Я родился 30 января 1928 года в городе Парачинe в Сербии. Парачин находится на пол пути по главной железнодорожной ветке между Белградом и Нишем. По этой ветке проходит и всё пассажирское движение между Парижем и Константинополем, включая знаменитый “Восточный Экспресс”.
В Парачине мой отец, Борис Фёдорович Мордвинкин, работал химиком на стеклянном заводе. Моя мать Вера Валентиновна Руденко, была дочерью священника протоиерея Валентина Руденко. Бабушку звали Марфой Михайловной Острогорской.
Вера Руденко в 1926г. Семья протойерея Валентина Руденко
Через несколько лет после моего рождения, папа перешёл работать на дрожжевую фабрику при пивном заводе в городе Ягодина, который находился севернее Парачина, на той же ветке железной дороги. Конечно, этот период моего детства я почти не помню. Не думаю, что читатель проявил бы особый интерес к жизни двух-трёх летнего ребёнка, жизненный опыт, которого ничуть не отличается от миллионов других детей. Привожу некоторые эпизоды только с целью показать, что и моя жизнь не отличалась от других, но какой-то интерес к жизни я проявлял: иногда ведя себя не совсем ортодоксально.
Мне было года два, когда мне подарили трёхколёсный велосипед, на котором я проводил большую часть дня, часто уезжая без разрешения из дому и маме приходилось меня искать. К счастью, я всегда уезжал навестить нашу хорошую знакомую Софию Бонефатевну Горбунову, которая жила в нескольких кварталах от нас.
На праздники папа, мама и я часто ездили к дедушке и бабушке (родителям мамы) в Чичевац, который находился немного южнее Парачина. Мой дед был священником и жил при церкви, недалеко от железнодорожной станции. Чицевац - маленький городишко. Смутно помню церковь и дом, в котором жили дедушка и бабушка. Помню базар, который был по воскресеньям на улице у церковной ограды и куда мы ходили с дедом за сладостями.
Об одном эпизоде мне часто напоминала мама. Это случилось в Чичевце, во время прогулки с моими родителями по насыпи, ведущей к станции, мы встретили свинью с малыми поросятами. Мы подошли к ним и я начал прислушиваться к звукам, которые издавали поросята. Через несколько минут “захрюкал” и я, и у нас начался серьёзный разговор с поросятами и их мамой. Так я научился “хрюкать”, талант, которым пользуюсь до сих пор. Вообще, у меня всю жизнь проявлялся интерес к животным, и я всегда их любил. У меня с животными и маленькими детьми всегда моментально устанавливается обоюдная симпатия.
Семья Мордвинкиных с родствениками в 1931г. Семья Мордвинкиных с друзьями на пикнике в 1929г.
Смутно помню наши поездки в русский монастырь, к которому нужно было ехать на пароме. Если не ошибаюсь, в монастыре жил владыка Антоний (Александр Синькевич, закончивший Крымский Кадетский Корпус в 1924 году), который пошёл в монашество после окончания кадетского корпуса в Югославии. Владыка Антоний часто приезжал к нам на дом и я любил прятаться под его рясой, когда он сидел в кресле. Говорят, что я делал и более серьёзные дела, сидя под его рясой.
Вскоре родился мой брат Вова, а затем и сестра Надя. Мне было около четырёх лет, когда Вова обварился горячим молоком, к кастрюлей которой он дотянулся из своей детской кроватки, стоящей близко у плиты. Он сильно мучился от боли и я помню, как папа носил его всю ночь на руках. Маме стало трудно справляться с тремя детьми и меня отправили к дедушке и бабушке в Чичевац.
Мне у дедушки предоставили полную свободу и я разъезжал на своём велосипеде по соседям в сопровождении собаки - немецкой овчарки “Рекса”. Его позже, к сожалению, убили, приняв его за волка. Я подружился с соседним мальчиком-сербом моего возврата, с которым проводил всё своё время.
Вскоре папа опять поменял работу и стал работать на сахарном заводе в Чуприи, город который находился в том же районе, где Ягодина и Парачин. Работа на сахарном заводе была сезонной, т.е. начиналась обыкновенно в октябре, когда кончали собирать урожай сахарной свёклы, и, в зависимости от урожая, продолжалась несколько месяцев. Папа параллельно с работой на заводе, занимался и пчеловодством, которое он очень любил. Годовое рабочее расписание этих двух работ отлично сочеталось. В зимние месяцы, когда пчёлы на зимовке, он работал на сахарном заводе. Когда работа на сахарном заводе заканчивалась, начинался пчеловодный сезон. Папа решил, что сможет сделать много больше и получить более выгодное финансовое вознаграждение за свои труды, если мы переедем в район, где он сможет купить дом и иметь свою столярную мастерскую.
