Глава 9. РУССКИЙ ОХРАННЫЙ КОРПУС В СЕРБИИ

Светлой памяти Васи Васильева.

Как будто далёким жалобным звоном
Звенела лопата по мёрзлой земле,
Казалось, что воздух колеблется стоном
Родных перезвонов в чужой стороне.

Могилу мы рыли для павшего друга,
Вдали от родимой любимой страны,
В чужбине далёкой, у старого дуба,
На перекрёстке жестокой войны.

В сырую могилу без гроба спустили
В холщёвой палатке завёрнутый труп,
И вечную память тихо пропели ..
Казалось: молился и кряжистый дуб.

Насыпали холмик, засыпали снегом,
В дубовой коре кто-то вырезал крест,
И в ноги воткнули винтовку со шлемом.
Закончил сраженье храбрый боец.

Крепче сжимая в руках автоматы,
Став на колени, поклялись втроём
Вести до смерти борьбу с супостатом,
Страдающей Родины красным врагом.

(Кадет XXV выпуска Михаил Лермонтов, Овчар Баня, 13 ноября 1944 г.)

22 июня 1941 Гитлер начал войну с Советским Союзом и захватывать советскую территорию. Русская эмиграция на Балканах, где осели большинство участников Белой Армии, почувствовала, что долгожданное время возобновления борьбы против кровного врага - большевиков наконец наступило!
Не думаю, что можно высказать это чувство лучше следующего описания этих событий Д. Вертеповым в памятке о Русском Корпусе в Югославии:
“Русская военная эмиграция, осевшая на Балканах после оставления Родины в 1920 году, жила мечтой продолжения Белой Борьбы за освобождение России от красного ига. В то же время она свыклась с убеждением, что первое же внешнее столкновение СССР приведёт к уничтожению коммунистической власти.
Известие о начале войны Германии против Советского Союза эмиграция приняла с радостью, видя в этом начало исполнения своей мечты. Первые речи Гитлера о борьбе именно против коммунизма, миллионы сдающихся в плен красноармейцев, не желающих защищать режим Сталина, и встречи русским народом немцев с хлебом-солью, как избавителей от ненавистной власти, - всё это только усиливало убеждение, что заветный час настал!
Желание и сознание долга принять участие в этой борьбе умножалось. А когда в Сербии вспыхнуло коммунистическое восстание, жертвами которого, в первую очередь, оказались около 250 убитых русских эмигрантов, - необходимость организации русской вооруженной силы, хотя бы для самозащиты, стала совершенно очевидной.
Поэтому, когда раздался призыв генерала Скородумова, русские патриоты, сначала из Сербии, а затем из Хорватии, Венгрии, Болгарии и других стран, широкой волной потекли на сборное место для поступления добровольцами в Русский Корпус.
Увы! В дальнейшем выяснились истинные намерения и цели национал-социализма и вождей Германии, но чины Русского Корпуса надеялись и верили в то, что сама жизнь заставит этих фанатиков изменить свою политику в отношении России, а пока что - удовлетворялись борьбой с мировым злом, хотя бы и на второстепенном фронте, - с титовскими коммунистическими партизанами.
Надежды не оправдались! Русский Корпус вместе с Германией оказался в стане побеждённых, но благодаря ему тысячи русских эмигрантов получили возможность эвакуироваться из Югославии и спастись от цепких лап коммунистов.
40 офицеров и около 1000 унтер-офицеров и рядовых Русского Корпуса заплатили своими жизнями за мечту увидеть свою Родину освобождённой. Оставшиеся же в живых горды сознанием исполненного долга, когда они не прошли мимо первой же представившейся возможности - с оружием в руках продолжить борьбу, завещанную им Белыми Вождями.”
Это описание психологического состояния русской эмиграции мне очень знакомо и близко. Mой отец, бывший офицер Дроздовской дивизии во время Гражданской Войны, полностью разделял вышеуказанные чувства и полностью поддерживал эти идеи. Моё воспитание в молодёжной организации российских скаут-разведчиков, в которую я поступил в 1938 году, и в Русском Кадетском Корпусе, в который я поступил в течении того же года, белой нитью было проникнуто идеей служению России.
Формирование Русского Охранного Корпуса в Югославии начался в середине сентября 1941 года после разглашения приказа генерала Скородумова, который гласил :
“ ПРИКАЗ ОТДЕЛЬНОМУ РУССКОМУ КОРПУСУ №1.
Белград. 12 сентября 1941.
Сегодня, в день Св. Благоверного Князя Александра Невского, Покровителя многострадальной Земли Российской, исполнились заветные желания русских людей начать службу своей Родине в Русской Армии.
12 сего сентября мною получено распоряжение германского командования за №1 с согласия сербских властей о призыве русской эмиграции в Сербии для формирования Отдельного Русского Корпуса.
Командиром Русского Корпуса назначен я.
Параграф №1.
На основании вышеизложенного, объявляю набор всех военнообязанных в возрасте от 18 до 55 лет. В первую очередь подлежат набору лица, проживающие в Белграде и его окрестностях. О дальнейших наборах будет указано дополнительно.
Параграф №2.
Военнообязанные, подлежащие призыву, обязаны явиться к 9 час. утра в Топчидерские гвардейские казармы:
18 сентября - пехота и кавалерия.
19 сентября - артиллерия и лица не служившие в войсках (молодёжь от 18 лет).
20 сентября - казаки всех войск.
21 сентября - технические войска и авиация.
Параграф №3.
Охраняя личные интересы каждого эмигранта, я разрешаю явиться, в первую очередь, всем желающим и свободным.
Параграф №4.
Все, кто по какой либо причине не может прибыть на сборный пункт для зачисления в ряды Корпуса, обязаны зарегистрироваться в дни и в порядке, указанном в параграфе №2, в Русском Доме (Сокольня), указав причины.
Параграф №5.
Начальнику военно-санитарной части образовать пять врачебных комиссий для освидетельствования призываемых.
Параграф №6.
Всем, прибывающим в гвардейские казармы, взять с собою, на первое время, две смены белья, постельные и умывальные принадлежности, нож, ложку и кружку.
Параграф №7.
Все, поступившие в Корпус, будут удовлетворяться всеми видами довольствия по нормам германской армии.
Параграф №8.
Ставки для обеспечения семей будут объявлены дополнительно.
Призываю г.г. офицеров, унтер-офицеров, урядников, солдат и казаков к выполнению своего долга, ибо ныне открывается новая страница Русской истории. От нас зависит, что будет записано на этой странице. Если возродится Русская Армия, то возродится и Россия.
С Божией помощью, при общем единодушии и, выполнив наш долг в отношении приютившей нас страны, я приведу вас в Россию.
Командир Отдельного Русского Корпуса
Генерал-майор Скородумов.
Начальник Штаба
Ген. штаба генерал-майор Штейфон.”
Несмотря на двадцатилетний срок с окончания Гражданской Войны, эмиграция горела энтузиазмом служения России и желанием возобновить борьбу с красными. Оказалось, что целые отряды Белой Армии сохранились в боевой готовности. Одна из таких групп оказался Дивизион Собственного Его Императорского Величества Конвой. Этот дивизион прибыл из Хорватии в Топчидерские казармы (бывшие гвардейские казармы югославской армии) 29 октября 1941 года.
Красочно описывает Вертепов эти моменты. “Выстроившись на дворе казарм в своём новеньком гвардейском казачьем обмундировании, с тремя штандартами и трубачами на правом фланге, Дивизион представил собой сказочную картину из дорогого прошлого. Проникновенно звучали слова приказа Кубанского Походного Атамана: “Прибывший гвардейский Дивизион совершил небывалый в истории народов подвиг, сохранив себя в течении 20 лет эмигрантского безвременья. Обостренное чувство долга, преданность и верность своим штандартам, как символу утерянной Родины, вписали в историю Русской Армии и Казачества бессмертную страницу ...”
Прибытие казачьего дивизиона ещё больше подняло настроение русской эмиграции и поток добровольцев в Русский Охранный Корпус сильно увеличился. Командование разрешило Дивизиону сохранить свою форму и определило его в караульную службу 7-ой Гвардейской сотней первого полка, в составе 3-го батальона, командиром которого был назначен командир Дивизиона, полковник Рогожин. Не нуждавшись в обучении, сотня была отправлена 4 ноября в Панчево для приёма лошадей, а затем в Лозницу.
Первый командир и основатель Русского Корпуса, генерал-майор Михаил Федорович Скородумов, по окончании Первого Кадетского Корпуса и Павловского военного училища, в 1912 году был произведён в подпоручики Лейб Гвардии Павловского полка. В июле 1914 г. с полком выступил на войну. 27 августа был ранен у самых немецких окопов, начертил кроки расположения противника, что дало возможность на другой день разбить противника и взять много пленных, пулемётов и артиллерию. За этот совершённый подвиг получил орден Св. Владимира 4-й степени. По выздоровлению после ранения, был признан негодным к строевой службе, но благодаря своей настойчивости был отправлен на фронт. 22 июля 1915 г. во время общего отступления, без боевых запасов, командуя батальоном, который прикрывал отход Второй Гвардейской пехотной дивизии, был тяжело ранен и попал в немецкий плен. За спасение 2-й Гвардейской дивизии был награждён орденом Св. Георгия, несмотря на то что попал в плен. В плену пробыл почти два года и трижды неудачно бежал из плена. 25 февраля 1917 года, в первый день революции, прибыл с партией инвалидов в Петроград, где чудом избежал расправы революционной толпы и солдат за свои выступления против революции. После раскрытия конспиративной организации, как один из главных участников, бежал на юг. Будучи протезным инвалидом, прошёл весь путь Добровольческой Армии. В конной атаке при взятии Киева в 1919 году был снова ранен в ногу. Проделал Днестровский поход в Польшу, где был интернирован. Вернулся в Крым на Перекоп. Затем был эвакуирован в Галлиполи, Болгарию и Югославию. В 1941 году, во время немецкой оккупации, был назначен шефом русской эмиграции в Югославии. Сразу же после начала войны Германии с Советским Союзом, предложил немцам сформировать русскую дивизию на восточный фронт, но получил отказ. Несмотря на это, во время коммунистического восстания, отдал приказ о формировании Русского Корпуса.
В течении нескольких дней после объявления Скородумовым 1-го Приказа от 12 сентября 1941 года, командир Русского Корпуса был арестован немцами по провокации национал-социалистической партии в немецком посольстве. Но это не замедлило формирование Русского Корпуса и его заменил начальник штаба генерал-лейтенант Борис Александрович Штейфон, который пробыл на этой должности до своей смерти 30 апреля 1945 года.
Скородумов, после освобождения из под ареста, три года демонстративно занимался сапожным ремеслом. Я лично помню это, так как мой отец во время поступления в Русский Корпус заказал у него офицерские сапоги, но так как он был принят в корпус в чине унтер-офицера (хотя он был капитаном в Добровольческой Армии), не мог носить их и сапоги достались мне. Я в них” щеголял” в кадетской форме, когда ездил к деду в казачью дивизию фон Панвица в Хорватию.

                                
Генерал М. Скородумов                                     Генерал Б. Штейфон
Основатель Русского Корпуса в Сербии     Командир Русского Корпуса в Сербии

В 1945 году Скородумов демонстративно вступил в чине рядового в Русский Корпус, хотя ему предлагали вернуться на пост шефа эмиграции и командиром Русского Корпуса. Он считал моральным долгом разделить участь Корпуса. С Корпусом прошёл весь Босанский Поход от Белграда до Чачка и от Чачка до Славонского Брода в строю.
Генерального штаба генерал-лейтенант Борис Александрович Штейфон родился в 1881 г. в Харькове. Закончил Харьковское реальное училище и Чугуевское военное училище (выпуска 1902 г.), после чего служил подпоручиком в 124-м Воронежском пехотном полку. В 1911 году закончил Императорскую военную академию Генерального Штаба. Отбыл цензовое командование ротой в одном из гренадерских полков в Москве. 26 ноября 1913 г. переведён в генеральный штаб с назначением в штаб Туркестанского военного округа. Участник Японской Войны в своём 124-м Воронежском пехотном полку, где за отличия в боях был награждён боевыми орденами до Св. Владимира 4 степени с мечами и бантом включительно. Первую Великую Войну провёл на Кавказском фронте с частями Туркестанского корпуса при штабе генерал Юденича. За произведённую разведку, которая повлекла за собой взятие Эрзерума, был награждён Георгиевским оружием. Оказавшись после революции в Харькове, полковник Штейфон вёл конспиративную работу по пополнению Добровольческой Армии. В Добровольческой Армии он был начальник штаба 3-й дивизии, командовал Белозёрским и Архангельским полками, а затем был начальником штаба отряда генерала Н. Э. Бредова, вместе с которым отступил в Польшу, а потом перебрался в Крым, где был произведён в генерал-майоры. В Галлиполи он был назначен на пост коменданта. Из Галлиполи попал в Югославию, где выпустил труды: “Бредовский поход”, “Кризис Добровольчества” и книгу, посвящённую генералу Байову. Также написал много статей, которые принесли ему славу крупного военного мыслителя, талантливого военного писателя и звание профессора военных наук. При формировании Русского Корпуса был назначен начальником штаба, но после ареста генерала Скородумова, стал командиром Корпуса. Отношение немцев к русскому формированию оставляло желать много лучшего. Командование Корпусом было тяжёлой и порой почти невыполнимой задачей. Только мужество, исключительное упорство и высокое сознание своего долга дали возможность генералу Штейфону достойно пройти этот путь. В январе 1945 г., сознавая необходимость слияния Русского Корпуса с РОА, генерал Штейфон заявил о своей готовности подчиниться генералу Власову. 30 апреля 1945 г., в Загребе, генерал Штейфон скоропостижно скончался.
К концу 1943 года было сформировано пять полков Русского Корпуса. 26-го сентября 1941 г. был сформирован Первый Сводный полк, который в декабре 1942 года был переформирован и переименован в Первый Казачий полк, когда из полка убыли все не казачьи подразделения, а в полк прибыли казачьи сотни из других полков. Командиром полка был генерал Зборовский, который командовал полком до 26-го сентября 1944 года, когда он был смертельно ранен в живот. В командование полком вступил генерал Морозов. Командиром первого Юнкерского батальона был полковник Жуков, вторым Стрелковым батальоном командовал полковник Шатилов, а третьим Казачьим - полковник Рогожин.
В течении 20- 22 ноября 1941 г. Первый Сводный полк был переброшен в Лозницу и 25 ноября происходит первый бой Русского Корпуса. Третий батальон занимает Заяче. Затем, с боями, освобождает от красных банд районы Крупня, Столицы и Мойковичи, где части полка расширив территорию, в которую вошли Лешница, Баня Ковиляча, Зворник и Любовия, полк пробыл в этом районе до осени 1944 года. В апреле 1942 года полк активно участвует в спасении сербского населения от хорватского преследования, во время переправы через Дрину.
В декабре 1942 года, в связи с переформированием Первого полка в казачий полк, командирами батальонов были назначены: первого - полковник Рогожин, второго - полковник Головко и третьего - генерал Морозов.

Дивизион Собственного Его Императорского Величества Конвой

Полковник А. Рогожин
Более серьёзные бои с партизанами произошли в июле 1943 года у Зворника. Красные силой в 3500 человек пытались занять Зворник, форсировать мост и перейти Дрину, чтобы потом действовать против Лозницы и Шабца, но натолкнулись на стойкий отпор Первого полка, не допустившего переправы красных через Дрину. Понеся значительные потери, части Зворникского отряда дали возможность спастись от красных около 2000 хорватских солдат и гражданского населения, пропустив их по мосту через Дрину.
В начале октября 1943 года второй батальон в Любовии был окружён красными, но с помощью других частей полка вышел из окружения и перешёл в Малый Зворник. С первых числах сентября 1944 года активная деятельность красных в районе Первого полка начинает увеличиваться. Сводный батальон генерала Морозова направляется на Вальево и у села Каменица ввязывается в бой с красными, но под давлением превосходящих сил отходит к Лознице. Под натиском красных, переправившихся через Дрину, нашими частями постепенно оставляются: Крупань, Столица, Заяче, Зворник и Баня Ковиляча.
К вечеру 20 сентября весь Первый полк сосредоточился в Лознице. Через два дня красные атакуют Лозницу. Бой ведётся уже на улицах города и 23 сентября Первый полк, после почти трехлетнего пребывания в Лознице, оставляет её и вытягивается по шоссе на Шабац. Для Первого полка наступают страдные дни - следуют тяжёлые отступательные бои у Ядра, Лешницы, Ново Село. 26 сентября был смертельно ранен командир полка генерал Зборовский и в командование полка вступил генерал Морозов. Отходя дальше на Шабац, полк ведёт бои у Зминьяка, Слепчевичи, Дублье. За этот период боёв полк понёс потери числом свыше 240 человек и состав сотен, в среднем, не превышал 60 человек. В течении двух недель полк оборонял Шабац, а 23 октября был переведён в Кленак, где к полку присоединились части Второго и Третьего полков, отступавшие из Белграда. В районе Брчко полк задержался около пяти месяцев, ведя почти ежедневные бои у Омербеговича, Пукиш, Челич, Шокичи, Рачиновци, Врбанья, Сольяни, Шумари, Поточари, Дреновци, Страшнинци, Ямена, Дубравице, Вражичи и Джуричи.
6 февраля 1945 года полк получил шефство и стал именоваться: “Первый казачий генерала Зборовского полк”. 7 апреля Брчко было оставлено. За этот период полк, как в боях, так и от многочисленных бомбардировок авиации, понёс громадные потери и, несмотря на сведение в два батальона, средний состав сотен понизился до 46 человек. Двигаясь на Загреб, полк ведёт бои у Джуринци, Бошняци, Жупания, Ярупа, Беровци. 15 апреля на Беровци была произведена атака восьми новейших советских танков, причём три из них были уничтожены частями Русского Корпуса. 28 апреля полк прошёл Загреб и по железной дороге был переброшен в Зидани Мост, причём на эшелон было произведено нападение штурмовой авиации, когда полк понёс свои последние потери. В своём дальнейшем движении вместе с остальными частями Русского Корпуса, полк 12 мая 1945 года перешёл границу Австрии.

