ЗНАМЯ
Ты помнишь знамя корпусное,
Любви и храбрости завет ?
Всё драгоценное, святое
В нём сочеталось для кадет.
Под ним мы выросли и стали
Оплотом Родины своей:
В кадетском корпусе ковали
Мечи лихих богатырей.
Хотя рассеяны по свету
Вся наша дружная семья,
Но, как и встарь, кадет кадету
Всегда товарищ и родня.
Настанет время золотое,
Минуют нас годины бед,
Высоко знамя корпусное
Поднимет, с гордостью, кадет.
И вот тогда семья родная
Под знамя соберётся вновь,
Нас много - тысячная стая,
У нас и братство и любовь.
(Из сборника 1-го Сибирского Имп. Александра I Кадетского Корпуса).
Воскресение 6 апреля 1941 года. Рано утром меня разбудил шум моторов самолётов, пролетавших высоко над Панчево в направлении Белграда. Вскоре послышались взрывы. Оказывается, Гитлер объявил войну Югославии, и немецкая авиация “разбомбила” Белград!
Югославская армия не смогла оказать особого сопротивления лучшей армии мира, хотя имели место нередкие геройские попытки. Одна из таких попыток была сделана лётчиком русского происхождения и бывшего кадета Первого Русского Кадетского Корпуса XVIII выпуска Алексеем Мурзином. Мурзин закончил академию в 1940 году. Его молодая вдова жила недалеко от Русской Больницы в Панчево, на улице где была русская основная школа, в которой я закончил третий и четвертый классы. Он летал на истребителе Мессершмит базируясь на военном аэродроме в Панчево. Когда немецкие эскадрильи появились над Панчево, он поднялся и атаковал немцев. Насколько я помню, он сбил несколько немецких бомбардировщиков перед тем как он сам погиб.
В нашем районе особых военных действий не было. Единственное происшествие было связано со взрывом моста через реку Тамиш. Отходящие югославские войска заминировали этот мост, но местные немцы решили предотвратить взрыв и пытались оборвать провода. Они были захвачены военной частью и на месте расстреляны. Эти немцы были похоронены на главной площади Панчева как герои Третьего Райха. Мост был взорван, но подошедшие немецкие и венгерские военные части поставили взамен понтонный мост.
Мой отец за несколько недель до начала войны начал работать химиком на шоколадной фабрике в Белграде и к счастью в это воскресение был дома. Через нескольких дней после бомбардировки он поехал в Белград и нашёл фабрику полуразрушенной, в результате чего он оказался безработным. Чтобы прокормить свою семью, он начал готовить стеклянные пластинки, которые применяются в работе с микроскопом, для накладывания образцов материала для микроскопического анализа. Эти пластинки он поставлял своему другу в Белград у которого был магазин лабораторных приборов. Материалом для изготовления этих пластинок служили употреблённые стеклянные фотографические негативы, которые были той же толщины как и пластинки применяемые в микроскопии. Мы всей семьёй сидели часами у больших кастрюль с горячей водой, в которую клали эти негативы, и очищали с них эмульсию. А папа алмазом резал очищенное стекло под нужный размер. Раз в неделю на велосипеде он отвозил готовый материал в Белград.
Часто и я ездил в Белград, чтобы повидать своих товарищей-кадет. Так как положение с продовольствием в Белграде было тяжёлое, особенно с жирами, я с собой возил продукты, обыкновенно - сливочное масло. Так как это считалось “спекуляцией”, я очень рисковал и мог попасть в очень неприятное положение, если бы эти продукты у меня были найдены. Я брал собой только такое количество, которое мог распределить по моим карманам. До сих пор помню случай, когда в один очень жаркий летний день поехал в Белград, перебираясь через Дунай на пароме, на котором в сентябре 1944 года чуть не погиб, когда паром взорвался на американской магнитной мине. В каждом кармане моих брюк был спрятан по пакету сливочного масла. Хорошо что масло было довольно плотно завёрнутую в провощённую бумагу, иначе мой драгоценный груз был бы потерян! Когда я пришёл на квартиру друга моего отца, собственника магазина аналитического оборудования, который покупал у нас стёкла, к своему ужасу обнаружил, что масло растаяло!
Не говоря об этом хозяевам, я поторопился в ванную и осторожно вынул из карман эту бесформенную массу и подставил под струю холодной воды, пытаясь одновременно придать ему приличную форму. Отдав эти пакеты неопределённой формы хозяевам, получил за них деньги. Позже они передали что “такого вкусного масла они ещё не ели”. В то время я принял это высказывание за “чистую монету”, но сейчас у меня зародилось сомнение, что может быть они просто не хотели смущать двенадцатилетнего “мальчишку”!
