всё тот же взгляд неистребимый, Но ближе стала мне она: Чем старше возраст у любимой, Тем меньше разница видна. Мы вышли в ночь, и снова пела Нам арфа с прежнею тоской, Я ж талии её, несмело, Коснулся робкою рукой.
	Она руки не отстраняла, Молчала трепетно она. И кто она теперь, не знал я: Жена ли чья, иль не жена? И я спросил: "Откуда дочка Узнала фразу ту твою?" "Ужель ты помнишь?" - "Даже очень…" "И я ту тайну не таю,
		Поскольку есть на то причина, Не знаю, правда, как сказать? А, впрочем, разговор тот длинный Сегодня может подождать. Скажи, как ты?.. Женат?" - "Угодно ль, Ответил я: - Теперь уж нет. А ты?" - "Теперь и я свободна: Дочь выросла и вышла в свет!"
	"Как на тебя она похожа, Лицо родное…". Мне ж в ответ: "Ты ошибаешься, возможно: Она ведь - вылитый отец!" Я уточнить хотел, но странно: Вопрос, незаданный, застыл. Коль уж ответила туманно, Я о ином заговорил:
		О том, как в жизненном потоке, Что мчался бурною рекой, Я оставался одиноким, Так и не встретившись с такой. "Тебя искал, но сообщили, Что адрес поменяла ты. Подумал, что тебя женили" - "Да нет. Отца перевели…
	Писала, но в ответ не строчки". "По свету колесил и я, Сражался на горячей точке, И побывал в госпиталях". "Так ты был ранен?" - "Раны лечат, И многих подняли со дна. И мне в глаза глядела вечность… С тех пор вот я и неженат.
		И хоть достались мне невзгоды, Я убеждался вновь и вновь: Ни поезда, ни пароходы Не могут одолеть любовь. Ведь лишь она нам светит вечно, И лишь она тот райский сад, В тот, что я к девочке беспечной Стремился столько лет подряд.
	Спешил, порой, не сознавая, Как силой высшею ведёт То, что любовью называем, Что всё равно своё возьмёт". Я ж всё хотел, да не решался Задать мучительный вопрос, С которым я не расставался, Тот, что в меня занозой врос.
		Она ж по-прежнему молчала Про жизнь и про любовь свою, Но с первым светом показала Мне фотографию мою! "О, Боже мой! Мой Ангел милый! - Воскликнул я, обняв её: - Ты столько лет её хранила?". "Я в счастье верила своё!".

***

	Вот тут бы и поставить точку, Ведь счастье я своё нашёл, Но из волшебной давней ночи Ответ загадочный пришёл. Она как будто ворожила, Копаясь в сумочке своей, И фото дочки подложила Вдруг к фотографии моей. И замер я, и сердца стук Восторг разлил горячей лавой, И улыбнулся мне Машук, А с ним Бештау пятиглавый.
Фотографии Валерия Лаврухина