                         
Полк. Б. Гонтарев         Полк. Б. Мержанов        Полк. В. Зборовский             Полк. Б. Гескет
Командир 3-го полка Командир 2-го полка   Командир 1-го полка       Командир 4-го полка
 

Генерал- майор Виктор Эрастович Зборовский, казак станицы Ладожской, Кубанского войска, родился в 1889 году. По окончании Первого Московского кадетского корпуса, Виктор Эрастович поступает в Николаевское Кавалерийское училище, где обращает на себя внимание начальства не только своими успехами в науке, но и как блестящий гимнаст, ездок и спортсмен. При переходе на старший курс Зборовский назначается вахмистром сотни. В 1909 году Зборовский производится в хорунжие и определяется в Отдельный Кубанский конный дивизион (Варшавский). В 1912 году переводится в Собственный Его Императорского Величества Конвой и назначается младшим офицером Лейб-Гвардии Первой Кубанской сотни, в составе которой, в чине сотника, осенью 1915 года выступает на фронт. В период окопной войны отличается в нескольких лихих разведках, в одной из которых был тяжело ранен в грудь. Эвакуированный с Царское Село, лечился в Федоровском лазарете Великих Княжён. Был награждён Георгиевским оружьем и орденом Св. Владимира 4-ой степени с мечами и бантом. При переформирования Конвоя, Зборовский был назначен адъютантом Кубанского Гвардейского дивизиона и с ним прибывает в Екатеринодар. С началом гражданской войны проявляет выдающиеся боевые способности в рядах Гвардейского дивизиона. Весной 1919 года, произведённый в полковники, командует дивизионом в каменноугольном районе и на царицынском направлении. В июле 1919 г. назначен командующем бригадой дивизии ген. Крыжановского, а в декабре 1919 г. начальником Кавказкой Горской дивизии. В феврале 1920 года назначается в Конвой Главнокомандующего и с ним эвакуируется в Севастополь. В марте 1920 г. назначается командиром Конвоя. В августе, добровольно, в составе штаба дивизии ген. Бабиева принимает участие в десанте на Кубань, где получает тяжёлое ранение в пах и эвакуируется в Севастополь. В ноября эвакуируется на остров Лемнос, где вновь принимает Кубанский дивизион.
Летом 1921 г., с переброской Кубанского корпуса на работы в Сербию и переформированием корпуса в Кубанскую казачью дивизию, назначается начальником этой дивизии с производством в генерал-майоры. Оставаясь в должности начальника дивизии, в сентябре 1941 г. одним из первых поступает в Русский Корпус с назначением командиром Первого полка. В Русском Корпусе он всего себя отдал своему детищу - Первому полку и был кумиром всех казаков, а особенно молодёжи юнкерского батальона. Благодаря своей кипучей энергии, он не раз пешком, в сопровождении всего лишь нескольких человек, делал переходы по горам, внезапно появляясь в глухих стоянках частей полка. При столкновениях с противником, он неизменно появлялся на месте боя. В злосчастный день 26 сентября 1944 г. Первый полк под сильным пулемётным, ружейным и миномётным огнём отходил из села Лешница в Ново Село, отбивая натиск красных. В одной из перестрелок, выпустив очередь из своего автомата, ответным выстрелом и был ранен командир полка.
Генерал Зборовский был отвезён в Шабац и успешно оперирован. В госпитале его посетил немецкий оберст Хуг и вручил ему Железный Крест. В предвидении сдачи Шабца, самолётом был эвакуирован в Грац (Австрия). По пути на аэродром от встряски на автомобиле швы раны разошлись и в результате 9-го октября 1944 года последовала смерть и был похоронен в Граце. Приказом от 6 февраля 1945 года Первый полк получил наименование “Первый казачий генерала Зборовского полк” и тем самым память о герое-командире была увековечена.

                     
Группа 2-го батальона 2-го полка в 1942г. Борис Мордвинкин (в центре) у Железных Ворот Дуная

В октябре 1941 года начал формироваться Второй полк Русского Корпуса под командой генерал-майора Егорова. 4 января 1942 года командиром был назначен генерального штаба полковник Мержанов. В течении 9, 10 и 11 января 1942 года все части Второго полка были переведены из Белграда к местам своей службы в восточную часть Сербии вдоль Дуная. Штаб полка и третий батальон были направлены в Рудник Бор, первый батальон - в Пожаревац, а второй батальон в Неготин.
Части полка, охраняя порученные им объекты, ведя разведку и производя экспедиции, неоднократно имели боевые столкновения с противником. В связи с переформированием Первого полка в казачий полк и расформированием Четвертого полка первого формирования, - Второй полк, в свою очередь, пережил много переформирований и к осени 1944 г. был сосредоточен: первый батальон (полковник Севрин) - на охране Дуная, второй батальон (генерал Зенкевич) - на бункерах в районе расположения Третьего полка (станция Ушче) и третий батальон (генерал Иванов) - в районе Майдан-Пек - Милановац.
В результате тяжёлых осенних боёв 1944 года, первый батальон почти полностью был уничтожен под Авалой; второй батальон - вошёл в состав Пятого полка третьим батальоном, в рядах которого доблестно сражался на путях отхода на север, под Бусовачей и Травником; третий батальон, также сильно пострадавший под Авалой, своими остатками вёл непрерывные бои, отходя на север вместе с Первым полком; особенно тяжёлые бои выдержал в районе Брка и Брчко.
Командир Второго полка, генерального штаба полковник Борис Анатольевич Мержанов, донской казак, по окончанию Донского Императора Александра III кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища, был произведён в офицеры и затем окончил Императорскую Николаевскую военную академию Генерального Штаба. Был участником Первой Мировой Войны, Добровольческой Армии и Вооружённых Сил Юга России.
Мой отец, Борис Фёдорович Мордвинкин поступил в ряды Русского Корпуса, был определён во Второй полк и послан в Неготин; был в миномётной роте, с которой совершал походы на баржах по Дунаю и Железные Ворота. Попал в окружение под Авалой, где почти полностью погибла вся его рота. Раненный гранатой в обе ноги, в течении недели пробирался в одиночку к линии фронта, часто отстреливался от партизан, которые пытались его взять в плен. Во время этой эпопеи, потерял свой наган, с которым провёл Первую Великую Войну и Добровольческую Армию. Когда он чудом добрался до фронта и был отправлен в лазарет, ему пришлось разрезать сапоги, так как ноги были сплошной кровавой массой. Его эвакуировали в больницу в Бад Аусзее (Австрия). Последний раз в Югославии я его видел летом 1944 года, когда он приезжал домой в отпуск. В Австрии я с ним встретился совсем случайно 30 апреля 1945 года в штабе генерала Туркула в Зальцбурге, где наш кадетский взвод, после отступления из Хойберга с Второй Дивизии Русской Освободительной Армии (РОА), нёс караульную службу. После обеда я сменился с дежурства и пошёл в соседнее здание ремесленной школы, где под столом на полу прилёг на импровизированную кровать. Раздался стук в дверь и вошёл пожилой человек, в голосе которого я узнал что то знакомое. Этот старик оказался моим отцом ! Он за этот неполный год нашей разлуки, из-за пережитого, сильно изменился. Отец, после выхода из госпиталя, узнав что генерал Туркул, его бывший командир Дроздовской дивизии, формирует новую дивизию РОА, решил опять вступить добровольцем. Из-за его физического состояния (он ещё ходил с палочкой !), его не приняли.
Третий полк Русского Корпуса начал формироваться 21 ноября 1941 года. В начале января 1942 года к нему примкнул “Новосадский” батальон генерала Черепова, который стал первым батальоном Третьего полка. Командиром был назначен полковник Шатилов.
6 марта 1942 года первый батальон Третьего полка был отправлен в распоряжение командира Первого полка в Заяч, где был размещён по бункерам для охраны рудника, и ведения разведки. К 17 апрелю были сформированы второй и третий батальоны и 18 мая были отправлены в Косовскую Митровицу, где к ним примкнул и первый батальон. В течении 1942 года части Третьего полка охраняли рудники и железную дорогу от Кральево до албанской границы.
1 марта 1943 года командиром Третьего полка был назначен генерального штаба генерал-майор Гонтарёв. В конце марта первый батальон полковника Ендржевского был направлен в Лиссу для охраны фабрики Лисса-Иваница.
21 мая 1943 года два отделения в 20 человек 9-ой роты Третьего полка под командой лейтенанта Флегинского, производили разведку в районе села Шолубари. Получив сведения, что на его пути находится банда в 400-500 партизан, лейтенант Флегинский, дабы не умалить престиж русской воинской части, не счёл возможным уклониться от боя и атаковал врага. Пользуясь огромным превосходством сил, банда окружила отряд лейтенанта Флегинского. Бой продолжался несколько часов с большим ожесточением. Будучи сам ранен и потеряв 9 человек убитыми и ранеными, лейтенант Флегинский, нанеся врагу большие потери, прорвал ручными гранатами и штыками кольцо окружения. Во время этого боя был тяжело ранен унтер-офицер Редькин, который сознавая, что всё равно умрёт, не позволил вынести себя, и чтобы не задерживать других, взорвал себя ручной гранатой.
В начале 1944 года части полка заняли бункера для охраны железной дороги, мостов и туннелей. В августе 1944 года произошли бои с партизанами за Ибрскую долину, когда группа бункеров, которые защищали около 150 человек Русского Корпуса были атакованы свыше десяти тысяч партизан. Несколько бункеров, проявив высшую степень воинской доблести, погибли, но остальные отбили атаки, но понесли большие потери. В боях с третьего по пятое августа бункер №174 был окружён до 500 партизан. Гарнизон бункера составляли чины 7 роты Третьего полка, в числе низшего командного состава были Маслаковец, Журовский, Болтенков и Черевчин, под командой лейтенанта А. Ф. Шевченко. В течении трёх дней этот героический гарнизон отбивал жестокий натиск врага, засыпавшего бункер №174 огнём тяжёлого оружия. На предложения красных сдаться, лейтенант Шевченко отвечал гордым отказом. Огнём бомбомётов бункер №174 был разрушен и все его защитники, во главе с лейтенантом Шевченко, погибли, выполнив до конца свою присягу.

                   
Михаил Лермонтов в 1941г. Борис Мордвинкин в 1941г. Константин Боде в 1941г.
 

18 августа 1944 года третий батальон генерала Петровского был направлен в район Неготин-Прахово. Остатки первого батальона в октябре 1944 года, после тяжёлых боёв у Ложеги, прибыл в Чачак и присоединился к Четвёртому полку. Второй батальон генерала Черепова, после переформирования в “Запасный” батальон, выступил в поход на Сараево, подвергаясь нападением авиации противника. У села Бистрица он был задержан для охраны дороги, а затем пройдя Сараево, принял участие в боях у Бусовачи. В дальнейшем, вместе с Пятым полком, отошёл в Австрию.
Третий батальон генерала Петровского, после боёв у Паланки, Кладова, Слатины, Неготина, Душановца, Кладницы, Майдан Пека, Р. Главы, Пожаревца, Смедерева и Гроцко, 17 октября имел последний бой с частями Советской Армии у Авалы, где почти полностью погиб.
Командир Третьего полка ген. штаба генерал-майор Борис Викторович Гонтарёв родился 30 августа 1879 году в Харькове. По окончании гимназии и Одесского военного училища фельдфебелем, в 1905 году был произведён в подпоручики. В 1911 году закончил Императорскую Николаевскую военную академию Генерального Штаба с производством за успешное окончание в штабс-капитаны и был причислен к Генеральному Штабу. Для отбытия ценза, командовал ротой в 49-м Брестском пехотном полку. В 1913 году переведён в Генеральный Штаб с производством в капитаны и назначением старшим адъютантом 7-ой кавалерийской дивизии, в рядах которой и вышел на войну, исполняя должность начальника штаба. В 1916 году был произведён в подполковники, а в 1917 году в полковники. Его служба в Императорской Армии была Высочайше отмечена всеми боевыми орденами до Св. Владимира 3 степени и ордена Св. Георгия Победоносца 4 степени включительно.
В Вооружённых Силах Юга России генерал Гонтарёв занимал должности при Генеральном Штабе, начальника штаба формирования Кубанской армии при генерале Шкуро, начальника снабжений Вооружённых Сил Юга России и управления снабжений в Крыму. Состоя в Корпусе Императорской Армии и Флота, был произведён в генерал-майоры. В эмиграции служил преподавателем гимназии в Панчево. В 1941 году был одним из первооснователей Русского Корпуса. При отходе частей Русского Корпуса, находившихся в долине Ибра, был назначен командиром боевой группы, в состав которой вошли Сводный полк, Запасный батальон и другие части Русского Корпуса.
Четвёртый полк Русского Корпуса прошёл две стадии формирования. Первое формирование было начато 29 апреля 1942 года, по командой генерал-майора Черепова. Сформированный первый батальон был отправлен в июле 1942 года на охрану железной дороги Крушевац-Ушче. А августе пятая рота этого батальона была отправлена в Ниш для несения охранной службы. В октябре закончилось формирование шестой роты, но 30 ноября полк был расформирован и первый батальон вошёл в состав Первого полка, а части второго батальона в состав Второго полка Русского Корпуса.
Второе формирование Четвёртого полка началось 15 декабря 1943 года из молодого пополнения из Бесарабии и Буковины, с командным составом из Первого, Второго и Третьего полков. Командиром был назначен полковник Гескет.
Штаб и первый батальон под командой подполковника Голубева был расположен в Ягодине, а в марте 1944 батальон перешёл в Алексинац, а затем в апреле перешёл в Прокуплье. В июле батальон перешёл в Бор. В октябре батальон прибыл в Кральево, а затем в Чачак, где вскоре начались упорные бои и 23-го, на наблюдательном пункте был убит полковник Гескет.
Второй батальон, под командой подполковника Попова-Кокоулина, был расположён в Парачине. В января 1944 года батальон перешёл в Рудник Бор, а в июле переброшен в Прокуплье. В начале сентября батальон, отбиваясь от противника, перешёл в Ниш, а затем в Крагуевац. 22 октября стал на охрану железной дороги Кральево-Чачак.
Третий батальон, под командой полковника Трескина начально был расположён в Чуприи, а в конце августа 1944 года был переброшён в Лесковац, где отбил сильное нападение противника. В начале сентября стал на охрану железной дороги в районе Ниша, где ежедневно отбивал нападения противника. 12 октября батальон был переброшен в Алексинац, но вернулся обратно и двинулся на Прокуплье и 15-го прибыл в село Дудулайце. Отсюда батальон начал движение на Крушевац, но, узнав о занятии его противником, круто свернул по горам на Брусс, откуда, проделав безостановочный марш, днём и ночью, частью без дорог, пищи и почти без обуви, с большими потерями, прибыл в расположение Пятого полка, в состав которого остатки батальона и вошли третьей ротой 26 октября 1944 года.
Первый и Второй батальоны Четвёртого полка были расформированы и все части Русского Корпуса , находящиеся в Чачке, были сведены в четыре отдельных батальонов. До конца октября бои в Чачке продолжались по всей линии. В начале ноября начинается постепенное движение всех частей из Чачка на Сараево, куда прибывают к середине декабря, а затем начинается переход в район Киселяка.
23 декабря 1944 года, приказом генерала Гонтарёва, вновь сформирован Четвёртый полк. Командиром полка назначен полковник Эйхгольц, командиром первого батальона - ротмистр Шелль, второго батальона - подполковник Попов-Кокоулин и третьего - полковник Шебалин, за отъездом которого в командование батальоном вступил полковник Христофоров.
Этот период Четвертого полка интересно описывает кадет XXV выпуска, под псевдонимом Михаила Чудинова, в своём рассказе “Его Величество Коварный Случай”, который он посвящает “Скромным героям подразделений радиосвязи и разведки Русского Корпуса”.