23 марта 1941 году королевские наместники короля Югославии Петра II, управляющие страной вместо малолетнего короля, и правительство Югославии подписали соглашение с Германией. Но 17 марта произошёл переворот, возглавляемый генералом Душаном Симовичем, и соглашение с Германией было аннулировано. Очевидно предвидя войну, директор Русского Кадетского Корпуса генерал-майор Александр Григорьевич Попов отпустил всех кадет на пасхальные каникулы 29-го марта этого года (Пасха этого года была 13 апреля), почему я в начале войны уже был дома в Панчево. Я просидел дома весь конец 1941 года так как немцы не разрешали открыть кадетский корпус. Следует упомянуть, что со стороны немцев корпус не подвергался никаким преследованиям, но одновременно никогда и никакой материальной помощи кадетский корпус от них не получал. Только в феврале 1942 года разрешение на открытие корпуса было получено, очевидно из за настойчивого ходатайства генерального штаба генерал-майора Владимира Владимировича Крейтера, начальника “Бюро для защиты русской эмиграции в Сербии”. Содержание корпуса до войны 1941 года было на средства, отпускавшиеся “Державной Комиссией", которые после 1941 года прекратились. Заведующие делами русской эмиграции в Югославии с начала немецкой оккупации пытались получить средства от немецких властей, но это увенчалось лишь частичным успехом, в виде банковского займа, под обеспечение ценностями известной Петроградской Ссудной Казны. Но средств этих было недостаточно, из за чего пришлось закрыть Донской Мариинский институт. Отменилось также бесплатное обучение в корпусе и родители обязывались вносить определённую плату за обучение и содержание в интернате кадет, в зависимости от своего материального положения. Но плата эта поступала очень неаккуратно, так как экономическое положение большинства родителей значительно ухудшилось после оккупации.
Зима 1941-42 года оказалась очень суровой с сильными снегопадами. Когда мы получили сообщение об открытии занятий в Кадетском Корпусе в Белой Церкви, небольшая группа кадет из Панчева поехала поездом, но из за снега застряла на станции в Вршце. Меня и моего брата Владимира, который поступал в корпус “новичком”, взял с собой на санях отец кадета XXIII выпуска Михаила Трубицына , проживавшего в Панчево. Таким образом мы добрались до Белой Церкви. Я с удовольствием вспоминаю эту поездку, которая напоминала мне Россию и езду на тройках, о которых мой отец нам часто рассказывал.
К нашему приезду в корпус, в этой громадной и очень холодной казарме, встретила нас только маленькая группа кадет, живших в Белой Церкви и окрестностях.
Юрий Мордвинкин в 1944г. Владимир Мордвинкин в 1944г.
В течении нескольких дней стали подъезжать большие группы из более отдалённых мест. Так как мосты через Дунай были разбиты и река, из за сильных постоянных морозов, была покрыта толстым льдом, нашим кадетам пришлось перебираться через Дунай пешком по льду до Панчево, где наконец они сели в поезд. В шутку эту группу мы называли “участниками Ледяного Похода”. Когда около 200 кадет прибыло, начались занятия. Обычно в мирное время в корпусе учились около 250-350 кадет.
К сожалению здание у аэродрома 6 апреля 1942 года немцы от нас отобрали и перевели нас в помещение, где раньше был детский приют, а в 1939 году в который перевели Донской Мариинский Институт. После оккупации Югославии немцами, институт больше не открывали. Это здание находилось в парке напротив железнодорожного вокзала. Нетяжёлые вещи перенесли на руках из одного здания в другое сами кадеты. В течении нескольких дней можно было видеть вереницы нагруженных кадет, идущих к вокзалу, и возвращающихся обратно налегке.
Главное двухэтажное здание, куда перевели кадетский корпус был в виде буквы “П”, в центре которого был главный вход. С левой стороны первого этажа находились часть спален Первой роты (5-й, 6-й, 7-й и 8-й классы), зал, в котором находилась и церковь, а также маленькая комнатка, где помещался граммофон и пластинки. В этой комнатке по вечерам собирались маленькие группы кадет Первой роты, слушали старые русские пластинки и играли в шашки и шахматы.
С правой стороны первого этажа помещались остальные спальни, комната дежурного офицера, умывалки, баня и лазарет. На втором этаже размещались спальни Второй роты (2-й, 3-й и 4-й классы), цейхгауз, музей, кабинет и спальня директора. Во дворе, во флигеле, были размещены мастерские, кухня, столовая и кабинет инспектора классов. Так как мест в новом здании не было достаточно, корпусу пришлось нанять на значительные деньги отдельный дом неподалеку от главного здания, где разместилась Третья рота (1-й класс) с воспитателями, в том числе и корпусной священник отец Антоний, куда Олег Толстой, Вова Кривский и я ходили на уроки иконописи. Классы находились в доме бывшей жандармейского участка на Железничкой улице. Так как столовая не помещала всех, пользовались ей в две очереди. В первую очередь Первая и Третья роты, а во вторую очередь - Вторая рота.
Вот как описано это время в кадетской памятке “Кадетские Корпуса За Рубежом:
“Всё это ухудшило положение корпуса и невероятно осложнило корпусную жизнь. Было тесно и неудобно; недостаток денежных средств очень тяжело отражался на питании кадет и бывало - и холодно, и голодно! Всё же корпус старался сохранить прежний порядок и уклад жизни. Учебная и воспитательная часть оставалась на прежней высоте, торжественно праздновались традиционные дни корпусного и ротных праздников. Всё, как будто, было по старому, несмотря на все невзгоды, но всё это было только “как будто”. Надвигалась катастрофа, нарастала тревога, которая охватила и корпус, когда советские войска начали занимать территорию Румынии.”
Духовой оркестр в 1943г.
Кадеты, да пожалуй и вся другая молодёжь, которые жили в интернатах, всегда были голодные и проводили значительное время в поисках “чего ни будь поесть”. Помню ранние утренние часы до завтрака, когда кто нибудь “дежурил” у окна спальни Второй роты, поджидая двухколёсную тележку пекаря, который привозил хлеб на кухню. Он также привозил и булочки, для тех кто хотел их купить за свои наличные деньги. Чаще всего этим “дежурным” оказывался наш одноклассник Александр Манернов, который поступил к нам в класс уже в военное время. Как только хлебная тележка появлялась у ворот Манернов кричал “Булочки приехали! Булочки приехали!”, за что я ему дал кличку “Булочка”, которая осталась за ним на всю жизнь.