Мастерская ему была нужна, так как он делал сам свои ульи, в которых соблюдал большую точность в размерах. Тем кто не знаком с пчеловодством, следует объяснить требования точности размеров в улье. Пчёлы очень требовательные к зазорам. Если зазор меньше или больше чем нужно, пчёлы заделывают его воском. Если зазоры заполнены воском, почти невозможно вынуть рамку из улья, или в лучшем случае, повреждается клетки вощины, и мёд вытекает. После выкачки мёда, когда рамка возвращается в улей, требуется дополнительная работа пчёл для восстановления повреждённых клеток. Пчёлам приходиться вместо добывания мёда заниматься другой непродуктивной работой. Это сильно влияет на количество собранного мёда, особенно когда сбор мёда с некоторых цветов кратковременный.
Автор с мамой и знакомой ведёт коз на пастбище. Дедушка о. Валентин Руденко с внуками в 1937г.
Папа также хотел найти хороший медоносный район. Такой район он нашёл в провинции Банат, недалеко от левого берега Дуная, в селе Мраморак. Там он нашёл два рядом стоящих дома. В одном жила наша семья. Во втором была расположена столярная мастерская. Правда эти дома были на самой окраине села, рядом с цыганским районом. Как не удивительно, цыгане оказались отличными соседями. За все годы нашего пребывания в Мраморке, у нас в доме ничего не пропало ! В восьми километрах от нашего дома в Мраморке, стоит громадный лес, в котором растёт, главным образом белая акация. Также есть, в малом количестве, и липа. По преданию этот лес был посажен по распоряжению Наполеона. Насколько это правда, ручаться не могу. Почва, на которой растёт акация, песочная. Очевидно когда-то здесь протекал Дунай. Чтобы предохранить плодотворные поля этого района от заноса песком, надуваемого ветром, и посадили этот лес. Акация, как известно пчеловодам, является отличным медоносным деревом, которое начинает цвести ранней весной. Папа, который к тому времени уже имел свыше двухсот ульёв, увозил их в этот соседний лес. У него был раскладной барак, где он жил на пасеке в лесу. Сезон начинался с цветением акации. Затем цвела липа, мёд от которой очень ценился в Сербии. Заканчивался сезон цветением так называемого в Сербии “босилька”, которого я в других странах нигде не встречал. Босиляк начинал цвести на полях, после того как была скошена пшеница. Этот цветок напоминал миниатюрную сосну. Цветы были белого цвета, в виде маленьких колокольчиков, очень приятного аромата. Пчёлы также собирали мёд и с клевера, на полях окружающих лес.
Я очень любил быть на пасеке, где проводил всё свободное время. Особенно любил спать в бараке, в лесу. С раннего детства у меня появилась любовь к природе, к лесу. Помогал папе в работе с пчёлами и узнал многое, что требуется в пчеловодстве. Папа очень серьёзно занимался пчеловодством и считался в Сербии ведущим пчеловодом. Он вёл дневник на каждый улей. Каждая матка была отмечена краской, на каждый год - разный цвет. Каждый третий год он менял матку, таким образом поддерживая продуктивность улья. Заменял он старую матку молодой маткой из ульёв, которые давали лучшие результаты по сборке мёда. Также он вёл метереологический учёт, записывая температуру, осадки и силу ветра. Применял он эти данные в решении, когда, например, вывозить пчёл в лес, когда привозить обратно.
Помню наше первое Рождество в Мраморке. Мне было тогда лет пять. На ёлке я нашёл свой подарок - свой собственный гребешок ! Нужно сказать, что в детстве у меня были очень густые вьющиеся волосы и не каждый гребешок был способен справиться с моей шевелюрой. Между прочим, все мои дети унаследовали такие волосы, но большинстве дочерей это почему то не нравилось, и они сидели часами перед зеркалом, стараясь выпрямить свои волосы!