           
Взвод радиосвязи М. Лермонтова в 1943г. Группа Русского Корпуса в Сербии защищают туннель
 

Описанное Мишей происшествие было в районе Овчар Баня, где я был в лагере русских скаут-разведчиков летом 1940 года. Наш лагерь стоял неподалеку от монастыря, в котором Кот Боде стоял со своим взводом во время этого эпизода. Помню как наш руководитель Малик Мулич пугал монахов из этого монастыря на наших кострах, изображая Гитлера, на которого он был очень похож, когда менял свою причёску на гитлеровский манер.
В этом рассказе, основанном на записи в его дневнике 5 ноября 1944 года, он пишет: “Пробивая себе дорогу на запад, 4-й полк Русского Корпуса, находясь в беспрерывных боях с партизанами спереди и передовыми частями Красной армии сзади, обеспечивая проход, как нашим частям, так и остаткам немецких подразделений, прибыл в окрестность г. Чачка 15-го октября 1944 г. 1-й батальон выступил из Чачка 2-го ноября, чтобы обеспечить горное ущелье, единственный оставшийся проход по дороге на запад в глубь Босанских гор.
На востоке появились первые признаки наступающего дня: узкой полосой посветлело небо, и звёзды начали тускнеть. Несмотря на то, что колонна уже долго стояла в походном порядке, мы не могли начать двигаться по шоссе из за непрерывного потока немецких солдат. Это были последние части Греческого корпуса и части Африканской армии Роммеля. Несчастные африканцы шагали навстречу наступающей зиме в коротких штанах, безрукавках и в тропических шлемах, вызывая сочувственные улыбки наших солдат.
В конце концов появился пропуск между проходившими частями и наш передовой взвод быстро его занял, а за ним вытянулась вся колонна. Я шёл вместе со взводом связи, рядом с телегой, на которой с катушками проводов, телефонными аппаратами лежала радиостанция и все наши вещи. Накануне был отдан приказ: ввиду предстоящих тяжёлых , горных переходов, брать только необходимое и боеприпасы. Но это было излишне, так как мы уже давно выкинули всё ненужное. На подводе лежал мой ранец, на мне была, через плечо, полевая сумка, на поясе патронташ и сумка с котелком и фляжкой, на плече винтовка - и это всё.
Чем ближе мы подходили к ущелью и дорога, переплетаясь с разбитым железнодорожным полотном, приближалась к речке Западной Мораве, тем больше попадались на откосах поломанные, брошенные повозки и грузовики.
Голова колонны вошла в ущелье. Сзади нас выглянуло солнце. Его первые лучи осветили вершину горы Коблар, по ту сторону речки, и она сквозь утренний туман казалась мохнатой золотой шапкой. От речки подымался туман и, как вор, карабкался по кустам и деревьям к верхушке горы. На этой стороне дороги отвесной стеной подымалась гора Овчар. Она была более пологая, чем её сосед, и сияла на солнце осенней палитрой красок.

               
Минoмётный взвод Русского Корпуса                           Артиллеристы Русского Корпуса
 