Наше бывшее здание заняли немецкие военные части формирующейся дивизии “Prinz Eugen”, в которую вербовались местные немцы. Наши колонны часто встречались в городе или за городом Белой Церкви, где сразу начиналось соревнование в пении. Но победителями всегда выходили мы, так как у нас голоса были громкие и многолетняя практика в подготовке превосходила немецкую. Мы также разучили несколько немецких песен, которые мы также исполняли лучше их, и их этим дразнили (“мол вот вам и унтерменши - исполняют ваши песни лучше вас!”). Во время этих неофициальных состязаний, немецкие части обыкновенно замолкали и, с удовольствием слушали нас, очевидно подстрекаемые своими фельдфебелями, которые приводили нас в пример как нужно петь! Но оружьем мы сильно уступали немцам. Они были вооружены автоматами, пулемётами всех калибров и миномётами. Мы же имели только устаревшие французские винтовки и несколько новых винтовок “Маузер”!
На аэродроме Белой Церкви появилась эскадрилья двухмоторных бомбардировщиков “Хайнкель 101”, которые позже мне очень пригодились как источник снабжения патронов. В 1943 году нам прислали из Русского Охранного Корпуса около сорока старых французских винтовок для обучения кадет Первой Роты стрельбе, которой мы занимались на стрельбище рядом с аэродромом. Калибр наших винтовок “Маузер” был 7,65 миллиметров. Калибр пулемётов в самолёте ”Хайнкель” был тот же самый. Во время перерыва в учебной стрельбе по мишеням, когда все уходили в столовую, я вызывался добровольцем сторожить мишени. (Очевидно моя любовь к стрельбе превышала желание поесть, хотя мы были всегда голодными !). Я оказался отличным стрелком, особенно из винтовки Маузер, и занял одно из передовых мест по стрельбе в роте. Добиться точной стрельбы из старых французских винтовок было невозможно, очевидно из за изношенной резьбы ствола, но стрельба из Маузера было сплошное удовольствие, так как во время стрельбы я набирал максимальные очки. К сожалению патронов для Маузера у нас было недостаточно и мы должны были отчитываться за каждый патрон. Здесь мне и пришла идея добывать патроны из пулемётных лент “Хайнкеля”, рискуя жизнью, так как меня могли бы расстрелять на месте, если бы поймали у самолёта. Я проползал свыше ста метров от ограды аэродрома, показывая отличные результаты нашей военной подготовки, и подлезая снизу самолёта, забирался в него и вынимал патроны из пулемётной ленты, возвращаясь опять ползком обратно на стрельбище. С этими добытыми патронами, за которые давать отчет не приходилось, я наслаждался стрельбой. Так как стрелять по мишеням я также не мог, стрелять приходилось мне по разным натуральным целям, как деревьям и камням. Раз чуть было не попал в корову, которая паслась на другой стороне аэродрома. Особенно было интересно стрелять трассирующими пулями, так как каждый десятый патрон в пулемётной ленте был трассирующим. Конечно свою тайну я никому не открывал. А сейчас с ужасом вспоминаю этот эпизод, когда я не думая об этом, рисковал своей жизнью. Очевидно в молодые годы об этом и не думаешь!
26-ой Выпуск Русского Кадетского Корпуса в 1944г.
В корпусе я также очень увлекался чтением. Особенно меня интересовала русская военная история. Я даже добровольно взял на себя должность библиотекаря когда был в четвёртом классе (во Второй роте). Всё свободное время я посвящал чтению: на вечерних занятиях, где все готовили домашние задания, во время дневных занятий, т.е. во время уроков, держа книгу под партой. Так как я сидел с Олегом Толстым на предпоследней парте, меня преподаватели очень редко ловили за это недозволенное времяпрепровождение. В результате этого я сильно запустил занятия.
Дошло до такой крайности, что мне часто приходилось прятаться от уроков, когда ожидал что преподаватель вызовет меня к доске, что можно было легко предугадать посмотрев в классный журнал, в котором было видно когда приходит моя очередь. До сих пор со стыдом вспоминаю, как мне пришлось прятаться в мусорной яме от урока по Закону Божьему отца Антония Барташевича. Когда нас перевели в новое здание, наши классы были не в самом здании, а в квартале от него. Так как спален там не было, у меня не было другого выхода, как пользоваться мусорной ямой во избежание уроков. Правда я воспользовался этим только раз, так как решил, что лучше получить двойку чем унижаться, сидя целый час в мусоре!