В ту же зиму у меня был случай, когда я провалился через лёд и чудом не утонул. Одевшись тепло и натянув свои новые резиновые сапоги, отправился я к водяной мельнице. Мельница находилась довольно близко от нашего дома, у подножье холма. У мельницы был сделан запруд, куда вливался ручей, у которого было несколько источников. Из этих источников мы брали питьевую воду, которая была очень чистая и вкусная. Было довольно холодно и пруд покрылся льдом. У берега с моей стороны лёд был довольно толстым и я решил поскользить по нём в моих новых сапогах. Это занятие мне очень понравилось и очень этим увлёкся, не заметив, что у противоположного берега пруда, куда вливался ручей, лёд был гораздо тоньше. Я вдруг провалился через лёд, но, к счастью во время падения мои руки были подняты на уровне плечь, что и предотвратило меня полностью погрузиться под лёд. Я долго пытался, двигая руками и ногами, выбраться опять на лёд. Наконец это мне удалось и я осторожно пополз по льду к берегу. К сожалению я не сообразил снять сапоги и вылить воду из них, хотя вряд ли я смог бы это сделать, так как даже дома я не мог их сам снимать. С трудом я поднялся через сугробы по холму домой. Пришёл домой в виде замёршей сосульки. Мама сразу кинулась меня раздевать и переодевать в чистое бельё. У меня поднялась сильно температура и стали болеть все суставы, особенно колени. Я просидел всю зиму закутанным в одеялах с сильными приступами ревматизма.
На следующий год я пошёл в сербскую основную школу. Учился я не плохо, конечно благодаря папе, который со мной часто занимался и значительно расширял мой кругозор. Он не придерживался только требований школы, но объяснял мне более подробно о данном предмете. Он также часто читал нам русские книги: сказки, басни, поэзию. Особенно мы любили сказку о царе Салтане. В то время мы её знали почти наизусть.
Наша школа находилась в центре деревни и была угловым зданием. Перед школой был сравнительно большой парк. Помню хорошо каштановые деревья в парке. Мы любили осенью собирать эти каштаны. Правда, мы их, главным образом собирали для корма нашим козам, которые каштаны очень любили. У нас было несколько коз и мы питались козьим молоком. Особенно любили свежее парное молоко. В середине квартала рядом с школой, стояла сербская православная церковь. Между прочим, половину населения нашего села, как и большинство других селений и городов в Банате были немцы-швабы. Они были католиками и их церковь стояла сбоку парка. На другой стороне парка находилось сельское управление.
Ученики школы, а также наша семья, ходили в православную церковь по субботам и воскресениям. Во время богослужения в воскресенье, ученики школы по очереди читали апостола, как задание по уроку Закона Божьего. Когда пришла моя очередь, священник, который также преподавал Закон Божий в школе, дал мне апостола на дом, чтобы я поупражнялся и привык к церковнославянскому письму. Я усердно занимался апостолом с помощью папы, и, конечно, выучил апостола, который должен буду читать в церкви, от многих повторений, наизусть. Вышел на середину церкви. Нервничаю. Как только батюшка открыл Царские Ворота, я начал читать апостола. Незаметно даже для себя, я оказывается так быстро “оттарабанил” апостола, что батюшка не успел ещё выйти с кадилом, а я его уже закончил. Папа и батюшка мне по этому поводу ничего не сказали.
В школе я был, сравнительно с другими одноклассниками, малого роста и младше по возрасту Это мне совершенно не мешало часто вступать в драку с другими мальчишками. В детстве я был очень вспыльчивым. Помню однажды по дороге в школу, куда мы ходили группой, кварталов за восемь, подрались двое мальчишек. Один вытащил перочинный ножик и стал им угрожать другому. Увидев нож я почему-то очень рассердился и кинулся отнимать нож. Окончилось это маленьким порезом моей правой руки, но я нож отобрал. С тех пор мальчишки стали относиться ко мне с уважением.
Однажды я вернулся домой довольно рано. Зашёл в дом, обошёл весь сад, зашёл в папину столярную мастерскую, но дома никого не было. Я решил, что, очевидно, все поехали к папе на пасеку. Решил и я отправиться на пасеку, хотя это и было свыше восьми километров от дому. Дорогу я знал очень хорошо, знал даже “сокращёнки”. Подпрыгивая, пошёл я в лес. Шёл я по опушке леса. Останавливался - любовался цветами. Не доходя до пасеки, которая находилась недалеко от дома лесника, был виноградник, в котором работали крестьяне. Увидев маленького мальчишку одиноким в лесу, далеко от всех населённых пунктов, очевидно решили, что я потерялся и попытались меня поймать. Не зная, с каким намерением они хотели это сделать, я быстро побежал в лес и они потеряли мой след. Когда я, наконец, пришёл на пасеку, папа был очень удивлён моим появлением. Конечно, папа был на пасеке один. Он решил сразу отвести меня домой, чтобы мама не начала волноваться, что меня дома нет. Папа взял верховую лошадь у лесника и мы поехали домой. Мне не особенно понравилось сидеть с папой в седле и я большинство пути прошёл пешком.