На самом повороте, под откосом, у речки лежал на боку закрытый радиогрузовик немецких частей связи. У нас разгорелись глаза и мы втроём, (унтер-офицер А. Магила, радист Шамраевский и я), спустились под откос. Шамраевский штыком открыл перекошенную дверь, и мы очутились перед несметным богатством каждого настоящего радиста. Вся передняя часть машины была завалена катушками провода, а дальше мощные радиопередатчики , маленькие наплечные радио, куча батарей, станковый генератор (велосипед), коробки с запасными лампочками и разными другими частями. Зная, что мы тут остановимся, оставили Шамраевского охранять грузовик, а сами последовали за своей подводой в надежде, что каким-нибудь способом нам удастся достать этот клад.
Дорога дальше шла вдоль крутого ската Коблара, и около неё стояло большое здание. Восточная сторона дома была разбита, но западная сторона сохранилась, и там расположился штаб полка. Майор Шелль, командир 1-го батальона и временно исполняющий должность командира полка, хотел оставить нас при себе, но я запротестовал так как из этой котловины, между высокими горами, нас никто не услышит. Нам надо взобраться как можно выше по горе, если мы хотим восстановить связь со штабом корпуса. Мы с Магилой направились в гору в поисках удобного места.
По склону горы Овчар шла просёлочная дорога, и мы, поднявшись по ней почти до верхушки, нашли старую каменную мельницу и дом с пристройками. Нам навстречу вышел старый мельник, с которым мы прошли по всем помещениям. Места оказалось много. Пристройка к дому состояла из нескольких отдельных комнат, которые очевидно сдавались туристам, приезжавшим в Овчар Баню на курорт.
Из дома вышла старуха, жена мельника, и три молодые женщины. Мужчин, как всегда, не оказалось. Или попрятались, или ушли в лес к партизанам или четникам. Пока Магила их уверял, что мы не собираемся у них ничего отбирать, я заглянул в сарай. Там стояли два осла, один маленький горной породы, а другой больше, почти как мул, очень похожий на моего “Гришку”, которого я имел в детстве. И вдруг меня осенила мысль: на них можно перевезти всю нашу находку! Так мы и сделали.
К вечеру уже всё было на месте. В пристройке разместилась наша радиостанция и команда связи, которая сразу наладила кухню. Пока Магила с солдатами из взвода связи переносили и устанавливали аппараты, мы с Шамраевским занялись антеннами. Шамраевский водрузил их на самые верхушки высоких деревьев, так что они оказались выше голого хребта горы. Наладили связь с 2-м батальоном (на позициях перед Чачком) и 3-м батальоном. Слышимость оказалась превосходной. Полученные радиограммы от 3-го батальона Магила расшифровал и понёс в штаб.
Шум проходивших колонн затих, отдалённый гул артиллерийского обстрела Чачка прекратился. На минуту на душе стало как-то спокойно. Не успел я ещё совсем раздеться, как на веранде простучали чьи-то шаги и кто-то назвал мою фамилию. Дверь открылась, и на пороге стоял молодой лейтенант. Я опешил: это был Кот Боде. Мы обнялись и крепко расцеловались.
Константин Владимирович, барон де-Боде, “Кот” был старшим XXIV выпуска в Первом Русском ВККК кадетском корпусе, в котором я начал своё образование. Вместе пошли на войну. Он начал в 1-ой роте, но перевёлся к нам в 3-ью “Индейскую”, когда мы стояли в Аранджеловце. Три поколения служили в Русском Корпусе: сын, отец и дед. После производства в подпоручики в сентябре 1942 года, я его не видел целых два года, но знал, что он и многие наши бывшие юнкера окончили немецкие офицерские курсы и были произведены в лейтенанты.
Эта неожиданная встреча всколыхнула рой воспоминаний. От радости я забыл о ранах и о спине, достал фляжку, в которой никогда не переводилась “шливовица”. Кот хитро на меня посмотрел и, подымая алюминиевую кружку, провозгласил: “За Россию !”, а я добавил : “За бесстрашных “Индейцев”, за встречу и за ..”, но не успел сказать, как меня перебил Шамраевский: “За милых женщин, прелестных женщин, любивших нас хотя бы раз. Этому он меня научил”, добавил он, кивая в мою сторону.
Выпили, крякнули и закусили сухим кусочком чёрного хлеба. Просидели до утра обмениваясь о происшествиях двух последних лет, о моём ранении, о судьбе других “Индейцев”.
Кот начал подниматься и говорит: “Надо идти, а то мои молодцы чудес натворят. Мы там, над тобой в монастыре, кажется называется “Благовести”. У меня все ребята “оттуда”, Бесарабия, Буковина и одесситы, тёплая компания, но солдаты хорошие. Если бы не фельдфебель Никущенко, я бы с ними не справился. Он был боцманом на каком-то военном корабле. Ты бы его послушал, когда он их отчитывает на “литературном” русском языке. Они уже успели “достать” бочонок вина, они всё “достают”. Никущенко отобрал и выдаёт по порциям и себя не забывает. Ну, я пошёл, спокойной ночи, завтра, наверное, увидимся. Я тебе вина принесу, как доктор прописал.”
Как-то, во время обстрела, стараясь наладить связь с одним из батальонов, я мельком услышал прозвучавшую русскую речь. Настроившись, начал подслушивать и после нескольких кратких слов узнал, что это красная радиостанция. С тех пор, заранее записав волну, мы по очереди дежурили днём и ночью, подслушивая их разговор. Магила, опять случайно, но на другой волне, нашёл ещё одну станцию. Обе они находились в конце нашей шкалы и мы, подслушивая в этом диапазоне обнаружили ещё две станции. Все они употребляли микрофон: словесный код в перемешку с цифрами. По голосу мы определили, что большинство были радистки или “дикторы”, как мы позже от них же узнали. Говорили очень коротко и быстро: “21, 21, ко мне”. Это мы расшифровали как перелёт. “21, 21, к тебе” - недолёт и “21, 21, раз или есть”, как попаданье. Их позывные состояли из номера и имени: “21, 21, Виктор, Виктор”, или “21, 21, Женя, Женя”. Номер не менялся, а имена, не часто, но менялись. Установив связь между их разговором и артиллерийским обстрелом, мы пришли к выводу, что это наводчики и наблюдатели. Когда я на второй день после ранения вернулся на станцию, начал глушить красные станции. Так как мне было тяжело двигаться, я днями просиживал на аппарате, дав этим возможность отдохнуть Магиле и Шамраевскому и тут началось наше “знакомство”.
Выбрав по силе звука лучшую станцию, во время их передачи, и настроив мой передатчик на их волну, я осторожно нажимал мой ключ и на их волне получался писк, слова коверкались и пропадали. Вначале они повторяли. Но потом сообразив ,что их глушат, переходили на другую волну. Они всегда начинали передачу с той же волны и, если я им не мешал, оставались на ней. Таким образом я мог точно знать, когда начнётся артиллерийский обстрел. Когда у них включался аппарат, у меня в наушниках отдавался негромкий, мягкий треск и их станция начинала связь. От установления связи до первых выстрелов иногда проходило 5-10 минут. За это время я мог предупредить батальоны и штаб об обстреле. Также, когда этот мягкий треск повторялся в конце передачи, я знал, что обстрел кончился.
Красные радисты и радистки прекрасно знали, кто находится напротив них и не стеснялись в выражениях по нашему адресу. В особенности изощрялись девчонки. Когда я их глушил, начинался такой писк в перемешку с отборной площадной бранью, что у меня “уши вяли”. Как то я не выдержал, включил микрофон и ответил Женьке, самой вульгарной из них. Я не оканчивал университета по курсу “литературного” русского языка, но получил приличное образование в кадетском корпусе и усовершенствовался с нашим новым пополнением из Одессы, поэтому мой ответ в котором я никого из её близких и дальних родственников не забыл и даже прибавил Ильича и Ёську, определённо произвёл должное впечатление и на её волне наступила тишина. Когда она спохватилась и запищала (у неё был противный голос): “Ах ты белогвардейская ..”, я нажал ключ и долго держал. Когда отпустил, её уже не было.
Я не помню числа, но мне казалось, что это было воскресенье. Раздавался звон одинокого колокола на полуразрушенной сербской церкви. Или началась обедня, или кого-то хоронили. Утренний обстрел прекратился. Кончил передачу. Перевожу на противоположный конец шкалы в надежде найти работающую красную станцию и на ней выместить свою злость, которая обхватила меня из за зубной боли. Нашёл. Идёт передача азбукой Морзе. Начинаю записывать. Все знаки номеров, редко попадаются группы не связанных букв. Расшифровать такую передачу у нас, конечно, нет никакой возможности, но можно предположить, что это главная станция. Нажимаю осторожно два раза ключ и через некоторый промежуток опять. Передача прекращается, и вдруг по микрофону раздаётся: “товарищи белогвардейцы, пожалуйста не мешайте”. А чуть со стула не свалился. Приятный, певучий голос, сказано строго, сдержанно и без угрозы. Сочетание слов “товарищ” и “белогвардеец”, меня покоробило, но “пожалуйста” - приятно удивило. Я опять нажал пару раз на ключ и в ответ опять тот же голос: “Товарищи белогвардейцы, я же просила не мешать .. уйдите, пожалуйста, с моей волны .. мы же вам не мешаем.”
Зуб болит, настроение поганое, назвала товарищем, хотелось включить микрофон и крикнуть, что я ей не товарищ! Рука поднялась над ключом, чтобы нажать и не отпускать до тех пор, пока не уйдёт с волны и .. опустилась на стол. Когда пришли Магила и Шамраевский, я им всё рассказал. Улыбаются. В течении нескольких дней мы её слышали и, не сговариваясь, ей не мешали. Так же нам стал известен её позывной номер “7, 7. Аня” и имя Аня.
Как то сел за свой аппарат, начал подслушивать. На волнах тихо. Утренний обстрел кончился. Прошёлся по шкале, нашёл Белград. Играли советские военные марши, значит Белград уже был в советских руках. Нашёл Софию. Там тоже марши. Только на станции Будапешта была какая-то камерная музыка.
По уставу мы не имели права это делать, но многие слушали музыку и радиосводки больших радиостанций. Для того, чтобы было слышно, клали наушники в миску или наш походный котелок и получалось что-то вроде громкоговорителя. Магила вдруг замахал на меня руками и подозвал к себе. Увидев, что он принимает секретную радиограмму, я поторопился взять шифр и с Шамраевским начал расшифровывать, но получалась чепуха. Мы даже попробовали вчерашний шифр, но ничего не получалось, пока не заметил в начале радиограммы после знака “к.р.к.” (“срочно - секретно”), инициалы “ГОР”. Я сразу догадался, что это был Миша Горенко, пользуясь условленным шифром для личного пользования радистов, где текст начинался с конца. В 1943 году я с ним работал во 2-ом полку на станциях по Дунаю. Миша передавал, что сегодня вечером, на его волне, плюс 5, будет “концерт”. Только для своих. Строго секретно. Я написал ответ: Слушаем. Начальства близко нет” и передал Магиле.
Миша Горенко часто в походах развлекал нас своим пением под гитару, с которой никогда не расставался. Гитара его в боях “погибла смертью храбрых”, но он где-то раздобыл балалайку, которую сейчас везде за собой таскал и берёг как жену. Миша обладал неплохим голосом и уникальным слухом. Поэтому, несмотря на шум и помехи на волнах передачи, был одним из лучших радистов с которым мне приходилось работать. Подслушивая советские станции, он по слуху записывал мотив и слова. Прослушав два-три раза одну и туже песню, он мог её в точности воспроизвести. На его “концертах” мы имели возможность услышать последние, “модные” советские песни.
Подошло время ужинать. Кот не пришёл, как обещал, но прислал передачу: бутылку вина, “прою” (кукурузный хлеб), овечий сыр и “каймак” (снятые с молока сливки). Принесли кофе. Получился неплохой ужин, да ещё пол кружки густого монастырского вина. Настоящий пир. Расселись и приготовились слушать “концерт” Миши Горенко. Чтобы не тратить батареи, включили только один аппарат, а наушники вложили в хозяйскую миску; резонанс получился замечательный, слышно по всей комнате.
Миша пел, аккомпанируя себе на балалайке наши старые песни и главным образом романсы. Также новые советские песни. Он пропел вальс “Осенний сон”, песню “Дороги” и “Молись кунак”. Также старые романсы Вертинского, Лещенко, “Ханум” С. Франка. Закончил “Землянкой” и совсем новой песней, которую мы раньше не слыхали: “Где-жь вы очи карие?”. Магила написал радиограмму Мише: “обисапс”, чтобы завтра утром передать.
Прошло несколько однообразных, монотонных дней, когда просыпаясь утром. Мне казалось, что это было вчера или уже должно быть завтра. Когда один день ни чем не отличался от другого, когда числа на радиограммах превращаются только в отвлечённые номера, и серому, дождливому дню нет конца. В такие дни на меня нападала хандра. Просиживая часами перед аппаратом в ожидании вызова или передачи, единственно чем я мог заниматься это читать или писать Читать было нечего и я писал. Была у меня большая толстая тетрадка со стихами и маленькая записная книжка, вроде дневника. Благодаря этой записной книжке, которая в конце концов истлела, я в Мюнхене восстановил многие подробности.
Тогда я написал стихотворение в память моего хорошего друга, бывшего моряка из Одессы, убитого на Белом Камне, зимой 1943 года. (Это стихотворение помещено в заглавии этой главы.)
Вывело меня из хандры “Бабье лето”. Вместо низких, серых облаков засияло лазурное чистое, как будто вымытое, небо. Лес с ещё не опавшими листьями, засверкал позолотой ярких красок, на фоне которых тёмными пятнами выделялись тёмно-зелённая ель и малиновый дуб. Солнце пригрело и даже воробьи устроили баню в луже у мельницы.
В чистом небе кружили громадные, как облако, стаи перелетавших на юг грачей. Как бушующая морская волна, подымаясь ввысь и исчезая мелкими чёрными точечками, переливаясь на солнце в своих заходах, бросалась к лесу, покрывая сплошной чёрной лавиной, голые ветки верхушек деревьев. На несколько минут лес покрывался гомоном сварливых грачей. Их шум, как будто бы мешал, но и в то же время мне стало как-то приятно: на миг позавидовать свободной, беззаботной птице, исполняющей свой вековой ритуал.
Так и мы. Исполняя свой священный долг, после тяжёлых боёв и изнурительных походов, так же, как грачи, сейчас отдыхаем в своём недоступном ущелье и каждую минуту можем сняться и “полететь” к своей конечной цели.
Нам было известно, что генерал Штейфон встречался с генералом Власовым, что наш Русский корпус идёт в Германию на формирование и соединение с частями РОА. Мы тогда надеялись, что немецкое командование поймёт, какую огромную силу оно имеет в сформированных антикоммунистических частях и применит их в борьбе с большевиками. Когда шёл среди нас разговор на эту тему, я часто слышал крылатую фразу, довольно чётко и метко, выражающую наше настроение: “С немцами до Урала, а дальше без них”.
К восьми часам включили три аппарата на все нам известные волны и приготовились слушать. С их главной станции раздалось: “Товарищи красноармейцы,” голос Ани. Я хотел прижать ключ, но продолжал слушать. Аня объявила, что у них сегодня “концерт” и откроет программу наша старая знакомая, поганая Женька, частушками.
Я не мог поверить своим ушам! Я был уверен, что только Горенко, нарушая все правила связи, устраивал “концерты”, а вот тебе и на , и они тоже.
После Женьки пел тенор, слабый, но выразительный: “Эх, дороги ..” и “Махорка”. Потом кто-то баритоном спел “Землянку”, которую мы уже слыхали от Миши Горенко и “Степь кругом ..” и вдруг мы услыхали голос Ани, низкий выразительный альт. Она спела песенку “Не тревожь ты меня ..”, которую я потом много раз слыхал и всегда её вспоминал.
Баритон ещё спел “Тёмная ночь” и “Письмо матери”, которое своим исполнением, музыкой и словами, оставило на нас неизгладимое впечатление. Закончили они хором: “Катюшей” и я невольно подумал, что именем этой песни названы ракетные миномёты. На той же волне раздались приветствия: “Спасибо всем .., спасибо Виктор от взвода .., давай Женька, от ребят на .., привет Аня, от всех нас ..” и совершенно не скрываясь называли номера подразделений. (Мы этого не делали.) Я взял микрофон и посмотрел на Магилу. Он еле-еле утвердительно кивнул головой и отвернулся. Нажав кнопку я сказал: “Спасибо Аня за концерт, от .. от..” и тут я замялся, никак не мог придумать как сказать и вдруг ляпнул: “от ... индейцев”. Аня ответила: “Спасибо и вам, что нам не мешали” и выключила аппарат.
Я начал спускаться к штабу полка и встретил на дороге повозки с раненными и нагруженные повозки снабжения и обозы. На них сидело много людей и, когда я подошёл ближе, увидел, что это наши “старики”, как мы, шутя, называли наше старшее поколение. И тут же подумал: дал бы мне Бог дожить, до их возраста и дважды выдержать, как они, всё то,, что им пришлось пережить. Много их, было в наших рядах, но и много, под тяжестью лет, боёв и походов, начали убывать.
Меня всегда поражала в наших “стариках” уживчивость разных противоречий. Так, моё старшее поколение считало себя цветом цивилизации, что частично передалось и нам, а между тем очутившись в эмиграции, многие утратили веру в себя. Очень малый процент, особенно сильных духом, продолжали верить в смысл своего существования. Все надежды и разочарования терялись в густом тумане тоски по Родине, смешивая настоящее с неопределённым будущем. Окружив себя стеной этого тумана, они создали себе отдельный мир, совершенно оторванный от всей вселенной, собственный, замкнутый мир. А родился и вырос в этом обособленном мире, и пускай кто нибудь мне попробует сказать, что я не русский ! И, несмотря на этот замкнутый круг, в центре которого находилась Православная Церковь заграницей, наши “старики” оставили богатое наследие нам, выросшим и воспитанным в этом кругу, и не только нам, но и всему миру. Из многогранной среды Белой эмиграции, вопреки замкнутости и оторванности от общей жизни, вышли люди не только местной, но и мировой известности. Писатели, Бунин, Зайцев, художники Гончарова, Ларионов, авиаконструктор Сикорский, антрепренёр Дягилев, балет: Анна Павлова, Лифарь, Фокин и многие другие. (Взято из записной книжки 1944 года. Сейчас этот список можно было бы пополнить теми знаменитостями, о которых я тогда не знал.)
Но существовала и прямая противоположность. Ввиду полной оторванности от любимой Родины, прозябая без цели и без идеи, кроме самосохранения, в государственных или частных канцеляриях, на фабриках и заводах, за рулём такси или с вожжами извощика, они утеряли смысл жизни и опустившись до самой последней ступени социальной жизни, зачахли и стёрлись. Понадобилась эта война, чтобы вывести их из этого оцепенения. В сформированном Русском корпусе возродилась Белая идея, с непоколебимой верой в свержение коммунизма на нашей Родине, и борьба с ним, в любом месте, любым способом. Они уже не один раз доказали, что русский офицер, воспитанный на традициях Российской Императорской армии, не забыл заветов долга и чести, даже вне своей Родины. И сейчас , на старости лет, исполняя свой долг, они отдают последние свои силы и жизнь во имя той же туманной надежды. Сумели они подготовить себе и достойную смену. В кадетских корпусах и гимназиях, в лагерях разведчиков и сокольских братствах, жило и воспитывалось моё поколение. Сейчас пришёл наш черёд сменить их на посту. Вот тут то и заговорила та гордость, от которой я так старался избавиться. Я был горд за них, за то, что я принадлежу к их племени, за то, что они защищая Родину стали Георгиевскими кавалерами, и в борьбе против коммунизма, получали Железные кресты, и погибали смертью храбрых на чужой земле, в изгнании.
Переговорив на телефонной центральной и передав распоряжение о починке телефонных линий, я вышел из штаба, направляясь к себе на мельницу, когда меня кто-то окликнул и сказал, что командир полка хочет меня видеть. Ещё с кадетской парты я не любил этих неожиданных вызовов начальства. Всегда они кончались не в мою пользу.
Из комнаты командира полка выходили прощаясь офицеры. У них, вероятно, состоялось совещание. Среди них были командир 2-го батальона майор Попов-Какаулин с обер лейтенантом Невзоровым и командир 3-го батальона Шебалин. Когда я вошёл в комнату командира полка, у окна стоял Кот Боде. Мы сели рядом на скамейку. Почему Кот тут ? мелькнул у меня вопрос.
Майор Шелль, кончив писать посмотрел на нас и весело с улыбкой сказал: “Два кадета, одноклассники, оба “индейцы”. Знаю я вашу обоюдную поруку, сам был кадетом. “ и продолжил: “Вот вкратце, что мне от вас нужно: скоро, за 3-им батальоном начнёт отходить 2-ой и нам непременно надо узнать намерения Красной армии, будут ли они следовать за нами на Сараево? Нам нужна разведка в Чачак. Для исполнения этой задачи обер лейтенант Сук рекомендовал лейтенанта Боде с разведчиками из его взвода, а лейтенант Боде предложил вас.” обратился он ко мне. “Детали разработаете с адъютантом. Будьте готовы выступить в любую минуту.”
Мы встали. Командир полка пожал нам руки и на прощанье пожелал: “Счастливой разведки .. индейцы.” Когда мы вышли, Кот виновато улыбаясь сказал: “Я же не мог на такое опасное дело брать с собой Магилу, он уже в годах, или Шамраевского, я его совсем не знаю. Командир полка не хотел тебя отдавать, говорит: “Во первых он был ранен в ноги, а во вторых он мой начальник связи. Не отдам !” Еле его уломал. Рассказал, что мы одноклассники, “индейцы” и не раз вместе ходили в разведку ..”
Кот продолжал дальше: “У тебя сейчас есть “рации”. Когда мы всё узнаем, ты передашь в штаб полка, и им не надо будет ждать, пока мы вернёмся” пояснил мне Кот. “Бог его знает, куда мы заберёмся и кто из нас вернётся назад.” Уже серьёзно добавил он.
Из глубины моих заветных тайников появился старый вопрос без ответа: “Почему я?”