Это конечно сильно и отрицательно влияло на мои учебные успехи и я получил переэкзаменовку по математике в конце четвертого класса. После четвертого класса также нужно было сдавать экзамены по “Малой Матуре”, которая сдавалась в июне 1942 года. “Малая Матура” была минимальным государственным образовательным требованием в Югославии. Желающие, после получения удостоверения “Малой Матуры”, могли продолжать техническое образование в ремесленных школах. Также это удостоверение требовали во время поступления на работу. Те кто хотел продолжать своё образование в высших учебных заведениях, должны были закончить восемь классов средней школы и сдать “Большую Матуру”. Чтобы защитить “Малую Матуру” мне нужно было сначала выдержать переэкзаменовку по математике, а затем сразу сдавать экзамены по другим предметам, чтобы защитить “Малую Матуру”. Не желая оставаться на второй год в четвертом классе, а также желание попасть в Первую Роту (в которой числился пятый класс) и, наконец, надеть чёрные шинели с белыми перчатками, я серьёзно взялся за учёнье. Стояла замечательная погода и я, за редким исключением, занимался в парке перед корпусным зданием, одновременно восхищаясь природой. Очевидно такая обстановка положительно отразилась на мою подготовку и я сдал на “отлично” математику, а также “Малую Матуру”. Так как прошёл все экзамены первым, мне выдали специальную грамоту и денежный приз, что помогло провести лето более беспечно. Это усилило мою уверенность в себе, что наложило положительный отпечаток на всю мою жизнь и знание, что при желании, я могу добиться всего! С тех пор по учению я шел более или менее наравне с лучшими учениками моего класса.
В первых классах корпуса я был один из самых маленьких по росту в нашем классе (кажется я стоял четвёртым с левого фланга, в классе где было около пятидесяти кадет). Как часто бывает в таких группах мальчишек, большие мальчишки всегда издеваются над малыми. Один из словесных издевательств надо мной, было моё прозвище “Танька”, которое я уже не помню как получил. В последующих классах я сильно вырос и уже стоял четвёртым-пятым с правого фланга, что также изменило отношение к лучшему тех кто раньше дразнил и издевался надо мной.
Одним из самых назойливых в моём четвёртом классе был Юра Лукьянов. Как то раз Юра довёл меня до “каления” и я сняв свою кадетскую бляху, ударил его по голове. Сильно полилась кровь и мне пришлось отвести его в лазарет. Конечно Юра не сказал, что в действительности случилось, а сказал что он упал и ударился об кровать. После этого происшествия меня вдруг перестали дразнить, а с Юрой Лукьяновым мы даже стали дружить. Эта дружба продолжается и сейчас и мы часто встречаемся, так как активно участвуем в Организации Русских Юных Разведчиков или ОРЮР, занимаясь организацией новых отрядов скаут-разведчиков в разных городах России. Изредка мне приходиться напоминать Юре об этом эпизоде, когда он начинает надо мной шутить, показывая на его шрам от удара бляхи, который до сих пор ещё ясно виден.
Я также дружил со старшими кадетами. Один из них был Георгий (Гога) Протопопов, который также жил в Панчево. Он был на два класса старше меня и у меня сохранились в памяти два эпизода связаны с ним. Первый относится к лету 1942 года, когда Гога сдал на отлично “Малую Матуру” и я был приглашён на празднество к нему домой. Там я первый раз попробовал шампанское, которое мне очень понравилось. Сейчас мне это кажется очень странным, так как шампанское сейчас я не люблю, так как после него у меня болит голова.
Возможно, что всё зависит от качества шампанского. Но насчёт этого я узнал только в восьмидесятых годах, во время моих деловых поездок в Англию и Францию. Во время полёта из Лондона в Париж на авиалинии AIR FRANCE, во время завтрака, мне предложила стюардесса бутылочку шампанского, на что я сперва отказался, но после “лекции” о шампанском моего английского партнёра, я все-таки бутылочку выпил. Оказывается, что натуральное шампанское (BRUT) не возбуждает головной боли, а только то в которые добавляют сахар. И действительно, после завтрака с шампанским БРУТ, я себя отлично чувствовал и мы провели все деловые встречи в Париже без проблем.
Второй эпизод связан с днём наших именин, с праздником Св. Георгия или по русскому обычаю - Юрьев День, 6 мая. Вечером 5 мая Гога ставил таз с водой, куда он клал цветы ландыша, которые начинают цвести в этот период. Между прочим из за этого, в Сербии этот цветок называется “чурчевак", т.е. “цветок Георгия”. Утром на Юрьев День мы с Гогой встали рано, до подъёма, и помылись этой прохладной водой, после чего отлично чувствовали себя весь день. К сожалению Гогина жизнь закончилась преждевременно. Он поступил в Русский Охранный Корпус и был убит в Сербии советским снарядом на наблюдательном пункте.
Я также дружил с Олегом Беляевым, который был года на три старше меня и обладал выдающимся музыкальным талантом. Он отлично играл на рояле исполняя музыку Чайковского, Бетховена и других классиков. Также у него был хороший голос - тенор. Он знал много советских песен и разучивал их с нами. Такие песни как ”Москва моя”, “Землянка” и песни из фильма “Весёлые Ребята” стали постоянным репертуаром кадет, благодаря Олегу. Он сильно был влюблён в Таню Назаренко, которая жила в Белграде и увлекалась балетом. Они часто переписывались, а во время летних каникул я у Тани часто бывал и чувствовал себя в её обществе очень хорошо. Она для меня была старшей сестрой. Её отец был фотографом и мне ещё помнятся фотографии, которые она мне передала. На одной фотографии была приписка её рукой: “Проводы сына на фронт”. На этой фотографии я был в кадетской форме с рюкзаком и направлялся на вокзал в поездку в Казачью Дивизию фон Панвица, навестить моего деда. Олег в то время уже был в Русском Охранном Корпусе. После войны Олег и Таня поженились.
Первая Рота Русского Кадетского Корпуса в 1944г.