Большинство улиц и дорог, кроме центра, в Мраморке были немощённые. Летом в сухую погоду в колеях дорог лежал толстый слой пыли. Мы любили босиком играть в этой пыли, изображая паровоз. Разница была только в том, что паровоз выпускал пар. Наш “паровоз” поднимал облако пыли. Как-то я постучался в калитку к соседу, чтобы вызвать соседнего мальчишку поиграть. Под калиткой собаки прорыли проход по которым они вылезали на улицу. Не ожидая этого, вдруг из под калитки высунулся пёс, который мгновенно укусил меня в ногу. Полилась кровь. Я быстро побежал на дорогу и присыпал рану пылью. Вскоре кровь на ране запеклась и кровотечение прекратилось. Через несколько дней, я сорвал запёкшую кровь. Никакого признака воспаления на ране не было. Если бы это случилось в теперешнее время, я уверен, что все были бы в ужасе от такого метода лечения, и мне бы пришлось мучиться от последствий прививок от столбняка!
На следующий год меня послали учиться к дедушке в город Куршумлия, куда его назначили благочинным, где под его подчинением было около 20-ти священников и приходов. Куршумлия находится около 60-километров на юг от города Ниш, на той же главной железнодорожной ветке, что и Парачин, Ягодина и Чуприя. Куршумлия же была конечной железнодорожной станцией на второстепенной ветке, отходящей от города Ниш. Учился я очень плохо, так как не было надзора. Дедушка был очень занят церковными администрационными делами.
Я очень любил ездить с дедушкой верхом по горным дорогам его епархии. Меня очень баловали священники, которые приезжали к дедушке за жалованьем. Они всегда давали мне деньги на сладости. Некоторые давали больше, другие меньше. Я до того разнахалился, что повесил над дедушкиным письменным столом объявление, где я установил минимальную сумму, которые священники должны были мне платить. Что то вроде теперешней мафии в России, с одной только разницей, что мои требования были гораздо меньше в процентном отношении. Конечно, священники приняли это за шутку, но платили! Дедушка это объявление не заметил, пока священники не начали шутить на эту тему. Узнав об этом, дедушка меня здорово выпорол ремнём и сорвал моё объявление. Это было моё первое и последнее наказание деда.
Дедушка тоже занимался пчеловодством. Около двадцати ульёв стояли у него в саду. Я часто деду помогал в работе с пчёлами, так как считал себя опытным пчеловодом.
На заднем дворе у деда был свинушник, где выкармывался поросёнок для рождественского праздника. Я ежедневно затевал разговоры с поросёнком, на языке который я выучил в детстве. В этом дворе мне было позволено рыть свои окопы и строить крепость, на что я тратил много времени. Копаясь в этом дворе, я нашёл много старых монет из турецких времён, включая несколько золотых и серебренных.
Моё любимое занятие было “игра в войну”. Кругом Куршумлии было масса окоп, остатки ещё от Первой Мировой Войны. Я собирал компанию мальчишек моего возраста и мы ходили на эти окопы” играть в войну”. Наше вооружение заключалось, кроме деревянных сабель и пик, в игрушечных пистолетах. Стреляли патронами, скорее “пыжами”, сделанных из пробки с взрывчатым сердечником, который взрывался при нажатии курка. Куски пробки вылетали из дула с пламенем и дымом, но никакого физического, на нормальном расстоянии, вреда не приносили. Однажды у меня получилась осечка, когда я играл в одиночестве. Так как “пыж” не вылетел из дула, я решил его вынуть ножом. Во время этой процедуры, “пыж” вдруг взорвался и ослепил меня, так как я держал дуло пистолета близко перед глазами. Я потерял зрение на несколько часов и сидел беспомощно в горах, довольно далеко от дома. К счастью зрение начало постепенно возвращаться и я с трудом добрался домой, а с пистолетом стал обращаться осторожнее.
Неожиданно в Куршумлию приехал папа, узнав о моих плохих успехах в школе. Боясь получить большую “трёпку”, я убежал на весь день в горы. Когда я вернулся, наконец, домой, к моему удивлению, папа меня не выпорол, а серьёзно со мной побеседовал. Оказывается, что он решил отдать меня через пару лет в русский кадетский корпус, а для этого, за оставшихся полтора года, мне нужно было серьёзно заняться русским языком. Из-за этого мои родители решили переехать в Панчево, где была русская школа. Только сейчас я понимаю, какие жертвы им пришлось перенести для того, чтобы дать мне возможность поступить и учиться в кадетском корпусе.