Проснулся рано утром. Ещё было совсем темно. Сразу выскочил на веранду посмотреть какой день нам Бог послал. Для разведки день хороший: серое небо в низких облаках и густой туман заволок всё ущелье. В такой день все прячутся под укрытие. Дозвонился до Кота, который передал, что у него тоже туман, что к нему подниматься нет смысла так как Чачка не видно. Солнце ещё не успело подняться из за гор, как пошёл дождик и туман рассеялся. Начала бить “Катюша”. Разрывы слышно лучше и их передачи настолько громкие, что можно слушать без наушников.
Позвонил Кот: “Только что звонил адъютант. Как соберёшься, приходи ко мне, день будет замечательный, пойдём гулять.” Вот и пришло моё “завтра”. Начал собираться. Проверил “рацию” в которую вчера вставил новую батарею. Вывернул все карманы, чтобы там чего нибудь не завалялось. Можно двигаться. Присели на минуту, перекрестился и Могила прощаясь, меня обнял и перекрестил: “ Через пару дней ждём обратно. Я сам буду дежурить у аппарата, зови когда угодно.” “До свиданья”, сказал Шамраевский, ждём скорее обратно, привет Женьке, если увидишь.” Сострил он и мы рассмеялись.
Кот меня познакомил с двумя разведчиками, которые пойдут с нами. Один был ефрейтор Алёша Смирый, а другой, старше нас, лет 25-ти, высокий, в плечах “косая сажень”, мешает русские и украинские слова, Сергей Яценко. Когда я переоделся в маскировочную куртку и примерял шлем, сунул машинально пилотку за пазуху куртки.
Начали спускаться по крутому скату, среди кустарника и одиноких деревьев, выбрав направление прямо на город. Мы вытянулись “гуськом”, так, чтобы можно было видеть впереди и позади идущих. Впереди шёл Кот, за ним Сергей, потом я и замыкал Алёша. Как быстро вспоминается навык временно утерянный: ноги приобрели упругость и как будто сами выбирали надёжное место стать, чтобы не хрустнула сухая ветка или не зашуршал лист, руки машинально отодвигали низкие ветки и тело само сгибалось. Слух напрягся и начал различать и узнавать те звуки, на которые раньше не обращал внимания, а зрение до того обострилось, что начало запоминать мельчайшие подробности окружающего. Так бесшумно, как тень среди белого дня, двигалась наша разведка. Через некоторое время Кот свернул направо и мы начали обход, для того чтобы подойти к городу с южной стороны. Кота я не видел, но Сергей остановился и давая знак укрыться , лёг. Я передал Алёше и сам лёг под бугорок. Напрягая до максимума слух, я начал улавливать чьи то приближающие голоса. Потом послышался шум шагов и резкий однообразный стук. Голоса приближались справа от нас и где то впереди Кота. Я невольно переложил винтовку в это направление. Шум и говор становился яснее и по одиночным словам, я узнал сербский язык. Это были партизаны и казалось, что их было много. Даже не подымая головы, я мог различить вдалеке, между стволами деревьев, верхушки шапок и блеск болтавшихся винтовок. Они , очевидно, спешили в Чачак, который уже был занят Красной армией. Мы ещё долго лежали, чтобы убедиться, что все прошли. Кот поднялся и мы пошли, часто останавливаясь и прислушиваясь. Мы прошли ещё добрых два часа и Кот сделал привал. Несмотря на то , что мы пролежали долго в укрытии, после быстрого хода устали и приятно было растянуться на земле в густом ельнике, где так чудесно пахло ёлкой и смолой. Закусили и запили водичкой.
Встали, пошли дальше. Я ускорил шаг, скоро наступят сумерки и станет плохо видно. Лес начал редеть и впереди показалась окраина города. Остановился и присел. Показал Коту чтобы он остался на месте, а сам пополз к опушке. На пустыре, среди разросшегося кустарника, стоял подбитый старого образца немецкий танк. Несмотря на высокую траву, по вагонам впереди нас можно было определить , что вперед нас товарная станция или запасные пути. Сергей сказал, что помнит эти танки с начала войны и предложил пойти его осмотреть. Кот его отпустил и мы без слов поняли, что в нём мы спрячемся. На верхушке танка не было крышки и Сергей спокойно залез в него, а потом показалась его рука с тремя пальцами, Я понял, что места только на троих. Под танком было очень низко, темно, но сухо. Хорошо, что у меня был шлем, голова всё время стукалась о низ танка. Пролежали до полной темноты. Когда Кот и Сергей вылезли из танка, я также выполз и сказал Коту, что свяжусь с Магилой, дам знать где мы. Кот зашептал: “Судя по музыке и песням у них там попойка. Мы попробуем пробраться в город, может повезёт, а ты с Алешей найдите перекрёсток шоссейных дорог. До утра вернёмся и здесь встретимся.” Кот передал мне бинокль и вместе с Сергеем поползли к городу. Привинтив антенну, я отполз от танка, чтоб случайно не сделать заземления и вызвал Магилу. На сербском языке объяснил ему где мы и пожелали друг другу “спокойной ночи”.
Алёша, который вылез из танка и лежал около меня, шепотом сквозь зубы процедил: “ У них не видно ни часовых, ни охраны. Веселятся себе! Действительно, в течении всего этого времени мы не видели ни одного патруля или какого-то вида охрану. Во всяком случае с этой стороны города. Надо больше остерегаться партизан, чем красноармейцев. Встали и пошли к повороту железнодорожного полотна. За поворотом, перед нами, оказался весь город. Перед нами проходило шоссе, а железная дорога уходила в город, наверное через мост, которого нам не было видно, так как Западная Морава протекала через город. Шли мы околицей, где-то между лесом и городом, но в почтительном расстоянии от домов, чтобы собаки не подняли лай. Из города обрывками доносилось нескладное пение и звуки гармошки. Кое где в окнах уцелевших домов горел тусклый свет, но большая часть этой окраины была разбита. Пробирались по огородам и садам. Приходилось лазить через заборы и плетни, укрываться в кустах и канавах, чтобы не потерять из виду дороги. По дороге ехало несколько грузовиков и по очертанию, на фоне освещённых луной домов, можно было различить квадрат миномётных стволов “Катюши”. Издалека следя за их фарами, мы перешли просёлочную дорогу с юга в Чачак. Она шла из местечка Гуча. Пройдя длинное кукурузное поле, взобрались на высокий холм и увидали, внизу у речки, перекрёсток дорог. Дороги-то в темноте не видели, но по фарам едущих грузовиков, можно было определить её место и направление.
Начали считать грузовики и прицепы, по контуру различая пушки от “Катюш”. Очевидно что длинная колонна шла из Кральева в Горный Милановац. Вторая колонна выходила из Чачка. Когда колонны прошли и перестали появляться редкие фары отдельных грузовиков или автомашин, решили возвращаться назад, чтобы до рассвета вернуться к танку. Город спал. Редкий свет в окнах, который раньше горел, потух и уже не было слышно пения. За поворотом на пустыре стоял наш одинокий танк. На мгновение показалось, что мы вернулись домой. Алёша залез под танк, а я прополз от танка к городу, примял траву, чтобы из под танка был виднее поворот железной дороги. Мы напрягали зрение, чтобы уловить малейшее движение или тень в городе и увидали, как из обрыва, за железной дорогой, показались две согнутые фигуры. Мы узнали Кота и Сергея. Когда они подошли ближе, я тихо свистнул, чтобы дать им знать, что мы тут. Оба они тяжело дышали. Разведка прошла удачно. Передал Магиле ,что все части: пехота, артиллерия и механизированные части покидают Чачак в направлении Белграда. В Чачке остаются только связные и пара “Катюш” для помощи партизанам.
Кот вкратце рассказал, как им удалось получить нужные сведения: “В городе в “кафане” шла попойка, вы же слышали песни и гармошку ? Мы дождались когда оттуда вышел пьяный красноармеец, схватили его и затащили его на пустырь за железной дорогой. Когда он нас увидел, быстро протрезвел и сообщил нам всё, что нам было нужно: все советские войска на следующий день снимались и уходили в Белград. Он связал и запихнул его в семафорную будку.”
Сергей, который сидел в танке и наблюдал, вдруг сказал: “Из города идут красноармейцы!”
Мы все повернулись в ту сторону. Действительно, направляясь к повороту железной дороги, двигались одно-форменные фигуры. Это не могли быть партизаны.
“К лесу .. в разные стороны .. потом домой!” отдал последнее приказание Кот. Самый левый, ближе всех к лесу, удаляясь от города, бежал Алёша, правее его Сергей. Слева от меня, ближе к Сергею, на прямик к лесу, низко согнувшись, бежал Кот. Мне пришлось бежать почти что в город, где лес подходил к оврагу.
Позади нас раздались выстрелы и первые пули просвистели у меня над спиной. Я различил выстрелы винтовок и характерный звук автомата. Казалось, что лес от меня отодвигается, а я стою на месте. Краем глаза я заметил, что Кот и Сергей бежали немного позади меня. Алёша уже добежал до опушки леса. В тот момент, когда я добежал до первых зарослей, Сергей, взмахнув руками, повалился вперёд, не добежав до леса, Кот добрался до леса, а Алёша уже отстреливался. Я очутился между обрывом слева о громадной корягой поваленного дерева у моего правого плеча. Сразу начал стрелять. Пахло грибами. К пулям, шлёпающим по стволам деревьев, я уже привык и первая робость, первый страх уступили место здравому смыслу. Аккуратно целясь, я выпустил первую обойму. Я видел какие пули достигали цели. Красноармейцы, не ожидая от нас сопротивления, залегли в высокой траве между нами и танком и я услышал в лесу разрывы ручных гранат. Когда я повернулся на правый бок, чтобы достать новую обойму, и мельком заметил, что Кот побежал в глубину леса, что то ударило в карягу и скатилось под неё на другую сторону. Мне показалось, что это ветка сбитая пулей. В этот миг раздался оглушительный взрыв. В последнем, сознательном чувстве, осталось ощущение провала через синие, красные и лиловые круги, куда то в небытие.
Сначала отдалённый , а потом с нарастающей силой потрясающий шум на некоторое время привёл меня в сознание. Как будто приближались сотни тысяч “Катюшиных” мин. В глазах, на тёмном фоне, бесчисленное количество несущихся во все стороны ярких звёзд, то собираясь в кучу, то рассыпаясь мелким каскадом жгут и давят, что то позади глаз от переносицы до висков. Мозги и сознание работали только для головы, как будто у меня тела и не существовало, я его не чувствовал. Поэтому в эти секунды сознания я напрягал все силы, чтобы узнать жив я или умер ? Пытаюсь открыть глаза и ослепительный свет с повторным взрывом шума погружает меня опять в забытьё. Это повторяется несколько раз. В следующий раз, какой-то ожившей частицей сознания, я придя в себя, лежу, пытаясь не открывать глаза. Получилось! Жив? О, как мне хочется жить! А где же моё тело? Надо проверить. Начинаю двигать ногой, но движения не чувствую. Пробую руку, никакого результата. Может мне оторвало руки и ноги? И опять этот шквал меня захлестнул. Снова придя в себя, я сразу открыл глаза. Мой взгляд упёрся в тёмное звёздное небо. Странно, эти звёзды не двигались и не успел я об этом подумать, как со всех концов моего зрения понеслись звёзды, как метеоры перед небесными звёздами, пересекая поле зрения и где-то исчезая. Шум сейчас превратился в равномерный гул сотни молотов и каждый стук заставлял меня закрыть глаза. Я даже проверил. Открыл глаза и стук стал пронзительней, а закрыл и стук стал мягче. Да, я жив, убедился я. Слух меня обманывал, а зрение вернуло жизнь. А как же руки и ноги ? Попробовал поднять голову и пожалел. Жуткая нестерпимая боль пронзила меня от темени по всему позвоночнику, как будто в него забивали гвозди. Я опять потерял сознание. В этот раз, когда я открыл глаза, сквозь низкие, над самым лицом ветки, увидел луну. Умиляющая радость тепло разлилась по груди и ёкнула под сердцем тоской. Вернулся к старому вопросу: а как же руки и ноги ? Напряг все силы и решил поднять руки к глазам, им уже я верил. Увидал я только одну руку, не её не чувствовал. Где другая рука ? Я знаю, что она есть, я чувствую её, но не вижу. Отыскать её помогли тысячу иголок, которыми вдруг закололо всё тело до самых кончиков пальцев на руках и ногах. Она оказалась подо мной. Вот почему я её не видел. Приподняв тело, освобождаю руку и чувствую боль б плече. По уколам иголок я сообразил, что все мои части тела налицо. Моим первым сознательным движением я захотел перекреститься. Поборов боль в плече и сознавая, что это моя правая рука, стараюсь поднести её ко лбу, но она опускается на грудь и там сотворяет что то на подобие креста. Сразу стало легче. Исчезло чувство страха смерти. Бодрость наполнила всё тело и я решил встать, чтобы проверить повреждён я или нет. На этот раз не шум и ослепительный свет, которые опять сжали голову в тиски, а мучительная боль по всему телу, вызывая, помимо моей воле стон, отняла опять у меня сознание. Сколько я так пролежал, не помню, но когда я пришёл в себя, то луны уже не было. Перекрестился уже донося руку, несмотря на жуткую боль, до лба и только сейчас заметил, что на голове нет шлема, зато отдельно от общей боли, болит подбородок и нижняя челюсть. Потрогал рукой и удивился, что до того немые пальцы почувствовали ссадины на подбородке. Начал раздвигать ветки и двигать ногами, которые замёрзли. Все эти движения вызывали нестерпимую боль и в ушах по прежнему не умолкал грохот. Желание встать было сильнее и медленно подымаясь, сначала на четвереньки, я выпрямился, но закружилась голова и подкосились ноги. В эти минуты мне хотелось умереть, лишь бы избавиться от этого мучения. Пытаясь первый раз встать, я заметил, что с одной стороны моего логово, подымался отвесный, как стенка край оврага. Зато с другой стороны он показался не высоким и пологим. Я пополз к этому краю. Ползти оказалось невероятно тяжело. Казалось , что тело прибито к земле гвоздями и при малейшем движении надо было сначала вырвать гвоздь из земли, а потом передвинуть тело. Несмотря на поднявшийся холодный ветер, я от усилия вспотел, но дополз до воды и жадно стал пить холодную воду и опять потерял сознание. Я не помню сколько раз я терял сознание и на какое время, но в промежутках мне удалось перебраться на другую сторону ручья. Перед тем, как карабкаться по склону обрыва, я решил отдохнуть. С большим усилием сел и начал снимать ремни “рации” и почувствовал облегчение. Болело, но перестало резать плечи и спину. От “рации” осталась развороченная, выгнутая железная коробка с дырами и зазубринами. Почувствовал, как теряю силы, теряя сознание, как будто тихо, постепенно засыпал и проснувшись всё слабее и слабее полз дальше. Собственные стоны меня будили и подбадривали. В конце концов я выкарабкался из обрыва и увидел где-то вдалеке мигающий свет. Среди гула в голове, вместе с равномерным, дребезжащим звонов колоколов, я слышал собственный голос, который повторял: “Свет .. свет .. люди .. люди” и поддаваясь этому чувству самосохранения, я из последних сил, полуживого человека, пополз на свет и где-то на железнодорожном полотне уже надолго потерял сознание.
Первое, что я увидел, когда проснулся, была солома, покрытая тёмным одеялом. Лежу не шевелюсь и начинаю знакомиться, как раньше, со своим телом. Болит затылок, не так сильно, как раньше, но болит. Правой руке холодно, болит плечо и я нащупываю земляной пол. Левая рука лежит вдоль тела, чувствую голую ногу. Голую ? А где же брюки ? Где нижнее бельё ? Голый, как мать родила, но выше пояса туго перевязан до самих плеч и через грудь. Приподнимаюсь на локоть, хочу сесть, но не получается. Начинаю помогать правой рукой, но боль в плече увеличивается и я остаюсь лежать. Боль в затылке мешает поворачивать голову. Думаю, что будет дальше. Если я у партизан, будут мучить и убьют. Холодный озноб пробежал по телу, я знал, как они издеваются над пленными. Красные , тоже могут прибить, как собаку или в лучшем случае плен, Сибирь. Увидел на левой руке свои часы, целые и невредимые, но они стояли. Завёл, пошли и я обрадовался, как ребёнок. Сообразил, что если это были партизаны или красноармейцы, они бы сняли часы. Надо серьёзно подумать, что делать. Первое надо встать, потом одеться и постараться отсюда сбежать. Приняв такое простое решение, я не представлял себе, как я его исполню, но оно меня подбодрило. Приподнявшись на локоть и поджав ноги, я сделал усилие сесть. Голова закружилась и перед глазами поплыли всеми цветами радуги громадные круги. Медленно теряя сознание, я опустился на одеяло и заснул.
Мне уже надоело проваливаться куда-то в небытие и, приходя в себя, опять начинать вспоминать всё с начала, и каждый раз видеть или чувствовать, что-то новое. В этот раз, ещё не открывая глаз, я узнал знакомый запах соломы, который перебивал едкий запах цвели и прогнившего навоза. Открыв глаза, я приготовился опять увидеть золотистую солому, но увидел чёрные сапоги. Я не мог поднять головы чтобы узнать, кому они принадлежат, а они задвигались и показалась глиняная миска с молоком, а потом сапоги присели и я увидел чьи то руки .., нет не руки, а розовые длинные пальцы, разворачивающие тряпку с куском тёмного ржаного хлеба. В пересохшем рту появилась слюна, я машинально поднял правую руку и со стоном опустил, чуть не задев миску с молоком.
“Ты уже проснулся, вот хорошо. Давай я тебе помогу сесть”, раздался из далека, как из ямы , чей-то голос. От боли я закрыл глаза и сейчас боялся их открыть. Такой знакомый, низкий, певучий голос. Женский голос. Я его знаю! В голове промелькнули женские лица моих знакомых барышень и даже голос покойной матери, но без успеха.
Чьи-то руки помогли мне сесть. Голова кружилась и я делал огромные усилия, чтобы не повалиться опять на солому. Меня облокотили на стенку и я открыл глаза. В длинной шинели, такой же какую я видел на Феде-перебежчике, в такой же ушанке, стояла девушка. Затянутая поясом, тонкая талия, чёрные, коротко подстриженные волосы и выгнутые чёрные брови выдавали в ней женщину. Я узнал голос ! Это “Аня 7”!
В тот момент я не думал о том, как коварно со мной играет судьба и кто творит, поводит и создаёт эти случайности? Кто руководит и играет этими невероятными совпадениями ? Об этом я не думал, но один вопрос, на который я до сих пор не могу найти ответа и тогда мучил меня: “Почему я?”.
Напряжённо соображая, как себя вести, мне показалось, что если меня подобрали и кормят, возможно, что меня приняли за партизана. Они иногда носили немецкие вещи. Решил выдавать себя за серба, на что “Аня 7” молча вынула из под кучи моей одежды, мою пилотку и поглаживая перо, хитро сказала: “Я не знала, что “индейцы” говорят по-сербски”. “А крестики на шее, на которых написано “Спаси и Сохрани” ты тоже нашёл?” продолжала выпытывать Аня, садясь со мной рядом на солому. Под одеялом нащупал крестики и табличку с номером. Забыл снять перед разведкой и про пилотку забыл, когда мерил шлемы. Мне стало стыдно и я поспешил закрыться одеялом. Она обратила внимание, что я стесняюсь и спокойно сказала: “Ты, пожалуйста, меня не бойся, я тебе зла не сделаю. Ты ночью бредил, всё кричал на кота Алёшку, чтобы быстрее бежал”.
Опять это “пожалуйста”, тот же спокойный голос. Я оказался в тупике. Дальше врать я уже не мог. Аня протянула мне миску с молоком и хлеб. “Выпей, да покушай, тебе лучше станет”. Я начал жадно пить проливая молоко на одеяло. При каждом глотке болело под языком и от боли еле двигались челюсти. Молоко, несмотря на холод, было ещё тёплое, парное и хлеб показался очень вкусным. Пока я ел, Аня сняла ушанку и спокойно следила за мной. Сейчас я полностью увидел её лицо, скорее её глаза. Ведь есть люди у которых на лице особо выразительные глаза. Вот встретишь такого человека, увидишь глаза, а потом со временем забудешь и имя и фамилию и лицо, а в памяти останутся только глаза. Такое лицо было и у Ани. Я кончил пить и протянул ей пустую миску. “Спасибо, ..Аня ” уже по русски спросил я. “Да. А ты откуда знаешь ” удивилась Аня и эти громадные глаза ещё больше увеличились.
“Аня 7”; “Не тревожь ты меня, не тревожь, обо мне ничего не загадывай ..” повторил я слова песенки, которую она пела на “концерте”. Аня прищурила немного глаза и сердито сказала” “Так ты диктор, который нас подслушивал и не давал нам работать! Хорошо, что Женя не знает, что ты тут, она бы тебя задушила, а как тебя зовут?” “Лермонтов, Михаил, проще Миша.” “Правда ? или ты скрываешь свою фамилию?” Она опустила голову и из под лба на меня посмотрела. ”Нет, я не скрываю своей фамилии и да, я Лермонтов и сразу отвечу на те вопросы, которые Вы наверное зададите. Я не однофамилец поэта, однофамильцев нет. Во всяком случае мне так говорил покойный отец. Мы родственники поэта, правда очень дальние, но родственники, возможно по какому-то дяде поэта.”
Аня с любопытством слушала мои объяснения, к которым я уже привык, что не дожидаясь вопроса, вперёд отвечал заученными фразами.
“Вот кого я нашла!, приглаживая перо на моей пилотке, сказала Аня. Глаза прищурились, но в этот раз улыбались. “Лермонтова, изменника Родины, диктора, если бы я только знала ..”, она не докончила и уже спокойно продолжала: “Я тебя нашла только потому, что ты стонал, громко стонал. Я шла после обеда и услыхала твои стоны, вот тут, через дорогу, на железнодорожном полотне. Сначала я приняла тебя за раненого немца, а когда начала за руки тащить, ты застонал и по русски сказал: “Не надо ..” Я сразу поняла, кто ты и решила тебе помочь. Я думаю, что меня никто не видел, когда я тебя сюда тащила. Ну и тяжёлый ты.” Смерила она меня с головы до ног пытливым взглядом и продолжила: “Ты был весь мокрый и вся спина в крови, когда я подымала твою правую руку ты стонал.”
“Аня, когда это было?” спросил я. Вчера, нет позавчера в обед, так после двух часов дня. Ты вчера целый день проспал, бредил, а потом спокойно заснул и даже храпел.” Посчитал дни: первый день разведка, второй контузия, третий Аня подобрала, четвёртый проспал, сегодня уже пятый день. Наши наверное уже ушли. А что она со мной будет делать ? Пока я думал, Аня очень тихо продолжала: “Когда я тебя раздевала, нашла под курткой пилотку с пером и вспомнила, как ты тогда сказал: “Спасибо от “индейцев”, а когда увидала крестики то совсем была уверена, что ты белогвардеец, из русских частей против нас. У тебя вся спина и затылок в ранках, я повынимала кусочки дерева и железа, как занозы, твоим ножиком, в кармане нашла у тебя в штанах. Разорвала твою рубашку на бинты и перевязала голову и спину. Вечером принесла йоду и тряпок для бинтов. Лежи и отдыхай, а мне надо идти. А то девчата начнут беспокоится. Я вечером опять приду и принесу чего-нибудь горячего. На дворе выпал снег. Холодно, ты укройся потеплее” и у дверей, повернувшись, добавила: “Не бойся, и не уходи”.