Я с Югославии их больше не видел, пока не встретил Олега на Кадетском Съезде в 1994 году в Пенсильвании. Оказывается у них получилось серьёзное расхождение и они развелись. Сейчас Олег женат на американке русского происхождения и находятся в северо-восточной части штата Пенсильвании, где он управляет церковным хором в одной из русских церквей в этом районе. Таня живёт в Сан Франциско, но встретится с ней мне до сих пор не удалось.
Я продолжал играть в духовом оркестре, а также был дежурным горнистом, т.е. в дежурные дни играл утренний “подъём” и вечерний “отбой”. Насколько я помню, мне удалось участвовать в концерте только раз. Это было во время рождественских каникул 1943-44 года в концертном зале Русского Дома в Белграде, который находился на улице Кралице Наталии 33, где мы исполняли Увертюру 1812 года Чайковского. Очень хорошо помню, что во время увертюры я потерялся в нотах, и решил играть по памяти, что очевидно прошло удачно, так как никаких комментарий после спектакля не было! Правда моя музыкальная роль была очень проста и выражалась в простом аккомпанементе “ум-па-па”.
Один из моих лучших друзей-одноклассников был Юра Рожнов, который жил в Белой Церкви, но не был “приходящим” и жил в корпусе. “Приходящие” кадеты живущие в Белой Церкви приходили только на занятия и кадетской формы не носили. С ним у нас началась дружбу на довольно странных началах. Юра поступил в Кадетский Корпус только в феврале 1942 года, когда его мать с четырьмя детьми переехала из Косовской Митровицы в Белую Церковь. Отец его уже служил в Русском Охранном Корпусе. Хотя в семье говорили по русски, писать по русски ему было трудно и он делал много ошибок, особенно по старой орфографии где нужно было знать “коренные слова на букву ять” ( между прочим, мы перешли на новую орфографию только в марте 1944 года). Он также не знал ругательных русских слов, к чему “придиры большого роста” начали над ним постоянно подтрунивать, так как и в многих других группировках молодёжи, считалось “шиком” выражаться “матерным” языком. Так как я также принадлежал к группе, к которой они придирались, мы автоматически создали “общий фронт” защиты. С этого и началась наша дружба! Я, хотя и знал “матерные” слова, ни никогда ими не пользовался, так как мой отец в этом отношении был очень строг и даже за такое слово как “сволочь” сильно наказывал.
Большинство наших воспитателей и преподавателей были офицерами Императорской и Добровольческой Армии. Воспитателем нашего класса за последние годы был полковник Николай Евгеньевич Филимонов, который поддерживал очень строгую дисциплину. Воспитателем старшего класса был полковник Ивановский, с которым мы опять встретились после войны, так как он был директором Русской Гимназии в лагере Парш, в австрийском городе Зальцбург, где я и закончил своё среднее образование в 1946 году.
Один из самых увлекательных преподавателей в корпусе был Семён Николаевич Боголюбов, который преподавал географию и природоведение. В России он жил в Уссурийском Крае и часто с восторгом рассказывал о нём. Возможно что тяга к Сибири у меня и Вовы Кривского создалась под влиянием Семёна Николаевича!
Так как нашим воспитателям приходилось всё время говорить только по русски, сербским языком большинство из них владело плохо. Мне до сих пор ещё помниться один юмористический случай с нашим заведующим хозяйством полковником Александром Николаевичем Азарьевым. При нашей кухне кухарка-сербка развела цыплят. Очевидно, кто то оставил калитку на улицу открытой и цыплята выбежали на улицу. Это заметил наш заведующий хозяйством, прибежал на кухню и стал кричать кухарке :”Ципеле побегли !”. “Ципеле побегли !”. Надо объяснить, для тех кто не знает сербского языка, что цыплята по сербски “пиличи”, а “ципеле” по сербски означает “ботинки”. То есть прозвучало, что на улицу убежали ботинки, а не цыплята!
Во время каникул в корпусе нам выдавали документы на сербском и немецком языках, в котором говорилось, что “кадет по фамилии ............., отлучается в отпуск на ................... срок”. Мне очень хотелось поехать к деду на лето в Казачью Дивизию фон Панвица в Хорватию, которая в то время считалась независимой страной и поэтому достать проездные документы было невозможно. Не помню как мне пришла в голову эта мысль, но я пошёл в местную немецкую комендатуру в Белой Церкви и, обратившись прямо к немецкому коменданту и показав кадетский документ, получил немецкий военный “URLAUBSCHEIN”, и без всяких препятствий и бесплатно поехал в казачью дивизию. Это я делал два года подряд в 1943 и 1944 годах. Вспоминая об этом, до сих пор удивляюсь своей инициативе, которую я часто проявлял и продолжаю подобным образом проявлять и сейчас, а также - наивность немецких военных властей!
Следует упомянуть, что не все кадеты были антикоммунистически настроены, хотя их было подавляющее большинство. Могу упомянуть двух кадет, которые были просоветски настроены и в 1945 году оба оказались в Советском Союзе. Одним из них, упомянутый мною в предыдущей главе, был Олег Толстой, кадет моего выпуска. Вторым был “Павлик” Кутепов, сын похищенного в 1928 году большевиками генерала-от-инфантерии А. П. Кутепова. Это похищение было организовано комиссаром государственной безопасности 2-го ранга Сергеем Васильевичем Пузицким. Павлик был на два года старше меня, т.ё. XXIV выпуска. Он корпус не закончил, так как уже в 1943 году был в Русском Корпусе, где числился при штабе. В это время его деятельность заключалась в вербовке добровольцев в Бесарабии и Буковины. Павлик всегда пользовался особым вниманием начальников. В Кадетском Корпусе, директора генерала майора Попова, к которому часто приходила его мать Лидия Давидовна, а в Русском Корпусе - командира Корпуса генерал-майора Штейфона.