Mама закончила русский женский институт в Великой Кикинде. Хотя мой отец в кадетском корпусе не учился, но у него было много знакомых кадет и он высоко ценил воспитание в кадетских корпусах.
Мы переехали в Панчево и жили на квартире между русской больницей и русской школой. В русской больнице, на втором этаже была устроена маленькая церковь, куда мы ходили по субботам, воскресеньям и праздникам.
Город Панчево находится в провинции Банат, в 16-ти километров от столицы Белграда, на противоположном, левом берегу Дуная. Сам город стоял на реке Тамиш, который вливается в Дунай. Мы стали часто ездить в Белград, за покупками в новооткрывшемся универмаге, который на нас произвёл колоссальное впечатление. Также побывали и в театре на “Золотом Петушке”, который мне очень понравился. В Белград мы обыкновенно ездили поездом, а летом предпочитали ездить на пароходике и любоваться природой и мощным Дунаем. Пароход выходил с пристани на реке Тамиш, а затем шёл на запад по Дунаю, вверх по течению, в Белград, а затем по реке Саве к пристани у Земунского моста. С этой пристани было ближе к центру Белграда, чем от железнодорожной станции на Дунае у Панчевачкого моста.
На окраине Белграда жил мой дядя Николай Валентинович Руденко, которого я часто посещал и любил слушать его, когда он играл на мандолине или балалайке. Дядя Коля был “вечным студентом”, хотя уже был женат и имел дочь - Ирину. Жену звали Валентиной. Дядю Колю финансово поддерживал его отец, мой дедушка - священник, и поэтому дядя Коля особенно не спешил заканчивать университет. Он своими руками построил бетонный домик, вокруг которого посадил фруктовые деревья и имел пару ульёв.
Вера Мордвинкина в 1944г. Владимир, Надежда и Юрий Морвинкины в 1942г.
Поступил я в русскую школу. В четырёх классах было не больше двадцати учеников. В среднем приходилось около пяти учеников на каждого преподавателя. Благодаря этому преподаватель поддерживал тесную связь с каждым учеником. Это сильно влияло на положительный результат учения. Я быстро справился с русским языком, особенно с таблицей “Коренных слов на букву ять”. Правда и папа много со мной занимался, когда не был на работе на сахарном заводе. Одна из учениц моего класса была Лена Казакова. Откровенно говоря, других одноклассниц я совершенно не помню. Лену я считаю её моей первой детской любовью. Она жила в Панчевачком Рите, где её отец заведовал водокачкой, которая выкачивала воду из низколежащей, но очень плодородной равнине. Эта равнина была защищена от Дуная высокой насыпью. Отец Лены разрешил папе поставить свою пасеку и барак на их участке. Мы часто ездили на водокачку: когда с папой - работать с пчёлами; без папы, главным образом встретиться с Леной, что не всегда удавалось. Я стеснялся к ним заходить, а они меня приглашали зайти только когда замечали, что я пришёл в барак. Конечно это было, главным образом, летом. В учебное время я видел Лену в классе каждый день.
В весеннее время, когда Тамиш разливался и соседние леса были под водой, мы увлекались плаваньем на стволах срубленных деревьев, которые лежали в воде. Для этого мы делали вёсла и находили подходящий ствол дерева. Садились вдвоём на него и плавали среди деревьев. Нужно было быть очень осторожными и случайно не выйти в русло реки. Течение в русле было сильное и могло нас занести в Тамиш, а затем и в Дунай.
Ходили мы летом и на рыбную ловлю на Тамиш, Дунай и заливы в лесу. Особенно богатым рыбой были заливы. Когда уровень воды спадал, рыба уже не могла выйти из заливов и её можно было ловить руками. Летом я проводил целые дни на рыбалке, пока случайно не познакомился с русскими скаут-разведчиками.
На мои именины 6 мая 1937 года, в день Св. Георгия, вся наша семья вышла на прогулку по другую сторону на правый берег Тамиша и пошли по насыпи, в направлении к водокачке. Вдруг услышали русскую речь за кустами и решили проведать, кто там. У костра, перед палаткой, сидели и варили кашу несколько мальчиков старшего возраста. Они были одеты в скаутские формы с оранжевыми галстуками и русским трёхцветным флагом на рукаве. Они пригласили меня остаться с ними и я провёл весь день с ними. Показали как вязать разные узлы. Разучили несколько русских песен. Мне всё это очень понравилось и я стал членом звена “Коршун”.
Oсенью 1938 года я поступил в Русский Кадетский Корпус в Белой Церкви.