Я остался один и сразу почувствовал холод. Укрылся нижней половиной подосланного одеяла. Болело всё тело, но через некоторое время стало теплее и помимо моей воли я заснул. Я так хорошо спал, крепко спал и вдруг меня кто-то толкал в больное плечо. Услыхав теперь уже знакомый голос, стало как-то приятно. Отодвинул одеяло и опять увидел знакомы сапоги. В помещении полумрак, наступал вечер.
Аня развязала платок, в котором стоял закрытый крышкой военный котелок, вынула из за сапога ложку и обтерев её платком, протянула мне. Я не помню, что было в котелке, но что то горячее: суп, каша или борщ, но помню два больших куска мяса с жиром. Я ел обжигаясь, дул на ложку, а Аня села напротив меня и с любопытством за мной наблюдала. Она принесла того-же серого хлеба и разломав над платком на кусочки, пододвинула ко мне. Она встала и принесла большую сумку. “Я тебе принесла нижнего белья, тёплую фуфайку, стёганные штаны. Ты когда поешь, я тебе помогу одеться”. В полумраке тепло улыбались синие глаза.
“Да ты , пожалуйста, не стесняйся, я всё равно видела, когда раздевала. Я была медсестрой до того, как стала диктором, и мать у меня врач, мне это не ново.” Она сняла ушанку, села рядом и посматривала на меня, как на какое-то чудо. Вот, никем не разгаданная женская натура. Я, для неё, по всем военным понятиям, враг, изменник Родины, как она сказала, русский, но в немецкой форме, да ещё радист, который им наделал столько неприятностей, раз жив, в плен его и в Сибирь. Ставя себя на её место, мне казалось, что она так и должна думать, но это совершенно не совпадало с её отношением ко мне. Получается совсем другое: подобрала, почему-то спрятала, перевязала, принесла еду.
Она перебила мои мысли: “Стало совсем темно. Я отойду к окну, а ты оденься.” Догадалась, наверное, что я стесняюсь. На фоне светлого окна появилось очертание её головы. Я сбросил одеяло и начал быстро, насколько позволяли боли и всё ещё не перестающий шум в голове, одеваться. Надел нижнее бельё, потом ватные штаны и то, что она назвала фуфайкой. Стало теплее, но мёрзли ноги. Я их отморозил в зиму 41 года. Придерживаясь за стенку я уже мог стоять, и голова не кружилась.
“Тут у меня фляжка с горячим чаем и таблетки от боли.”, шаря протянутыми руками в темноте, говорила Аня. “Будешь ночью согреваться. Огня нам разводить нельзя, могут заметить.” Я нащупал фляжку, завёрнутые в тряпочку таблетки и её тёплые пальцы.
“Давай сядем.” Сказала тихи Аня, и держась друг за друга, как слепые, мы сели на солому. Тёплая фляжка согрела руки и я поставил её между босыми ногами и укрыл одеялом. “Через пару дней мы наверное уйдём. Ты к этому времени поправишься и я тебя, наверно, больше не увижу. Расскажи мне , пожалуйста, о тебе. Где ты родился, где жил и учился, почему пошёл на войну, да ещё с немцами против своих же ?”
Стараясь не входить в в подробности и коротко объяснил кто я. Мне пришлось начать с отца, чтобы пояснить мою нераздельную связь с Белым движением, преданную любовь к великой России и продолжения борьбы против коммунизма. Когда я упомянул Кадетский Корпус, попросила объяснить, что это такое и мне пришлось рассказать о Корпусе, о традициях.
“ Я пойду, поздно. Девчата, уже думают, что я с кем-то гуляю. Валя и Женя всё допытываются, где я по вечерам пропадаю. Я точно решила: когда мы уйдём, ты возвращайся к своим. Завтра приду, поговорим. Спокойной ночи.” И тихо закрыла дверь.
Когда она ушла, я первым делом нашёл в темноте мои сапоги и натянув их на босые ноги, добрался вдоль стенки до двери о попробовал её открыть. Она не была запертой. Я мог свободно уйти .. и не ушёл.
Я уже давно не спал, когда взошло солнце. В душе ярко проснулась радость, не только нового дня, но и предстоящей встречи с Аней. В голове шумело, но уже не гудели колокола, а равномерно бил барабан, и при каждом его ударе боль расходилась по всему телу, задерживаясь главным образом на суставах. Проглотил сразу две таблетки. Чай во фляжке давно остыл. Босые ноги в сапогах окоченели. Снял сапоги и начал усиленно растирать ступню и пальцы. От движения сам согрелся. Из кучи в углу вытащил мои замазанные глиной брюки, которые успели просохнуть. Почистил сколько мог и надел под ватные штаны. Оторвал кусок одеяла и сделал портянки. Аккуратно обвернул ноги и натянул сапоги. Тесновато, но зато тепло. Начал ходить взад и вперёд по комнате. Сначала медленно, а когда установил равновесие, пошёл быстрее. От моей маскировочной куртки остались одни лохмотья, а мундир был весь в дырках по всей спине и в запекшей крови.
Наверно я задремал, так как проснулся в тот момент, когда входила Аня. “Здравствуй Миша, как спал? Холодно?” Она стояла перед мной румяная, весёлая. Увидав, что повязки слезли с моей головы, сразу деловито заговорила: “Сними, пожалуйста фуфайку и рубашку, я тебя перебинтую. Достала у сербов настоящие бинты. Холодно? Потерпи. Я принесла супу и даже достала сербской водки.”
Я снял рубашку и поднял руки, чтобы дать ей возможность размотать спину. Правую руку я не смог поднять, уж очень сильно болело. Повязки в некоторых местах прилипли. Запахло йодом и начало щипать по спине и на затылке.
“Ранки закрылись. Я не буду их перевязывать. Перебинтую тебе туго только плечо, я думаю, что ты его вывихнул.” Заметив бахрому на одеяле спросила: “Зачем порвал одеяло?” “На портянки.” “А я тебе чулки принесла .. ну ничего, возьмешь с собой.”
Неудержимая радость и чувство благодарности, глубокое и совершенно новое, наполнило всю мою исстрадавшуюся душу. Никому, никогда, я не был так благодарен, как ей. Аня спасла мне жизнь. Господь, даруя нам жизнь, завещает любить ближнего, а также врага, как самого себя. Я был уверен, что Аня неверующая, но в ней жила, передаваемая из поколения в поколение, вопреки гоненьям и угнетению, тысячелетием хранимая, многострадальная, русской женщины, христианская душа.
Вот она, простая, незатейливая, русская девушка, обматывая моё плечо бинтом, так близко ко мне наклоняется, что я чувствую её тёплое дыхание на моей груди и сижу , как истукан, не в состоянии промолвить слова. Почти шепотом у меня нескладно получилось: “Спасибо Аня .. за всё.” “Пожалуйста” спокойно ответила она. “Сейчас можешь одеваться, потом покушай, а то остынет. “ и отошла к окну, как вчера.
Я быстро оделся, сел и начать есть. Какой то суп и опять два куска мяса. Главное горячий, сразу меня согрел. Возвращаясь от окна, она начала говорить: “Мы завтра уходим, я так и думала. Ты должен сегодня уйти .. завтра будет поздно. Надо раньше выйти, до захода солнца, чтобы к ночи ты уже был далеко. Как ты себя чувствуешь Таблетки принимал Ты можешь ходить?” С полным ртом, я смог только утвердительно покачать головой.
“Я тебя провожу за город. Если кого встретим, говори только по сербски, будешь партизаном.” И из сумки вынула высокую меховую шапку - “шубару”. Потом из кармана шинели достала красную звезду, такую же как и у неё на ушанке, прикрепила к “шубаре” и протянула мне. “О нет, я красной звезды не одену.” Сразу мелькнуло у меня в голове. Я ничего не сказал, но она поняла.
“Я понимаю, с звездой не хочешь надеть. А ты подумай: вдруг мы встретим наших ребят или кого-нибудь из охраны, что я им скажу, кто ты? Партизан, скажут, давай документы и прочее, а так доказательство на шапке. Она может спасти не только тебя, но и меня рядом с тобой, а уйдёшь в горы, можешь выбросить, мне всё равно.” “Шубару” я взял, но не надел.
“Давай, одевайся, вот тебе ещё одна фуфайка. Эту я у Жени взяла, у неё много.” Улыбаясь и показывая мне фуфайку, сказала Аня. Судя по размеру, Женька была толстухой, а её фуфайка как раз подошла.
В сумках, которые Аня принесла, была еда: несколько кусков мяса, аккуратно завёрнутых в тряпочку, кусок сала, буханка хлеба и зелённая полулитровая бутылка “ракии”. Еду переложил в свою сумку. “Ракию” я перелил в свою фляжку. Осталось немного в бутылке и я, не подумав, предложил: “Аня, тут осталось пару глотков, давайте выпьем на прощанье ?” Синие глаза Ани улыбнулись и она, взяв бутылку из моих тук, весело сказала: “За мир и счастье людей ..” и остановилась. “Нет .. я выпью за то, чтобы ты добрался к своим и рассказал им, что не все советские люди плохие.” Неумело глотнула, разливая по губам, поморщилась и передала бутылку мне.
“Пусть Вам Господь Бог пошлёт много, много счастья и .. “ запнулся .. не находя подходящих , слов и не докончив, выпил остаток “ракии”. “Спасибо, Миша !” Она как-то неловко улыбнулась и расстегнув на шинели пуговицу, вынула из-за пазухи наган. “Это тебе на всякий случай.” И протянула его мне. Я первый раз держал в руках русский наган, Рукоятка удобно лежала в руке и гранённая сталь блестела. Он не был заряжен. Аня передала мне завязанные в платочке пули и зарядив, я засунул его за пояс.
“Ещё раз спасибо, Аня. Да, он может пригодиться. Откуда у вас всё это?” “Достала. Неважно откуда. Одевайся, пожалуйста, нам уходить надо.” уклончиво ответила Аня.
Как мне ей выразить мою благодарность? Чем мне её отблагодарить? Я вспомнил о своих часах, снял их и протянул ей: “Возьмите на память от меня.” Она взяла, поддержала в руке и вернула назад. “Нет, спасибо. Не могу взять. Увидят, начнут расспрашивать, а это немецкие часы. Нет, лучше не надо, да и тебе они больше нужны, чем мне.” и как будто, что-то вспомнив, подошла к куче моих тряпок и вынув из неё пилотку, вытащила перо: “Вот это, я возьму на память о моем “индейце”.” Улыбнулась и положила в карманчик на груди. Мы оба рассмеялись.
Одел кожух, затянул моим ремнём с тяжёлой вещевой сумкой и фляжкой, перевязал скатку из обоих одеял, перемычками от Аниных сумок, перебросил через плечо и был готов. Руки свободные.
“Пошли!” сказала Аня, подходя к двери. “Подождите Аня .. давайте сядем.” “Откуда ты знаешь этот обычай? удивилась Аня. Сели на солому. Я не молился, но мысленно, всем сердцем и душой, благодарил Бога за посланную мне Аню и на устах моих был тот же вопрос: Почему я? Встали, Я перекрестился: “Сейчас можем идти, с Богом!”
Мы шли по неглубокому снегу, который лежал уже второй день. Пригретый солнцем, он прилипал к сапогам и набирался между каблуком и подошвой. Приходилось его сбивать. Когда вышли на разъезженную дорогу, стало легче. Это была та же дорога, по которой мы шли в Овчар Баню в начале ноября. По дороге проходили редкие прохожие, местные жители с кульками, котомками, наверное из окрестных деревень.
Пока мы шли, Аня рассказывала про себя. Родилась и жила до войны в Харькове. Отец военный, мать - врач. Так как они оба были заняты, воспитывала её бабушка. Бабушка научила Аню играть на пианино и благодаря ей выучила несколько иностранных языков. Отец её не любил, называл её “старой буржуйкой”. Когда подходили немцы, они уехали в Нижний Новгород. Окончила десятилетку, поступила на медицинский факультет. Не кончила - забрали на войну. Стала медсестрой. Прошла с частями из Крыма через Болгарию в Югославию. Должна была сопровождать эшелон с ранеными, но оставили диктором на радиостанции. “Навидалась я, за это время, столько страданий искалеченных людей, столько горя, боли и лишения, нет у меня больше сил смотреть, как люди на моих руках умирают. Когда же кончится эта война?”
Что я мог ей мог ответить на этот вопрос? Я был готов продолжать войну до тех пор, пока или сам погибну или сгинет это красное зло, символ которого мне жёг лоб. Но из глубины самых потаенных уголков моей души, вдруг вылилось и тепло по сердцу разлилось нежное чувство безмерной благодарности к этому существу, воплощающему всё то, против чего я , посвятил жизнь бороться.
Последние дома и покосившиеся заборы уже остались позади, когда я заметил отходившую влево от дороги тропу в лес. Эта была тропа, на которой мы встретили партизан, когда шли в разведку. По ней будет ближе и спокойнее идти, чем по главной дороге. Я остановился.
“Аня, я пойду сюда.” И показал на тропу. Мы сошли с дороги и остановились у первых деревьев. Из города раздался колокольный звон. По редким, монотонным ударам , я узнал погребальный звон и вспоминал тот день в Чачке, когда у меня болел зуб и я первый раз услышал её передачу.
“Когда вас последний раз наша станция глушила? спросил я. “Позавчера” очень тихо, смотря вниз на снег, ответила Аня.
Наступал момент моей свободы. Не то тоска, не то радость раздирала и рвала грудь так, что я, прижав руку к груди, старался удержать бешено бьющиеся сердце, и под пальцами нащупал крестики. Их было у меня два, так как у меня было два крёстных отца: один держал во время крещения, а другой был записан в церковную книгу. Расстегнув воротник и сняв “шубару”, я снял один крестик на шёлковом шнурке. “Это мой крестильный крест, он спасал меня и спасёт тебя.” Аня, сняв ушанку, подошла ближе. Надев крестик, я её крепко обнял и поцеловал: “Я тебя, всю жизнь помнить буду . Всего тебе хорошего . Прощай!”
Идти было хорошо и удобно, я засунул обе руки в карманы кожуха и в правом нашёл шерстенные , вязанные варежки. Когда я обернулся, то Аня стояла на том же месте, держа одну руку на крестике, а второй с ушанкой, махала .. ушанкой с красной звездой.
Тропа, по которой я начал подниматься в гору, была покрыта, как свежими, так и уже прикрытыми снегом следами и все шли в город, попутных следов из города не было. Я ещё раз обернулся. Тёмная фигура Ани, широко, по солдатски, размахивая руками, удалялась в город. Сняв “шубару”, я отцепил звезду и насколько позволяла боль в плече, кинул в лес. На душе стало сразу легче и с новым приливом сил зашагал по тропе. Чем выше я подымался, тем больше было снега и становилось тяжелее идти. Я уже прошёл то место, где мы встретили партизан. Вправо на горе виднелся под снегом монастырь. Там за горой была, ещё два дня тому назад, моя радиостанция. Интересно, умудрились ли они взять с собой все аппараты? Где они сейчас?
В пустом лесу стояла тишина и далеко всё было видно. Кустарник, потеряв листву стал дырчатым как кружево и только молодой дубок, рыжел и красовался на снегу. Я потерял хороших пол часа, срезая такой дубок себе на палку. Стало тяжелее идти, и дубок мне очень помогал. Короткий день клонился к концу и надо было подумать о ночлеге, но я продолжал идти, решив идти даже ночью, если силы позволят. Стало темно и я уже с трудом отыскивал следы тропы. Надо было все-таки отдохнуть. Слева, под горой , темнели ели и я нашёл себе убежище под развесистыми ветками, на которых лежал снег. Раздвинув ветки и обломав сухие сучки, я под них забрался и присел к стволу. Темно, но уютно, вот, только, если бы не было холодно, совсем как в шалаше. Хотел было расстелить одеяло, но побоялся слишком удобно устраиваться. Выпил глоток “ракии” и закусив кусочком мяса с хлебом, я почувствовал, как тепло наполняло тело. Когда я начал “клевать носом”, пришлось заставить себя встать. В ногах и по всему телу распространился зуд. Сначала было тяжело идти, но потом размялся и крепко решил двигаться до утра. Тропа спустилась в котловину, где было меньше снега, что позволило мне идти быстрее и согреться. Делая редкие остановки, чтобы дать ногам отдохнуть, по моим подсчётам, я должен был подходить к Пожеге.
Когда сзади меня начало светлеть и впереди появились первые силуэты изб, я остановился отдохнуть, присел на обочине и начал обдумывать куда мне идти. Мысленно вспоминаю карту у адъютанта на столе. Пожега перекрёсток. Тут через главную дорогу проходит какая-то дорога с севера на юг, а из Ужице, главная дорога расходится вилкой, на юго-запад и на северо-запад и где-то до Вишеграда они должны сойтись, а дальше не помню. Если я смогу пройти прямо на запад, то выйду, обойдя Пожегу и Ужице, на дорогу ведущую на Вишеград.
Я чувствовал усталость. Отяжелевшие ноги переставали слушаться. Надо найти укромное место и отдохнуть. Лёгким ветерком донесло запах дыма. Уже можно было различить избы с трубами, из которых повалил дым. Заворковали горлинки и низко, почти над самой головой пронеслись воробьи в село. Я, вдруг, перед собой увидел на мгновенье, как будто кто-то , невидимой рукой, залил весь снег блестящим, золотым песком и сразу всё замолкло. Я повернулся и перед мной, из-за горы поднялось золотое солнце, раздвинув облака. Настал ещё один тяжёлый день.
Пошёл я прямо по дороге, вдоль маленьких домов с плетнями и заборами, замёршими колодцами и разбитыми горшками у крыльца. Впереди чёрной полосой показалась дорога и когда я на неё вышел, то справа увидел мост через Западну Мораву, дальше железнодорожную насыпь и под горой главную дорогу. На той стороне моста стояли кучей несколько партизан с винтовками и что то громко обсуждали. Я быстро перешёл дорогу, спустился вниз и, с помощью моего дубка, перескочил замёршую речушку и пошёл вдоль неё, стараясь скорее добраться до леса в надежде, что они меня не заметят. Ноги ели двигались и мне пришлось обходить заросли и кусты. Поднявшись в гору, к моему великому удивлению, я заметил тропу. Избегая дороги, по ней, наверно ходили партизаны. Сейчас на ней никаких свежих следов не видно. Остановившись, чтобы отдышаться от подъёма в гору, и обернувшись назад я увидел, что партизаны машут мне рукой. Сначала я не разобрал, было ли это приветствие или они звали к себе, но когда я им в ответ тоже помахал, они перестали и я спокойно пошёл в лес по тропе.
Пройдя пару километров по тропе, когда заметил впереди большое поле и влево от него “колибу”. Не раздумывая долго и едва переставляя ноги, я по опушке леса, направился прямо к ней. Добрался я до “колибе”, залез и на мокрых листьях растянулся. Немного отдохнул и начал осматриваться. Такие “колибе” строят себе пастухи, когда уходят в горы пасти овец: невысокие, туго переплетённые жерди стенок, связанные наверху и покрытые ветками или, как эта, замазанные глиной с отверстием для входа и наверху для дыма. Заметят или нет, решил рискнуть и развести огонь. Надо согреться и посушиться. Рядом с “колибой” было плетнём огороженное место, куда пастухи загоняют овец на ночь. Жерди из плетня оказались довольно сухими и настругав сухих стружек, раздул костёрчик. Сначала чуть было не задохнулся от дыма, но когда он нашёл выход, стало относительно тепло. Когда огонь разгорелся, снял “бунду”, стало жарко, снял сапоги и портянки и повесил сушиться, вместе с варежками. На огне подогрел замёрзшие мяса и хлеб, закусил. Из хлеба получились вкусные греночки. Глоток “ракии” сделал своё дело и наложив жердей на огонь, я взвёл курок на нагане и положив себе на грудь, решил заснуть на пару часов.
Наверно уже было за полдень, когда я проснулся от холода, костёрчик догорал. Болело плечо. Я подкрепил себя ещё себя ещё куском сала, а кожицей от сала смазал швы на просохших сапогах. Мои портянки из одеяла не высохли и мне пришлось оторвать ещё пару. Оделся, затушил снегом костёр и по старым следам вернулся на тропу. На главной дороге увидел большую группу людей, идущих в Пожегу. Среди них были партизаны с ружьями. Они ещё раз подтвердили моё предположение, что наши части прошли Пожегу и мне надо её обойти. Свернул с тропы влево к югу и пошёл через лес. Когда я дошёл до речки Моравица с широким каменистым руслом, то увидел и изгиб дороги с юга в Пожегу. Простоял в лесу некоторое время, ожидая прохожих по дороге. Но их не было. Спустился по камням и не успел подойти к полу замершему ручейку, как по дороге из Пожеги, появились два крестьянина, крестьянка и двое мальчишек. Ни ружей, ни красных звёзд на них не было. Я остановился у ручья и начал набирать воду в фляжку. Когда они поравнялись, я поздоровался и они ответили, остановились и у нас завязался разговор. Я вышел на дорогу и, на их расспросы, ответил подготовленными ответами и в то же время узнал, что наши части ещё в Ужице, может быть сегодня или завтра уйдут и чтобы я был осторожен, так как “они” со всех окрестных сёл собирают сено и корм для лошадей. Старший из двух, которому я бы дал лет пятьдесят, спросил меня почему у меня нет звезды и я ответил, что потерял. Он обратился к одному из мальчишек дать мне одну звезду из двух, которые он имел. Мальчишка надул губы и насупился, но полез в карман и достав обе звезды, одну дал мне. “Опять надо будет надеть эту проклятую звезду.” Подумал я и пожалел, что выбросил Анину. Я поблагодарил за советы и за звезду и мы разошлись. Когда они скрылись за изгибом дороги, я свернул налево и пошёл вдоль небольшой речки Четиня, прямо на встречу заходящему солнцу.
Я добрался до верхушки горы и остановился, с восторгом наблюдая величественный заход. Кончился день, а мне надо идти целую ночь. Далеко впереди ещё светились, покрытые снегом вершины, высоких горных хребтов Тары и Златибора. Справа от меня, где-то внизу, шумела ещё не успевшая замёрзнуть речка и сквозь заросли была видна пустая дорога. Слева поднимались горы. Пока ещё видно, надо выбрать направление. Запомнив контур высоты, за которую зашло солнце, я заметил край леса на, на впереди лежащих холмах, пологие и крутые скаты по линии моего маршрута и двинулся с надеждой, что они выведут меня к моей цели. Позади надвигались чёрные, низкие облака, а зимняя, надгрызанная луна, пытаясь от них сбежать, стала моим спутником. Стало холодней, поднялся ветер, который в лесу мне не мешал, но в открытых котловинах и балдах, умудрялся залезть под поднятый воротник и даже под фуфайку и вызвать ледяную дрожь. Пока луна светила, шёл я бодро и быстро, встречая на пути следы зайцев, серн и, что меня насторожило, по меньшей мере, трёх волков. Уже за полночь меня нагнали чёрные облака и, совершенно спрятав луну, рассыпались большими хлопьями снега. С трудом добрался до толстого ветвистого дерева, в надежде под ним переждать снег. Ветер стих. Медленно и плавно опускались снежинки в ночной тишине. Где-то близко выли волки. Ночью, даже с наганом, будет трудно от них отбиваться и я, по низкой ветке, залез на дерево и сел ма одну из верхних веток, облакотясь на ствол. Когда начала меня одолевать дремота и опасение, что задремав, я свалюсь с дерева, я осторожно снял пояс, повесил сумку на сломанный сучок, и обхватив ствол, застегнув пояс на последнюю дырку. Даже если я замёрзну, волки меня не достанут. Но сильного мороза не было. Чтобы не заснуть, я начал жевать кусочек мяса, а потом сало и долго пережёвывал твёрдую, как резина, шкурку.