Вот что пишет Николай Николаевич Протопопов, один из участников Русского Корпуса:
“В 1943 году, по приказу Штаба Корпуса, из 1-го полка, в котором я тогда служил, было откомандировано несколько человек для отправки в Румынию на вербовку добровольцев из Бесарабии, Буковины и из оккупированной румынскими войсками территории. Лично я получил назначение в Бесарабию. Мы возили транспорты с добровольцами в Бухарест, а затем в Белград, на Баницу. Мы любили эти поездки, так как они давали нам возможность не только провести пару дней с семьёй, но и привезти из Румынии такие продукты питания и вещи, которых в оккупированной Югославии в то время достать было почти невозможно.
После одной из своих поездок в Белград, я явился в Штаб Корпуса, чтобы получить командировочные бумаги в Бесарабию, а мне вдруг говорят, что перед отправкой на вокзал я должен явиться к командиру Корпуса. Не без внутренней тревоги, в назначенный час, постучался я в дверь кабинета командира Корпуса. Получив разрешение войти, открыл дверь и увидел перед собой генерала Штейфона, разговаривающего с .... рядовым Павлом Кутеповым! Я отрапортовал по уставу, и генерал очень любезно со мной поздоровался и пригласил сесть. Командир Корпуса объяснил мне, что мне поручается доставить румынским властям в Бухаресте лицо, под ложной фамилией записавшееся в Русский Корпус и теперь, по политическим мотивам, затребованное через германских военных властей румынским правительством. Задача весьма ответственная, а в помощь мне, и в распоряжение вербовочного штаба в столице Румынии, командируется Павлик Кутепов. Когда командиру Корпуса доложили, что машина подана, генерал Штейфон поднялся, подошёл к Павлику, перекрестил и поцеловал его, а затем, попрощавшись со мной, просил меня беречь Павлика, на которого он перенёс свою любовь к его отцу - своему начальнику и другу со времени ещё Галлиполийского сидения. Мы вышли во двор. Я не верил своим глазам - нас ожидала личная машина командира Корпуса с генеральским значком. Никогда не думал, что мне, в то время ефрейтору, придётся ехать через Белград в генеральской машине, да ещё с сыном Кутепова.
На вокзале нам передали арестованного, и мы заняли купе в международном вагоне Белград-Бухарест. Эту поездку я никогда не забуду! Были моменты, когда я просто не знал, кого мне охранять больше - нашего политического подопёчного или же ... Кутепова. Павел в течении всего этого пути нёс такую политически опасную ахинею, что мне приходилось неоднократно его останавливать. Но ничего не помогало ... Всю дорогу я не снимал с себя пояса с кобурой, ибо, откровенно скажу, боялся, что они вдвоём овладеют мной и сбросят меня на ходу с поезда.
Чего только не наслышался я тогда от Кутепова: что, мол отец его вовсе не похищен красными, “как это утверждают белые зубры”, а принял предложение советского правительства, самого Сталина, и отправился командовать армией, причём под личиной советского маршала, имя которого он даже назвал, но я сейчас не могу вспомнить. Дляменя была такой жуткой неожиданностью вся эта пробольшевицкая, просоветская галиматья, какую всю дорогу нёс этот, произведший на меня впечатление полоумного, мой однокашник-кадет. Тот факт, что мне Бог помог благополучно выполнить это, возложенное на меня командиром Корпуса задание, я и по сей день отношу к ряду чудесных событий в моей личной жизни . С Кутеповым же я, после этой совместной командировки, слава Богу, больше никогда не встречался. Из журнала “Часового” мне стало позже известно, что Павел добровольно вступил в ряды Красной Армии, то есть попросту перебежал, но вскоре был арестован и отправлен в тюрьму. В каком-то из лагерей его встретил Берин-Бей, автор воспоминаний о пребывании в советских концлагерях и тюрьмах, печатавшихся в своё время в нью-йоркской газете “Россия”. После освобождения, Кутепов поступил на службу в Московскую патриархию, где официально состоит переводчиком сербскохорватского и немецкого языков. Мать его, Лидия Давидовна, после войны проживала в Югославии, откуда её вызволили военные круги русской эмиграции, помогавшие ей до самой её кончины в Париже. Павел же всячески уговаривал мать переехать в Советский Союз.”
Могу добавить, что по рассказу моего друга Юры Рожнова, Павел Кутепов, в чине унтер-офицера, в 1944 году, когда Бесарабия уже была в руках Красной Армии, был в 5-ой учебной роте 5-го полка Русского Корпуса на Банице. В этой роте оказался и Юра Рожнов.
Как пишет Д. Николаев, кадет XIV выпуска и одноклассник Кутепова, оставшийся в Югославии, в конце сентября 1944 года в районе города Панчево Павел Кутепов попал в Красную Армию, где одно время был переводчиком. В 1945 году, вместе с генералами Вдовенко и Ткачёвым был отправлен в Москву, где долгое время был под следствием на Любянке. Был присуждён к 20 лет принудительных работ. После смерти Сталина был амнистирован в 1954 году, находясь в городе Иваново, где работал на текстильных заводах.