Снег помельчал и как будто стало светлее. Я несколько раз задремал и каждый раз просыпался, вздрагивал и пугался, слыша, как воют волки. В следующий раз, когда очнувшись, я увидел двух волков, бежавших с опущенной головой, по моим следа. Не дожидаясь когда они меня найдут, я не целясь в них выстрелил и эхо громом разнеслось по лесу. Они моментально свернули по откосу и понеслись вниз. Я выстрелил ещё раз в воздух и они прибавляя ходу скрылись далеко внизу.
Ноги начали отекать и, несмотря на то, что я старался ими махать, деревенели. Ожидал рассвета и когда, сквозь снег, который превратился в дождь, на востоке начало светлеть. Я начал спускаться с дерева, что оказалось труднее, чем залезть и когда я спрыгнул на снег, потерял наган. Я видел где он упал и разбросав мокрый, липкий снег, быстро его нашёл и с облегчением заткнул его за пояс. Подобрав свой дубок и не дожидаясь полного рассвета, проверив направление, я начал двигаться. Я, взобравшись на очередной холм, увидел, за лесом, пологий спуск и в конце его дорогу. Запахло дымом и справа, за лесом, залаяли собаки, знакомые признаки жилья. Я обогнул лес и крутые скаты горы и, напрямик по открытому полю, начал спускаться к дороге. Дорога оказалась просёлочной. За лесом проходила большая дорога. Глубокие колеи колёс и сотни ног утрамбовали ночью выпавший снег. Значит наши части шли в одном или двух переходах от меня ! Откуда-то взялась новая сила и я, как заряженная новой энергией батарея, начал взбираться в гору. Приблизительно в полдень, решив отдохнуть, я сошёл с дороги, через канаву, и присел на бугорочке, откуда, почти отвесно, подымался по горе лес. Перемотал портянки. Закусил последним куском мяса и запил разбавленной водой “ракию”. Каждый раз после привала очень трудно разойтись: пока похолодевшие мускулы опять согреются и застывшие суставы придут в движение, всё тело болит и ноет.
Не успел я ещё наладить движение ног, когда заметил на дороге сначала капли, а затем целые пятна розовой крови. Я моментально пригнулся и, вынув наган, сошёл в канаву. Дорога была пустая, как в одну, так и в другую сторону. Я пошёл по канаве, через кусты, и на дороге увидел наш шлем, а затем и другой и ещё пятна крови. Сразу мелькнуло в голове: “Это наши, раненные ..” и выйдя из канавы побежал по дороге. Но не пробежав и десяти шагов, я увидел в канаве два, до неузнаваемости, изуродованных тела. Один, более крупный, с сплошной массой мяса и раздробленных костей вместо лица, и разможденным черепом, из которого вываливался мозг, лежал полуголый, с перебитыми ногами и без пальцев на руках. Другой, меньше и худой, с седеющими висками с посиневшим окровавленным лицом, весь в сияющих ранах и с распоротым животом, лежал на первом. У обоих были перевязаны руки и голые ноги верёвкой. Тут же валялись их шинели, кровавые мундиры и разодранные, вкрови, рубашки. Вся дорога была покрыта следами борьбы, лужами крови и посиневшими отрезанными пальцами. Видны были следы, когда их стаскивали в канаву и тут я подобрал шнурок с крестиком и табличку с солдатским номером, на котором, как у мня, было выбито “Русский Корпус”. Тяжело описать, что я почувствовал в эти минуты. Жгучая и раздирающая грудь боль, нетерпимая злоба, как судорога, стягивала всё моё тело и не слёзы, а гнев вырывался приглушённым стоном из груди. Я помню, что прочитал над ними те молитвы, которые знал и спускаясь дальше по дороге, продолжал их шептать, сжимая за пазухой наган. Что за изверг, а не человек, мог так надругаться и издевательски мучить людей? Где они ? Я их не встречал, значит они идут впереди или ушли в лес? Напрягая слух до максимума и оглядываясь по сторонам, я опять начал подниматься в гору. Солнце светило мне прямо в глаза и от сильного блеска снега, мне приходилось щуриться и поэтому я не сразу заметил две тёмные фигуры, спускавшихся по дороге с перевала. Сняв варежку, я вынул из-за пояса наган, но руку оставил за пазухой. По мере их приближения, я мог их распознать. Вооружённые партизаны. Оба магометане: на одном был “фез” (головной убор босанских магометан), обмотанный грязной тряпкой, а на другом белая, войлочная шапка, так же чем-то обмотанная. Один из них, ростом поменьше, нёс две винтовки, а у второго, на плече, висел немецкий автомат. Когда они подходили ко мне, я отошёл ближе к канаве и остановился.
“Здраво друже!” поздоровался тот в феске. Широкоплечий, с чёрной бородой и маленькими острыми глазами, в ватной курке с тёмными пятнами и на колене штанов большое тёмное пятно, а на ногах были казённой формы немецкие сапоги. Второй, низенький, с двумя сербскими винтовками в разорванной куртке, обхваченной поясом с двумя патронташами, также поздоровался, как то криво и ехидно улыбаясь. Его куртка и такие же сапоги были густо покрыты тёмными пятнами. “Это кровь наших несчастных бойцов” подумал я, и несмотря на подымающуюся во мне волну гнева и злобы, спокойно ответил: “Здраво друже!”
Начали расспрашивать куда и зачем иду. Когда я сказал, что иду в Вишеград, меньший ехидно заметил, что там “швабы”. Они видели, что у меня нет оружья и нахально осматривали меня с ног до головы с завистью посматривая на мою “бунду”. Я ответил, что знаю о “швабах”, но надеюсь, что к моему приходу из уже не будет.
“А что ты держишь в руке?” спросил партизан с автоматом. Автомат висел у него на плече и правая рука держала его за ствол. Я ответил, что я раненный и у меня болит рука. Он приказал высунуть руку и показать, что я держу в ней. Он нахально смотрел на меня и, подымая руку по автомату, начал приближаться. Что то во мне, глубоко в груди, сжалось в комочек и с треском лопнуло. Повернувшись направо в пол оборота я, не вынимая руки из-за пазухи, два раза нажал на курок. Выстрелы глухо отозвались у меня в ушах и я увидел как он остановился, подымая автомат и выпустил короткую очередь, которая разбросала снег в канаве, упал к моим ногам. Второй в этот момент, не поняв, что случилось, начал снимать винтовки, но увидев, как я вынул из-за пазухи наган, бросил их и побежал через дорогу в лес. Я начал в него стрелять, но получился только один выстрел. После того, как я стрелял в волков, забыл перезарядить наган. Подобрав автомат, я дал несколько коротких очередей, но он, добежав до леса, скрылся. С оглядкой на перевал, я соскочил в канаву, лёг и постарался спрятаться за голыми кустами. Перезарядил наган и проверил обойму в автомате. Там осталось только несколько патронов. Подполз к убитому партизану и, сняв с него сумку, вернулся назад. Одна пуля попала ему в грудь, а другая в горло под подбородком. В сумке я нашёл вещи замученных бойцов: часы, два обручальных, золотых кольца, кошельки с деньгами, зажигалку и две полных обоймы к автомату. Вспомнил брошенные винтовки, они лежали на середине дороги. Быстро схватил обе винтовки и прыгнул назад в канаву. Разложив этот “арсенал” вокруг себя, подумал: “Есть чем отбиваться, давай, вылезайте поганные, всех перестреляю !” Во мне заговорила месть. Месть за моих соратников, так зверски замученных. После виданного зверства, у мня исчезло, не только моё личное чувство, но и душа куда-то спряталась и остался только долг. Душа стыдилась показаться, да и как она могла показаться среди луж крови и зверски изуродованных тел ? Приладив винтовку поудобнее к плечу и взяв прицел на перевал, я ждал, кода “они” появятся. Пролежал я в таком положении, наверное, около часа. Солнце, покраснев, спускалось к зарумяненным горным вершинам, а на перевале никто не показывался. Гнев и чувство мести постепенно остыли и моя стыдливая душа вылезла на поверхность и требовала покаяния в моих грехах. Хорошо, я согласен признать себя виновным, но только за месть. В этом я каюсь, но не в том, что убил. Сейчас война и сотни тысяч убивают друг друга и, если бы я не убил, он бы убил меня и тебе, стыдливая душа, придётся жить с этим всю мою последующую жизнь.
Поладив с моей душой и ещё не будучи совсем уверенным, что партизан было только двое, а впереди, недалеко, наши части, я вышел из канавы, нагрузил на себя винтовки, сумку, автомат, осторожно начал подыматься в гору. С перевала я увидел пустую дорогу и вдалеке, над лесом, дым. Я был уверен, что это наши стали на ночёвку. На душе отлегло. Вынув затворы из винтовок, кинул их в канаву, а затворы забросил подальше в лес: тяжело было нести, даже скатку с одеялом выбросил, чтобы себя облегчить и, стараясь себя подбодрить близостью наших частей и спокойным отдыхом, зашагал опять по дороге. Мне хотелось засветло до них добраться, но дым, который я видел с перевала, оказался гораздо дальше, чем мне показалось. Солнце уже зашло и позади, из-за леса выплыла луна, покрыв лес и дорогу серебренной пеленой. Это была самая опасная полоса. Партизаны, как шакалы, шли за нашими частями, в надежде поживиться. Тем не менее, мне надо было её пройти и добраться до нашего сторожевого поста. Постоянно прислушиваясь и всматриваясь до боли в глазах в темноту, я шёл довольно быстро, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. Луна, мой “фонарь”, шла рядом со мной и постепенно начала спускаться сквозь приплывшие с запада облака. Опять взобравшись на горку, я увидел недалеко, около дороги, чёрное очертание дома и вдалеке костры. Многие догорали, но большинство ярко горели и освещали лес.
От радости увидев своих, совершенно забыв на кого я похож и все предосторожности, побежал с горки вниз к кострам. Меня остановил громкий окрик из-за дома. Вышла тёмная фигура в шлеме и с винтовкой , направленной на меня. Это вышло так неожиданно, что я ещё пробежал несколько шагов и подымая руки вверх, закричал: “Свои!..Свои!..Не стреляйте!..”Не успел я ещё договорить, как сзади меня кто-то схватил, выхватил автомат и вывернул обе руки назад. “Я радист Штаба 4-го полка ..” Мне на дали договорить, грубо толкая в спину. Подошли ещё несколько бойцов и пока меня обыскивали, начали отпускать едкие замечания.
“Смотрите, ребята, у него советский наган .. и немецкий автомат .. и советские штаны, а в сумке часы и ..” “Не трогай сумки, там могут быть важные вещи.” Строго сказал тот, который меня остановил, и подойдя близко ко мне спросил как меня зовут, не веря мне, что я его соратник, опять по русски и, коверкая слова, по сербски.
“Лермонтов Михаил” громко ответил я. Он хитро улыбнулся, да “ заедет” мне по зубам. “А я Пушкин!” и все рассмеялись. Хоть меня и держали, но я свалился. Я был уже настолько слаб, что и младенец мог меня повалить.
“Анатолий. Ты чего дерёшься?” раздался чей-то голос. Меня подняли и я почувствовал, как у меня распухает с левой стороны губа. Перед мной стоял Коля Шемчук, бывший фельдфебель нашей 3-й юнкерской роты, “индейцев”, а сейчас лейтенант, с Железным Крестом.
Все вокруг стоящие сразу заговорили” “Это партизан.. у него советский наган и советские штаны .. у него и на шапке красная звезда.” “Он говорит, что его зовут Лермонтов и даже Михаил ..” и все опять рассмеялись.
Всё это время Коля всматривался в моё, давно не бритое, заросшее бородой, лицо и меня не узнавал. Прошло больше двух лет, как мы, после производства, расстались и, конечно, изменились, но, когда назвали мою фамилию, он широко открыл глаза: “Лермонтов ! Гулька ! а мы тебя давно похоронили. Кот сказал, что тебя убили.”
Кот жив, первое, что мелькнуло у меня в голове. Коля меня обнял. “Развязать ему руки! Все сразу стихли и начали расходиться. Мне развязали руки и я нащупал опухшую губу, на руке осталась кровь. Шёл три дня через партизан и ничего, а свои надавали. Вот судьба!
Коля помог мне дойди до костра и усадил поближе к огню. “Коля, где Кот? Может быть ты знаешь, вернулся ли Алёша Смирный, который был с нами в разведке ?” “Кот должен быть где то тут, недалеко, а Алёша вернулся раненный, но вернулся. Ему пуля попала в зад, разнесла всю фляжку. Подожди, я пошлю кого-нибудь, чтобы Коту сказали, что ты вернулся.”
Новый порыв радости поднял и плавно опустил мою грудь. Слава Богу, и Кот и Алёша живы.
Когда Коля ушёл, фельдфебель, который спал у костра, Проснулся и догадавшись кто я, налил из фляжки "“ракию” и предложил мне выпить для подкрепления. Чокнулись, выпили и закусили кусочком хлеба, густо посыпанным солью.
Вернулся Коля и с ним Анатолий. Коля обратился ко мне: “Анатолий хочет тебе что-то сказать. Анатолий замялся, но потом выпалил: “Простите, я никак не ожидал .. не мог поверить .. наган .. и звезда .. и одежда, шуба на Вас прострелянная, как с убитого, да и по кицу Вас не признать ..” Видя, что ему тяжело говорить, я перебил: “Бог простит, как у нас говорят. Я на тебя обиды не имею. Возможно, я на твоём месте также поступил, если бы у меня была другая фамилия.” Он мне протянул руку и, как мне не было тяжело, я встал и мы обнялись. “Если мне придётся вставлять новые зубы - заплатишь.” Добавил я и все рассмеялись, а фельдфебель, разобрав в чём дело, погрозил ему кулаком.
Я начал чувствовать действие “ракии” на голодный желудок и меня начало клонить ко сну. Фельдфебель куда-то исчез. Коля извлёк из сумочки сухое мясо и сыр. Фельдфебель притащил сундучок, из которого прибавил ещё “каймак” и хлеб. Всё это разложил, наполнил котелок снегом и поставил на костёр, который трещал и распространял уютное тепло. Мне стало так спокойно и привычно. Мне казалось, что пережитое за эти дни, было сном, а сейчас я проснулся.
Вася принёс мои сумки, “шубару”, автомат, наган и смущённо извинился за грубость. Из темноты появилось заспанное, но весёлое и удивлённое лицо Кота. “Гулька, ты жив .. А я думал, что тебя убили .. Воскрес .. На кого ты похож? Как ты спасся? Где? Когда? “И как всегда, засыпал вопросами. Когда мы обнимались, я, через его плечо, увидел позади стоящего Алёшу. Не ожидал его увидеть, думая, что он в госпитале. Мы крепко обнялись и расцеловались.
Расселись вокруг костра, тесно придвигаясь друг к другу. Фельдфебель разлил по кружкам оставшуюся “ракию”. Коля поднял кружку: За воскресшего из мёртвых!” Выпили и начали закусывать. Кот пристал: расскажи, да расскажи.
У костра собралось несколько бойцов. Вася, который принёс мои вещи, получив разрешение от Коли, остался и присел к фельдфебелю, а из темноты выглядывали всё новые и новые лица. Появилась ещё одна фляжка, которой еле хватило на все протянутые кружки. С сундучка постепенно исчезала закуска. После еды, хмель у меня прошёл и сон как будто исчез.
Я начал рассказывать, стараясь не вдаваться в подробности, но на Ане пришлось задержаться, так как посыпались со всех сторон вопросы. Я рассказывал и сам себе не верил, но суровый свидетель Анин наган лежал перед мной, а в догорающих ветках ёлки, светились огромные, синие глаза. Я вспомнил её просьбу и повторил её слова, что “не все советские люди плохие”. Кругом заговорили: “Правильно .. Точно она сказала..”
Когда я дошёл до замученных наших бойцов, то Вася, закрыв лицо руками, громко застонал: один из них оказался его старший брат. Он со своим другом задержались в Ужице и догоняли свою часть. Рассказывая про двух партизанах, я передал Васе сумку с вещами, которую я снял с убитого, чтобы он нашёл вещи, принадлежавшие его брату. Он встал и подойдя ко мне, обнял и поцеловал: “Спасибо за то, что отомстил за брата” а я каялся своей душе за этот грех. Начинался рассвет, когда я кончил свой рассказ и все разошлись по своим частям, готовясь к выступлению. Кот взял меня а собой и устроил вместе с Алёшей, который ещё очень плохо ходил, в ротный обоз на подводу. Нарезав кучу еловых веток, мы устроили себе логово между котлами, мешками и ящиками с патронами. Завернувшись в “бунду”, в обнимку с автоматом, засыпая вспомнил: “Вот и я, как наши “старики”, оказался на обозной телеге.” Несмотря на тряску и шум, я проспал сутки и только через три дня добрался до Штаба полка.
Все части 4-го полка участвовали в боях за Травник. 19 февраля 1945 года полк начинает отходить от Травника и начинается бой за монастырь “Гучья Гора”, где в окружении оказались шестая рота, артиллерийский и сапёрные взводы под командой капитана Роговского. В течении пяти суток, неся большие потери и отвергая неоднократные предложения сдаться, гарнизон монастыря доблестно отбивался и прорвался на Зеницу, где уже сосредоточились остальные части полка. Из за больших потерь, полк был переформирован в два батальона.
В середине апреля полк двинулся на Загреб, откуда вместе с остальными частями Русского Корпуса 12 мая перешёл границу Австрии.
Пятый полк начал формироваться 26 декабря 1943 года, когда в Белграде открылись курсы командного состава. В середине января 1944 года эти кадры были отправлены в Обреновац для формирования полка. Командиром полка был назначен полковник Рогожин, командиром первого батальона - полковник Галушкин, второго - полковник Шебалин и третьего - ротмистр Шель. Полк был главным образом сформирован из молодых добровольцев из Бесарабии и Буковины, с командным составом из других полков Русского Корпуса.
К концу марта батальоны сосредоточились: первый - в Вальево, второй - в Обреновце и третий - в Умке. Почти сразу части полка привлекаются к боевым операциям. Была произведена операция по очистке села Велика Моштаница. В Вальево первый батальон принимал участие в отбитии нападения противника, а затем был в экспедиции в Лозницу, откуда был спешно переброшен в район села Мравници, где и занял позицию. В течении первого и второго мая батальон отбил 16 атак противника, шесть раз переходя в контратаку.
В начале июня штаб полка, первый и второй батальоны были переброшены в долину реки Ибр. В середине августа на Ибр прибыл и третий батальон. В августовских боях за Ибрускую долину все роты, перебрасываемые, как подвижной резерв, приняли доблестное участие в отражении трёх партизанских дивизий и понесли значительные потери. В это время второй батальон, под сильным нажимом противника, отошёл из Крушевца в Кральево, а затем в Чачак, где стал батальоном четвертого полка. 22 октября 1944 года все русские части в долине Ибра образовали боевую группу генерала Гонтарёва и получили задачу очистить от партизан путь Рашка-Сараево. 26 октября эта боевая группа выступила в поход, который длился свыше месяца. Постоянными боями, разведками и под бомбардировками авиацией части дошли до Сараева. Пройдя Сараево, части полка оказались в районе Бусовача, где были произведены три последовательных операции, закончившиеся захватом Травника.
В середине февраля 1945 года партизаны перешли в наступление, начались тяжёлые оборонительные бои, закончившиеся отходом и окружением Пятого полка у Бусовачи. В течении шести дней полк находился в крайне тяжёлом положении, отбивая яростные атаки противника. Унтер-офицер Константин Сафаревич, командир тяжёлого пулемётного отделения, в оборонительных боях у Бусовача, был ранен осколком гранаты перебившем кость выше колена. Напряжением силы воли, чтобы остаться боеспособным он сам себе ножом ампутировал ногу, затянул артерии и наложил временную повязку. При этом он продолжал исполнять свои обязанности младшего командира; приказывал и руководил необходимыми переменами позиций и указывал стрелкам огневые цели. На перевязочном пункте он подбадривал раненных и, при перевозке их на санях, давал указания солдатам, которые не были санитарами, как надо укладывать, чтобы раненные, по возможности, не испытывали страданий. За свой подвиг он был награждён Железным Крестом 2-й степени и произведён в фельдфебели. “Совершённый им подвиг займёт почётное место в полку и его именем будем гордиться. Выражаю фельдфебелю Сафаревичу горячую благодарность за высокий пример исполнения до конца своего воинского долга” - гласили слова приказа Пятому полку. Только 1 марта, под давлением немецкой дивизии “Принц Ойген”, противник отошёл от Бусовачи.
Ввиду значительных потерь, полк был сведён в два батальона и переброшен в Зеницу, где вёл боевые операции в районе Зеницы и рудника Какань. 7 апреля полк двинулся на Загреб, куда прибыл 29 апреля. 30 апреля скоропостижно скончался командир Русского Корпуса генерал Штейфон и командующим был назначен полковник Рогожин, а командующим Пятым полком - подполковник Попов-Кокоулин. В этот же день полк по железной дороге был направлен в Любляну, где выгрузился и походным порядком 12 мая 1945 года перешёл границу Австрии.
В Русском Корпусе, кроме моего отца Бориса Фёдоровича Мордвинкина, служили также два дяди. Николай Валентинович Руденко, брат моей матери Веры Валентиновны, был убит партизанами в 1942 году. Я и мой брат Владимир в это время были в Кадетском Корпусе в Белой Церкви. Мой дед протоиерей и старший священник Казачьей дивизии фон Панвица Валентин Руденко приехал в Белград, где похоронил своего сына на русском кладбище. Так как сам не смог приехать повидать нас в Белой Церкви, он послал своего денщика к нам с печальной вестью и подарками. Я ещё ясно помню, когда нам сообщили о смерти дяди Коли, как мы с братом стояли на лестнице на второй этаж здания Кадетского Корпуса, которое находилось в парке у железнодорожной станции, и плакали.