Оказавшись на свободе, Кутепов начал заниматься малярным делом. Вскоре он был замечен местным священником, который и порекомендовал его в Московскую патриархию, как образованного человека, владеющего иностранными языками. В 1960 году Павел Кутепов был принят на работу в отдел переводчиков. В 1964 году назначен редактором , а в 1967 году главным редактором Бюро переводов Отдела Внешних Церковных Сношений Московской Патриархии. За свою работу был награждён орденами Святого Князя Владимира и Святого Сергия Радонежского.
Его также встречали в Иерусалиме в группе из Советского Союза. К этому времени его просоветское настроение сильно изменилось и он сильно жалел о своём поступке.
Павел Александрович Кутепов скончался в Москве 27 декабря 1983 года и погребён на Бабушкинском кладбище.
В конце лета 1944 года я вернулся из Казачьей Дивизии фон Панвица раньше. После покушения на Гитлера все отпуска были отменены и мой “URLABSCHEIN” стал недействителен, и все военные с этим документом должны были вернуться в свои части. В штабе Казачьей Дивизии мне его заменили документом под заглавием “MARSCHBEFEHL”, с направлением в Белую Церковь. Очевидно из за этого я и поехал в Белую Церковь, где в немецкой комендатуре я продолжил его до начала сентября 1944 года.
Эти немецкие военные документы позволяли мне не только ездить бесплатно в поездах Сербии и Хорватии, но получать немецкий военный паёк, ходить бесплатно в кино и посещать военную столовую “SOLDATENHEIM” в Панчево, т. е. во времена когда питание везде было скудное и недостаточное, я отлично питался за счёт немецкой армии.
Я провёл несколько дней в Белой Церкви в компании Юры Рожнова и других кадет и местных русских барышень. Ходили по ночам сторожить урожай в сторону Рудольф Парк у границы с Румынией. Во время моего короткого пребывания в Белой Церкви, я подружился с Мусей Быкадоровой, которая была маленького роста интересная брюнетка. Я её несколько раз провожал домой после встреч в нашей компании. Она жила на главной улице Белой Церкви, пару кварталов выше знаменитой кондитерской МОГОШ, которая являлась нашей кадетской целью посещения во время каждого выхода в город. В последний день пребывания в Белой Церкви, я с Мусей по дружески попрощался, предчувствуя что мы больше не встретимся.
Уже в лагере Эгере в Судетах, я получил от Муси, через кадет из Белой Церкви, очень нежное письмо, которое для меня было неожиданным и очень растрогало. Я её часто вспоминал в течении последующих лет, когда судьба “таскала” меня по разным материкам мира. Позже я узнал от Кости Волошинова, что Муся была ранена красными партизанами в поезде, когда возвращалась из Вршца. О дальнейшей судьбе Муси я больше не слыхал, но ещё не теряю надежду встретиться, хоть для того чтобы вместе вспомнить те короткие вместе проведённые моменты и поделиться рассказами о своей жизни.
К концу лета 1944 года уже было очевидно, что Германия войну проигрывает. Красная Армия подходила к границам Югославии. Нам уже было ясно, что придётся покидать Югославию.
9 сентября 1944 года я выехал с первой маленькой группой кадет в Германию и этим закончилась моя юношеская жизнь в Русском Кадетском Корпусе в Югославии!
Большинство воспитателей, преподавателей и кадет Великого Князя Константина Константиновича Кадетского Корпуса в Белой Церкви не успели эвакуироваться с кадетским транспортом в сентябре 1944 года и остались на своих насиженных местах. Судьбы оставшихся оказались весьма печальными, а в некоторых случаях и трагическими.
Советская Армия вошла в Белую Церковь в воскресение 1 октября 1944 года. Наспех собранные из местных коммунистов отряды “партизан”, со свеженашитыми красными звёздами и с разнокалиберным оружием, появились в Белой Церкви гораздо позже.
Начал действовать СМЕРШ и среди первых арестованных оказались местный судья Пётр Волошинов, отец кадета XIX выпуска Константина Волошинова и председатель русской колонии Генералов. Югославские граждане были переданы титовским комиссарам, которые уже в середине ноября 1944 года расстреляли 50 арестованных, яко бы, в отместку за подобную казнь сербских заложников немцами в 1943 году. В списках, которые были расклеены по всему городу, среди казнённых были имена подполковника Потапова, капитана Лаврова и Петра Волошинова. Их останки закопали на скотском кладбище южнее Рудольф-парка у реки Неры.
Вскоре начальники НКВД сделали выговор своим ученикам в ОЗНА и они прекратили печатать объявления о расстрелянных. Поэтому остальные преступления партизан в Белой Церкви остались нераскрытыми.
В начале декабря 1944 года вышел приказ о ссылке всех местных немцев и русских эмигрантов в концлагерь. Перед этим им пришлось пройти суд “тройки” партизан. Возглавлял её, преподаватель Сербской Гимназии в Белой Церкви, Светолик Суботич, который впоследствии стал её директором. Вторым членом был назначен полу цыган из села Кусич, Пера Белобабич. Третьим членом был кадет XVI выпуска, сербского происхождения, Георгий Джурджевич, который сыграл очень не лестную роль в судьбе многих воспитателей.
В зале был поставлен стол, мимо которого должны были проходить арестованные и, под угрозой расстрела, класть все наличные драгоценности. Дошла очередь и до преподавателя французского языка, полковника В. А. Скалона. У него на руке было обручальное кольцо, которое он снять не мог. Понимая безвыходность положения, полковник Скалон сказал партизанам: “Если хотите отобрать у меня это единственное воспоминание о моей жене, отрубите палец”. Члены “тройки” переглянулись, но рубить палец не решились.