                       

Последний строй Русского Корпуса                                 Последний лагерь Русского Корпуса

Другой дядя, Сергей Брешко-Брешковский, муж маминой сестры Ольги, был внуком “бабушки русской революции” Брешко-Брешковской и кадет Крымского Кадетского Корпуса. Летом я часто ходил с ним на рыбную ловлю и ловлю раков в Куршумлии, где мы проводили у дедушки летние каникулы. В конце войны дядя Серёжа был в отряде полковника Рогожина и был интернирован в Келлерберге (Австрия), где закончили своё участие во Второй Мировой Войны большинство уцелевших чинов Русского Корпуса.
Эпопея Русского Охранного Корпуса закончилась 1 ноября 1945 года в австрийском лагере Келлерберге. Так гласил последний приказ последнего командира Русского Корпуса полковника Анатолия Ивановича Рогожина:
“ПРИКАЗ РУССКОМУ КОРПУСУ №129. 1 ноября 1945 г. Лагерь Келлерберг.
Офицеры, солдаты и казаки !
Когда 4 года тому назад, в день св. и благоверного кн. Александра Невского, был основан Русский Корпус в Сербии, вы и ваши дети, не ставя никаких условий вступили в его ряды.
Образ многострадальной родины нашей, как и четверть века тому назад, властно требовал от вашей совести продолжения наново освободительной борьбы.
Всеми нами овладело тогда одно стремление и у всех вас была одна цель уничтожить мировое зло - коммунизм. Четверть века родиной нашей владел и управлял режим, перед которым безусловно бледнеют все тирании всех времён.
Эта система, овладевшая величайшим государством в мире, сумела поработить душу русского народа и обратила его в рабов и инструмент для уничтожения национальных государств и политическо-экономической свободы во всём мире.
Вами руководили тогда самые чистые и идеальные побуждения и это было главной причиной, что мы не оказались одинокими в нашей борьбе. В наши ряды, белых воинов, потянулись со всех сторон Советского Союза наши обездоленные братья - бывшие подсоветские граждане. Испытав на себе весь ужас тиранической системы и узнавшие, что в мире существует действительная свободная жизнь, они превратились в столь же непримиримых врагов коммунизма, как и мы.
Долгий и тернистый путь прошёл Русский Корпус. В нашей памяти навсегда останутся бои у Заяча, Зворника, Лешницы, у Белого Камня, Вальево, Кладово, у Алексинца, Крушевца, у Чачка, бои у Шабаца, бои по обеспечению долины реки Ибра, наш исторический поход через горы Санджака и Боснии, бои у Травника, у Бусовача и Брчко.
На этом пути нами принесены святые жертвы крови и долга на борьбу с мировым злом - коммунизмом и мы взошли на этом пути на Голгофу из за нашей беспредельной любви к своей родине и своему народу.
Да будет вечная память всем нашим боевым товарищам, жизнь свою отдавшим за мечту утвердить свободную жизнь на нашей родине. Мы же, оставшиеся в живых, должны сберечь в своих душах священный пламень, нас вдохновлявший носить гордое имя - “Белый Воин”.
Наша патриотическая борьба, в вынуждённой для нас военно-политической обстановке, чистота и возвышенность наших побуждений поняты и соответственно оценены английским военным командованием и им сделано всё возможное в данной обстановке, для облегчения нашего тяжелого морального и материального положения.
Сегодня, распоряжением английского командования, все чины Русского Корпуса, находящиеся в Келлерберге, переводятся на гражданское положение, временно остаются на прежнем положении под моим руководством и контролем.
Русский Корпус, таким образом, прекращает своё существование.
Офицеры, солдаты и казаки !
Будем же благодарны военному командованию его величества короля Великобритании за его рыцарское отношение к нам и всем нашим дальнейшим поведением не омрачим оказанного нам доверия.
Да поможет всем нам Господь перетерпеть до конца и увидеть нашу родину - Россию снова защитницей свободы и мира во всём мире.
Полковник Рогожин.

Примечание: Исторические факты и большинство текста этой главы были заимствованы из:
1. Памятки Русскому Корпусу, изданная А. Вертеповым в Нью Йорке в сентябре 1960 года.
2. “Русский Корпус”. Д. П. Вертепов.
Издательство “Наши Вести”, Нью Йорк, 1963 г.
3. “Его Величество Коварный Случай”. Михаил Чудинов. 1996. США.
4.

<< Назад