Сперва пожилые мужчины и женщины были размещены в здании Кадетского Корпуса у железнодорожной станции. По инициативе подполковника Филимонова, из гимнастического зала были перенесены в спальни кожаные матрасы, чтобы не спать на голом полу. Вскоре военные потребовали освободить казарму, здание Корпуса, и все заключённые были переведены в городскую тюрьму, где отделили мужчин от женщин. Отношение к заключённым сильно ухудшилось и многие старики лежали без медицинской помощи. Стоял декабрь месяц, а помещение не отапливалось.
В сочельник 1945 года в камеру вошли партизаны и, ругая заключённых за то, что у них спёртый воздух, приказали открыть окна, вымыть пол, постелить чистую солому, а окна оставить открытыми на всю ночь, пока пол не высохнет. Продолжая издеваться над заключёнными, охранники поздравили всех с Рождеством. В эту ночь многие из заключённых простудились и вскоре умерли.
Однажды ночью в помещение вошли вооружённые “кнойевцы” (Корпус Народной Обороны), разбудили всех заключённых и стали вызывать по списку. Среди уведённых были преподаватель немецкого языка В. Н. Кожин, капитан М. Т. Кныш и капитан Б. В. Шестаков. Их расстреляли по дороге в Вршац и о них больше никто ничего не слышал. Очевидно, что в этот период были расстреляны и другие воспитатели. Несколькими неделями позже в лагере села Шушара покончил с собой преподаватель математики Д. Д. Данилов, повесившись на своём ремне.
Выжившие и пережившие все издевательства и пытки и выпущенные на “свободу” офицеры воспитатели были буквально выброшены на улицу без работы и без пенсии. Некоторые вынуждены были работать чернорабочими на складах или продавать на улицах газеты. Среди них оказались полковник И. П. Трофимов, подполковник Н. Е. Филимонов, мой воспитатель в Первой Роте, подполковник Н. Е. Карпов, воспитатель во Второй Роте, преподавательница Е. И. Козырева и преподаватель рисования Н. И. Александров.
Среди оставшихся кадет в Белой Церкви, был арестован и 14-летний кадет Константин Волошинов, который просидел в тюрьме пять лет. С 1946 года его стали посылать на работу на Машинотракторную станцию (МТС), где он проработал до 1950 года, изучив специальность механика. В 1950 году ему удалось достать фальшивые документы и он убежал в Австрию.
Жизнь педагогов, покинувших Белую Церковь до эвакуации Корпуса, сложилась несколько иначе. Когда Советская Армия вошла в Белград, НКВД сразу арестовало по спискам чинов Русского Обще-Воинского Союза, а также членов Народно-Трудового Союза. Среди последних оказался и Олег Кожин, сын преподавательницы русского языка, Марии Мечеславовны Кожиной. Он, как молодой, подававший большие надежды египтолог, был отправлен в трудовой лагерь рудника Бор. Несмотря на это, он был арестован и мать ему некоторое время носила передачи на Баньицу, известную русским эмигрантам, казарму, обращённую в тюрьму. Через несколько недель матери сказали, чтобы она больше не приносила посылок: её сын расстрелян. При этом известии Мария Мечеславовна упала в обморок и сломала ногу. Вскоре после такого удара судьбы, она подверглась операции, в результате которой ей заменили один, затронутый раком глаз, стеклянным. Частично веря, что её сын не расстрелян, а находится в СССР, а частично из боязни потерять работу в гимназии, Кожина даже избегала ходить в церковь, хотя смерть стояла уже у неё за спиной. Похоронена она русском участке Нового Гробля весной 1952 года.
Когда политический террор в Югославии немного ослабел, заграничные кадеты со всего света стали посылать в Белую Церковь деньги, посылки и бодрящие письма своим выжившим воспитателям. Не мало кадет, институток и их родственников посещают сейчас Белую Церковь.
Список кадет XXVI выпуска в 1944 году.
Александров Владимир
Андрушкевич Игорь
Анненков Николай
Ауэ Олег
Бурлаков Павел
Волков Иван
Волкорез Виктор
Вороницын Сергей
Дончук Михаил
Дубельштейн Павел
Дубельштейн Пётр
Карасик Павел
Карасик Пётр
Кирей Владимир
Кравченко Александр
Лишенко Илья
Лукашевич Глеб
Лукьянов Георгий
Манернов Александр
Меркулов Николай
Мордвинкин Юрий
Петрович Владимир
Писарев Александр
Раевский Борис
Разумов Константин
Реймер Алексей
Рожнов Георгий
Савенко Николай
Стеценко Василий
Стороженко Борис
Толстой Олег
Чучувадзе Игорь
Примечание: Некоторые данные в этой главе были заимствованы из следующих источников:
1. “Кадетские корпуса за рубежом”.
Издание Объединения Кадет Российских Зарубежных Кадетских Корпусов, Нью Йорк, США.
Printed by “Monastery Press”, Montreal, Quebec, Canada, 1970.
2. “Наши Вести” Издание Союза Чинов Русского Корпуса, Сан Франциско. №378. Январь 1980 г. Стр. 16 и 17. “Трест”. С.Л. Войцеховский. “Заря”, Канада. 1974 г. Стр. 118.